Тхить Куанг Дык

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Ци Кван Дук»)
Перейти к: навигация, поиск
В этом полном вьетнамском имени фамилия (Лам) стоит перед именем.
В этом полном вьетнамском имени фамилия (Тхить) стоит перед именем.
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Лам.
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Тхить.
Тхить Куанг Дык
Thích Quảng Đức
Имя при рождении:

Лам Ван Тык

Род деятельности:

Буддийский монах

Дата рождения:

1897(1897)

Место рождения:

деревня Хойкхань, Кханьхоа, Французский Индокитай.

Гражданство:

Южный Вьетнам Южный Вьетнам

Дата смерти:

11 июня 1963(1963-06-11)

Место смерти:

Сайгон, Южный Вьетнам

Тхить Куанг Дык[прим. 1][прим. 2][1] (вьетн. Thích Quảng Đức прослушать (инф.), урождённый Лам Ван Тык (вьетн. Lâm Văn Tức); 1897, деревня Хойкхань, уезд Ваннинь, Кханьхоа, Французский Индокитай — 11 июня 1963, Сайгон, Южный Вьетнам) — южновьетнамский буддийский монах, последователь направления махаяна, который в 1963 году публично совершил акт самосожжения. Самопожертвование было совершено на одном из оживлённых перекрёстков Сайгона[2][3][4]. Мотивом акции стал протест монаха против преследований буддистов режимом Нго Динь Зьема. Фотографии горящего Дыка были опубликованы в большом количестве иностранных газет, благодаря чему религиозная проблема приобрела актуальность для всего мирового сообщества. Комментируя одну из фотографий, президент США Джон Кеннеди сказал: «Никогда газетная фотография не вызывала столь сильного волнения по всему миру»[прим. 3][5]. Работа фотографа Малькольма Брауна была удостоена Пулитцеровской премии. После смерти тело Дыка было кремировано, однако сердце монаха осталось неповреждённым[6][7].

Спровоцированное давление внешних сил на Нго Динь Зьема вынудило его объявить о реабилитации буддистов. Тем не менее, заявленные изменения так и не были претворены в жизнь, что отрицательно сказалось на политической ситуации в стране. Протестное движение продолжалось, и Зьем принял решение об использовании сил особого назначения республиканской армии, которые контролировал брат президента, Нго Динь Ню. Военные атаковали буддийские пагоды в разных частях страны и захватили сердце Дыка, унеся жизни части протестующих и причинив ущерб их имуществу. Вследствие этого некоторые монахи совершили аналогичные акты самосожжения. Вскоре военные лидеры Южного Вьетнама совершили государственный переворот, свергнув и арестовав Нго Динь Зьема. 2 ноября экс-президент был убит.





Биография

Записи о жизни Дыка рассеяны среди архивов многих буддийских организаций. Согласно этим данным, он родился в деревне Хойкхань, расположенной в районе Ван Нинь провинции Кханьхоа. Будучи одним из семи детей Лам Хуу Унга и Нгуен Тхи Нуонг, при рождении он получил имя Лам Ван Тык. В возрасте семи лет Лам Ван Тык покинул отчий дом и занялся изучением буддийской философии. Духовным наставником мальчика стал его дядя по материнской линии, Тхить Хоанг Тэм. Он вырастил племянника как родного сына, и через некоторое время тот принял имя Нгуен Ван Хьет. В пятнадцать лет юноша принял начальные буддийские обеты (саманеру), а в двадцать был посвящён в монахи и взял буддийское имя Тхить Куанг Дык. Вскоре молодой монах отправился в горы близ Ниньхоа, где провёл три года в отшельничестве. Годы спустя он открыл в месте своего уединения пагоду Тхьен Лок[8][9].

По окончании трёх лет отшельничества Дык начал путешествовать по центральному Вьетнаму, толкуя дхарму. Через два года он поселился в пагоде Сак Ту Тхьен Ан неподалёку от Нячанга. В 1932 году Дык был назначен инспектором буддийской ассоциации в Ниньхоа, а затем стал наблюдать за жизнью братьев в родной провинции Кханьхоа. Служа в центральном Вьетнаме, Дык участвовал в создании четырнадцати храмов[10]. В 1934 году он переехал в южную часть страны, где занимался проповеднической деятельностью. Два года жизни монах провёл в Камбодже, обучаясь буддийской традиции Тхеравада.

После возвращения во Вьетнам Дык курировал строительство семнадцати новых храмов на юге страны. Последним, тридцать первым храмом, созданным при его участии, стала пагода Куан Тхе Ам в предместьях Сайгона[10]. С 1975 года улица, на которой стоит этот храм, носит имя Дыка. По завершении строительства монах стал председателем Комиссии по церемониальным обрядам при Собрании вьетнамских монахов и настоятелем пагоды Пхуок Хоа, которая стала колыбелью вьетнамской Ассоциации буддийских исследований[10]. Когда же главная канцелярия Ассоциации была переведена в главный буддийский храм Сайгона Са Лой, Дык оставил должность[8].

Социальные предпосылки акции

Согласно социологическим опросам первой половины XX века, от 70 до 90 процентов населения страны составляли буддисты[11][12][13][14]. В то же время президент Южного Вьетнама Нго Динь Зьем принадлежал католическому меньшинству. Им были созданы условия для лёгкого продвижения католиков по гражданской и военной службе, они обладали преимуществом при распределении земель, деловых контрактов и налоговых послаблений. Часто преференции для католиков сопровождались дискриминационной политикой в отношении буддистов[15]. Однажды Зьем, забывшись, сказал одному из высокопоставленных офицеров, исповедовавших буддизм: «Давайте своим офицерам-католикам самые деликатные должности. Им можно доверять»[16]. Многие служащие республиканской армии обратились в католическую веру в надежде на скорое развитие карьеры[16]. Буддийские военные, отказывавшиеся от перехода в другую конфессию, напротив, могли не получить повышения[17]. Кроме того, правом на распределение огнестрельного оружия среди сельских дружин могли располагать только католики.

Некоторые католические священники контролировали собственные вооружённые формирования[18]. С помощью них католики могли осуществлять насильственное обращение в свою веру, грабить и разрушать пагоды некоторых регионов, в которых правительство предпочитало не замечать этого[19]. Буддийские деревни массово обращались в католичество для получения материальной помощи или во избежание принудительного переселения[20]. Во времена французского правления во Вьетнаме буддисты приобрели особый правовой статус: для ведения проповедей и другой религиозной деятельности священники были обязаны получить разрешение у чиновников. Зьем не отменил этого положения[21]. Ко всему прочему, католики были фактически освобождены от барщины, входившей в обязанности абсолютно всех граждан страны. Помощь, присылаемая Соединёнными Штатами, распределялась неравномерно в пользу деревень с преобладанием католиков[22].

Римско-католическая церковь вскоре стала крупнейшим землевладельцем в стране. Церковь обладала исключительными правами при приобретении новых участков и её собственность была исключена из плана земельной реформы[23]. Бело-золотой ватиканский флаг нередко вывешивался во время проведения крупных мероприятий[24], а в 1959 году Нго Динь Зьем посвятил свою страну Деве Марии[22].

Недовольство буддистов достигло пика после того, как в начале мая 1963 года власти запретили пронесение конфессионального флага в Хюэ. Случай приобрёл особенное значение, поскольку в тот день буддисты праздновали Весак — день рождения Будда Шакьямуни. Интересно, что архиепископом города был Нго Динь Тхук, старший брат президента. Несмотря на это, буддисты проигнорировали запрет, и в день праздника толпа протестующих буддистов направилась к правительственной радиостанции вместе с флагом. В ответ власти применили силу, открыв огонь по толпе и убив девять человек. Президент отказался от ответственности за расстрел, обвинив в насилии Вьетконг. Это вызвало дальнейшие протесты буддистов, призывавших к равенству религий[25]. Гражданская активность лишь усилилась после того, как Зьем отверг все требования протестующих.

Самосожжение

10 июня 1963 года работавшие в стране американские корреспонденты получили сообщение о том, что завтра напротив камбоджийского посольства произойдёт «нечто важное»[27]. Большая часть репортёров пренебрегла приглашением, так как к тому времени буддистский кризис продолжался уже более месяца. Утром в назначенное место прибыли несколько журналистов, среди которых были Дэвид Халберстем из The New York Times и Малькольм Браун, шеф информационного бюро «Ассошиэйтед Пресс» в Сайгоне[27]. Дык прибыл к посольству во главе процессии, начавшейся в одной из близлежащих пагод. Около 350 монахов и монахинь шли в два ряда за голубым седаном «Вестминстер» компании Austin, за рулём которого находился Дык. Протестующие несли плакаты на английском и вьетнамском языках, обвиняя правительство Зьема в преследовании буддистов и требуя равенства конфессий[27]. Один из монахов предложил принести в жертву себя, но решение Дыка осталось неизменным[6].

Местом акции стал перекрёсток бульвара Фан Динь Фунг (ныне улица Нгуен Динь Тьеу) и улицы Ле Ван Дует (ныне улица Кать Манг Тханг Там), расположенный в нескольких кварталах к юго-западу от президентского дворца. Дык вышел из машины с двумя монахами, один из которых разместил на дороге подушку, а другой достал из багажника канистру с пятью галлонами бензина (около 19 литров). Когда участники шествия сформировали кольцо вокруг Тхитя, он сел на подушку, приняв медитативную позу лотоса. Один из участников акции вылил содержимое канистры на голову сидящему. Дык начал декламировать слова няньфо («памятование о Будде»), используя при этом чётки, а затем зажёг спичку и поднёс её к своему телу. Пламя поглотило его одеяние и плоть, вскоре от тела стал исходить чёрный маслянистый дым[28].

Предсмертные слова Дыка зафиксированы в письме, которое он оставил:

Прежде чем закрыть глаза и узреть Будду, я почтительно прошу Президента Нго Динь Зьема о сострадании к народу страны и осуществлении религиозного равенства во имя сохранения силы родины навеки. Я призываю почтенных, преподобных, членов Сангхи и рядовых буддистов[прим. 4] объединиться, чтобы принести жертвы в защиту буддизма[8].

Дэвид Халберстем писал:

Я должен был взглянуть туда снова, но было достаточно и одного раза. Пламя исходило из человеческого существа, его тело медленно испепелялось и сморщивалось, его голова чернела и обугливалась. В воздухе присутствовал запах горящей человеческой плоти, люди сгорают на удивление быстро. Позади меня можно было услышать рыдания скопившихся вьетнамцев. Я испытал слишком сильный шок для того, чтобы плакать, был настолько сбит с толку, что не мог что-то записывать или задавать вопросы, был настолько озадачен, что не мог даже думать… Горя, он не дёрнул ни единой мышцей, не издал ни звука, его видимое самообладание находилось в резком контрасте с плачущими людьми вокруг него[29].

Некоторые полицейские пытались пробраться к Дыку, но не смогли преодолеть живое кольцо буддийских священнослужителей, стоявших вокруг места происшествия. Позже один из полицейских, сумевший пройти внутрь кольца, упал ниц перед телом Дыка в буддийской традиции, выражая тем самым глубокое почтение[6]. Ошеломлённые очевидцы в большинстве своём молчали, хотя некоторые свидетели плакали, а другие — молились. Многие монахи и простые прохожие, как и полицейский, преклонились перед телом горящего Дыка[6].

Один из монахов произнёс в микрофон слова «Буддийский священник сжигает себя. Буддийский священник становится мучеником»[прим. 5]. на английском и вьетнамском языках. Примерно десять минут спустя тело Дыка было практически уничтожено, и труп упал на спину. Как только пламя утихло, несколько монахов накрыли дымящееся тело жёлтым одеянием, подняли его и попытались уместить в гроб. Однако конечности не выпрямлялись полностью, и одна рука умершего свисала из деревянного короба. Тело Дыка было перенесено в пагоду Ся Лой, которая находилась в центре города. Стоявшие около храма студенты развернули двуязычные плакаты с надписью «Буддийский священник сжигает себя за наши пять прошений»[прим. 6][прим. 7][27].

В 13:30 около тысячи монахов провели собрание внутри пагоды, в то время как снаружи храм окружала толпа студентов-буддистов. Встреча завершилась достаточно быстро, и все её участники, за исключением сотни священнослужителей, покинули пагоду. Тысяча монахов и светских сторонников буддизма вернулись к месту самосожжения, где всё ещё находились полицейские. Примерно в 18:00 тридцать монахинь и шесть монахов были арестованы за моление на улице неподалёку от Ся Лой. Представители правоохранительных органов окружили пагоду, заблокировали проход в храм и начали надевать защитное снаряжение. У свидетелей операции сложилось впечатление о неизбежности вооружённой осады храма[30]. В тот же вечер тысячи жителей Сайгона заявили о том, что видели лицо Будды на небе во время заката. Горожане утверждали, что Будда плакал[31].

Похороны

После инцидента власти США потребовали от Зьема возобновления диалога с буддистами. 11 июня в 11:30 должна была состояться экстренная встреча президента с правительством. Однако после смерти Дыка Зьем, веривший в скорое угасание кризиса, отменил собрание кабинета и встретился с министрами по отдельности. Посол США в Южном Вьетнаме Уильям Трухарт предупредил вьетнамского государственного секретаря Нгуен Динь Тхуана о необходимости соглашения с протестующими. По мнению Трухарта, ситуация находилась в критической близости к переломной точке[прим. 8], поэтому Зьему следовало принять пять требований буддистов. Госсекретарь США Дин Раск, в свою очередь, проинформировал посольство в Сайгоне о том, что Белый дом публично откажется от любых связей с режимом, если соглашение не будет достигнуто[32]. Совместное коммюнике и акт об уступках были подписаны Зьемом 16 июня[33].

Похороны умершего Дыка были запланированы на 15 июня. В тот день вокруг пагоды Ся Лой собрались четыре тысячи сочувствующих, однако церемония была отложена. 19 числа останки Дыка были перенесены из храма на кладбище, располагавшееся в 16 километрах к югу от города. Там останки были кремированы и захоронены. Совместное коммюнике содержало ограничение на количество присутствующих при погребении. В последний путь Дыка проводили примерно 400 монахов[33].

Несмотря на проведения процедуры кремации, сердце Дыка не было поглощено огнём и осталось неповреждённым[6]. Монахи признали сердце Дыка святыней и поместили его в стеклянную чашу, которая была выставлена в Ся Лой[7]. Нетронутое пламенем сердце (шарира) считается в буддийской культуре символом сострадания[6]. Сам же Дык стал почитаем вьетнамскими буддистами как бодхисаттва («Бо Тат»), то есть человек с пробуждённым сознанием, который принял решение стать буддой для блага всех существ. Иногда Дык упоминается во вьетнамских источниках как Бо Тат Тхить Куанг Дык[8][34]. 21 августа силы особого назначения республиканской армии атаковали Ся Лой и другие пагоды в разных частях страны. Секретная полиция предприняла попытку конфискации праха Дыка, однако два монаха смогли скрыться с урной, перепрыгнув через забор на заднем дворе и укрывшись в здании американской миссии, расположенной по соседству[35]. Тем не менее, военным удалось изъять сердце покойного[36].

Реакция властей и США

Место самосожжения — перекрёсток напротив камбоджийского посольства — одними рассматривалось как случайное, в то время как другие увидели в этом некий символизм. Трухарт и его сотрудник Чарльз Флауэрри посчитали, что Дык выразил солидарность правительству Камбоджи и принцу Нородому Сиануку. Отношения между двумя странами были весьма напряжёнными. В своей речи от 22 мая Сианук обвинил Зьема в жестоком обращении по отношению к вьетнамским и кхмерским буддистам — последние составляли в Южном Вьетнаме этническое меньшинство. 9 июня лояльное Зьему издание Times of Vietnam выпустило обличительную статью, в которой сообщалось о причастности камбоджийских монахов к организации буддистского кризиса. В статье сообщалось, что Камбоджа пыталась таким образом укрепить свои внешнеполитические позиции во Вьетнаме. Флауэрри заметил, что Зьем готов был видеть след «готовой и нетерпеливой камбоджийской руки» во всех акциях вьетнамских буддистов[прим. 9][37].

Вечером в день смерти Дыка Зьем обратился к народу по радио, заявив о своей глубокой обеспокоенности произошедшим. Он призывал слушателей к «спокойствию и патриотизму» и объявил о возобновлении переговоров с буддистами. Он утверждал при этом, что стороны постепенно находят общий язык, указав на особую роль католической философии персонализма, которой он придерживался в период острейших противоречий с буддистами. Зьем сказал, что мнение общественности могло быть сформировано при участии подтасовавших факты экстремистов, после чего уверил вьетнамцев в том, что они могут «положиться на Конституцию или, другими словами, на меня»[прим. 10][30].

На обращение Зьема отреагировали военные. Тридцать высокопоставленных офицеров во главе с генералом Ле Ван Ти объявили о намерении защищать конституцию и республику в рамках любых приказов высшего руководства. В действительности громкое заявление генералов было лишь прикрытием готовящегося заговора против президента[38]. Среди подписавших обращения военных были и те, кто принимал непосредственное участие в его свержении и убийстве осенью того же года. Лидеры будущего переворота генералы Дуонг Ван Минь и Тран Ван Дон, занимавшие должности президентского военного советника и начальника штаба соответственно, находились тогда за пределами страны[38].

Фактическая первая леди страны, супруга Нго Динь Ню Чан Ле Суан[прим. 11], перешедшая из буддизма в католичество, остро прокомментировала смерть Дыка, сказав, что она встретит «ещё одно барбекю-шоу с участием монаха аплодисментами»[прим. 12][39]. В том же месяце правительство Зьема заявило о том, что Дыка заставили совершить самосожжение, предварительно опьянив с помощью наркотических средств[40]. Согласно другой официальной версии режима, Дык совершил самосожжение в обмен на денежную компенсацию со стороны Малькольма Брауна[41]. 1 ноября республиканская армия свергла Зьема в результате путча. Зьем и Ню были арестованы и убиты на следующий день[42].

Политические оценки и освещение в СМИ

Фотографии Брауна быстро облетели ведущие новостные агентства и были размещены на первых полосах крупнейших газет. Благодаря должной информационной поддержке акция Дыка приобрела больший политический эффект, став поворотным пунктом в буддистском кризисе и истории правления Зьема в целом[43].

По мнению историка Сета Джейкобса, Дык «разрушил американский эксперимент со Зьемом»[прим. 13], а после публикации работ Брауна «никакие увещевания не могли спасти репутацию Зьема»[прим. 14][44]. Его коллега Эллен Хаммер писала, что произошедшие события «вызвали тёмные образы гонений и ужаса, укоренённые в азиатской повседневности, оставались за пределами понимания западных людей»[прим. 15][45]. Джон Меклин, сотрудник американского посольства, отметил, что фотографии «произвели шокирующий эффект, столь значимый в контексте решения буддийской проблемы» и «стали символом реального положения вещей во Вьетнаме»[прим. 16][43]. По утверждению Уильяма Колби, работавшего в то время главой Дальневосточного отдела ЦРУ, Зьем «довольно плохо справлялся с буддистским кризисом и позволил ему разгореться»[прим. 17][43]. С другой стороны, Колби считал, что после смерти Дыка кризисная ситуация стала практически неразрешимой[прим. 18][43].

Президент США Джон Кеннеди, чьё правительство выступало ведущим спонсором Зьема, узнал о самосожжении из утренних газет, во время разговора с братом Робертом, занимавшим должность Генерального прокурора. Кеннеди обсуждали одну из внутренних проблем, когда Джон, по некоторым данным, прервал разговор, воскликнув «Иисус Христос!». Позже глава государства отметил, что «никогда газетная фотография не вызывала столь сильного волнения по всему миру»[прим. 3]. Американский сенатор от демократов и член сенатской комиссии по международным отношениям Фрэнк Чёрч говорил, что «подобных ужасных сцен люди не наблюдали с тех пор, когда христианские мученики рука об руку шествовали по Римским аренам»[прим. 19][45].

В Европе фотографии горящего Дыка продавались в качестве открыток, а в КНР по инициативе властей были напечатаны миллионы копий, которые затем распространялись по странам Азии и Африки как свидетельство «американского империализма»[41]. Одна из фотографий Брауна прикреплена к голубому седану, выставленному в Хюэ[41]. Изображения Дыка принесли успех как фотографу, так и «Ассошиэйтед Пресс». Журналист «Юнайтед-Пресс-Интернэшнл» Рэй Херндон также мог запечатлеть чудовищные моменты самосожжения, однако забыл в тот день камеру. Сообщалось, что в личной беседе работодатель Херндон строго отчитал журналиста. Согласно оценкам ЮПИ, из-за этой ошибки агентство потеряло около пяти тысяч читателей в Сиднее[46].

Англоязычная газета Зьема Times of Vietnam стала интенсивнее критиковать и журналистов, и буддистов. В издании стали появляться заголовки наподобие «Политбюро Ся Лой создаёт новые угрозы»[прим. 20] и «Монашеское убийство по сценарию»[прим. 21][47]. В одной из статей поднимался вопрос о характере взаимоотношений между монахами и журналистами. Сотрудники Times of Vietnam считали странным «скопление большого числа молодых девушек внутри и снаружи Ся Лой утром»[прим. 22], после чего обвинили буддистов в намеренном привлечении девушек для сексуальной эксплуатации американскими репортёрами[47].

Фотографии Брауна пользовались популярностью в средствах массовой информации на протяжении десятилетий. Инцидент был освещён во многих фильмах и телевизионных передачах. В 1964 году художник Питер Хопкинс написал антивоенное полотно «Посол доброй воли» (англ. Ambassador of Goodwill), где Дык изображался в момент возгорания, в то время как на заднем плане кули несут американского министра обороны Роберта Макнамару и Зьема[48]. В 1992 вышел музыкальный альбом Rage Against the Machine одноимённой группы, на обложке которого изображён фрагмент знаменитой фотографии[49].

Самосожжение как прецедент

Несмотря на шок западной публики, поступок Дыка был несколько раз повторён как во Вьетнаме, так и в других странах, в том числе развитых. Самопожертвования были известны во Вьетнаме за сотни лет до акции Дыка, часто жертву приносили Будде. Подобный случай был зарегистрирован в Северном Вьетнаме за тринадцать лет до самосожжения в Сайгоне. Французские колонизаторы пытались положить конец традиции, однако не решили проблему полностью. В двадцатых годах XX века власти спасли одного монаха от самосожжения, после чего тот всё же совершил самопожертвование с помощью голодания. Несколько случаев было зафиксировано и в следующем десятилетии, когда вьетнамская пресса достаточно сухо писала об очередных акциях. В 1948 году буддийский монах совершил самосожжение в китайском Харбине, выразив тем самым несогласие с религиозной политикой Мао Цзэдуна. Вместо бензина умерший, также принявший смерть в позе лотоса, использовал опилки и соевое масло. Как и в случае Дыка, сердце харбинского монаха осталось неповреждённым[50]. В условиях накалявшейся ситуации во вьетнамском обществе акт самосожжения совершили ещё пять буддийских монахов[51].

Граждане США повторили акцию Дыка в знак протеста против Вьетнамской войны:

  • 2 ноября 1965 года Норман Моррисон, 31-летний квакер-пацифист, поджёг себя с помощью керосина, находясь напротив окна Роберта Макнамары в Пентагоне[52].
  • 9 ноября 1965 года Роджер Аллен Лапорт поджёг себя с помощью бензина неподалёку от здания ООН в Нью-Йорке. Лапорт скончался 10 ноября[53].
  • В том же году самосожжение совершила 82-летняя жительница Детройта Элис Херц[52].
  • Флоренс Бьюмонт подожгла себя рядом с федеральным зданием в Лос-Анджелесе 15 октбяря 1967 года[54].
  • 10 мая 1970 года Джордж Уинни-мл. совершил попытку самосожжения в кампусе Калифорнийского университета в Сан-Диего и умер на следующий день[55].

Сын американского офицера, работавшего в сайгонском посольстве, поджёг себя с помощью бензина. Тем не менее, это действие не имело политического подтекста, поскольку позже выживший заявил, что мотивом поступка стало любопытство[прим. 23][56].

См. также

Напишите отзыв о статье "Тхить Куанг Дык"

Комментарии

  1. ↑ Иногда в русскоязычных источниках используется неверный вариант «Нго Кван Дак».
  2. ↑ Дхармическая фамилия «Тхить» указывает на принадлежность носителя клану шакья, выходцем из которого был Гаутама Будда — см. статью «Шакья» БСЭ. Имена «Куанг» и «Дык» свидетельствуют о достоинстве носителя.
  3. ↑ 1 2 3 англ. “No news picture in history has generated so much emotion around the world as that one.”
  4. ↑ Термином lay Buddhist обозначается последователь философии буддизма, выполняющий основные предписания, но не соблюдающий всей обрядовой культуры. В более широком смысле — все последователи, не являющиеся членами Сангхи.
  5. ↑ “A Buddhist priest burns himself to death. A Buddhist priest becomes a martyr.”
  6. ↑ “A Buddhist priest burns himself for our five requests.”
  7. ↑ Речь идёт о пяти требованиях, сформулированных буддистами в отношении религиозной политики Южного Вьетнама.
  8. ↑ “…dangerously near breaking point…”
  9. ↑ “…ready and eager to see a fine Cambodian hand in all the organized Buddhist actions.”
  10. ↑ “…count on the Constitution, in other words, me.”
  11. ↑ Зьем всю жизнь был холостяком, Ню же жил вместе с женой в президентском дворце. В связи с этим Чан Ле Суан часто упоминалась как первая леди Южного Вьетнама.
  12. ↑ “…clap hands at seeing another monk barbecue show.”
  13. ↑ “…reduced America's Diệm experiment to ashes as well…”
  14. ↑ “…no amount of pleading could retrieve Diệm's reputation…”
  15. ↑ “…evoked dark images of persecution and horror corresponding to a profoundly Asian reality that passed the understanding of Westerners.”
  16. ↑ “…had a shock effect of incalculable value to the Buddhist cause, becoming a symbol of the state of things in Vietnam.”
  17. ↑ “…handled the Buddhist crisis fairly badly and allowed it to grow.”
  18. ↑ “But I really don't think there was much they could have done about it once that bonze burned himself.”
  19. ↑ “…such grisly scenes have not been witnessed since the Christian martyrs marched hand in hand into the Roman arenas.”
  20. ↑ “Xá Lợi politburo makes new threats”
  21. ↑ “Monks plot murder”
  22. ↑ “…so many young girls are buzzing in and out of Xá Lợi early…”
  23. ↑ “I wanted to see what it was like.”

Примечания

  1. ↑ Dharma Boat Sangha. [www.dharmaboat.org/thich-nhat-hanh Plum Village]. [www.webcitation.org/6HoOP9TBv Архивировано из первоисточника 2 июля 2013].
  2. ↑ New York Times, 1963.
  3. ↑ Halberstam, 1963.
  4. ↑ Young, 1963, с. 95-96.
  5. ↑ Zi Jun Toong, 2008, с. 56-72.
  6. ↑ 1 2 3 4 5 6 Karnow, 1997, с. 297.
  7. ↑ 1 2 Jacobs, 2006, с. 148.
  8. ↑ 1 2 3 4 Nhị Tường, 2005.
  9. ↑ Huỳnh Minh, 2006, с. 266–267.
  10. ↑ 1 2 3 Huỳnh Minh, 2006, с. 268.
  11. ↑ Gettleman, 1966, с. 275–276, 366.
  12. ↑ Time Magazine, 1963-1.
  13. ↑ Tucker, 2000, с. 49, 291, 293.
  14. ↑ Ellsberg, 1971, с. 729–733.
  15. ↑ Tucker, 2000, с. 291.
  16. ↑ 1 2 Gettleman, 1966, с. 280–282.
  17. ↑ Harrison, 1963-2, с. 9.
  18. ↑ Warner, 1963, с. 210.
  19. ↑ Fall, 1963, с. 199.
  20. ↑ Buttinger, 1967, с. 993.
  21. ↑ Karnow, 1997, с. 294.
  22. ↑ 1 2 Jacobs, 2006, с. 91.
  23. ↑ Buttinger, 1967, с. 933.
  24. ↑ Harrison, 1963-1, с. 5–6.
  25. ↑ Jacobs, 2006, с. 140–50.
  26. ↑ Browne, 1963.
  27. ↑ 1 2 3 4 Jacobs, 2006, с. 147.
  28. ↑ Jones, 2003, с. 268.
  29. ↑ Halberstam, 1965, с. 211.
  30. ↑ 1 2 Jones, 2003, с. 270.
  31. ↑ Browne, 1998, с. 79-85.
  32. ↑ Jones, 2003, с. 272.
  33. ↑ 1 2 Hammer, 1987, с. 149.
  34. ↑ Huỳnh Minh, 2006, с. 266.
  35. ↑ Jones, 2003, с. 307–308.
  36. ↑ Time Magazine, 1963-2.
  37. ↑ Jones, 2003, с. 271.
  38. ↑ 1 2 Hammer, 1987, p. 147.
  39. ↑ Langguth, 2002, с. 216.
  40. ↑ Jones, 2003, с. 284.
  41. ↑ 1 2 3 Prochnau, 1995, с. 309.
  42. ↑ Jacobs, 2006, с. 173–180.
  43. ↑ 1 2 3 4 Jones, 2003, с. 269.
  44. ↑ Jacobs, 2006, с. 149.
  45. ↑ 1 2 Hammer, 1987, с. 145.
  46. ↑ Prochnau, 1995, с. 316.
  47. ↑ 1 2 Prochnau, 1995, с. 320.
  48. ↑ AskART. [www.askart.com/askart/artist.aspx?artist=27118 Peter Hopkins (1911 - 1999)].
  49. ↑ Rolling Stone. [www.rollingstone.com/music/artists/rage-against-the-machine Rage Against the Machine]. [www.webcitation.org/6HoORRcGw Архивировано из первоисточника 2 июля 2013].
  50. ↑ Hammer, 1987, с. 146.
  51. ↑ Jacobs, 2006, с. 152, 168, 171.
  52. ↑ 1 2 Zinn, 2003, с. 486.
  53. ↑ Buckley, 1965.
  54. ↑ BBC. [news.bbc.co.uk/onthisday/hi/dates/stories/october/16/newsid_2535000/2535301.stm 1967: Joan Baez arrested in Vietnam protest]. [www.webcitation.org/6HoOT6HIr Архивировано из первоисточника 2 июля 2013].
  55. ↑ AZ-Encyclopedia. [www.az-encyclopedia.info/g/939063_George_Winne_Jr./ George Winne Jr.]. [www.webcitation.org/6HoOUF385 Архивировано из первоисточника 2 июля 2013].
  56. ↑ Prochnau, 1995, с. 310.

Литература

  • Browne M. World Press Photo 1963. — Amsterdam: World Press Photo, 1963.
  • Browne M. Reporting Vietnam. — New York: Library of America, 1998.
  • Buckley T. Man, 22, Immolates Himself In Antiwar Protest at U.N. // New York Times. — 1965. — № 10.11.1965.
  • Buttinger J. Vietnam: A Dragon Embattled. — Praeger Publishers, 1967.
  • Buttinger J. Vietnam: A Dragon Embattled. — Praeger Publishers, 1967.
  • Ellsberg D. The Pentagon Papers, Gravel Edition, Volume 2. — Beacon Press, 1971.
  • Fall B. The Two Viet-Nams. — Praeger Publishers, 1963.
  • Gettleman M. Vietnam: History, documents and opinions on a major world crisis. — Penguin Books, 1966.
  • Halberstam D. Diem Asks Peace in Religion Crisis // New York Times. — 1963. — № 12.06.1963.
  • Halberstam D. The Making of a Quagmire. — New York: Random House, 1965.
  • Hammer E. A Death in November: America in Vietnam, 1963. — New York: E. P. Dutton, 1987.
  • Harrison G. Diem's other crusade // The New Republic. — 1963-1. — № 22.06.1963.
  • Harrison G. South Vietnam: Whose funeral pyre? // The New Republic. — 1963-2. — № 29.06.1963.
  • Jacobs S. Cold War Mandarin: Ngo Dinh Diem and the Origins of America's War in Vietnam, 1950–1963. — Lanham:Rowman & Littlefield, 2006.
  • Jones H. Death of a Generation: how the assassinations of Diem and JFK prolonged the Vietnam War. — Oxford University Press, 2003. — ISBN 0-19-505286-2.
  • Karnow S. Vietnam: A history. — Penguin Books, 1997. — ISBN 0-670-84218-4.
  • Langguth A. Our Vietnam: the war, 1954–1975. — Simon & Schuster, 2002. — ISBN 0-7432-1231-2.
  • Huỳnh Minh. Gia Định Xưa. — Ho Chi Minh City: Văn Hóa-Thông Tin Publishing House, 2006.
  • Nhị Tường. Tiểu Sử Bổ Tát Thích Quảng Dức. — Quang Duc Monastery, 2005.
  • Prochnau W. Once upon a Distant War. — New York: Times Books, 1995. — ISBN 0-8129-2633-1.
  • Schecter J. The New Face of Buddha: Buddhism and Political Power in Southeast Asia. — New York: Coward-McCann, 1967.
  • Tucker S. Encyclopedia of the Vietnam War. — Santa Barbara: ABC-CLIO, 2000. — ISBN 1-57607-040-9.
  • Warner D. The Last Confucian. — New York: Macmillan, 1963.
  • Young M. The Vietnam Wars: 1945-1990. — New York: HarperCollins, 1990.
  • Zi Jun Toong Overthrown by the Press: The US Media’s Role in the Fall of Diem // Australasian Journal of American Studies. — 2008. — № 27. — С. 56-72.
  • Zinn H. A People's History of the United States. — New York: HarperCollins, 2003. — ISBN 0-06-052842-7.
  • Time Magazine [www.time.com/time/printout/0,8816,874816,00.html The Religious Crisis]. — 1963-1. — № 14.06.1963.
  • Time Magazine [www.time.com/time/magazine/article/0,9171,940704-1,00.html The Crackdown]. — 1963-2. — № 30.08.1963.
  • New York Times Monk Suicide by Fire in Anti-Diem Protest. — 1963. — № 11.06.1963.

Ссылки

  • [www.youtube.com/watch?v=tVS4iZXkkaU Видеозапись самосожжения] на YouTube


 Статья содержит короткие («гарвардские») ссылки на публикации, не указанные или неправильно описанные в библиографическом разделе.
Список неработающих ссылок: Young, 1963
Пожалуйста, исправьте ссылки согласно инструкции к шаблону {{sfn}} и дополните библиографический раздел корректными описаниями цитируемых публикаций, следуя руководствам ВП:Сноски и ВП:Ссылки на источники.

Отрывок, характеризующий Тхить Куанг Дык


Билибин находился теперь в качестве дипломатического чиновника при главной квартире армии и хоть и на французском языке, с французскими шуточками и оборотами речи, но с исключительно русским бесстрашием перед самоосуждением и самоосмеянием описывал всю кампанию. Билибин писал, что его дипломатическая discretion [скромность] мучила его, и что он был счастлив, имея в князе Андрее верного корреспондента, которому он мог изливать всю желчь, накопившуюся в нем при виде того, что творится в армии. Письмо это было старое, еще до Прейсиш Эйлауского сражения.
«Depuis nos grands succes d'Austerlitz vous savez, mon cher Prince, писал Билибин, que je ne quitte plus les quartiers generaux. Decidement j'ai pris le gout de la guerre, et bien m'en a pris. Ce que j'ai vu ces trois mois, est incroyable.
«Je commence ab ovo. L'ennemi du genre humain , comme vous savez, s'attaque aux Prussiens. Les Prussiens sont nos fideles allies, qui ne nous ont trompes que trois fois depuis trois ans. Nous prenons fait et cause pour eux. Mais il se trouve que l'ennemi du genre humain ne fait nulle attention a nos beaux discours, et avec sa maniere impolie et sauvage se jette sur les Prussiens sans leur donner le temps de finir la parade commencee, en deux tours de main les rosse a plate couture et va s'installer au palais de Potsdam.
«J'ai le plus vif desir, ecrit le Roi de Prusse a Bonaparte, que V. M. soit accueillie еt traitee dans mon palais d'une maniere, qui lui soit agreable et c'est avec еmpres sement, que j'ai pris a cet effet toutes les mesures que les circonstances me permettaient. Puisse je avoir reussi! Les generaux Prussiens se piquent de politesse envers les Francais et mettent bas les armes aux premieres sommations.
«Le chef de la garienison de Glogau avec dix mille hommes, demande au Roi de Prusse, ce qu'il doit faire s'il est somme de se rendre?… Tout cela est positif.
«Bref, esperant en imposer seulement par notre attitude militaire, il se trouve que nous voila en guerre pour tout de bon, et ce qui plus est, en guerre sur nos frontieres avec et pour le Roi de Prusse . Tout est au grand complet, il ne nous manque qu'une petite chose, c'est le general en chef. Comme il s'est trouve que les succes d'Austerlitz aurant pu etre plus decisifs si le general en chef eut ete moins jeune, on fait la revue des octogenaires et entre Prosorofsky et Kamensky, on donne la preference au derienier. Le general nous arrive en kibik a la maniere Souvoroff, et est accueilli avec des acclamations de joie et de triomphe.
«Le 4 arrive le premier courrier de Petersbourg. On apporte les malles dans le cabinet du Marieechal, qui aime a faire tout par lui meme. On m'appelle pour aider a faire le triage des lettres et prendre celles qui nous sont destinees. Le Marieechal nous regarde faire et attend les paquets qui lui sont adresses. Nous cherchons – il n'y en a point. Le Marieechal devient impatient, se met lui meme a la besogne et trouve des lettres de l'Empereur pour le comte T., pour le prince V. et autres. Alors le voila qui se met dans une de ses coleres bleues. Il jette feu et flamme contre tout le monde, s'empare des lettres, les decachete et lit celles de l'Empereur adressees a d'autres. А, так со мною поступают! Мне доверия нет! А, за мной следить велено, хорошо же; подите вон! Et il ecrit le fameux ordre du jour au general Benigsen
«Я ранен, верхом ездить не могу, следственно и командовать армией. Вы кор д'арме ваш привели разбитый в Пултуск: тут оно открыто, и без дров, и без фуража, потому пособить надо, и я так как вчера сами отнеслись к графу Буксгевдену, думать должно о ретираде к нашей границе, что и выполнить сегодня.
«От всех моих поездок, ecrit il a l'Empereur, получил ссадину от седла, которая сверх прежних перевозок моих совсем мне мешает ездить верхом и командовать такой обширной армией, а потому я командованье оной сложил на старшего по мне генерала, графа Буксгевдена, отослав к нему всё дежурство и всё принадлежащее к оному, советовав им, если хлеба не будет, ретироваться ближе во внутренность Пруссии, потому что оставалось хлеба только на один день, а у иных полков ничего, как о том дивизионные командиры Остерман и Седморецкий объявили, а у мужиков всё съедено; я и сам, пока вылечусь, остаюсь в гошпитале в Остроленке. О числе которого ведомость всеподданнейше подношу, донеся, что если армия простоит в нынешнем биваке еще пятнадцать дней, то весной ни одного здорового не останется.
«Увольте старика в деревню, который и так обесславлен остается, что не смог выполнить великого и славного жребия, к которому был избран. Всемилостивейшего дозволения вашего о том ожидать буду здесь при гошпитале, дабы не играть роль писарскую , а не командирскую при войске. Отлучение меня от армии ни малейшего разглашения не произведет, что ослепший отъехал от армии. Таковых, как я – в России тысячи».
«Le Marieechal se fache contre l'Empereur et nous punit tous; n'est ce pas que с'est logique!
«Voila le premier acte. Aux suivants l'interet et le ridicule montent comme de raison. Apres le depart du Marieechal il se trouve que nous sommes en vue de l'ennemi, et qu'il faut livrer bataille. Boukshevden est general en chef par droit d'anciennete, mais le general Benigsen n'est pas de cet avis; d'autant plus qu'il est lui, avec son corps en vue de l'ennemi, et qu'il veut profiter de l'occasion d'une bataille „aus eigener Hand“ comme disent les Allemands. Il la donne. C'est la bataille de Poultousk qui est sensee etre une grande victoire, mais qui a mon avis ne l'est pas du tout. Nous autres pekins avons, comme vous savez, une tres vilaine habitude de decider du gain ou de la perte d'une bataille. Celui qui s'est retire apres la bataille, l'a perdu, voila ce que nous disons, et a ce titre nous avons perdu la bataille de Poultousk. Bref, nous nous retirons apres la bataille, mais nous envoyons un courrier a Petersbourg, qui porte les nouvelles d'une victoire, et le general ne cede pas le commandement en chef a Boukshevden, esperant recevoir de Petersbourg en reconnaissance de sa victoire le titre de general en chef. Pendant cet interregne, nous commencons un plan de man?uvres excessivement interessant et original. Notre but ne consiste pas, comme il devrait l'etre, a eviter ou a attaquer l'ennemi; mais uniquement a eviter le general Boukshevden, qui par droit d'ancnnete serait notre chef. Nous poursuivons ce but avec tant d'energie, que meme en passant une riviere qui n'est рas gueable, nous brulons les ponts pour nous separer de notre ennemi, qui pour le moment, n'est pas Bonaparte, mais Boukshevden. Le general Boukshevden a manque etre attaque et pris par des forces ennemies superieures a cause d'une de nos belles man?uvres qui nous sauvait de lui. Boukshevden nous poursuit – nous filons. A peine passe t il de notre cote de la riviere, que nous repassons de l'autre. A la fin notre ennemi Boukshevden nous attrappe et s'attaque a nous. Les deux generaux se fachent. Il y a meme une provocation en duel de la part de Boukshevden et une attaque d'epilepsie de la part de Benigsen. Mais au moment critique le courrier, qui porte la nouvelle de notre victoire de Poultousk, nous apporte de Petersbourg notre nomination de general en chef, et le premier ennemi Boukshevden est enfonce: nous pouvons penser au second, a Bonaparte. Mais ne voila t il pas qu'a ce moment se leve devant nous un troisieme ennemi, c'est le православное qui demande a grands cris du pain, de la viande, des souchary, du foin, – que sais je! Les magasins sont vides, les сhemins impraticables. Le православное se met a la Marieaude, et d'une maniere dont la derieniere campagne ne peut vous donner la moindre idee. La moitie des regiments forme des troupes libres, qui parcourent la contree en mettant tout a feu et a sang. Les habitants sont ruines de fond en comble, les hopitaux regorgent de malades, et la disette est partout. Deux fois le quartier general a ete attaque par des troupes de Marieaudeurs et le general en chef a ete oblige lui meme de demander un bataillon pour les chasser. Dans une de ces attaques on m'a еmporte ma malle vide et ma robe de chambre. L'Empereur veut donner le droit a tous les chefs de divisions de fusiller les Marieaudeurs, mais je crains fort que cela n'oblige une moitie de l'armee de fusiller l'autre.
[Со времени наших блестящих успехов в Аустерлице, вы знаете, мой милый князь, что я не покидаю более главных квартир. Решительно я вошел во вкус войны, и тем очень доволен; то, что я видел эти три месяца – невероятно.
«Я начинаю аb ovo. Враг рода человеческого , вам известный, аттакует пруссаков. Пруссаки – наши верные союзники, которые нас обманули только три раза в три года. Мы заступаемся за них. Но оказывается, что враг рода человеческого не обращает никакого внимания на наши прелестные речи, и с своей неучтивой и дикой манерой бросается на пруссаков, не давая им времени кончить их начатый парад, вдребезги разбивает их и поселяется в потсдамском дворце.
«Я очень желаю, пишет прусской король Бонапарту, чтобы ваше величество были приняты в моем дворце самым приятнейшим для вас образом, и я с особенной заботливостью сделал для того все нужные распоряжения на сколько позволили обстоятельства. Весьма желаю, чтоб я достигнул цели». Прусские генералы щеголяют учтивостью перед французами и сдаются по первому требованию. Начальник гарнизона Глогау, с десятью тысячами, спрашивает у прусского короля, что ему делать, если ему придется сдаваться. Всё это положительно верно. Словом, мы думали внушить им страх только положением наших военных сил, но кончается тем, что мы вовлечены в войну, на нашей же границе и, главное, за прусского короля и заодно с ним. Всего у нас в избытке, недостает только маленькой штучки, а именно – главнокомандующего. Так как оказалось, что успехи Аустерлица могли бы быть положительнее, если б главнокомандующий был бы не так молод, то делается обзор осьмидесятилетних генералов, и между Прозоровским и Каменским выбирают последнего. Генерал приезжает к нам в кибитке по Суворовски, и его принимают с радостными и торжественными восклицаниями.
4 го приезжает первый курьер из Петербурга. Приносят чемоданы в кабинет фельдмаршала, который любит всё делать сам. Меня зовут, чтобы помочь разобрать письма и взять те, которые назначены нам. Фельдмаршал, предоставляя нам это занятие, ждет конвертов, адресованных ему. Мы ищем – но их не оказывается. Фельдмаршал начинает волноваться, сам принимается за работу и находит письма от государя к графу Т., князю В. и другим. Он приходит в сильнейший гнев, выходит из себя, берет письма, распечатывает их и читает письма Императора, адресованные другим… Затем пишет знаменитый суточный приказ генералу Бенигсену.
Фельдмаршал сердится на государя, и наказывает всех нас: неправда ли это логично!
Вот первое действие. При следующих интерес и забавность возрастают, само собой разумеется. После отъезда фельдмаршала оказывается, что мы в виду неприятеля, и необходимо дать сражение. Буксгевден, главнокомандующий по старшинству, но генерал Бенигсен совсем не того же мнения, тем более, что он с своим корпусом находится в виду неприятеля, и хочет воспользоваться случаем дать сражение самостоятельно. Он его и дает.
Это пултуская битва, которая считается великой победой, но которая совсем не такова, по моему мнению. Мы штатские имеем, как вы знаете, очень дурную привычку решать вопрос о выигрыше или проигрыше сражения. Тот, кто отступил после сражения, тот проиграл его, вот что мы говорим, и судя по этому мы проиграли пултуское сражение. Одним словом, мы отступаем после битвы, но посылаем курьера в Петербург с известием о победе, и генерал Бенигсен не уступает начальствования над армией генералу Буксгевдену, надеясь получить из Петербурга в благодарность за свою победу звание главнокомандующего. Во время этого междуцарствия, мы начинаем очень оригинальный и интересный ряд маневров. План наш не состоит более, как бы он должен был состоять, в том, чтобы избегать или атаковать неприятеля, но только в том, чтобы избегать генерала Буксгевдена, который по праву старшинства должен бы был быть нашим начальником. Мы преследуем эту цель с такой энергией, что даже переходя реку, на которой нет бродов, мы сжигаем мост, с целью отдалить от себя нашего врага, который в настоящее время не Бонапарт, но Буксгевден. Генерал Буксгевден чуть чуть не был атакован и взят превосходными неприятельскими силами, вследствие одного из таких маневров, спасавших нас от него. Буксгевден нас преследует – мы бежим. Только что он перейдет на нашу сторону реки, мы переходим на другую. Наконец враг наш Буксгевден ловит нас и атакует. Оба генерала сердятся и дело доходит до вызова на дуэль со стороны Буксгевдена и припадка падучей болезни со стороны Бенигсена. Но в самую критическую минуту курьер, который возил в Петербург известие о пултуской победе, возвращается и привозит нам назначение главнокомандующего, и первый враг – Буксгевден побежден. Мы теперь можем думать о втором враге – Бонапарте. Но оказывается, что в эту самую минуту возникает перед нами третий враг – православное , которое громкими возгласами требует хлеба, говядины, сухарей, сена, овса, – и мало ли чего еще! Магазины пусты, дороги непроходимы. Православное начинает грабить, и грабёж доходит до такой степени, о которой последняя кампания не могла вам дать ни малейшего понятия. Половина полков образуют вольные команды, которые обходят страну и все предают мечу и пламени. Жители разорены совершенно, больницы завалены больными, и везде голод. Два раза мародеры нападали даже на главную квартиру, и главнокомандующий принужден был взять баталион солдат, чтобы прогнать их. В одно из этих нападений у меня унесли мой пустой чемодан и халат. Государь хочет дать право всем начальникам дивизии расстреливать мародеров, но я очень боюсь, чтобы это не заставило одну половину войска расстрелять другую.]
Князь Андрей сначала читал одними глазами, но потом невольно то, что он читал (несмотря на то, что он знал, на сколько должно было верить Билибину) больше и больше начинало занимать его. Дочитав до этого места, он смял письмо и бросил его. Не то, что он прочел в письме, сердило его, но его сердило то, что эта тамошняя, чуждая для него, жизнь могла волновать его. Он закрыл глаза, потер себе лоб рукою, как будто изгоняя всякое участие к тому, что он читал, и прислушался к тому, что делалось в детской. Вдруг ему показался за дверью какой то странный звук. На него нашел страх; он боялся, не случилось ли чего с ребенком в то время, как он читал письмо. Он на цыпочках подошел к двери детской и отворил ее.
В ту минуту, как он входил, он увидал, что нянька с испуганным видом спрятала что то от него, и что княжны Марьи уже не было у кроватки.
– Мой друг, – послышался ему сзади отчаянный, как ему показалось, шопот княжны Марьи. Как это часто бывает после долгой бессонницы и долгого волнения, на него нашел беспричинный страх: ему пришло в голову, что ребенок умер. Всё, что oн видел и слышал, казалось ему подтверждением его страха.
«Всё кончено», подумал он, и холодный пот выступил у него на лбу! Он растерянно подошел к кроватке, уверенный, что он найдет ее пустою, что нянька прятала мертвого ребенка. Он раскрыл занавески, и долго его испуганные, разбегавшиеся глаза не могли отыскать ребенка. Наконец он увидал его: румяный мальчик, раскидавшись, лежал поперек кроватки, спустив голову ниже подушки и во сне чмокал, перебирая губками, и ровно дышал.
Князь Андрей обрадовался, увидав мальчика так, как будто бы он уже потерял его. Он нагнулся и, как учила его сестра, губами попробовал, есть ли жар у ребенка. Нежный лоб был влажен, он дотронулся рукой до головы – даже волосы были мокры: так сильно вспотел ребенок. Не только он не умер, но теперь очевидно было, что кризис совершился и что он выздоровел. Князю Андрею хотелось схватить, смять, прижать к своей груди это маленькое, беспомощное существо; он не смел этого сделать. Он стоял над ним, оглядывая его голову, ручки, ножки, определявшиеся под одеялом. Шорох послышался подле него, и какая то тень показалась ему под пологом кроватки. Он не оглядывался и всё слушал, глядя в лицо ребенка, его ровное дыханье. Темная тень была княжна Марья, которая неслышными шагами подошла к кроватке, подняла полог и опустила его за собою. Князь Андрей, не оглядываясь, узнал ее и протянул к ней руку. Она сжала его руку.
– Он вспотел, – сказал князь Андрей.
– Я шла к тебе, чтобы сказать это.
Ребенок во сне чуть пошевелился, улыбнулся и потерся лбом о подушку.
Князь Андрей посмотрел на сестру. Лучистые глаза княжны Марьи, в матовом полусвете полога, блестели более обыкновенного от счастливых слёз, которые стояли в них. Княжна Марья потянулась к брату и поцеловала его, слегка зацепив за полог кроватки. Они погрозили друг другу, еще постояли в матовом свете полога, как бы не желая расстаться с этим миром, в котором они втроем были отделены от всего света. Князь Андрей первый, путая волосы о кисею полога, отошел от кроватки. – Да. это одно что осталось мне теперь, – сказал он со вздохом.


Вскоре после своего приема в братство масонов, Пьер с полным написанным им для себя руководством о том, что он должен был делать в своих имениях, уехал в Киевскую губернию, где находилась большая часть его крестьян.
Приехав в Киев, Пьер вызвал в главную контору всех управляющих, и объяснил им свои намерения и желания. Он сказал им, что немедленно будут приняты меры для совершенного освобождения крестьян от крепостной зависимости, что до тех пор крестьяне не должны быть отягчаемы работой, что женщины с детьми не должны посылаться на работы, что крестьянам должна быть оказываема помощь, что наказания должны быть употребляемы увещательные, а не телесные, что в каждом имении должны быть учреждены больницы, приюты и школы. Некоторые управляющие (тут были и полуграмотные экономы) слушали испуганно, предполагая смысл речи в том, что молодой граф недоволен их управлением и утайкой денег; другие, после первого страха, находили забавным шепелявенье Пьера и новые, неслыханные ими слова; третьи находили просто удовольствие послушать, как говорит барин; четвертые, самые умные, в том числе и главноуправляющий, поняли из этой речи то, каким образом надо обходиться с барином для достижения своих целей.
Главноуправляющий выразил большое сочувствие намерениям Пьера; но заметил, что кроме этих преобразований необходимо было вообще заняться делами, которые были в дурном состоянии.
Несмотря на огромное богатство графа Безухого, с тех пор, как Пьер получил его и получал, как говорили, 500 тысяч годового дохода, он чувствовал себя гораздо менее богатым, чем когда он получал свои 10 ть тысяч от покойного графа. В общих чертах он смутно чувствовал следующий бюджет. В Совет платилось около 80 ти тысяч по всем имениям; около 30 ти тысяч стоило содержание подмосковной, московского дома и княжон; около 15 ти тысяч выходило на пенсии, столько же на богоугодные заведения; графине на прожитье посылалось 150 тысяч; процентов платилось за долги около 70 ти тысяч; постройка начатой церкви стоила эти два года около 10 ти тысяч; остальное около 100 та тысяч расходилось – он сам не знал как, и почти каждый год он принужден был занимать. Кроме того каждый год главноуправляющий писал то о пожарах, то о неурожаях, то о необходимости перестроек фабрик и заводов. И так, первое дело, представившееся Пьеру, было то, к которому он менее всего имел способности и склонности – занятие делами.
Пьер с главноуправляющим каждый день занимался . Но он чувствовал, что занятия его ни на шаг не подвигали дела. Он чувствовал, что его занятия происходят независимо от дела, что они не цепляют за дело и не заставляют его двигаться. С одной стороны главноуправляющий выставлял дела в самом дурном свете, показывая Пьеру необходимость уплачивать долги и предпринимать новые работы силами крепостных мужиков, на что Пьер не соглашался; с другой стороны, Пьер требовал приступления к делу освобождения, на что управляющий выставлял необходимость прежде уплатить долг Опекунского совета, и потому невозможность быстрого исполнения.
Управляющий не говорил, что это совершенно невозможно; он предлагал для достижения этой цели продажу лесов Костромской губернии, продажу земель низовых и крымского именья. Но все эти операции в речах управляющего связывались с такою сложностью процессов, снятия запрещений, истребований, разрешений и т. п., что Пьер терялся и только говорил ему:
– Да, да, так и сделайте.
Пьер не имел той практической цепкости, которая бы дала ему возможность непосредственно взяться за дело, и потому он не любил его и только старался притвориться перед управляющим, что он занят делом. Управляющий же старался притвориться перед графом, что он считает эти занятия весьма полезными для хозяина и для себя стеснительными.
В большом городе нашлись знакомые; незнакомые поспешили познакомиться и радушно приветствовали вновь приехавшего богача, самого большого владельца губернии. Искушения по отношению главной слабости Пьера, той, в которой он признался во время приема в ложу, тоже были так сильны, что Пьер не мог воздержаться от них. Опять целые дни, недели, месяцы жизни Пьера проходили так же озабоченно и занято между вечерами, обедами, завтраками, балами, не давая ему времени опомниться, как и в Петербурге. Вместо новой жизни, которую надеялся повести Пьер, он жил всё тою же прежней жизнью, только в другой обстановке.
Из трех назначений масонства Пьер сознавал, что он не исполнял того, которое предписывало каждому масону быть образцом нравственной жизни, и из семи добродетелей совершенно не имел в себе двух: добронравия и любви к смерти. Он утешал себя тем, что за то он исполнял другое назначение, – исправление рода человеческого и имел другие добродетели, любовь к ближнему и в особенности щедрость.
Весной 1807 года Пьер решился ехать назад в Петербург. По дороге назад, он намеревался объехать все свои именья и лично удостовериться в том, что сделано из того, что им предписано и в каком положении находится теперь тот народ, который вверен ему Богом, и который он стремился облагодетельствовать.
Главноуправляющий, считавший все затеи молодого графа почти безумством, невыгодой для себя, для него, для крестьян – сделал уступки. Продолжая дело освобождения представлять невозможным, он распорядился постройкой во всех имениях больших зданий школ, больниц и приютов; для приезда барина везде приготовил встречи, не пышно торжественные, которые, он знал, не понравятся Пьеру, но именно такие религиозно благодарственные, с образами и хлебом солью, именно такие, которые, как он понимал барина, должны были подействовать на графа и обмануть его.
Южная весна, покойное, быстрое путешествие в венской коляске и уединение дороги радостно действовали на Пьера. Именья, в которых он не бывал еще, были – одно живописнее другого; народ везде представлялся благоденствующим и трогательно благодарным за сделанные ему благодеяния. Везде были встречи, которые, хотя и приводили в смущение Пьера, но в глубине души его вызывали радостное чувство. В одном месте мужики подносили ему хлеб соль и образ Петра и Павла, и просили позволения в честь его ангела Петра и Павла, в знак любви и благодарности за сделанные им благодеяния, воздвигнуть на свой счет новый придел в церкви. В другом месте его встретили женщины с грудными детьми, благодаря его за избавление от тяжелых работ. В третьем именьи его встречал священник с крестом, окруженный детьми, которых он по милостям графа обучал грамоте и религии. Во всех имениях Пьер видел своими глазами по одному плану воздвигавшиеся и воздвигнутые уже каменные здания больниц, школ, богаделен, которые должны были быть, в скором времени, открыты. Везде Пьер видел отчеты управляющих о барщинских работах, уменьшенных против прежнего, и слышал за то трогательные благодарения депутаций крестьян в синих кафтанах.
Пьер только не знал того, что там, где ему подносили хлеб соль и строили придел Петра и Павла, было торговое село и ярмарка в Петров день, что придел уже строился давно богачами мужиками села, теми, которые явились к нему, а что девять десятых мужиков этого села были в величайшем разорении. Он не знал, что вследствие того, что перестали по его приказу посылать ребятниц женщин с грудными детьми на барщину, эти самые ребятницы тем труднейшую работу несли на своей половине. Он не знал, что священник, встретивший его с крестом, отягощал мужиков своими поборами, и что собранные к нему ученики со слезами были отдаваемы ему, и за большие деньги были откупаемы родителями. Он не знал, что каменные, по плану, здания воздвигались своими рабочими и увеличили барщину крестьян, уменьшенную только на бумаге. Он не знал, что там, где управляющий указывал ему по книге на уменьшение по его воле оброка на одну треть, была наполовину прибавлена барщинная повинность. И потому Пьер был восхищен своим путешествием по именьям, и вполне возвратился к тому филантропическому настроению, в котором он выехал из Петербурга, и писал восторженные письма своему наставнику брату, как он называл великого мастера.
«Как легко, как мало усилия нужно, чтобы сделать так много добра, думал Пьер, и как мало мы об этом заботимся!»
Он счастлив был выказываемой ему благодарностью, но стыдился, принимая ее. Эта благодарность напоминала ему, на сколько он еще больше бы был в состоянии сделать для этих простых, добрых людей.
Главноуправляющий, весьма глупый и хитрый человек, совершенно понимая умного и наивного графа, и играя им, как игрушкой, увидав действие, произведенное на Пьера приготовленными приемами, решительнее обратился к нему с доводами о невозможности и, главное, ненужности освобождения крестьян, которые и без того были совершенно счастливы.
Пьер втайне своей души соглашался с управляющим в том, что трудно было представить себе людей, более счастливых, и что Бог знает, что ожидало их на воле; но Пьер, хотя и неохотно, настаивал на том, что он считал справедливым. Управляющий обещал употребить все силы для исполнения воли графа, ясно понимая, что граф никогда не будет в состоянии поверить его не только в том, употреблены ли все меры для продажи лесов и имений, для выкупа из Совета, но и никогда вероятно не спросит и не узнает о том, как построенные здания стоят пустыми и крестьяне продолжают давать работой и деньгами всё то, что они дают у других, т. е. всё, что они могут давать.


В самом счастливом состоянии духа возвращаясь из своего южного путешествия, Пьер исполнил свое давнишнее намерение заехать к своему другу Болконскому, которого он не видал два года.
Богучарово лежало в некрасивой, плоской местности, покрытой полями и срубленными и несрубленными еловыми и березовыми лесами. Барский двор находился на конце прямой, по большой дороге расположенной деревни, за вновь вырытым, полно налитым прудом, с необросшими еще травой берегами, в середине молодого леса, между которым стояло несколько больших сосен.
Барский двор состоял из гумна, надворных построек, конюшень, бани, флигеля и большого каменного дома с полукруглым фронтоном, который еще строился. Вокруг дома был рассажен молодой сад. Ограды и ворота были прочные и новые; под навесом стояли две пожарные трубы и бочка, выкрашенная зеленой краской; дороги были прямые, мосты были крепкие с перилами. На всем лежал отпечаток аккуратности и хозяйственности. Встретившиеся дворовые, на вопрос, где живет князь, указали на небольшой, новый флигелек, стоящий у самого края пруда. Старый дядька князя Андрея, Антон, высадил Пьера из коляски, сказал, что князь дома, и проводил его в чистую, маленькую прихожую.
Пьера поразила скромность маленького, хотя и чистенького домика после тех блестящих условий, в которых последний раз он видел своего друга в Петербурге. Он поспешно вошел в пахнущую еще сосной, не отштукатуренную, маленькую залу и хотел итти дальше, но Антон на цыпочках пробежал вперед и постучался в дверь.
– Ну, что там? – послышался резкий, неприятный голос.
– Гость, – отвечал Антон.
– Проси подождать, – и послышался отодвинутый стул. Пьер быстрыми шагами подошел к двери и столкнулся лицом к лицу с выходившим к нему, нахмуренным и постаревшим, князем Андреем. Пьер обнял его и, подняв очки, целовал его в щеки и близко смотрел на него.
– Вот не ждал, очень рад, – сказал князь Андрей. Пьер ничего не говорил; он удивленно, не спуская глаз, смотрел на своего друга. Его поразила происшедшая перемена в князе Андрее. Слова были ласковы, улыбка была на губах и лице князя Андрея, но взгляд был потухший, мертвый, которому, несмотря на видимое желание, князь Андрей не мог придать радостного и веселого блеска. Не то, что похудел, побледнел, возмужал его друг; но взгляд этот и морщинка на лбу, выражавшие долгое сосредоточение на чем то одном, поражали и отчуждали Пьера, пока он не привык к ним.
При свидании после долгой разлуки, как это всегда бывает, разговор долго не мог остановиться; они спрашивали и отвечали коротко о таких вещах, о которых они сами знали, что надо было говорить долго. Наконец разговор стал понемногу останавливаться на прежде отрывочно сказанном, на вопросах о прошедшей жизни, о планах на будущее, о путешествии Пьера, о его занятиях, о войне и т. д. Та сосредоточенность и убитость, которую заметил Пьер во взгляде князя Андрея, теперь выражалась еще сильнее в улыбке, с которою он слушал Пьера, в особенности тогда, когда Пьер говорил с одушевлением радости о прошедшем или будущем. Как будто князь Андрей и желал бы, но не мог принимать участия в том, что он говорил. Пьер начинал чувствовать, что перед князем Андреем восторженность, мечты, надежды на счастие и на добро не приличны. Ему совестно было высказывать все свои новые, масонские мысли, в особенности подновленные и возбужденные в нем его последним путешествием. Он сдерживал себя, боялся быть наивным; вместе с тем ему неудержимо хотелось поскорей показать своему другу, что он был теперь совсем другой, лучший Пьер, чем тот, который был в Петербурге.
– Я не могу вам сказать, как много я пережил за это время. Я сам бы не узнал себя.
– Да, много, много мы изменились с тех пор, – сказал князь Андрей.
– Ну а вы? – спрашивал Пьер, – какие ваши планы?
– Планы? – иронически повторил князь Андрей. – Мои планы? – повторил он, как бы удивляясь значению такого слова. – Да вот видишь, строюсь, хочу к будущему году переехать совсем…
Пьер молча, пристально вглядывался в состаревшееся лицо (князя) Андрея.
– Нет, я спрашиваю, – сказал Пьер, – но князь Андрей перебил его:
– Да что про меня говорить…. расскажи же, расскажи про свое путешествие, про всё, что ты там наделал в своих именьях?
Пьер стал рассказывать о том, что он сделал в своих имениях, стараясь как можно более скрыть свое участие в улучшениях, сделанных им. Князь Андрей несколько раз подсказывал Пьеру вперед то, что он рассказывал, как будто всё то, что сделал Пьер, была давно известная история, и слушал не только не с интересом, но даже как будто стыдясь за то, что рассказывал Пьер.
Пьеру стало неловко и даже тяжело в обществе своего друга. Он замолчал.
– А вот что, душа моя, – сказал князь Андрей, которому очевидно было тоже тяжело и стеснительно с гостем, – я здесь на биваках, и приехал только посмотреть. Я нынче еду опять к сестре. Я тебя познакомлю с ними. Да ты, кажется, знаком, – сказал он, очевидно занимая гостя, с которым он не чувствовал теперь ничего общего. – Мы поедем после обеда. А теперь хочешь посмотреть мою усадьбу? – Они вышли и проходили до обеда, разговаривая о политических новостях и общих знакомых, как люди мало близкие друг к другу. С некоторым оживлением и интересом князь Андрей говорил только об устраиваемой им новой усадьбе и постройке, но и тут в середине разговора, на подмостках, когда князь Андрей описывал Пьеру будущее расположение дома, он вдруг остановился. – Впрочем тут нет ничего интересного, пойдем обедать и поедем. – За обедом зашел разговор о женитьбе Пьера.
– Я очень удивился, когда услышал об этом, – сказал князь Андрей.
Пьер покраснел так же, как он краснел всегда при этом, и торопливо сказал:
– Я вам расскажу когда нибудь, как это всё случилось. Но вы знаете, что всё это кончено и навсегда.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Тхить_Куанг_Дык&oldid=81075222»