Цзиньско-ляоская война

Цзиньско-ляоская война
Войны Цзинь с Ляо и Сун
Дата	1114-1125
Место	Северный Китай
Итог	Империя Ляо уничтожена
Противники
Цзинь Южная Сун Ляо
Командующие
Ваньянь Агуда Тяньцзо-ди Елюй Даши
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Цзиньско-ляоская война (кит. трад. 金滅遼之戰, 1114—1125) — война чжурчжэньского государства Цзинь в союзе с китайской империей Сун против киданьского государства Ляо, завершившаяся уничтожением последнего.

Предыстория

В начале XII века чжурчжэньский вождь Ваньянь Агуда сумел объединить многие племена. Это вызвало тревогу у киданей, которые всеми силами препятствовали объединению чжурчжэней. В частности, кидани приняли чжурчжэньских вождей Агучаня (другое имя- Асу)и Люкэ, которые вели борьбу с Ваньян, но проиграли. Агуда потребовал их выдачи, но получил отказ. Ляосцы ытались запретить Ваньян захват других чжурчжэньских племен, но неудачно. Вмешательство ляосцев в чжурчжэньские дела привело к тому, что Агуда стал замышлять войну против киданьского государства. На празднике Первой Рыбы Агуда отказался танцевать перед киданьским императором и тем самым бросил ему вызов. Ляосцы потребовали, чтобы Агуда прибыл на суд, планируя его убить, но тот приехал с отрядом более чем в 500 тяжеловооруженных всадников. После этого Агуда больше не приезжал на суд, а стал готовиться к наступлению. Многие ученые полагают, что чжурчжэни не думали о завоевании империи Ляо, так как у них не хватало для этого сил.

Ход войны

Первые успехи чжурчжэней

Первые бои закончились победами армии Агуды. Пограничные войска киданей были разбиты, а город Нинцзянчжоу — вырезан. Чжурчжэньские племена, до этого находившееся под полным контролем Ляо, перешли на сторону Агуды. Его армия выросла от 2500 воинов до 10 тысяч.

Ключевой момент войны наступил, когда империя Ляо мобилизовала большие силы и их возглавил сам император. По данным летописи, под его командой оказалось до 600 тысяч человек. Многие чжурчжэньские вожди испугались многочисленного киданьского войска и не хотели воевать. Агуда не мог заставить их выступить против Ляо. Многие вожди требовали мира с киданями. Тогда он пошёл на хитрость. Воспользовавшись тем, что большинство чжурчжэньских вождей плохо знало китайскую письменность, Агуда написал письмо киданьскому императору с прошением о пощаде, но использовал такие выражения, которые были оскорбительными для императорского величия. Разгневанный этим киданьский правитель издал манифест, в котором потребовал от своих воинов полного уничтожения чжурчжэней. Агуда показал этот манифест чжурчжэньским вождям и сказал им, что он хотел мира, но ляоский император против этого. Манифест киданьского императора привел к тому, что все чжурчжэни отбросили сомнения и решили воевать до конца. Этим тут же воспользовался Агуда, который взял клятву со чжурчжэньских вождей воевать с империей Ляо до полного её уничтожения.

Мобильная чжурчжэньская конница взяла вверх над огромным, но слабо подготовленным киданьским войском. Главной ошибкой ляоского императора стало его разрешение вооружаться войскам по своему усмотрению. Это привело к тому, что большинство солдат в его армии были легковооружёнными, не имели крепких доспехов, арбалетов и дальнобойных луков. К тому же было мало кавалерии. Поэтому чжурчжэни расстреливали противника на расстоянии, навязывали ближний бой тогда, когда сами хотели. Это привело к разгрому ляосского войска. Наиболее упорно держались китайские части, но и они в конце концов были разбиты.

В 1115 г. Агуда принял титул императора (под именем Минь) и дал своей династии название золотой (Цзинь). Его победы следуют одна за другой, и вскоре вся Маньчжурия признает своим властителем, затем ему подчиняется киданьская земля — большая часть Монголии и часть Китая.

Но киданьский правитель не придал значения действиям чжурчжэней, он во многом слушал своего фаворита Сяо Фэн-сяня, который обманывал своего императора и скрывал истинное положение дел.

В стране бушевали мятежи, верные правительству войска не успевали подавлять их. Примечательно, что один из мятежей подавил чжурчжэньский вождь Агучань, который с отрядом в 300 чжурчжэньских всадников нанёс поражение мятежному войску Елюя Чжанну, насчитывавшего более 10 тысяч человек. Только знатных людей было захвачено более 200 человек. Агучань приказал казнить всех пленных в назидание другим. Остальные мятежники бежали к Агуде. Сам Елюй Чжанну был схвачен и казнён — его разрубили на 2 части. Агучань в своё время воевал с Агудой, а после поражения с отрядом в несколько сот воинов бежал в Ляо.

Подняли восстание бохайцы под командованием Гао Юн-чана. Они захватили Восточную столицу и с переменным успехом воевали с киданями. К столице приблизились чжурчжэни, которые разбили киданей. Гао Юн-чан и Агуда не смогли договориться — обе стороны стремились к лидерству, что в итоге привело к конфликту. Цзиньцы разбили бохайцев, Гао Юн-чан был пойман и казнён за убийство послов. В 1116 году чжурчжэни захватили Восточную столицу Ляо, а вскоре — всю восточную Маньчжурию.

В 1117 году Агуда предложил корёсцам признать сюзеренитет Цзинь, но это предложение было отклонено. Но чтобы корёсцы не мешали войне с киданями, чжурчжэни разрешили им захватить киданьский город Почжоу.

В 1118 году было заключено первое соглашение между Цзинь и китайской империей Сун о совместных действиях против киданей.

В 1119 году боевые действия возобновились. В 1120 году был заключён стратегический союз между Сун и Цзинь, и цзиньские войска взяли Верхнюю столицу Ляо. Ляоский император Тяньцзо-ди казнил своих приближённых, подозревая их в заговоре, и один из его родственников — Елюй Юйду — спасая свою жизнь в 1121 году бежал к чжурчжэням. В 1121 году Елюй Юйду повёл чжурчжэньские войска прямо на Среднюю столицу Ляо.

Раскол империи Ляо

В 1122 году дядя ляоского императора Елюй Цюнь, носивший титул «Янь-вана», провозгласил императором себя, и империя Ляо распалась на две части: северные, юго-западные и северо-западные районы империи находились под контролем Тяньцзо-ди, южные — в руках Янь-вана. Чжурчжэни захватили Западную столицу Ляо, сунские войска начали наступление на Яньцзин. Теснимый чжурчжэнями, Тяньцзо-ди бежал к своим последним союзникам — тангутам.

В связи с пассивностью сунской армии кидане сделали попытку нейтрализовать империю Сун и обезопасить свои южные границы. Елюй Даши был назначен Янь-ваном главнокомандующим Южным маршрутом и, прибыв во главе двух тысяч киданьских и сиских всадников в Чжочжоу, с ходу нанёс поражение сунским войскам при Ланьгоудяне. Киданям не удалось на плечах противника переправиться через реку Байгоу, однако в лагере Елюй Даши близ города Синьчэн вскоре собралась 30-тысячная армия благодаря прибытию дезорганизованных и напуганных сунской пропагандой киданьских воинов. После прибытия вспомогательного корпуса сиских воинов под командованием Сяо Ганя кидане нанесли поражение сунской армии и временно справились с угрозой с юга.

Летом 1122 года неожиданно заболел и умер Янь-ван. Перед смертью он пожаловал Ли Чувэню звание главнокомандующего, желая видеть его споим преемником на троне. Ли Чувэнь со своим сыном Ли Ши через сунского сановника Чжао Лянсы установил связь с сунским императором, и держал на готове верных людей, чтобы схватить киданьских вождей, открыть ворота сунцам и изъявить покорность империи Сун. Елюй Даши и Сяо Гань подвели свои отряды к дворцу и заставили военных и гражданских чиновников избрать на престол второго сына Тяньцзо-ди, носившего титул Цинь-вана, а временное управление делами поручить вдове Янь-вана, носившей титул Циньгофэй. Ли Чувэнь был казнён.

После этого Елюй Даши разгромил под Сюнчжоу отборную сунскую армию. Осенью 1122 года новая огромная сунская армия двинулась на Цзинь, но Елюй Даши и Сяо Гань вновь разгромили её. Эти победы подняли пошатнувшийся престиж киданьской империи, и на защиту дружественной державы выступили тангуты. 30-тысячная тангутская армия нанесла несколько поражений чжурчжэням, но в решающем сражении на реке Ишуй была разгромлена.

Наступление киданей на Яньцзин

После разгрома тангутов чжурчжэни по трём направлениям двинулись на захват области Янь. Киданьская императрица была в растерянности, в рядах киданьской верхушки наступил раскол: Сяо Гань предложил план возрождения государства на территории обитания своего племени си, Елюй Даши настаивал на отходе к императору Тяньцзо-ди. Елюй Даши убил Сяо Бодэ, мешавшего его возвращению к Тяньцзо-ди и, захватив императрицу, с другими киданьскими военачальниками отправился на запад. Сяо Гань, увидев в этом вероломство, ушёл с сискими и бохайскими воинами на территорию племени си, где в 1123 года провозгласил образование государства Великое Си, присвоив себе императорский титул.

Чжурчжэньские войска под руководством самого Агуды осадили крепость в горном проходе Цзюйюнгуань. Армия киданей проходила в это время через проход Губэйкоу. Чтобы дать возможность киданьской армии уйти, Елюй Даши неожиданно для чжурчжэней появился в области Фэншэнчжоу, взял город и стал быстро продвигаться вперёд. Его появление было столь неожиданным, что чжурчжэньские войска откатились почти до гор Лунмэншань. Перебросив против Елюй Даши значительные силы под командованием Лоуши и Ма Хошана, чжурчжэни разбили войска Елюй Даши, а его самого взяли в плен, однако основная киданьская армия смогла уйти. Чжурчжэньский принц Цзун-ван, узнав о захвате Елюй Даши, приказал ему провести чжурчжэньские войска к лагерю киданей. В результате чжурчжэньской атаки в плен были взяты наложницы, сыновья, дочери и родственники киданьского императора, множество военных и гражданских чиновников; самому Тяньцзо-ди удалось спастись и бежать в Инчжоу. После этого Елюй Даши был принят на цзиньскую службу, однако вскоре бежал от чжурчжэней и прибыл к Тяньцзо-ди.

Бегство киданей на запад

В 1123 году по предложению чжурчжэней был поставлен вопрос о мире с тангутами, которым Цзинь за отказ от поддержки киданей предложила несколько пограничных областей. Вскоре тангуты, убедившись в силе цзиньских армий, признали сюзеренитет Цзинь. Единственными союзниками киданей оставались некоторые племена Монголии.

Во второй половине 1123 года Тяньцзо-ди попытался отбить области Яньчжоу и Юньчжоу, но был разбит на реке Яньхэся, остатки его войск укрылись в горах Цзяшань. Получив от племени дадань 50 тысяч воинов, Тяньцзо-ди вновь выступил на юг. Елюй Даши попытался его отговорить, но Тяньцзо-ди посадил его под домашний арест. Елюй Даши, убив своих охранников, бежал на запад. Тяньцзо-ди был опять разгромлен чжурчжэнями, и был вынужден бежать в Шаньцзинсы, где стал советоваться со своим приближённым Сяохулу о том, на чью сторону перейти — сунцев или тангутов. Сяохулу отправил к чжурчжэням гонца с доносом о планах киданьского правителя, и чжурчжэни срочно устремились к лагерю киданей. Тяньцзо-ди был пленён.

Образование Северной Ляо

Елюй Даши, к которому примкнуло 80 человек из его племени и 120 человек из других племён, возвёл на императорский престол в качестве марионетки сына Тяньцзо-ди, носившего титул Лян-вана, а сам официально стал его помощником и от его имени назначил чиновников. Елюй Даши и Лян-ван бежали сначала на север, к белым татарам, после чего, получив от них лошадей, верблюдов и овец, повернули на запад и пересекли пустыню, придя в Кэдуньчен на реке Орхон — важный военный центр на северо-западной границе киданьской империи.

Лян-ван через несколько месяцев умер. Елюй Даши возвёл на престол Елюй Чжуле, но тот месяц спустя был убит своими соратниками. Поэтому в начале 1124 года провозгласил себя императором нового государства Северная Ляо.

Итоги и последствия

В результате войны была уничтожена киданьская империя Ляо, а её место заняла чжурчжэньская империя Цзинь. Так как империя Сун претендовала на шестнадцать округов, то вскоре началась война между бывшими союзниками. Ушедшие на северо-запад остатки киданей некоторое время пытались продолжать борьбу с чжурчжэнями, однако были разгромлены и, уйдя в Среднюю Азию, образовали там Каракитайское ханство.

Источники

• Е Лунли. История государства киданей (Цидань гочжи). — М. : Наука, 1979.
• Г. Г. Пиков «Западные кидани» — Новосибирск: издательство Новосибирского государственного университета, 1989. ISBN 5-7615-0020-5
• «История Востока» (в 6 т.). Т.II «Восток в средние века», — Москва, издательская фирма «Восточная литература» РАН, 2002. ISBN 5-02-017711-3

Отрывок, характеризующий Цзиньско-ляоская война

В то время как это происходило в Петербурге, французы уже прошли Смоленск и все ближе и ближе подвигались к Москве. Историк Наполеона Тьер, так же, как и другие историки Наполеона, говорит, стараясь оправдать своего героя, что Наполеон был привлечен к стенам Москвы невольно. Он прав, как и правы все историки, ищущие объяснения событий исторических в воле одного человека; он прав так же, как и русские историки, утверждающие, что Наполеон был привлечен к Москве искусством русских полководцев. Здесь, кроме закона ретроспективности (возвратности), представляющего все прошедшее приготовлением к совершившемуся факту, есть еще взаимность, путающая все дело. Хороший игрок, проигравший в шахматы, искренно убежден, что его проигрыш произошел от его ошибки, и он отыскивает эту ошибку в начале своей игры, но забывает, что в каждом его шаге, в продолжение всей игры, были такие же ошибки, что ни один его ход не был совершенен. Ошибка, на которую он обращает внимание, заметна ему только потому, что противник воспользовался ею. Насколько же сложнее этого игра войны, происходящая в известных условиях времени, и где не одна воля руководит безжизненными машинами, а где все вытекает из бесчисленного столкновения различных произволов?
После Смоленска Наполеон искал сражения за Дорогобужем у Вязьмы, потом у Царева Займища; но выходило, что по бесчисленному столкновению обстоятельств до Бородина, в ста двадцати верстах от Москвы, русские не могли принять сражения. От Вязьмы было сделано распоряжение Наполеоном для движения прямо на Москву.
Moscou, la capitale asiatique de ce grand empire, la ville sacree des peuples d'Alexandre, Moscou avec ses innombrables eglises en forme de pagodes chinoises! [Москва, азиатская столица этой великой империи, священный город народов Александра, Москва с своими бесчисленными церквами, в форме китайских пагод!] Эта Moscou не давала покоя воображению Наполеона. На переходе из Вязьмы к Цареву Займищу Наполеон верхом ехал на своем соловом энглизированном иноходчике, сопутствуемый гвардией, караулом, пажами и адъютантами. Начальник штаба Бертье отстал для того, чтобы допросить взятого кавалерией русского пленного. Он галопом, сопутствуемый переводчиком Lelorgne d'Ideville, догнал Наполеона и с веселым лицом остановил лошадь.
– Eh bien? [Ну?] – сказал Наполеон.
– Un cosaque de Platow [Платовский казак.] говорит, что корпус Платова соединяется с большой армией, что Кутузов назначен главнокомандующим. Tres intelligent et bavard! [Очень умный и болтун!]
Наполеон улыбнулся, велел дать этому казаку лошадь и привести его к себе. Он сам желал поговорить с ним. Несколько адъютантов поскакало, и через час крепостной человек Денисова, уступленный им Ростову, Лаврушка, в денщицкой куртке на французском кавалерийском седле, с плутовским и пьяным, веселым лицом подъехал к Наполеону. Наполеон велел ему ехать рядом с собой и начал спрашивать:
– Вы казак?
– Казак с, ваше благородие.
«Le cosaque ignorant la compagnie dans laquelle il se trouvait, car la simplicite de Napoleon n'avait rien qui put reveler a une imagination orientale la presence d'un souverain, s'entretint avec la plus extreme familiarite des affaires de la guerre actuelle», [Казак, не зная того общества, в котором он находился, потому что простота Наполеона не имела ничего такого, что бы могло открыть для восточного воображения присутствие государя, разговаривал с чрезвычайной фамильярностью об обстоятельствах настоящей войны.] – говорит Тьер, рассказывая этот эпизод. Действительно, Лаврушка, напившийся пьяным и оставивший барина без обеда, был высечен накануне и отправлен в деревню за курами, где он увлекся мародерством и был взят в плен французами. Лаврушка был один из тех грубых, наглых лакеев, видавших всякие виды, которые считают долгом все делать с подлостью и хитростью, которые готовы сослужить всякую службу своему барину и которые хитро угадывают барские дурные мысли, в особенности тщеславие и мелочность.
Попав в общество Наполеона, которого личность он очень хорошо и легко признал. Лаврушка нисколько не смутился и только старался от всей души заслужить новым господам.
Он очень хорошо знал, что это сам Наполеон, и присутствие Наполеона не могло смутить его больше, чем присутствие Ростова или вахмистра с розгами, потому что не было ничего у него, чего бы не мог лишить его ни вахмистр, ни Наполеон.
Он врал все, что толковалось между денщиками. Многое из этого была правда. Но когда Наполеон спросил его, как же думают русские, победят они Бонапарта или нет, Лаврушка прищурился и задумался.
Он увидал тут тонкую хитрость, как всегда во всем видят хитрость люди, подобные Лаврушке, насупился и помолчал.
– Оно значит: коли быть сраженью, – сказал он задумчиво, – и в скорости, так это так точно. Ну, а коли пройдет три дня апосля того самого числа, тогда, значит, это самое сражение в оттяжку пойдет.
Наполеону перевели это так: «Si la bataille est donnee avant trois jours, les Francais la gagneraient, mais que si elle serait donnee plus tard, Dieu seul sait ce qui en arrivrait», [«Ежели сражение произойдет прежде трех дней, то французы выиграют его, но ежели после трех дней, то бог знает что случится».] – улыбаясь передал Lelorgne d'Ideville. Наполеон не улыбнулся, хотя он, видимо, был в самом веселом расположении духа, и велел повторить себе эти слова.
Лаврушка заметил это и, чтобы развеселить его, сказал, притворяясь, что не знает, кто он.
– Знаем, у вас есть Бонапарт, он всех в мире побил, ну да об нас другая статья… – сказал он, сам не зная, как и отчего под конец проскочил в его словах хвастливый патриотизм. Переводчик передал эти слова Наполеону без окончания, и Бонапарт улыбнулся. «Le jeune Cosaque fit sourire son puissant interlocuteur», [Молодой казак заставил улыбнуться своего могущественного собеседника.] – говорит Тьер. Проехав несколько шагов молча, Наполеон обратился к Бертье и сказал, что он хочет испытать действие, которое произведет sur cet enfant du Don [на это дитя Дона] известие о том, что тот человек, с которым говорит этот enfant du Don, есть сам император, тот самый император, который написал на пирамидах бессмертно победоносное имя.
Известие было передано.
Лаврушка (поняв, что это делалось, чтобы озадачить его, и что Наполеон думает, что он испугается), чтобы угодить новым господам, тотчас же притворился изумленным, ошеломленным, выпучил глаза и сделал такое же лицо, которое ему привычно было, когда его водили сечь. «A peine l'interprete de Napoleon, – говорит Тьер, – avait il parle, que le Cosaque, saisi d'une sorte d'ebahissement, no profera plus une parole et marcha les yeux constamment attaches sur ce conquerant, dont le nom avait penetre jusqu'a lui, a travers les steppes de l'Orient. Toute sa loquacite s'etait subitement arretee, pour faire place a un sentiment d'admiration naive et silencieuse. Napoleon, apres l'avoir recompense, lui fit donner la liberte, comme a un oiseau qu'on rend aux champs qui l'ont vu naitre». [Едва переводчик Наполеона сказал это казаку, как казак, охваченный каким то остолбенением, не произнес более ни одного слова и продолжал ехать, не спуская глаз с завоевателя, имя которого достигло до него через восточные степи. Вся его разговорчивость вдруг прекратилась и заменилась наивным и молчаливым чувством восторга. Наполеон, наградив казака, приказал дать ему свободу, как птице, которую возвращают ее родным полям.]
Наполеон поехал дальше, мечтая о той Moscou, которая так занимала его воображение, a l'oiseau qu'on rendit aux champs qui l'on vu naitre [птица, возвращенная родным полям] поскакал на аванпосты, придумывая вперед все то, чего не было и что он будет рассказывать у своих. Того же, что действительно с ним было, он не хотел рассказывать именно потому, что это казалось ему недостойным рассказа. Он выехал к казакам, расспросил, где был полк, состоявший в отряде Платова, и к вечеру же нашел своего барина Николая Ростова, стоявшего в Янкове и только что севшего верхом, чтобы с Ильиным сделать прогулку по окрестным деревням. Он дал другую лошадь Лаврушке и взял его с собой.


Княжна Марья не была в Москве и вне опасности, как думал князь Андрей.
После возвращения Алпатыча из Смоленска старый князь как бы вдруг опомнился от сна. Он велел собрать из деревень ополченцев, вооружить их и написал главнокомандующему письмо, в котором извещал его о принятом им намерении оставаться в Лысых Горах до последней крайности, защищаться, предоставляя на его усмотрение принять или не принять меры для защиты Лысых Гор, в которых будет взят в плен или убит один из старейших русских генералов, и объявил домашним, что он остается в Лысых Горах.
Но, оставаясь сам в Лысых Горах, князь распорядился об отправке княжны и Десаля с маленьким князем в Богучарово и оттуда в Москву. Княжна Марья, испуганная лихорадочной, бессонной деятельностью отца, заменившей его прежнюю опущенность, не могла решиться оставить его одного и в первый раз в жизни позволила себе не повиноваться ему. Она отказалась ехать, и на нее обрушилась страшная гроза гнева князя. Он напомнил ей все, в чем он был несправедлив против нее. Стараясь обвинить ее, он сказал ей, что она измучила его, что она поссорила его с сыном, имела против него гадкие подозрения, что она задачей своей жизни поставила отравлять его жизнь, и выгнал ее из своего кабинета, сказав ей, что, ежели она не уедет, ему все равно. Он сказал, что знать не хочет о ее существовании, но вперед предупреждает ее, чтобы она не смела попадаться ему на глаза. То, что он, вопреки опасений княжны Марьи, не велел насильно увезти ее, а только не приказал ей показываться на глаза, обрадовало княжну Марью. Она знала, что это доказывало то, что в самой тайне души своей он был рад, что она оставалась дома и не уехала.
На другой день после отъезда Николушки старый князь утром оделся в полный мундир и собрался ехать главнокомандующему. Коляска уже была подана. Княжна Марья видела, как он, в мундире и всех орденах, вышел из дома и пошел в сад сделать смотр вооруженным мужикам и дворовым. Княжна Марья свдела у окна, прислушивалась к его голосу, раздававшемуся из сада. Вдруг из аллеи выбежало несколько людей с испуганными лицами.
Княжна Марья выбежала на крыльцо, на цветочную дорожку и в аллею. Навстречу ей подвигалась большая толпа ополченцев и дворовых, и в середине этой толпы несколько людей под руки волокли маленького старичка в мундире и орденах. Княжна Марья подбежала к нему и, в игре мелкими кругами падавшего света, сквозь тень липовой аллеи, не могла дать себе отчета в том, какая перемена произошла в его лице. Одно, что она увидала, было то, что прежнее строгое и решительное выражение его лица заменилось выражением робости и покорности. Увидав дочь, он зашевелил бессильными губами и захрипел. Нельзя было понять, чего он хотел. Его подняли на руки, отнесли в кабинет и положили на тот диван, которого он так боялся последнее время.
Привезенный доктор в ту же ночь пустил кровь и объявил, что у князя удар правой стороны.
В Лысых Горах оставаться становилось более и более опасным, и на другой день после удара князя, повезли в Богучарово. Доктор поехал с ними.
Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.