Жань Минь
| Эта статья часть 16 варварских государств |
|---|
| 16 государств |
| Чэн |
| Северная Хань |
| Поздняя Чжао |
| Ранняя Лян |
| Поздняя Лян |
| Западная Лян |
| Северная Лян |
| Южная Лян |
| Ранняя Цинь |
| Поздняя Цинь |
| Западная Цинь |
| Ранняя Янь |
| Поздняя Янь |
| Северная Янь |
| Южная Янь |
| Ся |
| Не считаются как 16 государств |
| Жань Вэй |
| Западная Шу |
| Западная Янь |
| Дуань |
| Юйвэнь |
| Чоучи |
| Ранняя Вэй |
| Дай |
Жань Минь (кит. трад. 冉閔, упр. 冉闵, пиньинь: Rǎn Mǐn; ум. 352), также известен как Ши Минь (石閔), посмертное имя (присвоено императором Ранней Янь): (Жань) Вэй Дао У-ди Тянь-ван ((冉)魏悼武天王), вежливое имя Юнцзэн (永曾), прозвище Цзину (棘奴) — китайский военачальник периода Шестнадцати царств в Китае и единственный император эфемерного царства Жань Вэй (冉魏). Жань (冉) — довольно редкая китайская фамилия. Жань Минь вошёл в историю как инициатор истребления народности цзе (поселившейся в Китае ветви хунну) на почве расовой нетерпимости после падения империи Поздняя Чжао.
Содержание
Происхождение
Отец Жань Миня, Жань Лян (冉良), впоследствии сменивший имя на Жань Чжань (冉瞻), был этническим китайцем из области Вэй (魏郡, приблизительно современный Ханьдань в провинции Хэбэй) и происходил из аристократической семьи, однако во время голода около 310 г. был вынужден примкнуть к группе беженцев, возглавляемой неким Чэнь У (陳午). После того как основатель Поздней Чжао, Ши Лэ, победил Чэнь У в 311 г., он захватил в числе прочих и 11-летнего Жань Чжаня. По неизвестным причинам, Ши Лэ заставил своего племянника Ши Ху усыновить Жань Чжаня и сменить ему имя на Ши Чжань. Имя матери Жань Миня было Ван (王). Дата его рождения неизвестна, но он получил при рождении имя Ши Минь.
Некий Ши Чжань упоминается в числе погибших в битве в 328 г., в которой Ши Ху был разбит Лю Яо, императором Хань Чжао, но точно неизвестно, был ли этот Ши Чжань отцом Ши Миня.
При дворе Ши Ху
Когда Ши Минь стал старше, Ши Ху полюбил его за храбрость в бою и полководческие способности, и обращался с ним как с родным внуком. Первое упоминание о Ши Мине как полководце относится к 338 г., когда Ши Ху безуспешно пытался уничтожить государство Ранняя Янь, однако его войско рассеялось после 20-дневной безуспешной осады яньской столицы Цзичэна[1] (棘城, в нынешнем Цзиньчжоу, Ляонин), и только отряд под началом Ши Миня отступил в боевом порядке.
В оставшиеся годы царствования Ши Ху, Ши Минь продолжал блистать полководческими талантами. Например, в 339 г., когда цзиньский военачальник Юй Лян затеял широкомасштабную кампанию против Поздней Чжао, Ши Ху в ответ приказал своему полководцу Куй Аню (夔安) послать пять военачальников, одним из которых был Ши Минь, напасть на северные области Цзинь (среди этих военачальников также были Ли Нун (李農), впоследствии союзник Ши Миня, и сын Ши Ху, Ши Цзянь). Ши Минь справился со своей задачей очень успешно, и все пять военачальников нанесли противнику тяжёлый урон, что расстроило планы Юй Ляна. За свои заслуги Ши Минь получил титул Усин-гуна.
Во время смуты после смерти Ши Ху
После смерти Ши Ху в 349 г. его младший сын и наследный принц Ши Ши был провозглашен императором, но реальная власть перешла в руки вдовствующей императрицы Лю (дочери Лю Яо) и высокопоставленного чиновника Чжан Чая (張豺). Старший брат Ши Ши, Ши Цзунь (Пэнчэн-ван), тяготился своим положением, и ряд военачальников, недовольных правлением императрицы Лю и Чжан Чая, в том числе Ши Минь, предложили ему идти на столицу Е и низложить их. Ши Цзунь последовал их совету; кроме того, он обещал сделать Ши Миня наследным принцем в случае успеха. Летом 349 г. Ши Цзунь победил верные Ши Ши войска, сверг и убил юного императора вместе с его матерью и Чжан Чаем. Однако, заняв императорский трон, Ши Цзунь не торопился выполнять данное Ши Миню обещание; наследным принцем стал другой его племянник, Ши Янь (石衍). Кроме того, хотя он и назначал Ши Миня на важные должности, он не дал ему ожидаемого контроля над правительством. Ши Минь затаил недовольство.
Зимой 349 г., опасаясь Ши Миня, Ши Цзунь созвал совещание принцев в присутствии своей матери, вдовствующей императрицы Чжэн Интао, и объявил о своём намерении казнить Ши Миня. Императрица Чжэн возражала, приводя в качестве довода заслуги Ши Миня во время переворота против Ши Ши. Ши Цзунь колебался, а тем временем Ши Цзянь, один из принцев, присутствовавших на совещании, донес обо всем Ши Миню, который быстро окружил дворец, арестовал и казнил Ши Цзуня, вдовствующую императрицу Чжэн, супругу Ши Цзуня императрицу Чжан, наследного принца Ши Яня и ряд высокопоставленных чиновников, верных Ши Цзуню. Он провозгласил Ши Цзяня императором, но реальная власть перешла к нему и Ли Нуну.
Ши Цзянь не собирался терпеть всевластие Ши Миня и послал против него своего брата Ши Бао (Лэпин-вана) вместе с полководцами Ли Суном (李松) и Чжан Цаем (張才), но, после того как они были разбиты, сделал вид, что они действовали без его ведома, и всех казнил. После этого ещё один его брат, Ши Чжи (Синьсин-ван), поднял восстание в старой столице Сянго (襄國, в нынешнем Синьтае, Хэбэй), в союзе с вождями кянов — Яо Ичжуном (姚弋仲), и ди — Пу Хуном (蒲洪), против Ши Миня и Ли Нуна. Ши Цзянь послал ещё одного полководца, своего соплеменника Сунь Фуду (孫伏都), напасть на Ши Миня, а когда Ши Минь победил и его, велел Ши Миню казнить побежденного, чтобы отвести подозрение от себя. Но Ши Минь начал понимать, кто направлял Сунь Фуду, и решил разоружить цзе, которые знали, что он на самом деле китаец, а не один из них. Он издал указ, запрещавший всем некитайцам носить оружие; большинство из них сразу же покинули Ечэн. Ши Минь взял Ши Цзяня под домашний арест без какой-либо связи с внешним миром. Так как варвары продолжали бежать из Ечэна, Ши Минь, видя, что не может рассчитывать на поддержку особенно со стороны хунну и цзе, новым указом назначил награду своим китайским подданным за голову каждого убитого некитайца. В последовавшей резне было убито около 200 тысяч человек, в том числе многие китайцы, отличавшиеся более высоким носом или густой бородой (что считалось признаком принадлежности к варварам).
В 350 г., по принуждению Ши Миня, Ши Цзянь изменил название государства с Чжао на Вэй (衛), а фамилию царствующего дома с Ши на Ли (李). Многие высокопоставленные чиновники бежали к Ши Чжи. Военачальники на местах стали вести себя фактически независимо от центрального правительства, выжидая, чем закончится война. В то время как Ши Минь направлял войска против Ши Чжи, Ши Цзянь сделал ещё одну попытку освободиться, приказав своему полководцу Чжан Шэню (張沈) напасть на столицу после того как оттуда уйдёт Ши Минь. Однако евнухи Ши Цзяня сообщили об этом Ши Миню и Ли Нуну, и те немедленно вернулись в Ечэн и казнили Ши Цзяня вместе с 28 внуками Ши Ху и остальными членами рода Ши. Ши Минь вернул себе первоначальную фамилию своего отца, Жань (冉), и взошёл на трон как император нового царства Вэй[2] (魏).
Император Жань Вэй
Жань Минь пожаловал своей матери Ван титул вдовствующей императрицы, свою супругу Дун провозгласил императрицей, а сына Жань Чжи — наследным принцем. Другие его сыновья вместе с Ли Нуном были возведены в ранг принцев (ванов), а сыновья Ли Нуна — в княжеское достоинство. Он объявил всеобщую амнистию в надежде, что военачальники, ставшие де факто независимыми правителями, будут повиноваться его указам, но немногие приняли её, хотя полководцы из китайцев в большинстве своём и не выступали против него открыто. Вскоре, по неизвестным причинам, он убил Ли Нуна. Он послал письмо к цзиньскому императору Му-ди с противоречивым сообщением — приглашение прислать на север войска и выражение готовности покориться в то же время могло быть прочитано как вызов. Цзиньское правительство не дало ответа, но в то же время стало привлекать на свою сторону военачальников из южных провинций бывшей территории Поздней Чжао.
Непродолжительное царствование Жань Миня характеризовалось опрометчивыми решениями и массовыми казнями. Он часто обходился жестоко — вплоть до казни — с советниками, предлагавшими идеи, отличные от его собственных, а потом, осознав свою ошибку, сожалел об этом.
Весной 351 г. Жань Минь осадил Сянго, столицу Ши Чжи. Ши Чжи обратился за помощью к правителю Ранней Янь Муюн Цзюню и смог нанести Жань Миню серьёзное поражение. Одновременно в Ечэне восстали хуннские солдаты, захватили в плен его сына Жань Иня и присоединились к Ши Чжи, который приказал казнить Жань Иня. Жань Миня считали мёртвым, но, когда он появился в Ечэне, волнения сразу же улеглись. Ши Чжи послал своего полководца Лю Сяня (劉顯) осадить Ечэн, но Жань Минь нанёс ему поражение и вселил в него такой страх, что Лю Сянь согласился по возвращении в Саньго убить Ши Чжи и капитулировать. Сделав это, он отослал Жань Миню голову Ши Чжи, которую тот приказал сжечь на улице Ечэна. Империя Поздняя Чжао прекратила своё существование.
Но война на этом не закончилась. Лю Сянь, на время покорившись Жань Миню, вскоре провозгласил себя императором. Западными провинциями завладел Фу Цзянь, основавший царство Ранняя Цинь. Южные провинции массово переходили под власть Цзинь. Тем временем войска Ранней Янь, которая уже заняла область Ючжоу (幽州, современный Пекин, Тяньцзинь и северный Хэбэй) и перенесла столицу в Цзичэн[1] (薊城, в нынешнем Пекине[3]), продолжали продвигаться на юг. Жань Минь, захватив Сянго в начале 352 г. и казнив Лю Сяня, решил выступить на север навстречу войскам Ранней Янь, вопреки советам многих командиров, считавших, что его армии нужен отдых. Полководец Ранней Янь Муюн Кэ[4], брат Муюн Цзюня, применив военную хитрость, выманил пехоту Жань Миня в открытое поле и затем окружил его своей конницей, нанося ему большие потери. Лошадь под Жань Минем пала, он упал и был взят в плен и доставлен к Муюн Цзюню. Жань Минь оскорбил сяньбийского правителя и был подвергнут 300 ударам плетью, после чего казнен. Однако вскоре после этого Муюн Цзюнь, опасаясь, что дух казненного Жань Миня вызывает засуху, присвоил ему посмертное имя Дао У-ди. Супруга Жань Миня императрица Дун и её сын Жань Чжи продолжали сопротивление ещё несколько месяцев, но сдались к концу того же года, и царство Жань Вэй перестало существовать.
Династия Жань Вэй
| Храмовое имя | Посмертное имя | Личное имя | Годы правления | Девиз правления и годы |
|---|---|---|---|---|
| | ||||
| отсутствует | У Дао Тянь-ван 武悼天王 Wǔdào Tiānwáng |
Жань Минь 冉閔 Rǎn Mǐn |
350—352 | |
Семья
- Отец
- Мать
- Вдовствующая императрица Ван
- Супруга
- Императрица Дун
- Дети
Напишите отзыв о статье "Жань Минь"
Примечания
См. также
Отрывок, характеризующий Жань Минь
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.
В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.
Жителей в Москве не было, и солдаты, как вода в песок, всачивались в нее и неудержимой звездой расплывались во все стороны от Кремля, в который они вошли прежде всего. Солдаты кавалеристы, входя в оставленный со всем добром купеческий дом и находя стойла не только для своих лошадей, но и лишние, все таки шли рядом занимать другой дом, который им казался лучше. Многие занимали несколько домов, надписывая мелом, кем он занят, и спорили и даже дрались с другими командами. Не успев поместиться еще, солдаты бежали на улицу осматривать город и, по слуху о том, что все брошено, стремились туда, где можно было забрать даром ценные вещи. Начальники ходили останавливать солдат и сами вовлекались невольно в те же действия. В Каретном ряду оставались лавки с экипажами, и генералы толпились там, выбирая себе коляски и кареты. Остававшиеся жители приглашали к себе начальников, надеясь тем обеспечиться от грабежа. Богатств было пропасть, и конца им не видно было; везде, кругом того места, которое заняли французы, были еще неизведанные, незанятые места, в которых, как казалось французам, было еще больше богатств. И Москва все дальше и дальше всасывала их в себя. Точно, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезает вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный, пустой город, уничтожилось войско, и уничтожился обильный город; и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство.
