Цолликофер, Егор Тимофеевич
Поделись знанием:
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.
Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.
– Наташа, ты в середину ляг, – сказала Соня.
– Нет, я тут, – проговорила Наташа. – Да ложитесь же, – прибавила она с досадой. И она зарылась лицом в подушку.
Графиня, m me Schoss и Соня поспешно разделись и легли. Одна лампадка осталась в комнате. Но на дворе светлело от пожара Малых Мытищ за две версты, и гудели пьяные крики народа в кабаке, который разбили мамоновские казаки, на перекоске, на улице, и все слышался неумолкаемый стон адъютанта.
Долго прислушивалась Наташа к внутренним и внешним звукам, доносившимся до нее, и не шевелилась. Она слышала сначала молитву и вздохи матери, трещание под ней ее кровати, знакомый с свистом храп m me Schoss, тихое дыханье Сони. Потом графиня окликнула Наташу. Наташа не отвечала ей.
– Кажется, спит, мама, – тихо отвечала Соня. Графиня, помолчав немного, окликнула еще раз, но уже никто ей не откликнулся.
Скоро после этого Наташа услышала ровное дыхание матери. Наташа не шевелилась, несмотря на то, что ее маленькая босая нога, выбившись из под одеяла, зябла на голом полу.
Как бы празднуя победу над всеми, в щели закричал сверчок. Пропел петух далеко, откликнулись близкие. В кабаке затихли крики, только слышался тот же стой адъютанта. Наташа приподнялась.
– Соня? ты спишь? Мама? – прошептала она. Никто не ответил. Наташа медленно и осторожно встала, перекрестилась и ступила осторожно узкой и гибкой босой ступней на грязный холодный пол. Скрипнула половица. Она, быстро перебирая ногами, пробежала, как котенок, несколько шагов и взялась за холодную скобку двери.
Ей казалось, что то тяжелое, равномерно ударяя, стучит во все стены избы: это билось ее замиравшее от страха, от ужаса и любви разрывающееся сердце.
Она отворила дверь, перешагнула порог и ступила на сырую, холодную землю сеней. Обхвативший холод освежил ее. Она ощупала босой ногой спящего человека, перешагнула через него и отворила дверь в избу, где лежал князь Андрей. В избе этой было темно. В заднем углу у кровати, на которой лежало что то, на лавке стояла нагоревшая большим грибом сальная свечка.
Наташа с утра еще, когда ей сказали про рану и присутствие князя Андрея, решила, что она должна видеть его. Она не знала, для чего это должно было, но она знала, что свидание будет мучительно, и тем более она была убеждена, что оно было необходимо.
Весь день она жила только надеждой того, что ночью она уввдит его. Но теперь, когда наступила эта минута, на нее нашел ужас того, что она увидит. Как он был изуродован? Что оставалось от него? Такой ли он был, какой был этот неумолкавший стон адъютанта? Да, он был такой. Он был в ее воображении олицетворение этого ужасного стона. Когда она увидала неясную массу в углу и приняла его поднятые под одеялом колени за его плечи, она представила себе какое то ужасное тело и в ужасе остановилась. Но непреодолимая сила влекла ее вперед. Она осторожно ступила один шаг, другой и очутилась на середине небольшой загроможденной избы. В избе под образами лежал на лавках другой человек (это был Тимохин), и на полу лежали еще два какие то человека (это были доктор и камердинер).
Камердинер приподнялся и прошептал что то. Тимохин, страдая от боли в раненой ноге, не спал и во все глаза смотрел на странное явление девушки в бедой рубашке, кофте и вечном чепчике. Сонные и испуганные слова камердинера; «Чего вам, зачем?» – только заставили скорее Наташу подойти и тому, что лежало в углу. Как ни страшно, ни непохоже на человеческое было это тело, она должна была его видеть. Она миновала камердинера: нагоревший гриб свечки свалился, и она ясно увидала лежащего с выпростанными руками на одеяле князя Андрея, такого, каким она его всегда видела.
Он был таков же, как всегда; но воспаленный цвет его лица, блестящие глаза, устремленные восторженно на нее, а в особенности нежная детская шея, выступавшая из отложенного воротника рубашки, давали ему особый, невинный, ребяческий вид, которого, однако, она никогда не видала в князе Андрее. Она подошла к нему и быстрым, гибким, молодым движением стала на колени.
Он улыбнулся и протянул ей руку.
Для князя Андрея прошло семь дней с того времени, как он очнулся на перевязочном пункте Бородинского поля. Все это время он находился почти в постояниом беспамятстве. Горячечное состояние и воспаление кишок, которые были повреждены, по мнению доктора, ехавшего с раненым, должны были унести его. Но на седьмой день он с удовольствием съел ломоть хлеба с чаем, и доктор заметил, что общий жар уменьшился. Князь Андрей поутру пришел в сознание. Первую ночь после выезда из Москвы было довольно тепло, и князь Андрей был оставлен для ночлега в коляске; но в Мытищах раненый сам потребовал, чтобы его вынесли и чтобы ему дали чаю. Боль, причиненная ему переноской в избу, заставила князя Андрея громко стонать и потерять опять сознание. Когда его уложили на походной кровати, он долго лежал с закрытыми глазами без движения. Потом он открыл их и тихо прошептал: «Что же чаю?» Памятливость эта к мелким подробностям жизни поразила доктора. Он пощупал пульс и, к удивлению и неудовольствию своему, заметил, что пульс был лучше. К неудовольствию своему это заметил доктор потому, что он по опыту своему был убежден, что жить князь Андрей не может и что ежели он не умрет теперь, то он только с большими страданиями умрет несколько времени после. С князем Андреем везли присоединившегося к ним в Москве майора его полка Тимохина с красным носиком, раненного в ногу в том же Бородинском сражении. При них ехал доктор, камердинер князя, его кучер и два денщика.
Князю Андрею дали чаю. Он жадно пил, лихорадочными глазами глядя вперед себя на дверь, как бы стараясь что то понять и припомнить.
– Не хочу больше. Тимохин тут? – спросил он. Тимохин подполз к нему по лавке.
– Я здесь, ваше сиятельство.
– Как рана?
– Моя то с? Ничего. Вот вы то? – Князь Андрей опять задумался, как будто припоминая что то.
– Нельзя ли достать книгу? – сказал он.
– Какую книгу?
– Евангелие! У меня нет.
Доктор обещался достать и стал расспрашивать князя о том, что он чувствует. Князь Андрей неохотно, но разумно отвечал на все вопросы доктора и потом сказал, что ему надо бы подложить валик, а то неловко и очень больно. Доктор и камердинер подняли шинель, которою он был накрыт, и, морщась от тяжкого запаха гнилого мяса, распространявшегося от раны, стали рассматривать это страшное место. Доктор чем то очень остался недоволен, что то иначе переделал, перевернул раненого так, что тот опять застонал и от боли во время поворачивания опять потерял сознание и стал бредить. Он все говорил о том, чтобы ему достали поскорее эту книгу и подложили бы ее туда.
– И что это вам стоит! – говорил он. – У меня ее нет, – достаньте, пожалуйста, подложите на минуточку, – говорил он жалким голосом.
Доктор вышел в сени, чтобы умыть руки.
– Ах, бессовестные, право, – говорил доктор камердинеру, лившему ему воду на руки. – Только на минуту не досмотрел. Ведь вы его прямо на рану положили. Ведь это такая боль, что я удивляюсь, как он терпит.
– Мы, кажется, подложили, господи Иисусе Христе, – говорил камердинер.
В первый раз князь Андрей понял, где он был и что с ним было, и вспомнил то, что он был ранен и как в ту минуту, когда коляска остановилась в Мытищах, он попросился в избу. Спутавшись опять от боли, он опомнился другой раз в избе, когда пил чай, и тут опять, повторив в своем воспоминании все, что с ним было, он живее всего представил себе ту минуту на перевязочном пункте, когда, при виде страданий нелюбимого им человека, ему пришли эти новые, сулившие ему счастие мысли. И мысли эти, хотя и неясно и неопределенно, теперь опять овладели его душой. Он вспомнил, что у него было теперь новое счастье и что это счастье имело что то такое общее с Евангелием. Потому то он попросил Евангелие. Но дурное положение, которое дали его ране, новое переворачиванье опять смешали его мысли, и он в третий раз очнулся к жизни уже в совершенной тишине ночи. Все спали вокруг него. Сверчок кричал через сени, на улице кто то кричал и пел, тараканы шелестели по столу и образам, в осенняя толстая муха билась у него по изголовью и около сальной свечи, нагоревшей большим грибом и стоявшей подле него.
Душа его была не в нормальном состоянии. Здоровый человек обыкновенно мыслит, ощущает и вспоминает одновременно о бесчисленном количестве предметов, но имеет власть и силу, избрав один ряд мыслей или явлений, на этом ряде явлений остановить все свое внимание. Здоровый человек в минуту глубочайшего размышления отрывается, чтобы сказать учтивое слово вошедшему человеку, и опять возвращается к своим мыслям. Душа же князя Андрея была не в нормальном состоянии в этом отношении. Все силы его души были деятельнее, яснее, чем когда нибудь, но они действовали вне его воли. Самые разнообразные мысли и представления одновременно владели им. Иногда мысль его вдруг начинала работать, и с такой силой, ясностью и глубиною, с какою никогда она не была в силах действовать в здоровом состоянии; но вдруг, посредине своей работы, она обрывалась, заменялась каким нибудь неожиданным представлением, и не было сил возвратиться к ней.
(перенаправлено с «Цолликофер, Егор»)
| Егор Тимофеевич Цолликофер | |
| нем. Georg Ruprecht Zollikofer | |
| Основные сведения | |
|---|---|
| Имя при рождении |
Георг Рупрехт Цолликофер |
| Страна | |
| Дата рождения | |
| Место рождения | |
| Дата смерти | |
| Место смерти | |
| Работы и достижения | |
| Работал в городах | |
| Архитектурный стиль |
поздний классицизм |
| Важнейшие постройки |
Лютеранская церковь св. Петра и Павла (участие) и дома при церкви |
Егор Тимофеевич Цолликофер (Георг Рупрехт Цолликофер, нем. Georg Ruprecht Zollikofer, также встречается вариант Егор Трофимович Цолликофер[1]; 20 сентября (2 октября) 1802, Санкт-Галлен — 12 мая 1874, Санкт-Петербург[2]) — русский архитектор швейцарского происхождения.
Биография и семья
Родился в Швейцарии, в немецком кантоне Санкт-Галлен. Учился в Вене и Берлине. В молодости приехал в Санкт-Петербург, где получил звание техника и работал помощником архитектора А. П. Брюллова на многих казенных и частных постройках. Участвовал в конкурсе проектов постройки лютеранской церкви св. Петра и Павла, где победил проект А. П. Брюллова, Во время возведения церкви Е. Т. Цолликопфер руководил строительными работами, а в 1840 году перестраивал интерьер церкви для установки там органа.[3] Кроме того, Е. Т. Цолликопфер самостоятельно построил ряд зданий в Санкт-Петербурге и в его окрестностях, а также выполнял многочисленные заказы на перестройку и расширение частных домовладений.
Умер в Санкт-Петербурге, похоронен на Волковском лютеранском кладбище.[4]
Жена — София Цолликофер (урожд. Юнкер, 1811—1873). Дети — Отто Людвиг, Георг Рупрехт Иоганн, Вильгельм Даниэль и Эмилия Луиза Бетти (в замужестве Гермейер). Вильгельм (Василий Егорович) Цолликофер (1849, Санкт-Петербург — 1925, Санкт-Галлен[5]) являлся владельцем Чугунолитейного завода и председателем администрации по делам петербургского акционерного общества вагоностроительного завода «Двигатель»[6][7], занимался благотворительностью, вместе с женой Эмилией Антуанеттой (урожд. Юнкер) и детьми Львом (Людвигом) и Эмилией выступил учредителем Общества призрения бедных детей.[8]
Один из внуков Е. Т. Цолликофера — петербургский архитектор, Царскосельский земский инженер Г. Г. (Георг Вильгельм) Цолликофер (1877 — ?).[9]
Проекты в Санкт-Петербурге
| Дата постройки | Адрес | Описание | Примечание | Изображение | Статус |
|---|---|---|---|---|---|
| 1822 | 1-я Красноармейская улица, д. № 20 | Дом Е. Т. Никитиной | В 1881 году перестроен П. О. Осиповым | 
|
|
| 1828—1830 | Невский проспект, д. № 4 | Дома Е. Янсена и В. Фурлонга — Дом А. И. Гергенса | Реконструкция существовавшего дома, постройка дворовых флигелей. В 1872—1874 годах дом реконструировали арх. В. А. Шрётер и И. С. Китнер | 
|
|
| 1830—1832 | Невский проспект, д. № 22 / Большая Конюшенная улица, д. № 14 | Дом лютеранской церкви св. Петра и Павла | В 1910—1911 годах арх. В. Э. Коллинс надстроил дом двумя этажами | 
|
 Объект культурного наследия РФ № 7810608001
|
| 1831 | Гражданская улица, д. № 19 / Столярный переулок, д. № 5 | Дом И. Иохима («Дом Раскольникова») | 
|
 памятник архитектуры (вновь выявленный объект)[10]
| |
| Почтамтская улица, д. № 8 | Дом К. Н. Корфа | Перестройка здания XVIII века. В 1881—1886 годах частично перестроено арх. А. Л. Гуном |
|
памятник архитектуры (вновь выявленный объект)[10]
| |
| 1831—1832 | Переулок Гривцова, д. № 9 / Гражданская улица, д. № 1 | Дом И. А. Тишнера | Перестройка и расширение существовавшего дома, построенного на рубеже XVIII—XIX веков |
|
памятник архитектуры (вновь выявленный объект)[10]
|
| 1831—1833 | Невский проспект, д. № 24 / Малая Конюшенная улица, д. № 9 | Доходный дом лютеранской церкви св. Петра и Павла | В 1910—1911 годах арх. В. Э. Коллинс надстроил дом двумя этажами | 
|
Объект культурного наследия РФ № 7810608002
|
| 1831—1839 | Набережная Обводного канала, д. № 142 / Старо-Петергофский проспект, д. № 16 | Доходный дом С. А. Пазетти | Перестроен в 1894—1895 и в 1898—1900 годах арх. Ф. Ф. Шерцером. В советское время также перестраивался | 
|
|
| 1832 | Моховая улица, д. № 30 | Доходный дом Кельберга — Доходный дом А. К. Есаковой | Построен с включением существовавшего здания. В этом доме в 1843—1844 и 1845—1869 годах жил и умер композитор А. С. Даргомыжский | 
|
Объект культурного наследия РФ № 7810599000
|
| 1832—1833 | Набережная Мойки, д. № 40 / Большая Конюшенная улица, д. № 27 | Здание гостиницы «Демут» (дом по наб. Мойки) | Здание перестраивалось в 1876—1877 году арх. К. К. Андерсоном, в 1892—1894, 1898 годах — арх. А. Ф. Красовским; надстройка 1911 года — арх. Н. И. Алексеев | 
|
Объект культурного наследия РФ № 7802346000
|
| Набережная Лейтенанта Шмидта, д. № 9 / 8-я линия В. О., д. № 1 / Академический переулок, д. № 20 | Дом П. М. Салтыкова — Дом Кенигов | Надстройка корпуса по 8-й линии вторым этажом и мансардой |
|
памятник архитектуры (вновь выявленный объект)[10]
| |
| 1833—1838, 1840 | Невский проспект, д. № 22А | Лютеранская церковь св. Петра и Павла | Руководство строительными работами, внутренняя перепланировка | 
|
Объект культурного наследия РФ № 7810608004
|
| 1833, 1842 | Средний проспект, д. № 10 / Кадетская линия, д. № 25 | Дом купца И. Ф. Остерлова | Надстройка и продление здания по Среднему пр. В этом доме с конца 1854 до осени 1855 года жил П. И. Чайковский |
|
|
| 1835 | Невский проспект, д. № 55 | Дом Ф. Г. Громова — Дом А. Н. Тряничева | Перестройка. В 1892 году дом перестроен арх. А. В. Ивановым | 
|
Снесен в 2005 году, воссоздан в 2009 году |
| 1835—1837 | Набережная Фонтанки, д. № 131 / Большая Подьяческая улица, д. № 36 | Доходный дом С. И. и Б. И. Марголиных | В 1914 году дом был перестроен арх. А. Л. Лишневским | 
|
|
| 1836 | улица Глинки, д. № 6 | Особняк Гюбена (Гюбеня) — особняк В. Ф. Щигельского | Расширение. В 1857—1858 годах дом перестроен арх. Л. Л. Бонштедтом |
|
памятник архитектуры (вновь выявленный объект)[10]
|
| Проспект Римского-Корсакова, д. № 35 / Улица Глинки, д. № 8 | Особняк Е. О. Горголи | Перестройка. В 1845—1847 годах перестроен арх. И. Д. Корсини под здание статс-секретариата царства Польского |
|
памятник архитектуры (вновь выявленный объект)[10]
| |
| Литейный проспект, д. № 8 / Улица Чайковского, д. № 21 | Дом Т. И. Певицкой-Боровицкой — Доходный дом А. М. и А. М. Тупиковых | Надстройка. В 1845 и 1876 годах дом перестраивался и расширялся арх. Ю. О. Дютелем |
|
||
| Улица Якубовича, д. № 22 | Дом Тампера |
|
памятник архитектуры (вновь выявленный объект)[10]
| ||
| 1838 | 7-я линия, д. № 86 / набережная р. Смоленки, д. № 8 | Дом Шредера | Надстройка существовавшего дома |
|
памятник архитектуры (вновь выявленный объект)[10]
|
| 1839 | Улица Пестеля, д. № 21 | Доходный дом Л. Брунса | Первоначальный проект. Осуществлен с изменениями арх. О. В. Бремером | 
|
памятник архитектуры (вновь выявленный объект)[10]
|
| Улица Пестеля, д. № 19 / Моховая улица, д. № 24 | Доходный дом (в середине 1850-х годов принадлежал самому Е. Т. Цолликоферу) | Надстройка, перестройка. В 1874 году также надстраивался и перестраивался арх. А. И. Аккерманом | 
|
||
| 1840 | Большой проспект Петроградской стороны, д. № 9 / Съезжинская улица, д. № 1 | Доходный дом И. Ф. Бурмейстера |
|
памятник архитектуры (вновь выявленный объект)[10]
| |
| Университетская набережная, д. № 23 / Академический переулок, д. № 6 | Дом А. Черкасского (Р. Риттера) | В 1940-х годах дом был надстроен, фасад переоформлен | 
|
памятник архитектуры (вновь выявленный объект)[10]
| |
| 1840—1841 | Большой проспект Васильевского острова, д. № 8 / 3-я линия, д. № 4 | Доходный дом купца А. Ф. Юнкера | Надстройка существовавшего дома вторым и третьим этажом, расширение | 
|
Объект культурного наследия РФ № 7800000060
|
| 1841—1842 | Тучков переулок, д. № 4 / Кубанский переулок, д. № 1 / Кадетская линия, д. № 9 | Доходный дом Ф. И. Клеменца (А. И. Винтера) | В 1900 году перестроен арх. Ф. И. Лидвалем | 
|
памятник архитектуры (вновь выявленный объект)[10]
|
| 1841, 1847—1849 | Тучков переулок, д. № 6 / Кадетская линия, д. № 11 / Кубанский переулок, д. № 2 | Дом Р. В. Риттера | Надстройка (правая часть), перестройка. В 1849—1852 годах дом перестроен арх. Л. Л. Бонштедтом | 
|
памятник архитектуры (вновь выявленный объект)[10]
|
| 1842 | Невский проспект, д. № 25 / Казанская улица, д. № 1 | Дом Казанского собора | Дворовые флигели — расширение и надстройка |
|
Объект культурного наследия РФ № 7802544000
|
| Садовая улица, д. № 35 / Спасский переулок, д. № 14 | Доходный дом (дом Н. Н. Баггаут) | Перестройка, расширение. Надстроен пятым этажом и мансардой в 2000-х годах | 
|
||
| 1862 | 4-я Красноармейская улица, д. № 20 / Советский переулок, д. № 8 | Особняк Ф. Белинга | 
|
||
| 1863 | Академический переулок, д. № 8 | Дом купцов Чиркиных — Дом И. К. Кузьмина | Частичная перестройка существовавшего здания 1760-х годов постройки. В 1904 году дом был надстроен третьим этажом |
|
памятник архитектуры (вновь выявленный объект)[10]
|
| 1864—1867 | 11-я Красноармейская улица, д. № 11 | Завод оцинкованного железа С. А. Трайнина | Производственное здание (правый корпус) |
|
|
| 1866 | Набережная Обводного канала, д. № 92 / Заозёрная улица, д. № 2 | Дом Е. Т. Цолликофера — Водочный завод «Келлер и К°» | Перестроено под водочный завод в 1883-1887 годах арх. П. П. Нарановичем, затем перестраивалось в 1891—1893 годах арх. М. Ф. Андерсином |
|
памятник архитектуры (вновь выявленный объект)[10]
|
Напишите отзыв о статье "Цолликофер, Егор Тимофеевич"
Примечания
- ↑ [enc-dic.com/word/c/Collikofer-egor-trofimovich-2179.html Большая биографическая энциклопедия. Цолликофер, Егор Трофимович]
- ↑ [www.geni.com/people/Georg-Ruprecht-Zollikofer/6000000015776069462 Georg Ruprecht Zollikofer]
- ↑ [babs71.livejournal.com/313207.html Петербург. Церковь святых апостолов Петра и Павла]
- ↑ [www.funeralassociation.ru/ru/cemetery/volkovskoelut/historical/ Исторические захоронения на Волковском Лютеранском кладбище]
- ↑ [www.geni.com/people/Wilhelm-Daniel-Zollikofer/6000000022202841604 Wilhelm Daniel Zollikofer/]
- ↑ [www.citywalls.ru/house11775.html «Весь Петербург», 1913 г.]
- ↑ [genobooks.narod.ru/Ros_burzhuazia_1914/Ros_burzh_1914-21p.htm А. Н. Боханов. Деловая элита России. 1914 г. — С. 247]
- ↑ [encblago.lfond.spb.ru/showObject.do?object=2853475667 Энциклопедия благотворительности, Санкт-Петербург]
- ↑ [www.geni.com/people/Georg-Wilhelm-Zollikofer/6000000022203428090 Georg Wilhelm Zollikofer]
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 Включён в [www.assembly.spb.ru/manage/page?tid=0&nd=8348128&nh=1 «Список вновь выявленных объектов, представляющих историческую, научную, художественную или иную культурную ценность»] (утверждён приказом КГИОП от 20 февраля 2001 года № 15 с изменениями на 1 декабря 2010 года).
Литература
- Зодчие Санкт-Петербурга. XIX — начало XX века / сост. В. Г. Исаченко; ред. Ю. Артемьева, С. Прохватилова. — СПб.: Лениздат, 1998. — 1070 с. — ISBN 5-289-01586-8.
Ссылки
- [www.citywalls.ru/search-architect304.html Проекты Е. Т. Цолликофера на архитектурном сайте citywalls.ru]
- [paperpaper.ru/photos/peter/ От Петрикирхе до Волковского кладбища: история одной немецкой семьи в Петербурге]
Отрывок, характеризующий Цолликофер, Егор Тимофеевич
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.
Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.
– Наташа, ты в середину ляг, – сказала Соня.
– Нет, я тут, – проговорила Наташа. – Да ложитесь же, – прибавила она с досадой. И она зарылась лицом в подушку.
Графиня, m me Schoss и Соня поспешно разделись и легли. Одна лампадка осталась в комнате. Но на дворе светлело от пожара Малых Мытищ за две версты, и гудели пьяные крики народа в кабаке, который разбили мамоновские казаки, на перекоске, на улице, и все слышался неумолкаемый стон адъютанта.
Долго прислушивалась Наташа к внутренним и внешним звукам, доносившимся до нее, и не шевелилась. Она слышала сначала молитву и вздохи матери, трещание под ней ее кровати, знакомый с свистом храп m me Schoss, тихое дыханье Сони. Потом графиня окликнула Наташу. Наташа не отвечала ей.
– Кажется, спит, мама, – тихо отвечала Соня. Графиня, помолчав немного, окликнула еще раз, но уже никто ей не откликнулся.
Скоро после этого Наташа услышала ровное дыхание матери. Наташа не шевелилась, несмотря на то, что ее маленькая босая нога, выбившись из под одеяла, зябла на голом полу.
Как бы празднуя победу над всеми, в щели закричал сверчок. Пропел петух далеко, откликнулись близкие. В кабаке затихли крики, только слышался тот же стой адъютанта. Наташа приподнялась.
– Соня? ты спишь? Мама? – прошептала она. Никто не ответил. Наташа медленно и осторожно встала, перекрестилась и ступила осторожно узкой и гибкой босой ступней на грязный холодный пол. Скрипнула половица. Она, быстро перебирая ногами, пробежала, как котенок, несколько шагов и взялась за холодную скобку двери.
Ей казалось, что то тяжелое, равномерно ударяя, стучит во все стены избы: это билось ее замиравшее от страха, от ужаса и любви разрывающееся сердце.
Она отворила дверь, перешагнула порог и ступила на сырую, холодную землю сеней. Обхвативший холод освежил ее. Она ощупала босой ногой спящего человека, перешагнула через него и отворила дверь в избу, где лежал князь Андрей. В избе этой было темно. В заднем углу у кровати, на которой лежало что то, на лавке стояла нагоревшая большим грибом сальная свечка.
Наташа с утра еще, когда ей сказали про рану и присутствие князя Андрея, решила, что она должна видеть его. Она не знала, для чего это должно было, но она знала, что свидание будет мучительно, и тем более она была убеждена, что оно было необходимо.
Весь день она жила только надеждой того, что ночью она уввдит его. Но теперь, когда наступила эта минута, на нее нашел ужас того, что она увидит. Как он был изуродован? Что оставалось от него? Такой ли он был, какой был этот неумолкавший стон адъютанта? Да, он был такой. Он был в ее воображении олицетворение этого ужасного стона. Когда она увидала неясную массу в углу и приняла его поднятые под одеялом колени за его плечи, она представила себе какое то ужасное тело и в ужасе остановилась. Но непреодолимая сила влекла ее вперед. Она осторожно ступила один шаг, другой и очутилась на середине небольшой загроможденной избы. В избе под образами лежал на лавках другой человек (это был Тимохин), и на полу лежали еще два какие то человека (это были доктор и камердинер).
Камердинер приподнялся и прошептал что то. Тимохин, страдая от боли в раненой ноге, не спал и во все глаза смотрел на странное явление девушки в бедой рубашке, кофте и вечном чепчике. Сонные и испуганные слова камердинера; «Чего вам, зачем?» – только заставили скорее Наташу подойти и тому, что лежало в углу. Как ни страшно, ни непохоже на человеческое было это тело, она должна была его видеть. Она миновала камердинера: нагоревший гриб свечки свалился, и она ясно увидала лежащего с выпростанными руками на одеяле князя Андрея, такого, каким она его всегда видела.
Он был таков же, как всегда; но воспаленный цвет его лица, блестящие глаза, устремленные восторженно на нее, а в особенности нежная детская шея, выступавшая из отложенного воротника рубашки, давали ему особый, невинный, ребяческий вид, которого, однако, она никогда не видала в князе Андрее. Она подошла к нему и быстрым, гибким, молодым движением стала на колени.
Он улыбнулся и протянул ей руку.
Для князя Андрея прошло семь дней с того времени, как он очнулся на перевязочном пункте Бородинского поля. Все это время он находился почти в постояниом беспамятстве. Горячечное состояние и воспаление кишок, которые были повреждены, по мнению доктора, ехавшего с раненым, должны были унести его. Но на седьмой день он с удовольствием съел ломоть хлеба с чаем, и доктор заметил, что общий жар уменьшился. Князь Андрей поутру пришел в сознание. Первую ночь после выезда из Москвы было довольно тепло, и князь Андрей был оставлен для ночлега в коляске; но в Мытищах раненый сам потребовал, чтобы его вынесли и чтобы ему дали чаю. Боль, причиненная ему переноской в избу, заставила князя Андрея громко стонать и потерять опять сознание. Когда его уложили на походной кровати, он долго лежал с закрытыми глазами без движения. Потом он открыл их и тихо прошептал: «Что же чаю?» Памятливость эта к мелким подробностям жизни поразила доктора. Он пощупал пульс и, к удивлению и неудовольствию своему, заметил, что пульс был лучше. К неудовольствию своему это заметил доктор потому, что он по опыту своему был убежден, что жить князь Андрей не может и что ежели он не умрет теперь, то он только с большими страданиями умрет несколько времени после. С князем Андреем везли присоединившегося к ним в Москве майора его полка Тимохина с красным носиком, раненного в ногу в том же Бородинском сражении. При них ехал доктор, камердинер князя, его кучер и два денщика.
Князю Андрею дали чаю. Он жадно пил, лихорадочными глазами глядя вперед себя на дверь, как бы стараясь что то понять и припомнить.
– Не хочу больше. Тимохин тут? – спросил он. Тимохин подполз к нему по лавке.
– Я здесь, ваше сиятельство.
– Как рана?
– Моя то с? Ничего. Вот вы то? – Князь Андрей опять задумался, как будто припоминая что то.
– Нельзя ли достать книгу? – сказал он.
– Какую книгу?
– Евангелие! У меня нет.
Доктор обещался достать и стал расспрашивать князя о том, что он чувствует. Князь Андрей неохотно, но разумно отвечал на все вопросы доктора и потом сказал, что ему надо бы подложить валик, а то неловко и очень больно. Доктор и камердинер подняли шинель, которою он был накрыт, и, морщась от тяжкого запаха гнилого мяса, распространявшегося от раны, стали рассматривать это страшное место. Доктор чем то очень остался недоволен, что то иначе переделал, перевернул раненого так, что тот опять застонал и от боли во время поворачивания опять потерял сознание и стал бредить. Он все говорил о том, чтобы ему достали поскорее эту книгу и подложили бы ее туда.
– И что это вам стоит! – говорил он. – У меня ее нет, – достаньте, пожалуйста, подложите на минуточку, – говорил он жалким голосом.
Доктор вышел в сени, чтобы умыть руки.
– Ах, бессовестные, право, – говорил доктор камердинеру, лившему ему воду на руки. – Только на минуту не досмотрел. Ведь вы его прямо на рану положили. Ведь это такая боль, что я удивляюсь, как он терпит.
– Мы, кажется, подложили, господи Иисусе Христе, – говорил камердинер.
В первый раз князь Андрей понял, где он был и что с ним было, и вспомнил то, что он был ранен и как в ту минуту, когда коляска остановилась в Мытищах, он попросился в избу. Спутавшись опять от боли, он опомнился другой раз в избе, когда пил чай, и тут опять, повторив в своем воспоминании все, что с ним было, он живее всего представил себе ту минуту на перевязочном пункте, когда, при виде страданий нелюбимого им человека, ему пришли эти новые, сулившие ему счастие мысли. И мысли эти, хотя и неясно и неопределенно, теперь опять овладели его душой. Он вспомнил, что у него было теперь новое счастье и что это счастье имело что то такое общее с Евангелием. Потому то он попросил Евангелие. Но дурное положение, которое дали его ране, новое переворачиванье опять смешали его мысли, и он в третий раз очнулся к жизни уже в совершенной тишине ночи. Все спали вокруг него. Сверчок кричал через сени, на улице кто то кричал и пел, тараканы шелестели по столу и образам, в осенняя толстая муха билась у него по изголовью и около сальной свечи, нагоревшей большим грибом и стоявшей подле него.
Душа его была не в нормальном состоянии. Здоровый человек обыкновенно мыслит, ощущает и вспоминает одновременно о бесчисленном количестве предметов, но имеет власть и силу, избрав один ряд мыслей или явлений, на этом ряде явлений остановить все свое внимание. Здоровый человек в минуту глубочайшего размышления отрывается, чтобы сказать учтивое слово вошедшему человеку, и опять возвращается к своим мыслям. Душа же князя Андрея была не в нормальном состоянии в этом отношении. Все силы его души были деятельнее, яснее, чем когда нибудь, но они действовали вне его воли. Самые разнообразные мысли и представления одновременно владели им. Иногда мысль его вдруг начинала работать, и с такой силой, ясностью и глубиною, с какою никогда она не была в силах действовать в здоровом состоянии; но вдруг, посредине своей работы, она обрывалась, заменялась каким нибудь неожиданным представлением, и не было сил возвратиться к ней.
