Церковь Николы Гостунского

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
православная церковь
Церковь Николы Гостунского

Ф.Я. Алексеев. Панорама Ивановской площади. Церковь Николы Голунского справа на переднем плане. Графика конца ХVIII — начала ХIХ века.
Страна Россия
Город Москва
Первое упоминание 1498 год
Строительство 1477 год (?), 21 июня 1506 года—август 1506 годы
Дата упразднения август 1817 года
Приделы Введение пресвятой богородицы и во имя Зачатия св. Анны
Реликвии и святыни икона «Никола Гостунский»
Статус разрушен

Це́рковь Нико́лы Госту́нского (Николы Льняного, Николы Мокрого) — церковь, существовавшая в Московском Кремле на восточной границе Ивановской площади, на выходе к ней улицы от Фроловских ворот. Снесена в 1817 году во время расчистки Ивановской площади под плац-парад.





Название

Название «Никола Мокрый» церковь могла получить в честь одноимённой иконы, восходящей к нарративу XI века «Чудо о киевском отрочати» о том, как Николай Чудотворец спас утонувшего в Днепре ребёнка. Икона «Николая Мокрого», которая в настоящий момент почти полностью забыта, считается древнейшей национальной святыней и первой «чудотворной» иконой Киевской Руси[1].

Название «Никола Льняной» церкви могли дать представители крупного московского купечества, которые разместили её в XV веке в районе своего компактного проживания. Такая практика была распространены в то время. Так, например, в Коломне корпорация купцов-гостей соорудила в местном Кремле церковь Николы Гостинного, покровителя путешествующих и плавающих по морям[2].

Если первые названия относятся к деревянной церкви, существовавшей до 1503 года, то за каменной церковью, которая была построена на этом же месте, закрепилось название «Никола Гостунский» после того, как великий князь Василий III разместил здесь почитаемую икону из храма Николая Чудотворца на горе Гостуни Белевского уезда недалеко от Тулы[3]. Церковь в Николо-Гастуни дошла до наших дней, однако сильно руинировалась за последние годы.

История

Деревянная церковь

Когда был построен первый деревянных храм, история умалчивает. Первое упоминание о нём зафиксировано в духовной грамоте князя Ивана Юрьевича Патрикеева, в которой рассказывается, что он получил от Ивана III участок «с улицею с Болшою по Николу»[4]. Под Большой улицей подразумевается дорога, ведущая от Спасских ворот к Ивановской площади. Это сообщение датируется 1498 годом, но церковь, естественно, была построена раньше.

Н. М. Карамзин в своей «Записке московских достопамятностях» полагает, что церковь была построена примерно в 1477 году: «На месте кремлёвской церкви Николы Гостунского (упразднена) было некогда Ордынское подворье, где жили чиновники ханов, собирая дань и надсматривая за великими князьями. Супруга великого князя Иоанна Васильевича, греческая царевна София, не хотела терпеть сих опасных лазутчиков в Московском Кремле, послала дары к жене ханской (около 1477 года) и писала к ней, что она (София), имев какое-то видение, желает создать церковь на Ордынском подворье, просит его себе и даёт вместо оного другое. Жена ханова согласилась; дом разломали, и ордынцы выехали из него;... их уже больше не впускали в Кремль. На развалинах подворья выстроили деревянную церковь Николая Льняного, а при князе Василии Иоанновиче — каменную, Николы Гостунского».

Эту историю впервые в году рассказал барон Сигизмунд фон Герберштейн в своих «Записках о Московии» (1549 год), однако, как отмечает И. Е. Забелин, Герберштейн не указал, что на месте дома, в котором жили татары, была построена именно церковь Николы Льняного, а источник Кармазина, на основании которого он пришёл к такому выводу, неизвестен[5].

Первая каменная церковь

Софийская первая летопись описывает постройку каменной церкви следующим образом: «Того же лета (1506 года), июня, повелением князя великого Василья Ивановича, в граде Москве заложиша церковь кирпичну святаго и великаго чюдотворца Николы, идеже стоала старая церковь древяная Николае Лиеной, тако бо из начала именуема; и свершиша ю того же лета»[6]. Вологодско-Пермская летопись уточняет, что церковь была заложена 21 июня 1506 года. Также в ней сообщается, что строительство завершилось за 9 недель, а освящена она была только 1 октября 1506 года митрополитом Симоном. Летопись содержит упоминание, что Василий III «постави в церкви икону старую святаго великаго чюдотворца Николы, украсив ю златом и бисером златым чюдне, юже принести велел отец его князь великий Иван Васильевич от Николы Гостунскаго лета 7011 (1503 года) августа»[7]..

Расположение

На планах, составленных голландским картографом Герритсом Гесселем на рубеже XVII века, церковь Николы Гостунского располагалась вдоль дороги, ведущей от Фроловских (Спасских) ворот в центр Кремля, сразу после Крутицкого и Кирилловского подворий. По бокам от храма стояли: справа двор Федора Ивановича Шереметева, слева — дворы князей Ивана Васильевича Сицкого и Федора Ивановича Мстиславского.

Церковь Николы Гостунского можно найти на так называем «Годуновом чертеже» (1614), Сигизмундовом плане (1610, 1618), плане Мериана (1638), плане из атласа Мале (1683) и других. Однако лишь на Мичуринском плане Москвы (1739) здание впервые было отмечено сноской как соборная церковь Чудотворца Николая. В последний раз церковь была отмечена на плане Москвы 1817 года. В юго-восточной части Кремля её пережила только церковь Константина и Елены.

Расположение на планах Москвы и Кремля
План Москвы Герритса Гесселя (1597 год). Церковь Николы Гостунского отмечена стрелкой.  
Кремленград. Фрагмент карты, составленной Герритсом Гесселем в 1600 году.  
Сигизмундов план Москвы, гравированный в 1610 году.  
Гравированный на меди план Москвы Маттеуса Мериана (1638 год)  
Фрагмент карты Москвы, составленной Иваном Мичуриным в 1739 году.  
План Москвы 1817 года.  

Архитектура

На плане Герритса Гесселя 1600 года церковь Николы Гостунского нарисована очень подробно. На этой карте видны ни только три пониженные апсиды церкви, которые занимают среднюю часть фасада, но и отдельный купол у северного придела, который больше не встречается ни на одном дошедшем до нас плане.

История уничтожения церкви

Остались свидетельства уничтожения храма. В августе 1816 года император Александр I посетил Кремль, он остался крайне доволен его внешним видом, так как император хотел привезти в первопрестольную прусского короля Фридриха Вильгельма III, большого любителя военных парадов. Главнокомандующий Москвы граф Тормасов обеспокоился, что древний Гостунский храм помешает проведению парадных торжеств. Идею сноса Никольского храма для расчистки места под плац предложил граф Тормасов и сказал о ней митрополиту Августину, в начале последний даже вспылил на него. Потом Августин дал согласие при условии, что снос древнего храма произведут за одну ночь. Ночное время было выбрано для того, чтобы москвичи не видели уничтожения церкви. Тормасов уверил, что «за ночь не останется ни камешка». В октябре 1816 года вышло высочайшее соизволение от императора Александра том, что Николо-Гостунский храм следовало разобрать как «по местоположению своему и по бедности архитектуры делающий безобразие Кремлю». Сказанное Тормасовым было исполнено. На разборку направили полк солдат под командованием генерал-лейтенанта А. А. Бетанкура, и за одну августовскую ночь 1817 года Никольский храм был уничтожен. Его камень отдали Вознесенскому монастырю, для строительства в нём церкви святой великомученицы Екатерины; место на Ивановской площади занял плац для парадов.

Москвичи очень сожалели о сносе древнего храма. Забелин сокрушался по поводу таких «приёмов обращения с древними памятниками»[8].

Дьяконом в храме Николы Гостунского был первопечатник Иван Фёдоров.

Напишите отзыв о статье "Церковь Николы Гостунского"

Примечания

  1. Панова, 2003, с. 491—492.
  2. Панова, 2003, с. 491.
  3. Село Николо-Гостунское с его древностями // Чтения в императорском обществе истории и древностей Российских при Московском университете. — Москва, 1861. — Т. IV. — С. 187-198.
  4. Духовные и договорные грамоты великих князей и царей. — Москва, 1950.
  5. Забелин, 1990, с. 215.
  6. Полное собрание русских летописей. — Спб, 1853. — Т. VI. — С. 51.
  7. Полное собрание русских летописей. — Спб, 1959. — Т. XXV. — С. 298.
  8. [www.pravoslavie.ru/put/3305.htm Церковь Николы Гостунского в Кремле]

Литература

  • Панова, Т. Д. Историческая и социальная топография Московского Кремля в середине XII - первой трети XVI в. (опыт комплексного исследования). К проблеме формирования территории древнерусского города: диссертация ... доктора исторических наук. — Москва, 2003.
  • Забелин, Е.И. История города Москвы. — Москва, 1990.

Отрывок, характеризующий Церковь Николы Гостунского

– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.


Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.