Церковь Спаса-на-Водах (Петербург)

Православный храм
Спас-на-Водах Церковь Христа Спасителя в память Гефсиманского борения и святителя Николая Чудотворца
Вид на храм с реки Невы, фотография 1910-х годов
Страна	Россия
Город	Санкт-Петербург
Конфессия	Православие
Епархия	Ведомство протопресвитера военного и морского духовенства; Петроградская епархия
Тип здания	Церковь
Архитектурный стиль	Неорусский
Автор проекта	М. М. Перетяткович при участии Н. В. Покровского и С. Н. Смирнова
Строитель	С. Н. Смирнов
Первое упоминание	1909 год
Строительство	1910—1911 годы
Дата упразднения	1933
Приделы	Верхний — Гефсиманского борения Христа Спасителя; нижний — святителя Николая Чудотворца
Состояние	снесён; на его месте памятная часовня
Сайт	[www.spas-na-vodah.spb.ru/ Официальный сайт]

Це́рковь Христа́ Спаси́теля в память Гефсиманского борения и святителя Николая Чудотворца («Спа́с-на-Во́дах») — ныне несуществующий православный храм в Санкт-Петербурге на Ново-Адмиралтейском острове. Предполагается его восстановление.

История

Храм «Спас-на-Водах» был построен в память моряков, погибших в Цусимском сражении.

Место храма в конце Английской набережной, невдалеке от верфей, где рождались корабли Русского флота, было освящено 19 февраля (4 марта) 1909 года на территории Ново-Адмиралтейского завода.

Закладка церкви епископом Вологодским Никоном (Рождественским) состоялась 15 (28) мая 1910 года, в годовщину Цусимы, с крестным ходом из Никольского собора.

В закладной камень греческой королевой был положен солдатский Георгиевский крест.

Архитектором храма является М. М. Перетяткович. В создании проекта участвовали Н. В. Покровский и С. Н. Смирнов.

Сначала 28 июля (10 августа) 1911 года в присутствии родственников погибших военным протопресвитером Г. И. Шавельским был освящён нижний храм.

Торжественное освящение верхнего храма состоялось 31 июля (13 августа) 1911 года. На нём присутствовал император с дочерьми, королева Ольга Константиновна, её брат — великий князь Константин Константинович и другие члены императорской семьи.

В 1913 году при храме было открыто благотворительное братство.

20 декабря 1919 года храм стал приходским.

С 20 февраля по 31 марта 1924 года церковь не действовала, но затем снова передана верующим.

В 1924 году в храме принёс покаяние и был принят в общение с Православной Церковью в сане иеромонаха обновленческий епископ Владимир (Пищулин).

В январе 1928 года причт церкви примкнул к «непоминающим», а в 1931 году вернулся в Патриаршую церковь.

8 марта 1932 года храм был окончательно закрыт и вскоре взорван, несмотря на тысячи собранных подписей. Причт и часть прихожан были репрессированы.

Архитектура, убранство

Храм возводился по подобию древних церквей XII века. Его возведение являлось первой попыткой научной реставрации древнейших русских соборов. Новый храм, по замыслу строителей, должен был воскресить замечательные традиции древнерусского зодчества.

Место расположения храма было выбрано удачно. Облицованный белым камнем, он очень красиво смотрелся с Невы, замыкая перспективу набережной.

Храм был рассчитан на 300—400 прихожан.

В отделке участвовали многие известные художники. Каменные рельефы на фасаде и барабане исполнил Б. М. Микешин, взяв за образец Дмитриевский собор.

В церковь вели ворота, над которыми находились звонница и мозаичная икона Нерукотворного Спаса по эскизу В. М. Васнецова.

Рельефные двери, обложенные медью, имитировали врата XIII века в суздальском соборе Рождества Богородицы. Главка церкви была покрыта золотой смальтой.

Храм был двухэтажным и состоял из нижнего храма во имя святителя Николая Чудотворца и верхнего — во имя Гефсиманского борения Христа Спасителя.

Верхний храм

В верхнем храме на алтарной стене находилась исполненная по эскизу Н. А. Бруни, мозаика «Спаситель, шествующий по водам». Две мозаичные иконы на столбах были выполнены по эскизам художников В. М. Васнецова и Н. А. Бруни — «Моление о Чаше» и «Несение Креста».

Иконостас был исполнен в древнем стиле из резного светло-серого камня и имел два яруса. Царские врата были изготовлены из чеканной бронзы. Алтарной завесой являлся Андреевский флаг.

Интерьер до конца не был расписан. На одной из стен находилась картина «Спаситель благословляет погибающих на крейсере „Светлана“» А. Н. Новоскольцева.

Бронзовые паникадила-хоросы висели на якорных цепях. Дарохранительница имела вид самого храма и была выточена из белого мрамора.

Нижний храм

Вход в нижний храм был через узкий коридор.

Низкие своды нижнего храма покрывала выполненная М. М. Адамовичем сплошная роспись, изображавшая Евангельские сцены и житие покровителя моряков святителя Николая Чудотворца.

Деревянный двухъярусный иконостас, покрытый парчой и басмой, был украшен бронзовыми накладками. Царские врата были подарены строителем храма С. Н. Смирновым и датировались XVI веком. Местный образ Казанской Божией Матери был шит золотом.

Крытой галереей храм соединялся с башней, где располагался морской музей, и звонницей, связанной, в свою очередь, галереей с домом причта.

Храм-памятник

Уникальный храм-памятник стал «символом братской могилы для погибших без погребения героев-моряков» в русско-японской войне 1904—1905 годов.

Одна из петербургских газет писала: «Там, где Нева, миновав все навесы мостов, вольно несёт свои волны в море, на берегу, оглушаемом шумом Нового Адмиралтейства, высится белый храм… Этот храм Христа Спасителя, сооружённый для вечного поминовения моряков, убиенных в русско-японскую войну».

В память об их подвиге на фронтоне храма было начертанно: «больше сея любви никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя».

По стенам верхнего храма собора древней славянской вязью были начертаны названия:

эскадренных броненосцев «Петропавловск», «Ослябя», «Наварин»;

крейсеров «Дмитрий Донской» и «Паллада»;

миноносцев «Стерегущий», «Грозный» и «Громкий»;

транспортов «Камчатка» и «Иртыш» и всех остальных судов Первой и Второй Тихоокеанских эскадр, а также Владивостокского отряда крейсеров — всего 91 корабля.

Под каждым из названий кораблей были указаны эскадры, куда они входили, и даты боёв, в которых принимали участие, с числом погибших (всего 8269 человек). Перечислялись они поимённо, с указанием воинских званий и занимаемых должностей. Их имена отливались на медных досках, замурованных в стены.

Иконы, расположенные над названиями кораблей, в ряде случаев были подлинными, спасёнными экипажами, и поднятые с затонувших кораблей, некоторые заменяли копиями: их специально для храма выполнили в мастерской московского иконописца В. П. Гурьянова.

На памятных досках были перечислены и те, кто, оставив свои корабли, ушли на сухопутный фронт и погибли на батареях Порт-Артура, и те кто скончался от ран в Японии.

И как бы благословляя их, заливавших собственной кровью палубы, задыхавшихся от дыма в башнях, захлёбывавшихся в тесных отсеках, опускавшихся на дно в наглухо закупоренных кочегарках тонущих кораблей, шествовал по водам Христос Спаситель.

Многая церковная утварь храма была поднесена в память участников Цусимского сражения:

• Евангелие подарила княгиня С. М. Волконская, мать погибшего при Цусиме;
• Хоругви — вдова адмирала З. П. Рожественского.

Помимо обычных поминальных служб, в храме традиционно ежегодно 31 марта (13 апреля) служилась панихида по адмиралу С. О. Макарову и экипажу погибшего броненосца «Петропавловск». На службе, как правило, присутствовали участники войны великие князья Борис и Кирилл Владимировичи.

Настоятель

Настоятель храма
Даты	Настоятель
16 (29) сентября 1911 — 8 марта 1932	священник Владимир Александрович Рыбаков (1870—1934)

Возрождение

В 1990 году был создан Комитет по восстановлению храма «Спас-на-Водах». Восстановление храма осложняется тем, что на части фундамента храма стоит производственный корпус «Адмиралтейских верфей». Поэтому, хотя в своё время храм не имел часовни, комитет, как предтечу возрождения храма, возвёл часовню, которая в дальнейшем должна будет органично сочетаться с возрождённым храмом.

В 1995 году сотрудники Государственного Русского музея обнаружили в подвалах Русского музея четыре мозаики храма Спас-на-Водах, раннее считавшиеся утраченными. В том же году архитектор Д. А. Бутырин подготовил проект восстановления церкви и постройки часовни. Сейчас существует проблема создания Ново-Адмиралтейского моста на том же месте.

27 мая 1998 года — в 93-ю годовщину Цусимского сражения на месте храма была заложена часовня. По благословению митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Владимира, в основание новой часовни был положен закладной камень, мраморная доска с каноническим памятным текстом и Георгиевской крест, привезённый из Франции внуком одного из строителей первого храма Спас-на-Водах.

23 мая 2002 года состоялось торжественное поднятие креста на часовню. В церемонии приняли участие потомки эмигрировавших из России после революции русских морских офицеров, моряки, ветераны флота и курсанты военно-морских заведений Северной столицы. Часовня восстанавливалась Общественной организацей «Санкт-Петербургский комитет восстановления храма Спаса-на-Водах». Крест, установленный на часовне, повторяет очертания креста, венчавшего Спас-на-Водах в начале XX века: в силуэте использованы стилизованные штурвал и якоря..

24 мая 2003 года часовня торжественно была освящена. После освящения в часовню были переданы в дар церковные и морские реликвии, которые хранились в семьях потомков российских морских офицеров.

В настоящее время в часовне регулярно совершаются панихиды по погибшим морякам.

См. также

• Ново-Адмиралтейский остров

Литература

• Березовский Н. Ю., Доценко В. Д., Тюрин Б. П. Российский императорский флот. 1696—1917: Военно-исторический справочник / Авторский коллектив: к.и.н. Н. Ю. Березовский (руководитель), В. Д. Доценко, Б. П. Тюрин; Мининформпечати РФ. — М.: Русский мир, 1993. — С. 216-217. — 272 с. — 5 000 экз. — ISBN 5-85810-010-4. (в пер.)

Ссылки

• [www.spas-na-vodah.spb.ru/ Санкт-Петербургский Комитет восстановления храма Спас-на-Водах]
• [encspb.ru/object/2804676342 Энциклопедия Санкт-Петербурга]

Отрывок, характеризующий Церковь Спаса-на-Водах (Петербург)

– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.

Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.
В то время как Пьер входил в приемную, курьер, приезжавший из армии, выходил от графа.
Курьер безнадежно махнул рукой на вопросы, с которыми обратились к нему, и прошел через залу.
Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..