Церковь Святой Екатерины у Тучкова моста

Православная церковь
Церковь Святой великомученицы Екатерины
Вид на храм со стороны Малой Невы
Страна	Россия
Город	Санкт-Петербург, Кадетская линия
Конфессия	Православие
Епархия	Санкт-Петербургская
Тип здания	Православный храм
Автор проекта	А. А. Михайлов 2-й (колокольня и притвор — А. М. Болотов либо Л. Бонштедт)
Первое упоминание	1745 год
Строительство	1811—1823 год (колокольня и притвор — 1861—1863) годы
Приделы	Главный — святой великомученицы Екатерины, северный — апостола Иоанна Богослова, южный — пророка Иоанна Крестителя.
Состояние	Реставрируется
Сайт	[www.saintkatherine.orthodoxy.ru Официальный сайт]

Це́рковь Свято́й великому́ченицы Екатери́ны — православный храм в Санкт-Петербурге на Васильевском острове.

Храм относится к Санкт-Петербургской епархии Русской православной церкви, входит в состав Василеостровского благочиннического округа. Настоятель — митрофорный протоиерей Иоанн Пашкевич.

История

Предшествующие храмы

С 1745 года на месте, занимаемом храмом располагалась «полотняная» (переносная) церковь Святой Троицы Кабардинского полка.

После передислокации полка на месте храма была построена деревянная Никольская церковь, принадлежавшая Астраханскому драгунскому полку.

В 1760-е годы храм перешёл в ведение Кексгольмского пехотного полка и был переосвящен во имя Святой Екатерины. Из походного храма полка сюда были перенесены ризница и утварь. В 1782 годы деревянная Екатерининская церковь стала «оспенною», предназначавшейся для заболевших оспой или корью.

В день Рождества Христова в 1809 году церковь со всей ризницей и утварью сгорела. При пожаре удалось спасти лишь храмовый образ великомученицы Екатерины.

Современный храм

Православная церковь Святой Екатерины была заложена 26 сентября (8 октября) 1811 года по проекту архитектора А. А. Михайлова 2-го в «греческом вкусе». Строительство продолжалось 12 лет в связи с начавшейся вскоре Отечественной войны 1812 года, когда резко сократился приток пожертвований. Освящен храм был 23 октября (4 ноября) 1823 года.

В 1861—1863 годах по проекту архитектора А. М. Болотова (либо Л. Бонштедта) были пристроены колокольня с трапезной. Одновременно были сооружены трапезная, часовня, сторожка и соединяющая их ограда.

С 1909 года настоятелем церкви был известный богослов и профессор Духовной академии протоиерей Сергий Соллертинский, которого перед революцией сменил находящийся в духовном сане протоиерея Леонид Тихомиров, автор книги по истории храма и один из инициаторов создания РОЛМ — Русского общества любителей мироведения.

После 1917 года храм был разграблен, а его последний настоятель протоиерей Михаил Яворский (зять священномученика Философа Орнатского) скончался в 1937 году в сталинском концлагере.

В тридцатые годы многие ленинградские учреждения пытались получить здание в пользование. В январе 1933 года президиум Василеостровского райсовета удовлетворил ходатайство Гидрологического института и передал здание храма для организации лаборатории.

В июне 1933 года гидрографическому управлению была передана часовня «ввиду того, что верующие от пользования часовней отказались».

В декабре 1935 года накануне престольного праздника храм был закрыт. Закрытие храма было описано в мемуарах А. Э. Краснова-Левитина.

С 1936 по 1953 год здание храма почти не использовалось в хозяйственных целях и не эксплуатировалось. В июне 1942 года в часовню при церкви попали снаряды.

Из рук ангела, венчающего купол, был изъят крест.

В 1953 году переделанное с устройством междуэтажных перекрытий здание, ставшее четырехэтажным, охраняемое государством как памятник архитектуры, было занято Всесоюзным нефтяным геологоразведочным институтом. Была реконструирована под трансформаторную подстанцию разрушенная в войну часовня.

В марте 1996 года часть здания была возвращена верующим, и 1 декабря того же года состоялось малое освящение части. Регулярные богослужения проходят только в помещении под колокольней.

1 декабря 2000 года на колокольню поднят позолоченный крест. 7 декабря 2004 года впервые был отслужен молебен святой великомученице Екатерине в освобожденной части церкви под куполом.

В настоящее время проведены подготовительные работы для полной реставрация скульптуры Ангела с крестом на куполе храма.

Архитектура, убранство

Изначально здание церкви представляло собой центрально-купольное сооружение с греческим крестом в основе плана. Храм был построен с отступом от «красной линии» улицы. Вертикальной доминантой был купол на высоком барабане в виде ротонды с колоннадой ионического ордера и скульптурой ангела на медном шаре на его вершине (скульптор — И. П. Прокофьев). В руках ангела находится медный позолоченный крест. У западного фасада был устроен восьмиколонный коринфский портик. На его фронтоне находился барельеф, изображавший святую великомученицу Екатерину, принимающую венок от Богоматери с Иисусом Христом на руках (рисунок В. И. Демут-Малиновского).

Из-за постройки в 1861—1863 годах каменной колокольни портик был разобран, и храм был соединен с колокольней. Колокольня над западным фасадом нарушила первоначальную композицию. В дальнейшем облик храма почти не менялся.

Внутри церковь была светлой, просторной. Храм имел два боковых придела: правый — во имя пророка Иоанна Крестителя, левый во имя апостола Иоанна Богослова. Стены были расписаны. На кессонах находились лепные розетты. В барабане купола — 12 каннелированных пилястр.

Все иконостасы были одноярусными, деревянными, окрашенными белой масляной краской с декорацией золочёной резьбой. Скульптурное оформление иконостаса создавалось по рисункам В. И. Демут-Малиновского. Иконы в большом иконостасе писали Ф. П. Брюллов и Г. И. Угрюмов.

Над главным престолом на четырех тумбах была установлена сень из балдахина, стоявшего над гробом императрицы Елизаветы Алексеевны во время переноса её тела из Белёва.

Запрестольным образом в главном алтаре первоначально являлась картина с изображением Животворящего Креста с предстоящими коленопреклонёнными патриархом Никоном и царём Алексеем Михайловичем. В 1865 году она была заменена иконой Воскресения Христова, работы художника К. П. Брюллова.

Основным конструктивным недостатком здания являлась недостаточная вентиляция. В связи с этим копоть от свечей и деревянного масла постоянно пачкала стены и позолоту, что требовало ремонта каждые 6-10 лет.

Церковь святой великомученицы Екатерины, величественный купол которой венчает Ангел, словно благословляющий и дома города, и живущих в них людей, и воды Финского залива, и суда, уплывающие в неведомую морскую даль, видна издалека, и без неё сейчас уже трудно представить восточную часть Васильевского острова.

— Прот. Иоанн Пашкевич. "Ангел над островом"

В литературе

В 1912—1914 годах Анна Ахматова и Николай Гумилёв снимали комнату на Тучковом переулке. В строках Ахматовой, описывающих этот период их жизни, упомянут и храм:

Покинув рощи родины священной
И дом, где Муза Плача изнывала,
Я, тихая, веселая, жила
На низком острове, который, словно плот,
Остановился в пышной невской дельте.
О, зимние таинственные дни,
И милый труд, и легкая усталость,
И розы в умывальном кувшине!
Был переулок снежным и недлинным.
И против двери к нам стеной алтарной
Воздвигнут храм святой Екатерины.

Литература

• Тихомиров Л. М., прот. Церковь святой Великомученицы Екатерины на Васильевском острове. — СПб., 1911.
• Бронштэн В. А. Разгром Общества Любителей Мироведения // Природа. — 1990. — № 10. — С. 122—126.

Ссылки

• [vk.com/club78184899 Официальная страница Храм великомученицы Екатерины на Кадетской] в социальной сети «ВКонтакте»
• [encspb.ru/object/2804678903?lc=ru Церковь вмц. Екатерины] // Энциклопедия Санкт-Петербурга
• [russian-church.ru/viewpage.php?cat=petersburg&page=77 Святой Екатерины храм] // russian-church.ru
• [www.citywalls.ru/house12353.html Церковь Святой Великомученицы Екатерины] // citywalls.ru
• [al-spbphoto.narod.ru/Hram/ekaterina-vo.html Церковь во имя Святой Великомученицы Екатерины] // al-spbphoto.narod.ru

Отрывок, характеризующий Церковь Святой Екатерины у Тучкова моста

– И вот, братцы мои… тот самый принц, который (с особенным ударением на слове который)… – говорил чей то голос в противуположном углу балагана.
Молча и неподвижно сидя у стены на соломе, Пьер то открывал, то закрывал глаза. Но только что он закрывал глаза, он видел пред собой то же страшное, в особенности страшное своей простотой, лицо фабричного и еще более страшные своим беспокойством лица невольных убийц. И он опять открывал глаза и бессмысленно смотрел в темноте вокруг себя.
Рядом с ним сидел, согнувшись, какой то маленький человек, присутствие которого Пьер заметил сначала по крепкому запаху пота, который отделялся от него при всяком его движении. Человек этот что то делал в темноте с своими ногами, и, несмотря на то, что Пьер не видал его лица, он чувствовал, что человек этот беспрестанно взглядывал на него. Присмотревшись в темноте, Пьер понял, что человек этот разувался. И то, каким образом он это делал, заинтересовало Пьера.
Размотав бечевки, которыми была завязана одна нога, он аккуратно свернул бечевки и тотчас принялся за другую ногу, взглядывая на Пьера. Пока одна рука вешала бечевку, другая уже принималась разматывать другую ногу. Таким образом аккуратно, круглыми, спорыми, без замедления следовавшими одно за другим движеньями, разувшись, человек развесил свою обувь на колышки, вбитые у него над головами, достал ножик, обрезал что то, сложил ножик, положил под изголовье и, получше усевшись, обнял свои поднятые колени обеими руками и прямо уставился на Пьера. Пьеру чувствовалось что то приятное, успокоительное и круглое в этих спорых движениях, в этом благоустроенном в углу его хозяйстве, в запахе даже этого человека, и он, не спуская глаз, смотрел на него.
– А много вы нужды увидали, барин? А? – сказал вдруг маленький человек. И такое выражение ласки и простоты было в певучем голосе человека, что Пьер хотел отвечать, но у него задрожала челюсть, и он почувствовал слезы. Маленький человек в ту же секунду, не давая Пьеру времени выказать свое смущение, заговорил тем же приятным голосом.
– Э, соколик, не тужи, – сказал он с той нежно певучей лаской, с которой говорят старые русские бабы. – Не тужи, дружок: час терпеть, а век жить! Вот так то, милый мой. А живем тут, слава богу, обиды нет. Тоже люди и худые и добрые есть, – сказал он и, еще говоря, гибким движением перегнулся на колени, встал и, прокашливаясь, пошел куда то.
– Ишь, шельма, пришла! – услыхал Пьер в конце балагана тот же ласковый голос. – Пришла шельма, помнит! Ну, ну, буде. – И солдат, отталкивая от себя собачонку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту и сел. В руках у него было что то завернуто в тряпке.
– Вот, покушайте, барин, – сказал он, опять возвращаясь к прежнему почтительному тону и развертывая и подавая Пьеру несколько печеных картошек. – В обеде похлебка была. А картошки важнеющие!
Пьер не ел целый день, и запах картофеля показался ему необыкновенно приятным. Он поблагодарил солдата и стал есть.
– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.
– Картошки важнеющие, – повторил он. – Ты покушай вот так то.
Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.