Цзин Кэ

Цзин Кэ
荆轲
Род деятельности:	Наемный убийца
Место рождения:	Малое Вэй
Дата смерти:	227 до н. э.(-227)
Место смерти:	Сяньян, царство Цинь

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Цзин Кэ (кит. 荆轲 ; ?—227 до н. э.) — знаменитый «клиент-убийца» (刺客, цыкэ — букв. «служилый человек на содержании, готовый заколоть врага»), подосланный Данем — наследником царства Янь, с заданием убить вана царства Цинь — Ин Чжэна, будущего Цинь Шихуан-ди. Однако покушение не удалось, и Цзин Кэ был казнён. Также известен как Цин Цин (кит. 庆卿) , Цзин Цин (кит. 荆卿) .

Историческая достоверность

События, связанные с Цзин Кэ и наследником Данем, подробно изложены в главе Янь цэ («Планы княжества Янь») книги «Планы Сражающихся царств» (戰國策, Чжаньгоцэ), откуда почти слово в слово заимствованы Сыма Цянем.

В период Чжаньго, когда развернулась острая борьба между княжествами на фоне растущего могущества царства Цинь и усиления его агрессивности, некоторые представители владений, которым угрожала потеря независимости, неоднократно замышляли покушения на правителя Цинь. В числе заговорщиков не только упомянутые в главе яньский наследник Дань, Цзин Кэ и Гао Цзянь-ли (高漸離), но и силач из княжества Хань по имени Чжан Лян (張良, позднее военачальник у Лю Бана); он подстерег циньского императора у Боланша и метнул в его колесницу тяжелый молот, но попал в сопровождающего. Об этом упомянуто в гл. 55 Ши цзи и в гл. 40 Хань шу.

Рассказ о покушении Цзин Кэ на циньского вана, будущего Цинь Шихуана, стал частью фольклорного наследия китайцев. Это подтверждается тем, что данный сюжет встречается и на мемориальных надписях. Так, еще в начале XX в. французский синолог Эдуард Шаванн, первый переводчик трудов Сыма Цяня на французский язык, упомянул три каменных надгробных барельефа II в. н. э., посвященных Цзин Кэ.

Описания покушения

В различных источниках покушение на Цинь Шихуанди, предпринятое Цзин Кэ, описывается с разной степенью детализации. Наиболее подробный рассказ сводится к следующему.

Цзин Кэ происходил из царства Малое Вэй, однако с юности много странствовал и в конце концов осел в царстве Янь, где его близкими друзьями стали музыкант Гао Цзянь-ли и философ Тянь Гуан. Через какое-то время он встретился с яньским наследником престола Данем, который вернулся в Янь, бежав из Цинь, где находился в качестве заложника. Яньский наследник Дань ранее содержался также заложником в Чжао, а циньский ван Ин Чжэн (будущий Цинь Шихуанди), родившийся там, в юности дружил с Данем. После этого Ин Чжэн стал циньским ваном, а Дань оказался у него заложником.

Отношения двух аристократов постепенно ухудшались, в конечном счете Дань совершил побег (по другим версиям — вымолил себе возможность вернуться домой) и принялся строить планы мести. Среди наёмных убийц (刺客, цыкэ) не нашлось человека, согласного совершить покушение, и согласился только Цзин Кэ.

Яньский наследник заказал для него специальный короткий кинжал «c эфесом в виде ложки» (匕首, би шоу) у чжаоского оружейника Сюй Фу-жэня и сам обработал его лезвие смертельным ядом. Для полной надежности наследник велел испытать кинжал на людях. Всякий, кого хотя бы поцарапали до крови, умирал. Кроме этого, принц Дань дал в напарники Цзин Кэ яньского удальца Цинь У-яна (秦舞陽), известного своей храбростью и задиристостью. Цзин Кэ выразил несогласие с таким решением, считая, что Цинь У-ян не подходит ему в качестве помощника, поскольку он недостаточно хладнокровен для задуманного дела. Тем не менее Цзин Кэ позднее все же отправился в Цинь в сопровождении Цинь У-яна под видом яньского посла, захватив с собой карту земель царства Янь и голову нашедшего укрытие при дворе яньского вана циньского генерала Фань Юй-ци (樊於期). (Следует заметить, что Цзин Кэ сперва предлагал яньскому наследнику просто казнить генерала, но тот воспротивился. Тогда Цзин Кэ отправился к изгнаннику сам и убедил его совершить самоубийство, пообещав, что отомстит за генерала и за его семью, безжалостно истребленную правителем Цинь.)

Вручить циньскому вану карту Янь значило осуществить официальный акт передачи земель под его протекторат, а голова человека, которого Цинь Шихуанди считал изменником и на которого вел целенаправленную охоту, должна была послужить дополнительным доказательством добрых намерений яньских «дипломатов». В свиток Цзин Кэ завернул отравленный кинжал.

Прибыв ко двору циньского правителя, он намеревался было поднести ему карту. Цинь У-ян, присутствовавший при этом, не сумел сдержать паники, что удивило и насторожило Цинь Шихуанди. На всякий случай Цинь У-яна вывели прочь из покоев. Вынужденный импровизировать, Цзин Кэ приблизился к престолу циньского владыки, держа в руках свиток с картой и ларец с головой Фань Юй-ци.

Когда Цинь Шихуанди разворачивал свиток, кинжал выскользнул наружу. Хотя Цзин Кэ успел поймать кинжал и сделать выпад, лезвие не ранило правителя, но только разорвало его одежду. Цинь Шихуанди так растерялся, что не смог вытащить меч из ножен, и спрятался за колонну. По циньским законам придворным во время приемов в верхних покоях императора не разрешалось носить какого-либо оружия. Что же касается вооруженной охраны, то она размещалась в нижних помещениях и без повеления государя не смела подниматься наверх. В момент всеобщей растерянности никто не догадался отдать приказ находящейся внизу охране, поэтому циньскому вану пришлось самому спасать свою жизнь. Цзин Кэ продолжал преследовать циньского вана в течение нескольких минут, пока придворный врач Ся У-цзюй не швырнул в убийцу мешочком с лекарствами. Придворные стали кричать вану, чтобы он сначала закинул меч за спину, и он наконец смог вытащить мечи из ножен.

Инстинктивно заслонившись от мешочка с лекарствами, Цзин Кэ пропустил выпад циньского вана и получил тяжелое ранение в бедро. Отчаявшись, он швырнул в Цинь Шихуанди кинжал, но промахнулся. Цинь Шихуанди перешел в атаку и нанес оставшемуся безоружным убийце восемь ран. Согласно одному источнику, подбежавшие чиновники прикончили Цзин Кэ, согласно же другой версии, он остался жив и позднее был четвертован. Сыма Цянь указывает, что перед смертью Цзин Кэ сказал: «Мой замысел не удался, потому что я хотел захватить правителя в заложники, чтобы добиться соглашения и доложить об этом наследнику».

Врач Ся У-цзюй, помешавший Цзин Кэ убить Цинь Шихуанди, получил баснословное вознаграждение — двести «и» («и» — древняя мера веса, равная 24 лянам), что составляет 179 килограммов золота. В конечном счете результат покушения получился противоположным тому, что желал яньский наследник — циньский ван не был убит, но получил прекрасный повод для нападения на Янь. Чтобы отомстить яньцам, циньский правитель приказал бросить на царство Янь все силы Цинь. Наследник Дань в сопровождении немногих приближенных укрылся в районе реки Яньшуй, но был убит слугами, подкупленными его собственным отцом. Хотя яньский ван послал Цинь Шихуанди голову Даня в доказательство своей лояльности, это не спасло царство Янь от окончательного разорения. В 222 г. до н. э. Янь было уничтожено.

Гао Цзянь-ли, скрывавшийся долгое время в глуши, перебивался случайными подработками, пока однажды не выказал своё умение играть на гуслях. Став популярным исполнителем, он привлек внимание циньского императора и был вызван к его двору. Там Гао Цзянь-ли немедленно опознали. Цинь Шихуанди сохранил ему жизнь и даже сделал своим приближенным, но приказал ослепить. Однажды Гао Цзянь-ли подложил кусочки свинца в свои гусли и посреди выступления попытался ударить ими императора по голове, но промахнулся и был казнен.

Вышеизложенная история покушения приведена у Сыма Цяня и представляется наиболее близкой к действительности. В китайском народном творчестве периода Хань можно найти несколько отличающиеся версии событий, связанных с Цзин Кэ. Они содержат больше фантастических элементов и во многом обязаны этим наивной трактовке текстов Ши цзи и Чжаньгоцэ. Так, например, в повести «Яньский наследник Дань» указывается, что Цинь Шихуанди, издеваясь над Данем, обещал отпустить принца домой, когда у ворона (или лошади) вырастут рога, а с неба упадет проросшее зерно. Когда Дань взмолился о пощаде, так и случилось, и раздосадованный Цинь Шихуанди был вынужден исполнить своё обещание. Очевидно, что история эта восходит к следующим словам из гл. 86 труда Сыма Цяня:

Когда некоторые говорят о Цзин Кэ, то вспоминают [о том, как] он выполнил волю наследника Даня. Другие называют эту историю «с неба падало зерно, у лошадей вырастали рога», но это неправильно.

В данном случае выражение «с неба падало зерно, у лошадей вырастали рога» (тянь юй ли, ма шэн цзюэ) является расхожим эквивалентом небывальщины.

Репутация

Образ Цзин Кэ как героя в классической литературе Китая — конфуцианская антициньская пропаганда, направленная против легистов.

Цзин Кэ в искусстве

• В 1999 году Чэнь Кайгэ снял фильм «Император и убийца», в целом следующий версии «Ши цзи».
• В 2000 году вышел фильм «Горец: Конец игры», продолжающий франшизу, начатую классическим фильмом «Горец» (1986). В этом фильме Цзин Кэ представлен как один из величайших бессмертных. Согласно версии авторов сценария, Цзин Кэ служил надсмотрщиком у Великой Китайской стены, однако, возмущенный жестокой политикой императора, приведшей к бессчетным человеческим жертвам на строительстве, задумал покушение на него. Как и в реальной истории, план Цзин Кэ провалился, однако сам он после казни очнулся в новом теле бессмертного. С тех пор Цзин Кэ время от времени принимал участие в народных восстаниях против имперского правительства разных эпох, пока в конце XIX века не встретился с Джейкобом Келлом и не поступил к нему в ученики.
• В 2002 году Чжан Имоу снял фильм «Герой», представляющий собой переосмысление легенды о Цзин Кэ. Сам он, однако, в этом фильме ни разу не назван по имени.
• В романе Юлии Латыниной «Джаханнам, или до встречи в аду» (2005) чеченский террорист Халид Хасаев, задумавший совершить крупномасштабный террористический акт с захватом нескольких сотен заложников, скрывается от преследователей под видом китайца по имени Цзин Кэ.

Литература

• Сыма Цянь. Ши цзи (Исторические записки). Перевод Р. В. Вяткина. Том 8 (гл.86 «Жизнеописания мстителей: жизнеописание Цзин Кэ»)
• Yuri Pines, A Hero Terrorist: Adoration of Jing Ke Revisited (2008) [www.ihp.sinica.edu.tw/~asiamajor/pdf/2008b/02%20Pines.pdf]

Ссылки

• [www.bibliotekar.ru/vostok/45.htm#_ftnref11 «Яньский наследник Дань»] (Перевод выполнен по изданию: «Хань, Вэй, Лючао сяошо сю‑ань», сост. Сюй Чжэнь‑э, Шанхай, 1955)
• [www.i-u.ru/biblio/archive/sima_8/10.aspx Комментарий к 8 т. 86 главе Ши цзи]

Отрывок, характеризующий Цзин Кэ

– Я! я!.. – как бы неприятно пробуждаясь, сказал князь, не спуская глаз с плана постройки.
– Весьма может быть, что театр войны так приблизится к нам…
– Ха ха ха! Театр войны! – сказал князь. – Я говорил и говорю, что театр войны есть Польша, и дальше Немана никогда не проникнет неприятель.
Десаль с удивлением посмотрел на князя, говорившего о Немане, когда неприятель был уже у Днепра; но княжна Марья, забывшая географическое положение Немана, думала, что то, что ее отец говорит, правда.
– При ростепели снегов потонут в болотах Польши. Они только могут не видеть, – проговорил князь, видимо, думая о кампании 1807 го года, бывшей, как казалось, так недавно. – Бенигсен должен был раньше вступить в Пруссию, дело приняло бы другой оборот…
– Но, князь, – робко сказал Десаль, – в письме говорится о Витебске…
– А, в письме, да… – недовольно проговорил князь, – да… да… – Лицо его приняло вдруг мрачное выражение. Он помолчал. – Да, он пишет, французы разбиты, при какой это реке?
Десаль опустил глаза.
– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.


Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.