Цзиньвэнь
Цзиньвэнь (кит. 金文; пиньинь: jīn wén) — отлитые или выгравированные надписи на китайских бронзовых сосудах для жертвоприношения или музыкальных ритуальных инструментах в эпоху Шан-Чжоу (XIII—IV вв. до н. э.).
Наиболее часто цзиньвэни встречаются на треножниках для мяса «дин» 鼎, сосудах для зерна «гуй» 簋, колоколах «чжун» 鐘. А также на бронзовых сосудах для вина: «ю» 卣, «цзун» 尊, «гу» 觚, «цзя» 斝; и для воды: «и» 匜, «пань» 盤, «ху» 壺.
В отличие от цзягувэней 甲骨文, которые являются гадательными надписями в форме лаконичных вопросов и ответов, цзиньвэни это ритуальные надписи, образующие законченный текст. В эпоху Западная Чжоу они располагаются на дне или внутренних стенках сосудов, таким образом, при заполнении жертвенной пищей надписи не были видны, то есть служили средством коммуникации между живыми и духами предков. В последующий период, однако, надписи часто выносятся на внешнюю сторону материального носителя, становясь частью эстетического облика последнего.
Наибольшей по объёму считается надпись на бронзовом треножнике «Мао-гун дин» 毛公鼎, состоящая из 497 иероглифов.
По статистике на 1985 год насчитывалось 2420 расшифрованных иероглифов категории цзиньвэнь — среди более 3000 известных всего[1]. В собрании Шанхайского Музея, опубликованном в 1987, к периоду Восточная Чжоу относятся 392 надписей из 47 государств[2]. В каталоге «Цзиньвэнь иньдэ» 金文引得 (2001) значатся 5758 отдельных надписей эп. Шан и Чжоу на 9916 артефактах[3].
Помимо палеографической и филологической ценности, надписи на бронзе уникальны как наиболее ранние документы в области китайского права.
Напишите отзыв о статье "Цзиньвэнь"
Примечания
- ↑ Rong Geng, Jinwen bian, 1985
- ↑ Mattos, Gilbert L. «Eastern Zhou Bronze Inscriptions», p.91 (New Sources of Early Chinese History, Shaughnessy ed. 1997)
- ↑ Kern Martin. [www.princeton.edu/~mkern/Ancestors.pdf Bronze inscriptions, the Shijing and the Shangshu: the evolution of the ancestral sacrifice during the Western Zhou] // Early Chinese Religion, Part One: Shang Through Han (1250 BC to 220 AD). — Leiden: Brill, 2009. — P. 143–200. — ISBN 978-90-04-16835-0.
Литература
- Крюков В. М. Текст и ритуал: Опыт интерпретации древнекитайской эпиграфики эпохи Инь-Чжоу. М.: Памятники исторической мысли, 2000. ISBN 5-88451-093-4
| ||||||||||||||||||||||
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Цзиньвэнь
Военный совет, на котором князю Андрею не удалось высказать свое мнение, как он надеялся, оставил в нем неясное и тревожное впечатление. Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов с Ланжероном и др., не одобрявшими план атаки, он не знал. «Но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначе делаться? Неужели из за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч и моей, моей жизнью?» думал он.
«Да, очень может быть, завтра убьют», подумал он. И вдруг, при этой мысли о смерти, целый ряд воспоминаний, самых далеких и самых задушевных, восстал в его воображении; он вспоминал последнее прощание с отцом и женою; он вспоминал первые времена своей любви к ней! Вспомнил о ее беременности, и ему стало жалко и ее и себя, и он в нервично размягченном и взволнованном состоянии вышел из избы, в которой он стоял с Несвицким, и стал ходить перед домом.
Ночь была туманная, и сквозь туман таинственно пробивался лунный свет. «Да, завтра, завтра! – думал он. – Завтра, может быть, всё будет кончено для меня, всех этих воспоминаний не будет более, все эти воспоминания не будут иметь для меня более никакого смысла. Завтра же, может быть, даже наверное, завтра, я это предчувствую, в первый раз мне придется, наконец, показать всё то, что я могу сделать». И ему представилось сражение, потеря его, сосредоточение боя на одном пункте и замешательство всех начальствующих лиц. И вот та счастливая минута, тот Тулон, которого так долго ждал он, наконец, представляется ему. Он твердо и ясно говорит свое мнение и Кутузову, и Вейротеру, и императорам. Все поражены верностью его соображения, но никто не берется исполнить его, и вот он берет полк, дивизию, выговаривает условие, чтобы уже никто не вмешивался в его распоряжения, и ведет свою дивизию к решительному пункту и один одерживает победу. А смерть и страдания? говорит другой голос. Но князь Андрей не отвечает этому голосу и продолжает свои успехи. Диспозиция следующего сражения делается им одним. Он носит звание дежурного по армии при Кутузове, но делает всё он один. Следующее сражение выиграно им одним. Кутузов сменяется, назначается он… Ну, а потом? говорит опять другой голос, а потом, ежели ты десять раз прежде этого не будешь ранен, убит или обманут; ну, а потом что ж? – «Ну, а потом, – отвечает сам себе князь Андрей, – я не знаю, что будет потом, не хочу и не могу знать: но ежели хочу этого, хочу славы, хочу быть известным людям, хочу быть любимым ими, то ведь я не виноват, что я хочу этого, что одного этого я хочу, для одного этого я живу. Да, для одного этого! Я никогда никому не скажу этого, но, Боже мой! что же мне делать, ежели я ничего не люблю, как только славу, любовь людскую. Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не страшно. И как ни дороги, ни милы мне многие люди – отец, сестра, жена, – самые дорогие мне люди, – но, как ни страшно и неестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы, торжества над людьми, за любовь к себе людей, которых я не знаю и не буду знать, за любовь вот этих людей», подумал он, прислушиваясь к говору на дворе Кутузова. На дворе Кутузова слышались голоса укладывавшихся денщиков; один голос, вероятно, кучера, дразнившего старого Кутузовского повара, которого знал князь Андрей, и которого звали Титом, говорил: «Тит, а Тит?»
