Цонтарой
Поделись знанием:
К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.
Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
В этой статье не хватает ссылок на источники информации. Информация должна быть проверяема, иначе она может быть поставлена под сомнение и удалена.
Вы можете отредактировать эту статью, добавив ссылки на авторитетные источники. Эта отметка установлена 14 мая 2011 года. |
 |
Эту статью следует викифицировать. Пожалуйста, оформите её согласно правилам оформления статей.
|
| Цонтарой самоназв. — чеч. ЦӀонтарой | |
| Этноиерархия | |
|---|---|
| Общие данные | |
| Письменность |
(письменность) |
| Религия |
Ислам суннитского толка |
| Современное расселение | |
| Историческое расселение | |
| Родовое село | |
Цонтарой[1] (чеч. цIонтарой[2]) — многочисленный тайп в Восточной Чечне. Входит в тукхум Нохч-махкахой. Цонтароевцы по происхождению есть также среди чеченцев-аккинцев.
В настоящее время представители тайпа расселены по всей Чечне, он является одним из самых больших по численности.
В топономике часто в названии тайпа впереди ставят букву «с» (Сонтарой), хотя в оригинальном произношении (Цонтарой) «с» не фигурирует, а звук «ц» в начале «твёрдый» (глоттализованный) — в чеченской орфографии «ц». Следующие гласные в чеченских именах и названиях являются умляутами: аь, оь, уь, и произносятся как соответствующие немецкие умляуты: ä,ö,ü.
Цонтароевский тайп делится на на три ветви (гары): Иэжи-некъе, Тези-некъе, Албиг-некъе. Родоначальники названных гаров дали названия сёлам: Иэжа-эвла, Теза-кхаллаи и Албиг-эвла. Иэжа-эвла и Албиг-эвла являются в настоящее время кварталами в селе Цоьнтара (Центорой) Ножай-Юртовского района, и села Теза-кхалла (Тазен-кале), которое расположено на границе Ножай-Юртовского и Веденского районов, и административно входит в состав последнего. Эти три крупных гара подразделяются, в свою очередь, на более мелкие гары.
В квартале Иэжа-эвла современного села Центарой проживают роды: Корни-некъе, Оки-некъе, Байди некъи, Бярча-эвлахой (Онти-некъе, Хьади-некъе, Аькхди-некъе, Бури-некъе), Эциг-Некъе, Буци-некъе;
в квартале Албиг-эвла: Битар-некъе, Эмирхан-некъе, Идарза-некъе, Гардайн-некъе. В Цонтара проживают также потомки детей дадин-юртовцев, которых удалось спасти при уничтожении с. Дадин-Юрт в 1819 году войсками генерала А. Ермолова и вывезти на родину дадин-юртовцев в село Цонтара.
В Теза-кхалла (Тазен-Кала) проживают следующие роды: Товсолтан некъе, Чалин некъе, Ӏавдалан некъе, СугӀин некъе, СултӀанан некъе, Жанин некъе, ЦӀордойн некъе, Аьккхийн некъе, Чебарлойн некъе, Имханан некъе. В старинных чеченских равнинных селениях, таких, например, как в Чечен-Аул Грозненского района или Белгатой Шалинского района цӀонтароевцы представлены только тремя первичными подразделениями тайпа: Иэжи-некъе, Тези-некъе, албиг-некъе.
Что касается цонтароецев-аккинцев, предание рассказывает о происхождении цонтароевского ТӀултӀи-некъе среди аккинцев. Во время пребывания аккинцев в селе ЦӀоьнтара, цӀонтароевец ТӀултӀа женился на аккинке, у них родился сын. ТӀултӀа вскоре умер. Аккинцы, проведя необходимые подготовительные мероприятия переселились в Аух. Вдова ТӀултӀ-ы с сыном ушла вместе со своим племенем. Так появился среди аккинцев цонтароевский род ТӀултӀи-некъе. Топонимы «Аьккха баьхна ара» (Акка бяхна ара) ‘Аккинцы (где) жили поляна’ — урочище в окрестностях села, «Аьккхий баьхна ара» ‘поляна, где жили аккинцы’ в селе Тазен-кала свидетельствует об их пребывании в селе ЦӀоьнтара, которое представляло в то время единое сельское общество.
Название «Цоьнтара» село получило, по свидетельству старейшин, от имени его основателя Суьнтара (варианты произношения: Синтар, Соьнтар)[3][4][5].
Содержание
История
Возникновение
Село «ЦӀоьнтара» было основано, по свидетельству старейшин, несколько веков тому назад, Суьнтаром (варианты произношения: Синтар, Соьнтар — по-чеченски ‘деревцо’), выходцем из общества Нашха современного Галанчожского района Чечни . У потомка Суьнтара — Туьнин Вуьса (или Тинин Виса, Тенаев Виса), легендарного вождя чеченского народа, жившего сто лет спустя после Суьнтара, — было три правнука: братья Иэжа, Теза и Ӏаьлбиг; их именами названы села: Иэжа-Эвла, Ӏаьлбиг-Эвла (являющиеся кварталмаи в современном селе ЦӀоьнтара (Центорой) Ножай-Юртовского района) и Теза-Кхаьлла, расположенное в некотором отдалении от современного ЦӀоьнтара, в Веденском районе Чечни.[6][7] Село Ц1оьнтара(Центорой) Ножай-юртовского района не следует путать с селом Хоси-Юрт (Центорой) Курчалоевского района. Село Хоси-Юрт (Центорой) Курчалоевского района было основано во второй половине XIX века и названо именем Хоса Умаханова — жителя соседнего села Ойсхара (Ойсунгур, поселок Новогрозненский) Гудермесского района Чеченской республики, которого русская военная администрация назначила старшиной села. Хоса служил в русской армии и был назначен старшиной с. Цонторой. В этом селе наряду с цонтароевцами живут и представители других тайпов, в том числе и потомки выходцев из села Беной Ножай — юртовского района, Кадыровы.
Совет Страны
Высший орган управления чеченским народом Мехк-Кхел (Совет страны) состоял из глав тукхумов и отдельных тайпов (Тайпан Да). Этот средневековый парламент «заседал» на горе Кхеташон Корта около селения Центорой в современном Ножай-Юртовском районе. В его полномочиях было объявление войны или мира, принятие особо важных, касающихся всех чеченцев решений. На более низком уровне стояли советы тукхумов, большинство которых состояло из 40 членов. По преданию, председателем Мехк-Кхел был Тинин Виса (варианты произношения: Туьнин Виса, Тенаев Виса).
Известные люди тайпа Ц1онтарой
- Тинин Виса (Туьнин Вуьса) — легендарный вождь чеченского народа, организатор и первый председатель Мехк-Кхела в Ичкерии; жил сто лет спустя после основания села Цонтарой.[8][9]
- Дада Цонтароевский (ЦӀонтаройн Дада) — основатель аула Дадин-Юрт, воспетого в песнях и стихах[10]. Это село было уничтожено 14 сентября 1819 года русскими войсками под командованием генерала А. П. Ермолова, состоявшими из шести рот и семи сотен казаков. По свидетельству Ермолова, чеченцы «…защищались с ожесточением.. Многие из жителей, когда врывались солдаты в дома, умерщвляли жён своих, дабы во власть их не достались. Многие из женщин бросались на солдат с кинжалами. Большую часть дня продолжалось сражение самое упорное, и ни в одном доселе случае не имели мы столько значительной потери. Со стороны неприятеля, все бывшие с оружием истреблены и число оных не менее могло быть четырёхсот человек. Женщин и детей взято в плен до ста сорока, которых солдаты пощадили, как уже оставшихся без всякой защиты и просивших помилования (но гораздо большее число было вырезано или погибло в домах от действия артиллерии). Солдатам досталась большая добыча… Селение состояло из 200 домов…»[11] В память погибших дадин-юртовцев цӀонтароевцы в 1990 году на горе Кхеташон Корта воздвигли высокую памятную стелу (по-чеченски — хӀоллам).
- Дадин Айбика (Албика) — дочь основателя аула Дадин-Юрт Дады Центороевского. Захваченные в плен 46 девушек из аула Дады-Юрт во главе с Дадин Айбикой при переправе через Терек бросились в реку, не захотев, «чтобы их касались руки тех, кто повинен в убийстве отцов, матерей, братьев, сестёр, повинен в сожжении родного села». Впоследствии, проходя мимо брода, где погибли девушки, терские казаки, снимая шапки и делая крестное знамение, говорили: «Здесь погибли самые геройские чеченские девушки, царствие им небесное»[12][13]. В честь Дадин Айбики названа одна из центральных улиц
- Шоип-Мулла Цонтароевский (Мохьмад-Хьаьжин Шо1ип) — легендарный чеченский полководец времен первой русско- кавказской войны, «маршал лесной войны», наиб Имама Шамиля. Наибольшим образом проявил свой талант в Ичкеринском сражении, где он командовал войсками имамата.[14][15] В честь победы на месте сражения в 1994 году возвигнут памятник. Трагически погиб в марте 1844 года. Похоронен на цонтароевском кладбище.
- Дасай-Хьажа Тохуров — активный участник русско-кавказской войны. Награждён имамом Шамилем тремя орденами за храбрость. Похоронен на кладбище села Центорой Ножай-Юртовского района. Изображения трёх орденов выбиты на его надмогильной стеле (по-чеченски «чурт»).
- Сайтиев, Адам Хамидович — борец вольного стиля, олимпийский чемпион.
- Сайтиев, Бувайсар Хамидович — борец вольного стиля, трёхкратный олимпийский чемпион.
- Окин Зайтан Сулейман — один из руководителей антиколониального восстания в Чечне в 1877 году[16][17];
- Губахан Пиши(а)ев — один из руководителей антиколониального восстания в Ичкерии в 1877 году, казнен 9.03.1878 года в числе других 13 руководителей восстания. После того как суд огласил смертный приговор, судья обратился к Губхану: «Суд приговорил тебя к смерти через повешение, потому что имеются случаи, когда тобой были разрушены дорогостоящие мосты, проложенные государством, с нанесением ущерба в размере двух тысяч рублей. Если ты пожелаешь возместить эти деньги, ты спасешься, не возместишь, тогда тебя повесят». Губхан дал такой ответ суду: «В моей собственности и в собственности моих родичей будут две тысячи рублей денег, однако, если бы даже надо было дать два пятака, я не дал бы, хотя тем самым я обрекаю себя на раннюю смерть».[18];
- Арсанука-Хаджи Ходаев (Хьадин Арсанукъа-Хьаьжа) — исламский учёный, автор одной из четырёх версий происхождения чеченского народа[19];
- Ахмад Беха(о)ев (Бахьин Ахьмад), известный и как Гонука-Мулла — один из руководителей антисоветского восстания в Ичкерии в 1920—1921 годах, тесть террориста Али Митаева. За вооруженное сопротивление Советской власти приговорен судом к высшей мере наказания и расстрелян НКВД СССР.[20][21][22][23];
- Ислам Хунаев (Хунин Ислам) — сын Хуны из Дади-юрта, командир цонтароевского отряда, сражавшегося против российско-советских войск в 1920—1921 годах. Уничтожен в бою. Похоронен на цонтароевском кладбище.
- Братья Шита и Хасан Истамуловы из селения Шали. Шита — военный министр в правительстве Северо-Кавказского эмирата(1919—1920), руководитель антисоветского восстания в селе Шали в 1929 году. Уничтожен ОГПУ СССР осенью 1931 года. Хасан продолжил организовал отряд, который до 1935 года вел вооруженную борьбу против Советской власти.[24]
- Саид -Хасан Абумуслимов, 2-й Вице-президент в составе НВФ т.н. "Республики Ичкерия" (21 апреля 1996 — 12 февраля 1997); подписант Хасавюртовских соглашений(31 августа 1996 года).
- Зия Бажаев — бизнесмен, промышленник и общественный деятель из села Ачхой-Мартан.
- Дагестани Хасан-бек (ибн Бхош ибн Атти ибн Дади) — потомок основателя аула Дади-Юрт в Чечне. В 1920—1930-х годах являлся губернатором провинции Эль-Джазира с центром в Дейр-Эз-Зоре.
Напишите отзыв о статье "Цонтарой"
Примечания
- ↑ [chechenasso.ru/?page_id=2747 Нохчимохк]
- ↑ Сулейманов А. С. [books.google.ru/books/about/%D0%A2%D0%BE%D0%BF%D0%BE%D0%BD%D0%B8%D0%BC%D0%B8%D1%8F_%D0%A7%D0%B5%D1%87%D0%BD%D0%B8.html?id=fkwMAQAAMAAJ&redir_esc=y Топонимия Чечни]. — Грозный: ГУП «Книжное издательство», 2006. — 711 с.
- ↑ Сулейманов А. Топонимия Чечни, Грозный, 2006, с. 300—313)
- ↑ Попов И. Ичкерия в: Сборник сведений о кавказских гоцах, выпуск IV, Тифлис 1870, с. 18-19
- ↑ [zhaina.com/history/283-chechency-v-russko-kavkazskoj-vojne.html Мазаева Т. А., Предисловие к книге «Хожаев Д. Чеченцы в русско-кавказской войне. — Грозный, 1999, с. 14»]
- ↑ [www.chechen.org/toponimia/149-toponimija.-akhmad-sulejjmanov.html Сулейманов А. Топонимия Чечни, Грозный, 2006, с. 300—313]
- ↑ Попов И. Ичкерия в: Сборник сведений о кавказских гоцах, вывусук 4, Тифлис 1870, с. 18-19
- ↑ Попов И. Ичкерия (Сборник сведений о кавказских горцах, выпуск IV, Тифлис, 1870, с. 18
- ↑ Майор Властов «Война в Большой Чечне» в журнале «Русский инвалид», № 159, 1856
- ↑ Чеченская народная поэзия XIX—XX вв. Москва, 2005, с. 206
- ↑ Ермолов А. П. Записки, Москва, 1991, с. 338—339
- ↑ Хожаев Д. Чеченцы в русско-кавказской войне, Грозный, 1998, с. 62
- ↑ Сулейманов А. Топонимия Чечни, Грозный, 2006, с. 573—574
- ↑ *Хожаев Д. Чеченцы в русско-кавказской войне, Грозный, 1998, с. 176, 184—191
- ↑ Вачагаев М. Чеченцы в Кавказской войне в XIX столетии: события и судьбы, Париж, 2003, с. 142—144, 149—150
- ↑ [adjudant.ru/kavkaz/chechnya1877-78-05.htm Ковалевский П. И. Восстание Чечни и Дагестана в 1877—1878 гг. Зелим-хан (Зикризм). СПб., 1912]
- ↑ Очерки истории Чечено-Ингушской АССР, Грозный, 1967, с. 137
- ↑ [constitutions.ru/archives/5286 Расу Гайтукин «Имам Алибек-Хаджи», журнал «Наш Дагестан», специальный выпуск, 1996 год]
- ↑ Предание о происхождении чеченского народа в журнале «Мусульманская цивилизация», № 2, 1415 год хиджры (1994 год), с. 129
- ↑ Бутбай Мустафа, Воспоминания о Кавказе, Махачкала, 1993, страницы 37-41
- ↑ Заурбекоа М. Д. Шейх Али Митаев, Грозный, 2008, страница 172
- ↑ Газета «Грозненский рабочий», № 4 (21231), 4 ноября 2010 года
- ↑ Авторханов А. Убийство чечено-ингушского народа. Народоубийство в СССР. Москва, 1991, с.17
- ↑ Авторханов А. Убийство чечено-ингушского народа. Народоубийство в СССР, Москва, 1991, страницы 24-26
Ссылки
- Я.Ахмадов «История Чечни с древнейших времен до конца XVIII века»
- Р. Н. Жабраилов. «Курс лекций по истории Чечни»
- Ян Чеснов, старший научный сотрудник Института этнологии РАН. «Быть чеченцем: личность и этнические идентификации народа»
- Попов И. Ичкерия в Сборнике сведений о кавказских горцах, выпуск 4, Тифлис, 1870, страницы 17-18
- Мамакаев М. Чеченский тайп (род) в период его разложения, г. Грозный, 1973, с. 88
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Цонтарой
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.
Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
