Циволька, Август Карлович

Август Карлович Циволька
August Fryderyk Cywolka
Род деятельности:	полярный исследователь, картограф
Дата рождения:	1810(1810)
Место рождения:	Польша Польша, Варшава
Подданство:	Российская империя Российская империя
Дата смерти:	16 марта 1839(1839-03-16)
Место смерти:	Новая Земля, Россия

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Август Карлович Циволька (в некоторых источниках — Циволько) (польск. August Fryderyk Cywolka) (1810 — 16 марта 1839) — русский мореплаватель польского происхождения, прапорщик корпуса флотских штурманов, исследователь Арктики, участник трёх экспедиций к берегам Новой Земли.

Ранние годы

Родился в Польше в Варшаве (тогда Варшавское герцогство) в 1810 году в семье небогатых аристократов. С детства интересовался мореплаваниями и путешественниками. В 1830 году, когда ему исполнилось 20 лет, Август поступил учиться в первый штурманский полуэкипаж морского корпуса в Петербурге. Учился Август очень хорошо, став лучшим в своём выпуске. Через два года, по окончании учёбы его в звании кондуктора корпуса флотских штурманов направили проходить службу на Балтийский флот на парусный фрегат «Кастор», на котором в 1832 году молодой Циволька совершил своё первое плавание из Кронштадта в Голландию.

Экспедиция Пахтусова

Однако, долго на Балтийском флоте начинающий мореплаватель не задержался и был переведён служить в Архангельск. В своей первой экспедиции Август Карлович принял участие в 1834-35 годах в качестве командира карбаса «Казаков». Экспедицией руководил русский мореплаватель и гидрограф Пётр Кузьмич Пахтусов, ранее проводивший гидрографические работы на Печоре, Белом и Баренцевом морях и картографические работы у южного и восточного побережья Новой Земли. На этот раз Пахтусов намеревался провести картографические и гидрографические работы севера Новой Земли. Экспедиция стартовала в июле 1834 года из Архангельского порта. К архипелагу отбыло два новых судна исследователей: карбас Цивольки и шхуна «Кротов».

Из-за слишком высокой плотности льдов, окружающих архипелаг, экспедиция Пахтусова была вынуждена устроиться на зимовку на западном берегу Новой Земли, а командующему «Казаковым» Августу Карловичу было поручено идти в пролив Маточкин Шар, разделяющий южную и северную часть архипелага. На входе в залив команда Цивольки провела ряд астрономических и магнитных наблюдений, после чего встала на зимовку. Место для зимовки было выбрано в районе устья реки Чиракина на острове Южном, где сейчас в память о Пахтусове установлен памятный знак. С наступлением лета, когда ледовые условия заметно улучшились, экипаж «Казакова» покинул место зимовки и отправился на север вдоль восточного берега острова Северный. Условия для плавания были достаточно благоприятными, и Цивольке удалось, не заходя в многочисленные заливы, продвинуться на 160 километров на север до полуострова, названного им полуостровом де Флотта. На полуострове по приказу Августа Цивольки был установлен большой деревянный крест с надписью: «Крест сей поставлен корпуса флотских штурманов кондуктором Циволькою, доходившим сюда с описью по льду 24 апреля 1835 года».

Позже, тем же летом, Циволька с Пахтусовым намеревались пройти вдоль западного побережья острова Северный на север до мыса Желания, но далеко им пройти не удалось, «Казаков» был раздавлен массами льда вблизи острова Верха. Однако, команде карбаса удалось спастись, их подобрал корабль промышленника Ерёмина, доставивший мореплавателей обратно к Маточкину Шару. После неудавшейся попытки пройти на север западным берегом Пахусов вместе с Циволькой на оставшемся судне вновь выдвинулся вдоль восточного берега, описав его до острова Пахтусова у полуострова Жерди, на чём первая экспедиция Цивольки была закончена.

Экспедиция фон Бэра

По возвращении с Новой Земли Август Карлович Циволька какое-то время занимался описью и измерениями прибрежных шхер Финляндии, однако уже спустя два года после возвращения со своего первого путешествия в 1837 году Август Карлович в ранге прапорщика корпуса флотских штурманов, который он получил 12 февраля 1836 года, получил приглашение Петербургской академии наук возглавить шхуну «Кротов» в естественно-геологической экспедиции к Новой Земле Карла Эрнста фон Бэра — одного из основоположников эмбриологии и сравнительной анатомии, академика Петербургской академии наук и президента Русского энтомологического общества. Результатом этой экспедиции стало собрание коллекции около 90 видов растений и 70 видов беспозвоночных архипелага. Кроме того, в нескольких местах были проведены подробные исследования геологического строения островов, измерена высота некоторых гор в районе Маточкиного Шара и сделаны магнитные наблюдения в окрестностях реки Нехватова.

Последняя экспедиция Цивольки

В третий и в последний раз мореплаватель отправился к Новой Земле в 1838 году, встав во главе гидрографической экспедиции на шхунах «Новая Земля» и «Шпицберген». «Новой Землёй» командовал сам Циволька, а командиром «Шпицбергена» был назначен штурман Степан Андреевич Моисеев. Суда имели несколько разный ход, из-за чего Моисеев прибыл на 11 дней раньше. Местом для встречи и зимовки кораблей была выбрана бухта Мелкая, расположенная чуть южнее того самого острова Пахтусова, у которого закончилась экспедиция Цивольки-Пахтусова. После того, как к бухте прибыл «Шпицберген», шхуны были разгружены и начались наблюдения, для чего на берегу бухты были установлены необходимые метеорологические приборы и закреплён уровнемер-футшток.

По окончании оборудования всего необходимого для предстоящей зимовки «Шпицберген» отправился на север описывать побережье Новой Земли, однако вскоре Циволька заболел, и экипажу пришлось вернуться к зимовью. Состояние Августа Карловича становилось всё хуже, в декабре он перестал вставать с постели, а 16 марта 1839 года мореплаватель скончался от цинги (по другим данным — от водянки груди). Ставший после смерти Цивольки руководителем экспедиции Степан Моисеев передал на материк сообщение: «Похоронили мы своего начальника в гробу, в забой снега под южным утесом, с должною почестию».

Память

Внешние изображения
	[www.gpavet.narod.ru/tsivolka.jpg Крест на могиле Августа Карловича Цивольки]

В память об исследователе Арктики в середине 1950-х годов был восстановлен дом последней экспедиции Цивольки и установлена мемориальная доска. Сохранилась могила Августа Карловича. На могиле стоит деревянный крест 1839 года с надписью: «Здесь покоится прах н. э.к.ф.ш. Прапорщик Циволька окончил свою жизнь марта 16 дня 1839 года и еще 8 человек умерло во время зимовки от цынготной болезни из служителей. Крест поставлен к.ф.ш. прапорщиком Моисеевым».

В его честь назван целый ряд географических объектов русской Арктики: группа островов в составе архипелага Норденшельда (Эдуардом Толлем в 1901 году), мыс на западном побережье северной части Новой Земли (советской гидрографической экспедицией), залив и остров неподалёку от острова Пахтусова в восточной части острова Северный (британским исследователем Пирсоном в 1897 году и советским капитаном Фёдором Михайловичем Щепетовым в 1934 году соответственно), залив острова Южный и мыс на острове Междушарский (советскими гидрографами в 1930 году); а также остров Циволько в заливе Петра Великого в Японском море.

См. также

• Категория:Исследователи Арктики

Литература

• Общий Морской Список. — СПб, 1900. — Т. XII. — С. 235—236.
• II-III // Записки Гидрографического Департамента. — С. 412—419, 25—135.
• К. Свенске. "Новая Земля в географическом, естественно-историческом и промышленном отношениях". — СПб, 1866. — С. 35—41.
• 3-4 // Морской Сборник: "О гидрографических описях европейских и азиатских берегов России, произведенных в царствование имп. Николая I". — 1854. — Т. XI.
• Кронштадтский Вестник: "Русские экспедиции для описания северных берегов Сибири и прилегающих островов 1734—1862 гг.". — 1876. — Т. №№ 104, 113 и 120.
• Михаил Иванович Белов. II // [www.polarpost.ru/Library/Belov-Po_sledam/main-po_sledam_expediciy.html По следам полярных экспедиций]. — © Гидрометеоиздат, 1977. — 144+32 с.

Отрывок, характеризующий Циволька, Август Карлович

В числе этих писем было письмо от Николая Ростова к отцу. Пьер взял это письмо. Кроме того, граф Растопчин дал Пьеру воззвание государя к Москве, только что отпечатанное, последние приказы по армии и свою последнюю афишу. Просмотрев приказы по армии, Пьер нашел в одном из них между известиями о раненых, убитых и награжденных имя Николая Ростова, награжденного Георгием 4 й степени за оказанную храбрость в Островненском деле, и в том же приказе назначение князя Андрея Болконского командиром егерского полка. Хотя ему и не хотелось напоминать Ростовым о Болконском, но Пьер не мог воздержаться от желания порадовать их известием о награждении сына и, оставив у себя воззвание, афишу и другие приказы, с тем чтобы самому привезти их к обеду, послал печатный приказ и письмо к Ростовым.
Разговор с графом Растопчиным, его тон озабоченности и поспешности, встреча с курьером, беззаботно рассказывавшим о том, как дурно идут дела в армии, слухи о найденных в Москве шпионах, о бумаге, ходящей по Москве, в которой сказано, что Наполеон до осени обещает быть в обеих русских столицах, разговор об ожидаемом назавтра приезде государя – все это с новой силой возбуждало в Пьере то чувство волнения и ожидания, которое не оставляло его со времени появления кометы и в особенности с начала войны.
Пьеру давно уже приходила мысль поступить в военную службу, и он бы исполнил ее, ежели бы не мешала ему, во первых, принадлежность его к тому масонскому обществу, с которым он был связан клятвой и которое проповедывало вечный мир и уничтожение войны, и, во вторых, то, что ему, глядя на большое количество москвичей, надевших мундиры и проповедывающих патриотизм, было почему то совестно предпринять такой шаг. Главная же причина, по которой он не приводил в исполнение своего намерения поступить в военную службу, состояла в том неясном представлении, что он l'Russe Besuhof, имеющий значение звериного числа 666, что его участие в великом деле положения предела власти зверю, глаголящему велика и хульна, определено предвечно и что поэтому ему не должно предпринимать ничего и ждать того, что должно совершиться.


У Ростовых, как и всегда по воскресениям, обедал кое кто из близких знакомых.
Пьер приехал раньше, чтобы застать их одних.
Пьер за этот год так потолстел, что он был бы уродлив, ежели бы он не был так велик ростом, крупен членами и не был так силен, что, очевидно, легко носил свою толщину.
Он, пыхтя и что то бормоча про себя, вошел на лестницу. Кучер его уже не спрашивал, дожидаться ли. Он знал, что когда граф у Ростовых, то до двенадцатого часу. Лакеи Ростовых радостно бросились снимать с него плащ и принимать палку и шляпу. Пьер, по привычке клубной, и палку и шляпу оставлял в передней.
Первое лицо, которое он увидал у Ростовых, была Наташа. Еще прежде, чем он увидал ее, он, снимая плащ в передней, услыхал ее. Она пела солфеджи в зале. Он внал, что она не пела со времени своей болезни, и потому звук ее голоса удивил и обрадовал его. Он тихо отворил дверь и увидал Наташу в ее лиловом платье, в котором она была у обедни, прохаживающуюся по комнате и поющую. Она шла задом к нему, когда он отворил дверь, но когда она круто повернулась и увидала его толстое, удивленное лицо, она покраснела и быстро подошла к нему.
– Я хочу попробовать опять петь, – сказала она. – Все таки это занятие, – прибавила она, как будто извиняясь.
– И прекрасно.
– Как я рада, что вы приехали! Я нынче так счастлива! – сказала она с тем прежним оживлением, которого уже давно не видел в ней Пьер. – Вы знаете, Nicolas получил Георгиевский крест. Я так горда за него.
– Как же, я прислал приказ. Ну, я вам не хочу мешать, – прибавил он и хотел пройти в гостиную.
Наташа остановила его.
– Граф, что это, дурно, что я пою? – сказала она, покраснев, но, не спуская глаз, вопросительно глядя на Пьера.
– Нет… Отчего же? Напротив… Но отчего вы меня спрашиваете?
– Я сама не знаю, – быстро отвечала Наташа, – но я ничего бы не хотела сделать, что бы вам не нравилось. Я вам верю во всем. Вы не знаете, как вы для меля важны и как вы много для меня сделали!.. – Она говорила быстро и не замечая того, как Пьер покраснел при этих словах. – Я видела в том же приказе он, Болконский (быстро, шепотом проговорила она это слово), он в России и опять служит. Как вы думаете, – сказала она быстро, видимо, торопясь говорить, потому что она боялась за свои силы, – простит он меня когда нибудь? Не будет он иметь против меня злого чувства? Как вы думаете? Как вы думаете?
– Я думаю… – сказал Пьер. – Ему нечего прощать… Ежели бы я был на его месте… – По связи воспоминаний, Пьер мгновенно перенесся воображением к тому времени, когда он, утешая ее, сказал ей, что ежели бы он был не он, а лучший человек в мире и свободен, то он на коленях просил бы ее руки, и то же чувство жалости, нежности, любви охватило его, и те же слова были у него на устах. Но она не дала ему времени сказать их.
– Да вы – вы, – сказала она, с восторгом произнося это слово вы, – другое дело. Добрее, великодушнее, лучше вас я не знаю человека, и не может быть. Ежели бы вас не было тогда, да и теперь, я не знаю, что бы было со мною, потому что… – Слезы вдруг полились ей в глаза; она повернулась, подняла ноты к глазам, запела и пошла опять ходить по зале.
В это же время из гостиной выбежал Петя.
Петя был теперь красивый, румяный пятнадцатилетний мальчик с толстыми, красными губами, похожий на Наташу. Он готовился в университет, но в последнее время, с товарищем своим Оболенским, тайно решил, что пойдет в гусары.
Петя выскочил к своему тезке, чтобы переговорить о деле.
Он просил его узнать, примут ли его в гусары.
Пьер шел по гостиной, не слушая Петю.
Петя дернул его за руку, чтоб обратить на себя его вниманье.
– Ну что мое дело, Петр Кирилыч. Ради бога! Одна надежда на вас, – говорил Петя.
– Ах да, твое дело. В гусары то? Скажу, скажу. Нынче скажу все.
– Ну что, mon cher, ну что, достали манифест? – спросил старый граф. – А графинюшка была у обедни у Разумовских, молитву новую слышала. Очень хорошая, говорит.
– Достал, – отвечал Пьер. – Завтра государь будет… Необычайное дворянское собрание и, говорят, по десяти с тысячи набор. Да, поздравляю вас.
– Да, да, слава богу. Ну, а из армии что?
– Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, – отвечал Пьер.
– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.