Цусимское сражение

Цусимское сражение
Основной конфликт: Русско-японская война
Дата	14 (27) мая — 15 (28) мая 1905 года
Место	Цусима (34°33′ с. ш. 130°09′ в. д.34.566283° с. ш. 130.150933° в. д. / 34.566283; 130.150933   )
Итог	Победа японского флота
Противники
Российская империя Японская империя
Командующие
вице-адмирал З. П. Рожественский контр-адмирал Н. И. Небогатов контр-адмирал О. А. Энквист адмирал Того Хэйхатиро вице-адмирал Камимура Хиконодзё вице-адмирал Дэва Сигэто контр-адмирал Уриу Сотокити вице-адмирал Катаока Ситиро контр-адмирал Того Масамити контр-адмирал Ямада
Силы сторон
8 эскадренных броненосцев 3 броненосца береговой обороны 1 броненосный крейсер 8 крейсеров (из них 2 устаревших броненосных) 1 вспомогательный крейсер 9 миноносцев 2 госпитальных судна 6 вспомогательных судов 4 броненосца 1 класса 8 броненосных крейсеров 2 устаревших броненосца 2 класса 1 устаревший броненосный крейсер 3 класса 15 крейсеров 21 эсминец 44 миноносца 21 вспомогательный крейсер 4 канонерские лодки 3 авизо 2 госпитальных судна
Потери
21 корабль или судно потоплены(из них 8 затоплено своими экипажами после полученных повреждений, 2 подорвано своим экипажем). Итого погибло: 6 броненосцев, 3 броненосных крейсера, 1 броненосец береговой обороны, 2 крейсера, 1 вспомогательный крейсер, 5 миноносцев, 3 вспомогательных судна 5 кораблей сдались в плен 2 госпитальных судна захвачено в плен (впоследствии одно из них отпущено) 6 судов интернировалось (3 крейсера, 1 миноносец, 2 вспомогательных судна) 3 корабля прибыло во Владивосток(1 крейсер, 2 миноносца), 1 вспомогательное судно(транспорт) убыло на Мадагаскар, а в дальнейшем на Балтику 5045 человек убито 803 ранено 6016 взято в плен. 3 миноносца потоплено 117 человек убито 538 ранено

Цуси́мское морско́е сраже́ние (по-японски: 対馬海戦, цусима-кайсэн или, чаще, 日本海海戦, нихонкай-кайсэн — морская битва в Японском море) — морская битва 14 (27) мая — 15 (28) мая 1905 года в районе острова Цусима (Цусимский пролив), в которой российская 2-я эскадра флота Тихого океана под командованием вице-адмирала Рожественского потерпела сокрушительное поражение от Императорского флота Японии под командованием адмирала Хэйхатиро Того. Последнее, решающее морское сражение Русско-японской войны 1904—1905 гг., в ходе которой русская эскадра была полностью разгромлена. Большая часть кораблей была потоплена или затоплена экипажами своих кораблей, часть капитулировала, некоторые интернировались в нейтральных портах и лишь четырём удалось дойти до русских портов.

Сражение — крупнейшее в эпоху додредноутных броненосных кораблей, — явилось ключевым событием, предопределившим исход русско-японской войны в пользу Японии. События и обстоятельства, связанные с боевым применением в этом сражении кораблей различных классов, послужили последующему качественному развитию военно-морской техники во всех ведущих морских державах.

Предыстория

Военно-политическая обстановка на Дальнем Востоке

Русско-японская война началась 27 января (8 февраля) 1904 с внезапной ночной атаки эсминцев Японского императорского флота на корабли русской Тихоокеанской эскадры Балтийского флота, стоявшие на внешнем рейде Порт-Артура без охранения; торпедами были повреждены 2 новейших русских броненосца и 1 крейсер. Утром подошли главные силы японского флота под командованием адмирала Х. Того (6 БР, 5 БРКР, 4 КР). Не достигнув успеха в дневном бою, японская эскадра блокировала Порт-Артур, в целях сохранения своих морских коммуникаций между Японией и Китаем, обеспечивающих боевые действия в Маньчжурии. Для достижения этой цели было необходимо нейтрализовать русские военно-морские силы на Дальнем Востоке. По ряду объективных и субъективных причин русское военно-морское командование не проявило должной инициативы, не смогло воспрепятствовать высадке японских войск в Корее, а затем и на Квантунском полуострове. В итоге русские корабли, объединённые в начале февраля в состав 1-й эскадры флота Тихого океана, были заперты в Порт-Артуре и использовались, в основном, для обороны этой крепости, тесная осада которой началась в августе 1904. В конце июля — начале августа 1904 русская эскадра предприняла попытку прорыва из Порт-Артура во Владивосток, однако была рассеяна японским флотом в ходе боя в Жёлтом море 28 июля (10 августа) 1904 и принуждена к возвращению в осаждённую базу. В итоге большинство русских кораблей 1-й Тихоокеанской эскадры было затоплено ко времени сдачи Порт-Артура японцам 20 декабря 1904 (2 января 1905). Однако понёс потери и японский флот: 2 (15) мая 1904 на минном заграждении подорвались и утонули два японских броненосца «Ясима» и «Хацусэ». Если «Ясима» был достаточно старым, то «Хацусэ» был быстрейшим современным броненосцем флота. В любом случае, потеря была более чем существенной для японского флота.

Военные действия, за господство в Северо-Восточном Китае и Корее и передел сфер влияния на Дальнем Востоке, развязанные Японией, поддерживались Великобританией и США. При этом интересам России содействовали Франция и Германия и активно противодействовали Великобритания и Турция. Франция и Германия рассматривая Россию в качестве союзника в предстоящей войне, нарушали свой нейтралитет в её пользу, Англия в отношениях с Россией, с XIX века находилась в состоянии «холодной войны», а Турция не пропустила через проливы броненосцы Черноморского флота. США нарушали свой нейтралитет как в пользу России, так и в пользу Японии, когда это соответствовало их коммерческой выгоде. Китай династии Цин к этому времени был крайне коррумпированной страной, и за известную мзду от местных чиновников можно было получить разрешение на действия, нарушающие нейтралитет страны, что, в свою очередь, приводило к игнорированию нейтралитета Китая как со стороны России, так и со стороны Японии.

Поход 2-й эскадры флота Тихого океана

С самого начала войны японский флот перехватил стратегическую инициативу и имел стратегическое превосходство над русской эскадрой. В сложившейся обстановке требовалось усилить русский флот на Дальнем Востоке. В апреле 1904 г. в Петербурге было принято решение направить из Балтийского моря на Дальний Восток 2-ю Тихоокеанскую эскадру для усиления 1-й Тихоокеанской эскадры и завоевания господства на море. Формирование и подготовка эскадры проходили в Кронштадте и Ревеле. В состав эскадры были включены корабли Балтийского флота и достраивающиеся броненосцы, готовность которых могла быть обеспечена к сентябрю 1904 г. Командующим эскадрой был назначен вице-адмирал Зиновий Петрович Рожественский, занимавший в это время должность начальника Главного морского штаба. План русского морского командования предусматривал создание на Дальнем Востоке решающего военно-морского превосходства по основным классам кораблей, как следствие — деблокирование Порт-Артура и пресечение японских коммуникаций в Жёлтом море с последующим блокированием с моря японских армий под Порт-Артуром и в Маньчжурии. В дальнейшем предполагалось уничтожить японские войска при посредстве русских сухопутных сил, медленно концентрировавшихся в Маньчжурии из-за невысокой пропускной способности Транссибирской железнодорожной магистрали. В конце сентября эскадра З. П. Рожественского перешла в Либаву (Лиепая), а оттуда 2.10.1904 г. вышла в море. Однако, ещё до того как 2-я тихоокеанская эскадра дошла до Порт-Артура, крепость капитулировала, блокированные в её бухте русские корабли были затоплены и 1-я тихоокеанская эскадра, на помощь которой был направлен Рожественский, фактически перестала существовать. Таким образом, цель отправки 2-й тихоокеанской эскадры — деблокада Порт-Артура с моря — потеряла смысл. Перед Рожественским встал вопрос — что делать дальше. После длительного ожидания и переписки с Санкт-Петербургом, эскадре была поставлена новая задача — прорваться во Владивосток.

Цусимский пролив

Русская эскадра могла пройти во Владивосток тремя возможными проливами — Лаперуза, Сангарским и Цусимским. Цусимский пролив — восточная часть Корейского пролива, расположенная к востоку от островов Цусима, которые находятся между японским островом Кюсю и Корейским полуостровом. Адмирал Того, главные силы которого базировались на Мозампо и остров Цусима, предполагал, что русская эскадра, вероятнее всего, проследует мимо Цусимы, поэтому развернул к югу от пролива, между островами Гото и Квельпарт, дозорную цепь вспомогательных крейсеров, которые должны были своевременно оповестить его о подходе русской эскадры. Возможность следования русской эскадры через два других пролива не исключалась, в связи с чем туда были направлены дозорные корабли. Также 2 апреля на подступах к Владивостоку японцы выставили минное заграждение.

Со своей стороны, вице-адмирал Рожественский видел ближайшей оперативной целью своей эскадры достижение Владивостока посредством прорыва хотя бы части эскадры, вопреки директиве императора Николая II, в которой указывалось, что задача 2-й эскадры «состоит не в том, чтобы с некоторыми судами прорваться во Владивосток, а в том, чтобы завладеть Японским морем». Поэтому он выбрал кратчайший путь, поскольку остальные два пути означали необходимость огибать Японские острова с востока и существенно увеличивали расстояние, и, кроме того, грозили препятствиями в навигационном отношении. При этом от ведения разведки Рожественский отказался совершенно, опасаясь обнаружения своей эскадры, равно как и столкновения разведывательных крейсеров с основными силами японского флота.

Владивостокский отряд не мог оказать сколь-нибудь существенную помощь 2-й эскадре: два из трёх его крейсеров находились в ремонте после подрыва на мине и навигационной аварии, подводные лодки, вступившие в строй в апреле 1905 г., годились лишь для береговой обороны порта, а старые номерные миноносцы подходили только для небольших набеговых операций. Тем не менее, в конце апреля русские миноносцы и два крейсера совершили походы к острову Хоккайдо. Японцы, справедливо сочтя это отвлекающим манёвром, никак не отреагировали.

Русская и японская эскадры встретились рано утром 14 (27) мая 1905 года в проливе между Кореей и Японией, к востоку от островов Цусима: японский адмирал был заранее осведомлён о составе и местонахождении кораблей противника; русский адмирал — вёл свою эскадру практически вслепую, не имея представления — где, когда и какими силами он будет атакован.

Силы сторон

Сравнение

Исход сражения, в основном, был решён в ходе артиллерийского боя 14 (27) мая между эскадренными броненосцами. После этого боя в составе русской эскадры оставались только слабые или устаревшие броненосцы (новый эскадренный броненосец «Орёл» к этому времени исчерпал свои боевые возможности). Лёгкие крейсерские силы обеими сторонами по ряду причин использовались неэффективно. Таким образом, в первую очередь имеет смысл сравнивать вышеназванные корабли, и это сравнение, в целом, оказывается несколько в пользу России.

В русской эскадре для линейного эскадренного боя имелось 12 броненосных кораблей (разделённых на 3 броненосных отряда по 4 корабля): 8 эскадренных броненосцев, из которых 7 вооружены 12" артиллерией ГК (из них 4 новейших) и 1 с 10" орудиями (последний иногда относят к классу броненосец-крейсер «Ослябя»), 3 броненосца береговой обороны с 10" орудиями ГК и 1 старый броненосный крейсер «Адмирал Нахимов» с 8" орудиями. Броненосные крейсера «Дмитрий Донской» и «Владимир Мономах» (1882—1883 постройки), несмотря на достаточно радикальную модернизацию (вся устаревшая артиллерия была заменена на современную, снято парусное вооружение, приведены в порядок машины), были всё-таки морально устаревшими (принципиально по скорости и бронированию); главное, не несли орудий свыше 6" и поэтому в расчёт приниматься не могут. Японский флот мог выставить также 12 кораблей (разделённых на 2 боевых отряда по 6 кораблей): 4 эскадренных броненосца 1 класса с 12" орудиями и 8 броненосных крейсеров с 8" орудиями. 2 броненосца 2 класса и броненосный крейсер «Чиода» тоже были крайне устаревшими и в строй основных боевых отрядов не ставились. Все названные 12 японских кораблей были относительно новыми (1898—1903 постройки) и вооружены современной, хотя и не совсем однотипной(что несколько осложняло пристреливание) 12", 8" и 6" артиллерией (кроме «Касуги» с 1 башенным 10" орудием). Из названных русских кораблей 3 — «Наварин», «Император Николай I» и «Адмирал Нахимов» — были старыми кораблями (1885—1891 постройки), вооружёнными устаревшими (малой дальнобойностью и катастрофически низкой скорострельностью) 12", 9" и 8" орудиями.

Броненосцы береговой обороны были вооружены 10" пушками (по 4 на «Адмирале Ушакове» и «Адмирале Сенявине» и 3 — на «Генерале-адмирале Апраксине») и 120-мм артиллерией среднего калибра в противоположность скорострельным 6" пушкам остальных кораблей, «Ослябя» был кораблём промежуточного типа, и только «Сисой Великий» по составу артиллерии мог быть поставлен в ряд с 4 броненосцами типа «Бородино», да и то с оговорками. В целом, 2-я Тихоокеанская эскадра превосходила Соединённый флот в количестве орудий крупного калибра (254—305 мм) более чем вдвое (17:41), уступая 30:12 в промежуточном (203—229 мм) и это при том, что бортовой залп русской эскадры в этой категории был ещё меньше 8" (6х8" «Нахимова» и 2Х9" «Николая I», сильно уступавших 8" орудиям по скорострельности, а также более чем существенно по дальнобойности и массе снарядов), 162:92 в среднем (120—152 мм) калибрах. При этом русские заметно проигрывали японцам в качестве снарядов: японские снаряды больше весили, обладали намного большим фугасным эффектом. Зато, несмотря на некоторые мифы, связанные с шимозой, использование этого взрывчатого вещества принесло японцам больше неприятностей, чем русским — использование пироксилина. Бронёй японцы были защищены несколько лучше. Решающим фактором в пользу русских были 4 новых броненосца типа «Бородино» с 17-18-узловой скоростью и башенным расположением артиллерии среднего калибра, строившиеся в 1901—1904 как раз в расчёте на предполагаемых противников — японских броненосцев типа «Фудзи» и «Сикисима». И в этом смысле все японские корабли, кроме «Микасы», считались русскими их «законными жертвами». Правильное использование в бою этих кораблей являлось решающим моментом для возможности успеха. Будь 1-й броненосный отряд вполне сплававшимся соединением с хорошо натренированными для эскадренной стрельбы комендорами и действуй он на поле боя относительно самостоятельно, маневрируя на полной скорости, он мог и должен (по расчётам) был переломить ход сражения в пользу русской эскадры. Однако на деле эти корабли были поставлены в совершенно ненормальные условия, которые парализовали их основные боевые качества.

В лёгких крейсерских силах японский флот имел заметное превосходство. Днём 14 мая в крейсерском бою с русской стороны участвовали крейсерский и разведывательный отряды, состоящие из 3 новых бронепалубных крейсеров, 2 устаревших броненосных (но с новыми скорострельными орудиями Канэ) и 2 безбронных крейсеров. Им противостояли 3-й, 4-й, 5-й и 6-й японские боевые отряды, насчитывающие 14 бронепалубных крейсеров (из них 7 относительно новых, построенных после японо-китайской войны 1894—1895), 1 устаревший броненосный крейсер — «Чиода», 1 старый броненосец — «Чин-Иен» и 1 безбронное авизо — «Яэяма» со 120-мм пушками. По артиллерии это получается 4 — 8", 44 — 6", 103 — 120-мм с японской стороны (не считая старых 4 — 12" и 3 — 320-мм у 5-го боевого отряда, из которых можно было попасть только при большом везении или при стрельбе в упор) и 37 — 6", 12 — 120-мм — с русской стороны. На «Алмазе» стояли только 4 — 75-мм орудия. В этот счёт не входят «Жемчуг» и «Изумруд», которые были приписаны к броненосным отрядам в качестве посыльных судов, 7-й японский боевой отряд, который в сражении не участвовал, и японские вспомогательные крейсера, которые 14 мая использовались для вспомогательных же целей. Таким образом, по 6" имеется почти паритет, но по 8" орудиям перевес и по 120-мм огромный — в пользу японцев. 6 новых японских крейсеров находились среди 8 крейсеров 3-го и 4-го отрядов (кроме «Нанивы» и «Ниитака»), которые, таким образом, представляли серьёзную боевую силу. 6-й отряд старых крейсеров мог с успехом действовать только против русского разведочного отряда, а 5-й отряд, включавший старые тихоходные корабли с крупнокалиберными пушками, годился, в основном, для придания боевой устойчивости 3 остальным. С русской стороны имелся «Олег», который в бою «один-на-один» был сильнее любого из японских бронепалубных крейсеров и благодаря хорошей защите мог не без шанса на успех сразиться даже со старым броненосным крейсером. Кроме того, оба старых русских крейсера благодаря броневому поясу обладали известной боевой устойчивостью, но были очень тихоходны (15,5 узлов). Упрощённо говоря, у японцев против «Олега» и «Авроры» были 3-й и 4-й отряды, против «Мономаха» и «Донского» — 5-й отряд и против крейсеров Шеина — 6-й отряд. Во всех случаях — с явным превосходством. Реализации боевых возможностей русских крейсеров мешало их маневрирование вокруг охраняемых транспортов — именно такой приказ они получили непосредственно перед боем. При таком соотношении сил русским крейсерам грозила участь полного истребления. Спасла их, во-первых, тактическая ошибка японских лёгких крейсеров, увлёкшихся расстрелом транспортов, а во-вторых, случайное появление на месте боя крейсеров колонны русских броненосцев в самый критический момент.

Миноносные силы сторон несопоставимы — 9 русских 350-тонных миноносцев против 21 эсминца и 44 миноносцев. Тем не менее, соединения миноносцев в бои между собой не вступали, что объяснялось распространённым в то время представлением о назначении миноносцев — ночные торпедные атаки на крупные корабли. Ни по своим тактико-техническим элементам, ни по характеристикам своего главного оружия — торпед, миноносцы того времени не могли считаться кораблями для эскадренного боя. Русские миноносцы вообще не использовались по прямому назначению — их определили состоять при броненосных кораблях в качестве посыльных судов и на них, в основном, принимали экипажи с тонущих кораблей. Японцы использовали 17 эсминцев и 24 миноносца для ночных торпедных атак на остатки русской эскадры и добились определённого успеха: 1 корабль был потоплен («Наварин)», а 3 — сильно повреждены. В бою «один-на-один» японский эсминец мог противопоставить два 76-мм орудия одному 75-мм орудию русского миноносца и более мощные торпеды — 457-мм против 381-мм. Скорость хода у японцев также была на 1-5 узлов выше — 29-31 против 26-28.

2-я эскадра флота Тихого океана

Порядок перечисления кораблей соответствует их месту в строю на момент начала активной фазы боя 14 мая (кроме миноносцев).

1-й броненосный отряд

В 1й броненосный отряд входили четыре однотипных броненосца

• эскадренный броненосец «Князь Суворов» (командир — капитан 1-го ранга В. В. Игнациус, погиб) — флаг командующего эскадрой и начальника Главного Морского Штаба генерал-адъютанта, вице-адмирала З. П. Рожественского, потоплен.
• эскадренный броненосец «Император Александр III» (укомплектован Гвардейским экипажем, капитан 1-го ранга Н. М. Бухвостов, погиб) — потоплен.
• эскадренный броненосец «Бородино» (капитан 1-го ранга П. И. Серебрянников, погиб) — потоплен.
• эскадренный броненосец «Орёл» (капитан 1-го ранга Н. В. Юнг, умер от ран) — сдался в плен.
• крейсер II ранга (бронепалубный) «Жемчуг» (капитан 2-го ранга П. П. Левицкий) — интернирован в Маниле.

2-й броненосный отряд

• эскадренный броненосец «Ослябя» (капитан 1-го ранга В. И. Бэр 1-й, погиб) — флаг скончавшегося 10 мая младшего флагмана контр-адмирала Д. Г. фон Фелькерзама, потоплен первым.
• эскадренный броненосец «Сисой Великий» (капитан 1-го ранга М. В. Озеров, взят в плен после гибели корабля) — затонул от полученных повреждений в ночном бою.
• эскадренный броненосец «Наварин» (капитан 1-го ранга барон Б. А. Фитингоф, погиб), потоплен (получил повреждения от ночных торпедных атак).
• крейсер I ранга (броненосный) «Адмирал Нахимов» (капитан 1-го ранга А. А. Родионов, взят в плен) — получил повреждения от ночных торпедных атак, утром затоплен экипажем при появлении вражеских кораблей.
• крейсер II ранга (бронепалубный) «Изумруд» (капитан 2-го ранга барон В. Н. Ферзен) — выскочил на камни в заливе Владимира, был взорван командой и затоплен.

3-й броненосный отряд

• эскадренный броненосец «Император Николай I» (капитан 1-го ранга В. В. Смирнов) — флаг младшего флагмана контр-адмирала Н. И. Небогатова, сдался в плен.
• броненосец береговой обороны «Адмирал Сенявин» (капитан 1-го ранга С. И. Григорьев) — сдался в плен.
• броненосец береговой обороны «Адмирал Ушаков» (капитан 1-го ранга В. Н. Миклуха, погиб) — затоплен экипажем, погиб последним из броненосцев русской эскадры.
• броненосец береговой обороны «Генерал-адмирал Апраксин» (капитан 1-го ранга Н. Г. Лишин) — сдался в плен.

Крейсерский отряд

• крейсер I ранга (бронепалубный) «Олег» (капитан 1-го ранга Л. Ф. Добротворский) — флаг младшего флагмана контр-адмирала О. А. Энквиста, интернирован в Маниле.
• крейсер I ранга (бронепалубный) «Аврора» (капитан 1-го ранга Е. Р. Егорьев, погиб) — интернирован в Маниле.
• крейсер I ранга (броненосный, устаревший) «Дмитрий Донской» (капитан 1-го ранга И. Н. Лебедев, умер от ран) — затоплен экипажем, погиб последним из кораблей I ранга.
• крейсер I ранга (броненосный, устаревший) «Владимир Мономах» (капитан 1-го ранга В. А. Попов) — торпедирован, а затем затоплен экипажем.

Отряд разведки

• крейсер I ранга (бронепалубный) «Светлана», брейд-вымпел капитана 1-го ранга С. П. Шеина (начальник отряда и командир корабля, погиб) — затоплен экипажем.
• крейсер II ранга (безбронный) «Алмаз» (флигель-адъютант, капитан 2-го ранга И. И. Чагин) — ушёл во Владивосток.
• вспомогательный крейсер (безбронный) «Урал» (капитан 2-го ранга М. К. Истомин, попал в плен) — оставлен экипажем после незначительных повреждений, потоплен.

1-й отряд миноносцев

• миноносец «Бедовый», брейд-вымпел капитана 2-го ранга Н. В. Баранова (начальник отряда и командир корабля) — сдался в плен.
• миноносец «Быстрый» (лейтенант О. О. Рихтер) — выбросился на корейский берег и был подорван экипажем.
• миноносец «Буйный» (капитан 2-го ранга Н. Н. Коломейцев) — затоплен экипажем.
• миноносец «Бравый» (лейтенант П. П. Дурново) — ушёл во Владивосток.

2-й отряд миноносцев

• миноносец «Блестящий», брейд-вымпел капитана 2-го ранга А. С. Шамова (начальник отряда и командир корабля, погиб) — затоплен командой.
• миноносец «Громкий» (капитан 2-го ранга Г. Ф. Керн, погиб) — затоплен экипажем.
• миноносец «Грозный» (капитан 2-го ранга К. К. Андржиевский) — ушёл во Владивосток.
• миноносец «Безупречный» (капитан 2-го ранга И. А. Матусевич, погиб) — потоплен со всей командой.
• миноносец «Бодрый» (капитан 2-го ранга П. В. Иванов) — интернирован в Шанхае.

Суда, состоящие при эскадре

• транспорт (мастерская и снабжения) «Анадырь» (капитан 2-го ранга В. Ф. Пономарёв) — ушёл на Мадагаскар, а затем на Балтику.
• транспорт (угольный, вооружения и снабжения) «Иртыш» (капитан 2-го ранга К. Л. Егормышев) — затонул от повреждений.
• транспорт (мастерская) «Камчатка» (капитан 2-го ранга А. И. Степанов 2-й, погиб) — потоплен.
• пароход Русского Восточно-Азиатского пароходства (угольный транспорт) «Корея» (капитан Баканов) — интернирован в Шанхае.
• буксирный пароход Северного пароходного общества «Русь» (вольнонаёмная гражданская команда, капитан 1-го разряда В. В. Перниц) — протаранен во время боя транспортом «Анадырь», затонул.
• буксирный пароход Добровольного флота «Свирь» (прапорщик по морской части Г. А. Розенфельд) — интернирован в Шанхае.
• госпитальное судно Российского общества Красного Креста «Орёл» (капитан 2-го ранга Я. К. Лахматов) — захвачено вспомогательным крейсером «Манжу-Мару» как военный приз, поскольку на борту судна находились задержанные члены команды английского парохода «Ольдгамия».
• военно-госпитальное судно «Кострома» (полковник КФШ Н. В. Смельский) — захвачено вспомогательным крейсером «Садо-Мару», через полмесяца отпущено в соответствии с правилами Красного Креста.

Японский соединенный флот

Порядок перечисления кораблей соответствует месту в строю на время начала активной фазы боя 14 мая.

1-я эскадра

1-й боевой отряд

• эскадренный броненосец 1 класса «Микаса» (капитан 1-го ранга Х. Идзити), флаг адмирала Х. Того — 30-40 попаданий, 18 убитых, 105 раненых
• эскадренный броненосец 1 класса «Сикисима» (капитан 1-го ранга Тэрагаки) — 11 попаданий, 13 убитых, 24 раненых
• эскадренный броненосец 1 класса «Фудзи» (капитан 1-го ранга Мацумото) — 12 попаданий, 8 убитых, 22 раненых
• эскадренный броненосец 1 класса «Асахи» (капитан 1-го ранга Номото) — 10 попаданий, 8 убитых, 23 раненых
• крейсер 1 класса (броненосный) «Касуга» (капитан 1-го ранга Като) — 3 попадания, 7 убитых, 20 раненых
• крейсер 1 класса (броненосный) «Ниссин» (капитан 1-го ранга Такэноути), флаг контр-адмирала С. Мису — 8-16 попаданий, 6 убитых, 90 раненых
• авизо (минный крейсер, безбронный) «Тацута» (капитан 2-го ранга Ямагата)

3-й боевой отряд

• крейсер 2 класса (бронепалубный) «Кассаги» (капитан 1-го ранга Ямая), флаг вице-адмирала С. Дева — 1 убитый, 9 раненых, вышел из строя
• крейсер 2 класса (бронепалубный) «Читосэ» (капитан 1-го ранга Такаги) — 2 убитых, 4 раненых
• крейсер 3 класса (бронепалубный) «Отова» (капитан 1-го ранга Арима) — 6 убитых, 19 раненых
• крейсер 3 класса (бронепалубный) «Ниитака» (капитан 1-го ранга Сёодзи) — 1 убитый, 3 раненых

1-й отряд эсминцев

• «Харусаме» (старший лейтенант Сёоно), брейд-вымпел капитана 1-го ранга Х. Фудзимото
• «Фубуки» (старший лейтенант Хигасисима) — 1 раненый
• «Ариаке» (капитан-лейтенант Куцуми)
• «Араре» (старший лейтенант Ватанабэ) — 1 раненый
• «Акацуки II» (бывший русский «Решительный») (старший лейтенант Харада)

2-й отряд эсминцев

• «Оборо» (старший лейтенант Фудзивара), брейд-вымпел капитана 1-го ранга Д. Ядзима — 1 убитый, 6 раненых
• «Инадзума» (капитан-лейтенант Сума)
• «Икадзучи» (капитан-лейтенант Сайто) — 1 убитый, 12 раненых
• «Акебоно» (старший лейтенант Яманоути) — 4 раненых

3-й отряд эсминцев

• «Синономе» (капитан-лейтенант Ёсида), брейд-вымпел капитана 2-го ранга Ёсидзима
• «Усугумо» (капитан-лейтенант Масуда) — 1 раненый
• «Касуми» (капитан-лейтенант Сираиси)
• «Сазанами» (капитан-лейтенант Айба) — 1 раненый

14-й отряд миноносцев

Миноносцы 1 класса

• «Чидори» (капитан 2-го ранга Сэки, брейд-вымпел)
• «Хаябуса» (старший лейтенант Эбихара)
• «Манадзуру» (старший лейтенант Тамаока)
• «Касасаги» (старший лейтенант Миямото)

2-я эскадра

2-й боевой отряд

• крейсер 1 класса (броненосный) «Идзумо» (капитан 1-го ранга Идзити), флаг вице-адмирала Х. Камимуры — 5-9 попаданий, 3 убитых, 29 раненых
• крейсер 1 класса (броненосный) «Адзума» (капитан 1-го ранга Мураками) — до 18 попаданий, 11 убитых, 29 раненых
• крейсер 1 класса (броненосный) «Токива» (капитан 1-го ранга Ёсимацу) — 7-8 попаданий, 1 убитый, 14 раненых
• крейсер 1 класса (броненосный) «Якумо» (капитан 1-го ранга Мацумото) — ок. 7 попаданий, 3 убитых, 9 раненых
• крейсер 1 класса (броненосный) «Асама» (капитан 1-го ранга Ясиро) — 12-14 попаданий, 3 убитых, 12 раненых, временно выходил из строя
• крейсер 1 класса (броненосный) «Ивате» (капитан 1-го ранга Кавасима), флаг контр-адмирала Х. Симамуры — 17 попаданий
• авизо (минный крейсер, безбронный) «Тихая» (капитан 2-го ранга Эгути) — 4 раненых, вышел из строя

4-й боевой отряд

• крейсер 2 класса (бронепалубный) «Нанива» (капитан 1-го ранга Вада), флаг контр-адмирала С. Уриу — 1 убитый, 15 раненых, временно выходил из строя
• крейсер 2 класса (бронепалубный) «Такачихо» (капитан 1-го ранга Мори) — 4 раненых, временно выходил из строя
• крейсер 3 класса (бронепалубный) «Акаси» (капитан 1-го ранга Усики) — 3 убитых, 7 раненых
• крейсер 2 класса (бронепалубный) «Цусима» (капитан 1-го ранга Сэнтоо) — 4 убитых, 17 раненых

4-й отряд эсминцев

• «Асагири» (старший лейтенант Иида), брейд-вымпел капитана 2-го ранга Судзуки
• «Мурасаме» (капитан-лейтенант Кобояси) — временно выходил из строя
• «Асасиво» (капитан-лейтенант Наири) — 1 раненый
• «Сиракумо» (капитан-лейтенант Камада)

5-й отряд эсминцев

• «Сирануи» (капитан-лейтенант Кувасима), брейд-вымпел капитана 2-го ранга К. Хиросэ — 4 убитых, 11 раненых
• «Муракумо» (капитан-лейтенант Симаноути)
• «Югуре» (капитан-лейтенант Тасиро)
• «Кагеро» (старший лейтенант Ёсикава)

9-й отряд миноносцев

Миноносцы 1 класса

• «Аотака» (капитан 2-го ранга Кавасе, брейд-вымпел)
• «Кари» (старший лейтенант Кавая)
• «Цубаме» (старший лейтенант Тадзири) — 1 раненый
• «Хато» (старший лейтенант Игути)

19-й отряд миноносцев

Миноносцы 1 класса

• «Одори» (старший лейтенант Оотани), брейд-вымпел капитана 2-го ранга С. Мацуока
• «Камоне» (старший лейтенант Секи)

3-я эскадра

5-й боевой отряд

• крейсер 2 класса (бронепалубный) «Ицукусима» (капитан 1-го ранга Цутия), флаг вице-адмирала С. Катаока
• линейный корабль 2 класса (устаревший) «Чин-Иен» (капитан 1-го ранга Имаи)
• крейсер 2 класса (бронепалубный) «Мацусима» (капитан 1-го ранга Окунамия) — 1 раненый
• крейсер 2 класса (бронепалубный) «Хасидатэ» (капитан 1-го ранга Фукуи), флаг контр-адмирала Токэтома — 7 раненых
• авизо (минный крейсер, безбронный) «Яэяма» (капитан 2-го ранга Нисияма)

6-й боевой отряд

• крейсер 3 класса (бронепалубный) «Сума» (капитан 1-го ранга Тотинай), флаг контр-адмирала М. Того — 3 раненых
• крейсер 3 класса (броненосный, устаревший) «Чиода» (капитан 1-го ранга принц Хигаси) — 2 раненых
• крейсер 3 класса (бронепалубный) «Акицусима» (капитан 1-го ранга Хиросэ) — 2 раненых
• крейсер 3 класса (бронепалубный) «Идзуми» (капитан 2-го ранга Исида) — 3 убитых, 7 раненых

7-й боевой отряд

• линейный корабль 2 класса (устаревший) «Фусо» (капитан 1-го ранга Нагаи), флаг контр-адмирала Х. Ямада
• крейсер 3 класса (безбронный) «Такао» (капитан 2-го ранга Ясиро)
• канонерская лодка «Цукуба» (капитан 2-го ранга Цутияма)
• канонерская лодка «Чокай» (капитан 2-го ранга Усида)
• канонерская лодка «Мая» (капитан 2-го ранга Фудзита)
• канонерская лодка «Удзи» (капитан-лейтенант Канэко)

1-й отряд миноносцев

Миноносцы 2 класса

• № 69 (капитан-лейтенант Фукуда, брейд-вымпел) — 2 погибших, 6 раненых, затонул после столкновения с «Акацуки»
• № 70 (старший лейтенант Нангоо)
• № 68 (старший лейтенант Тэраока) — 4 убитых, 6 раненых
• № 67 (старший лейтенант Накамудо)

5-й отряд миноносцев

• миноносец 1 класса «Фукуриу» (капитан-лейтенант Огава, брейд-вымпел)
• миноносец 2 класса № 25 (старший лейтенант Камио)
• миноносец 3 класса № 26 (старший лейтенант Танака)
• миноносец 3 класса № 27 (старший лейтенант Накаяма)

10-й отряд миноносцев

Миноносцы 2 класса

• № 43 (капитан-лейтенант Оотаки, брейд-вымпел) — 1 раненый
• № 40 (старший лейтенант Накахара)
• № 41 (старший лейтенант Мидоноуно)
• № 39

11-й отряд миноносцев

Миноносцы 2 класса

• № 73 (капитан-лейтенант Х. Фудзимото, брейд-вымпел)
• № 72 (старший лейтенант Сасао) — 1 раненый
• № 74 (старший лейтенант Оота) — 1 раненый
• № 75 (старший лейтенант Каваи)

15-й отряд миноносцев

Миноносцы 1 класса

• «Хибари» (капитан 2-го ранга Ц. Кондо, брейд-вымпел)
• «Удзура» (старший лейтенант Ёкоо)
• «Хаситака» (старший лейтенант Мори)
• «Саги» (старший лейтенант Судзуки)

16-й отряд миноносцев

• миноносец 1 класса «Сиротака» (капитан-лейтенант К. Вакабаяси, брейд-вымпел)
• миноносец 2 класса № 66 (старший лейтенант Цунода)

17-й отряд миноносцев

Миноносцы 2 класса

• № 34 (капитан-лейтенант Аояма, брейд-вымпел) — 7 убитых, 12 раненых, потоплен арт. огнём
• № 31 (старший лейтенант Ямагути)
• № 32 (старший лейтенант Хитоми) — 1 убитый, 7 раненых
• № 33 (старший лейтенант Кавакита)

18-й отряд миноносцев

Миноносцы 2 класса

• № 36 (капитан-лейтенант Кавада, брейд-вымпел) — 4 раненых
• № 35 (старший лейтенант Кисика) — 2 убитых, 9 раненых, потоплен арт. огнём
• № 60 (старший лейтенант Миямура)
• № 61 (старший лейтенант Соэдзима)

20-й отряд миноносцев

Миноносцы 2 класса

• № 65 (капитан-лейтенант Кубо, брейд-вымпел)
• № 62 (старший лейтенант Тона)
• № 63 (старший лейтенант Томинага)
• № 64 (старший лейтенант Эгути)

Отряд судов особого назначения

• вспомогательный крейсер «Америка-Мару» (капитан 1-го ранга Исибаси)
• вспомогательный крейсер «Садо-Мару» (капитан 1-го ранга Камая)
• вспомогательный крейсер «Синано-Мару» (капитан 1-го ранга Нарикава)
• вспомогательный крейсер «Манжу-Мару» (бывший русский пароход Общества КВЖД «Манчжурия») (капитан 2-го ранга Насияма)
• вспомогательный крейсер «Явата-Мару» (капитан 2-го ранга Каваи)
• вспомогательный крейсер «Тайнань-Мару» (капитан 2-го ранга Такахаси)
• вспомогательный крейсер «Кумано-Мару» (капитан 1-го ранга Асаи)
• вспомогательный крейсер «Никко-Мару» (капитан 1-го ранга Кимура)
• вспомогательный крейсер «Тайчу-Мару» (капитан 1-го ранга Мацумура), флаг контр-адмирала Огура
• вспомогательный крейсер «Касуга-Мару» (капитан 1-го ранга Обана)
• вспомогательный крейсер «Дайнин-Мару» (капитан 2-го ранга Аракава)
• вспомогательный крейсер «Хейчжо-Мару» (капитан 2-го ранга Тяяма)
• вспомогательный крейсер «Кейджо-Мару» (капитан 2-го ранга Ханабуса)
• вспомогательный крейсер «Ехиме-Мару» (лейтенант Ёнэмура)
• вспомогательный крейсер «Кориу-Мару» (лейтенант Карасима)
• вспомогательный крейсер «Такасака-Мару» (лейтенант Кавамура)
• вспомогательный крейсер «Мукогава-Мару» (лейтенант Тотикава)
• вспомогательный крейсер «№ 5 Увадзима-Мару» (лейтенант Ёнэхара)
• вспомогательный крейсер «Кайджо-Мару» (лейтенант Исимару)
• вспомогательный крейсер «Фусоо-Мару» (лейтенант Накамура)
• вспомогательный крейсер «Каанто-Мару» (капитан-лейтенант Сата)
• вспомогательный крейсер «Мийке-Мару» (капитан-лейтенант Куний)
• госпитальное судно «Кобе-Мару» (медицинский инспектор Исикава)
• госпитальное судно «Сейкио-Мару» (медицинский инспектор Оота)

Сражение

Планы и тактика сторон

Цель адмирала Х. Того состояла в уничтожении русской эскадры. Его тактика основывалась на его анализе действий русских кораблей в предыдущих боях, в особенности боя в Жёлтом море. Как показала практика, русские предпочитают оборонительную тактику, двигаясь в кильватерных колоннах, в которые ставят разнотипные, в том числе и медленные корабли, что приводит к снижению общей скорости. Этому была противопоставлена наступательная тактика небольших маневренных соединений, которые, пользуясь превосходством в скорости, могли бы атаковать такую колонну с выгодных курсовых углов (то есть с головы или хвоста) и выводить из строя головные или концевые корабли противника с больших огневых дистанций. Последнее реализовывалось посредством хорошо отработанного приёма групповой стрельбы: головной корабль делал пристрелочный выстрел (как правило, с очень большой дистанции и с заведомым недолётом), после чего весь отряд начинал стрелять по обозначенному взрывом месту. Тем самым создавалось своеобразное «поле смерти» — небольше пятно на воде, куда падали снаряды всего отряда, а далее отряд маневрировал таким образом, чтобы накрыть этим «полем» обреченный корабль противника — чаще всего, головной русский броненосец — и держал его в этом «поле» до вывода из строя. Небольшое количество кораблей в отряде — от 4 до 6 — позволяло корректировщикам огня отличать свои разрывы от чужих. Для реализации этой тактики весь флот был разделён на 7 боевых отрядов, командирам которых предоставлялась значительная свобода действий. Прекрасно налаженная разведка позволила Х. Того иметь точное представление о корабельном составе русской эскадры, о её местонахождении, построении и манёврах. План японского адмирала состоял в том, что 1-й и 2-й боевые отряды, состоящие из линейных бронированных кораблей, атакуют флагманский корабль левой, слабейшей, колонны русской эскадры, держась на параллельном или слегка сходящемся курсе слева спереди от неё, с таким расчётом, чтобы головной русский броненосец находился на траверзе середины японской колонны. При этом он, конечно, подставлял свои концевые корабли под обстрел. Остальным боевым отрядам предписывалось примерно таким же образом расправиться с крейсерами и транспортами. Миноносцы находились в резерве и предназначались для ночных атак, а также для добивания сильно повреждённых кораблей противника. Вспомогательные же крейсера (вооружённые пароходы) использовались, в основном, для разведывательных целей, а на второй день боя — также для подъёма людей из воды и снятия с тонущих русских кораблей их экипажей. В целом, этот план был осуществлен броненосными кораблями отлично, если не считать первоначального промаха с выходом на позицию, лёгкие же крейсерские силы реализовать эту тактику не смогли.

Вице-адмирал З. П. Рожественский поставил эскадре задачу прорваться на север, отбиваясь от неприятеля, а не атаковать противника с целью прорыва. Таким образом, тактика в очередной раз была избрана пассивная. Тактическая разведка в русской эскадре перед боем, в ходе и после боя отсутствовала. Считая, что инициатива в этом бою будет принадлежать японскому флоту, командующий не детализировал плана боя и ограничился лишь общей задачей прорыва, дав несколько частных указаний о месте и действиях крейсеров, миноносцев, транспортов и о передаче командования в бою. Эти указания для всех судов вообще состояли в том, чтобы «держаться сообща», для броненосных отрядов — действовать соединенно против броненосцев противника, маневрируя так, чтобы по мере возможности продвигаться на север. В этом смысле разделение броненосных кораблей на 3 отряда было чисто номинальным, самостоятельно они не действовали. Передача командования в бою должна была производиться так, что в командование эскадрой должны были вступать командиры новых броненосцев, шедших в голове колонны. Два крейсера II ранга и четыре миноносца 1-го отряда должны были находиться при броненосцах, защищая их от атак японских миноносцев, а в случае выхода из строя флагманских кораблей перевозить флагманов на исправные корабли. Тем самым, фактически 1-й миноносный отряд расформировывался. В отношении прочих крейсеров поступали следующие указания: после обнаружения русской эскадры японскими кораблями разведочный отряд крейсеров переводился в хвост колонны для защиты транспортов, затем для той же цели из состава крейсерского отряда были выделены оба броненосных крейсера, но капитану 1 ранга Шеину их не подчинили. Миноносцы 2-го отряда также были направлены на охрану транспортов. Наконец, с началом дневного боя 14 мая, и двум оставшимся кораблям крейсерского отряда было приказано охранять транспорты, а также оказывать помощь пострадавшим и вышедшим из строя броненосцам. В результате и без того малые крейсерские силы были разделены на четыре самостоятельных группы, чем была значительно облегчена задача их уничтожения, если бы японцы воспользовались этой ситуацией. Сохранение в составе эскадры транспортного отряда большинство аналитиков считает очень серьёзной ошибкой Рожественского, тем более что в составе этого отряда находился транспорт «Корея», чья 9-узловая скорость и стала скоростью всей эскадры в начале боя.

Вероятно, Рожественский представлял себе свою эскадру в виде своеобразной «плавучей крепости», ощетинившейся во все стороны стволами тяжёлых орудий (которые, как мы помним, больше чем в 2 раза превосходили по количеству японские). Скорость движения этой «крепости» принципиального значения не имела, чем и объясняется оставление в эскадре тихоходных транспортов. Возможно, предполагалось, что противник или вообще не осмелится атаковать её, а если атакует, то попадет под сосредоточенный расстрел. Тем не менее, эскадра — не «крепость», а кильватерная колонна кораблей, отнюдь не способная использовать всю свою огневую мощь одновременно или эффективно. Получилось, что преимущество тактической скорости колонны противника на 7 узлов не было предопределено элементами японских и русских кораблей, но явилось следствием организации русской эскадры. В числе прочих опасностей, ожидавших эскадру в приказе командующего от 26 апреля были указаны «японские миноносцы, подводные лодки и запас плавучих мин, которые они привыкли подбрасывать». Стремление пройти наиболее опасную точку маршрута — Цусимский пролив — днем объяснялось опасением ночных атак японских миноносцев, из чего можно сделать вывод, что они рассматривались как более страшный противник, чем основные силы японского флота. В любом случае, избранная тактика — маневрирование на малой скорости — категорически противоречила поставленной цели — прорыву.

Первый контакт

В ночь на 14 (27) мая 1905 г. русская эскадра подходила к Цусимскому проливу. Она двигалась 5-узловой скоростью тремя колоннами, соблюдая светомаскировку. Впереди в строю клина шёл разведочный отряд. Главные силы шли в двух кильватерных колоннах: слева 3-й броненосный отряд и в кильватер ему отряд крейсеров, справа — 1-й и 2-й броненосные отряды. «Изумруд» и «Жемчуг» шли, соответственно, на левом и правом траверзах головных кораблей колонн с внешней стороны. Их сопровождали по два миноносца 1-го отряда. Колонна транспортов — «Анадырь», «Иртыш», «Камчатка», «Корея», «Русь» и «Свирь», а также пять миноносцев шли между двумя главными колоннами («Анадырь» — на траверзе «Осляби» и «Олега»). Далеко сзади находились госпитальные суда, справа — «Орёл», слева — «Кострома» со специальными красно-белыми огнями на мачтах. Таким порядком около 22:00 она прошла остров Квельпарт и к полуночи приблизилась к внешней дозорной цепи японских разведчиков. Благодаря темному времени суток и дымке она чуть не проскочила мимо дозорных, но в 02:28 на вспомогательном крейсере «Синано-Мару» заметили огни «Орла». В 04:02 «Синано-Мару» приблизился к «Орлу», чтобы произвести досмотр, так как японцы приняли его за другое судно, и в этот момент на расстоянии 8 кабельтовых в дымке увидели 10 других кораблей эскадры. Русская эскадра была обнаружена. В 04:28 капитан 1 ранга Нарукава передал по радио донесение: «Враг в квадрате 203». Адмирал Того, находившийся с 1-м, 2-м и 4-м боевыми отрядами в Мозампо, получил это сообщение через 10 минут и начал готовиться к выходу в море, а 3-му боевому отряду и бронепалубному крейсеру «Идзуми», находившимся в тот момент в море севернее островов Гото, было приказано направиться на перехват. По усиленным радиопереговорам русских японцы решили, что те уже знают, что обнаружены, однако на самом деле, вывод о том, что японцы уже знают о местонахождении русской эскадры был сделан на «Князе Суворове» как раз из-за усиленных японских радиопереговоров, тогда как «Синано-Мару» видели, но приняли за коммерческий пароход. В 6:04, перед выходом из Мозампо, адмирал Того телеграфировал в Токио: «Я получил известие, что вражеский флот был замечен. Наш флот немедленно выходит в море, чтобы атаковать врага и уничтожить его».

Тем временем 3-й японский боевой отряд вице-адмирала С. Дева проскочил несколько южнее русской эскадры, разминувшись с ней. Возможно, это произошло из-за того, что к этому времени эскадра увеличила ход до 9 узлов. Трём крейсерам разведочного отряда было приказано перейти в тыл эскадры и вступить в кильватер транспортов для их охраны, туда же переместились миноносцы «Бодрый», «Грозный», «Громкий». Остальные 2 миноносца 2-го отряда остались при «Олеге», справа. В 06:18 крейсер «Идзуми» обнаружил русскую эскадру и лег на параллельный курс справа от неё в 55-60 каб. (русские обнаружили его в 06:45), сообщив о местоположении эскадры вице-адмиралу С. Дева, который лег на обратный курс. Не очень понятно, почему адмирал Рожественский не приказал атаковать старый и тихоходный японский крейсер, который каждые несколько минут сообщал по радио данные о курсе, скорости и строе русской эскадры. Ещё менее понятно, почему на предложение глушить радиопереговоры японцев, русский адмирал ответил отказом.

Утром 14 мая погода была мглистая, видимость 5-7 миль, ветер 3-4 балла, зыбь с севера. Когда слева от эскадры около 08:00 показались восемь кораблей 5-го, а затем и 6-го японских отрядов (они базировались на залив Озаки на острове Цусима), Рожественский только перестроил колонну броненосцев в боевой порядок, дав приказание 1-му и 2-му броненосному отрядам выйти в голову 3-му отряду. Перестроение закончилось к 9:00. Теперь все 12 броненосных кораблей шли одной колонной. Оба японских крейсерских отряда держались слева от неё на параллельном курсе в 60 кабельтовых, 5-й отряд впереди. В 10:35 сигналом с флагмана крейсерам «Дмитрий Донской» и «Владимир Мономах» было приказано усилить охрану транспортов, шедших сзади справа. По этому сигналу «Мономах» занял место правее колонны транспортов, а «Донской» остался в кильватере «Авроры» слева от неё. Примерно в это же время впереди показался 4-й японский отряд истребителей. Только в это время на флагмане был поднят сигнал «Тревога», а крейсер «Изумруд» с миноносцами «Буйный» и «Бравый» в кильватере перешёл с левого траверза колонны броненосцев на правую её сторону, на траверз «Осляби». «Буйному» было приказано «состоять» при «Ослябе» на случай необходимости снятия штаба отряда с повреждённого корабля; «Бравый» с той же целью — при «Императоре Николае I». Впереди этой тройки также в кильватере шли «Жемчуг» (на траверзе «Князя Суворова»), «Бедовый» и «Быстрый». Оба эти миноносца получили приказ состоять при флагмане эскадры, опять же на случай эвакуации штаба. К 11:10 сзади слева обнаружились силуэты крейсеров 3-го отряда, который нагонял русскую эскадру.

До этого времени русские почти не реагировали на сопровождающие их японские крейсера, только наводили на них носовые башни броненосцев. Но когда дистанция уменьшилась до 39 каб., из 152-мм орудия левой средней башни «Орла» (командир башни артиллерийский кондуктор Владимир Панцырев) был произведён случайный выстрел по японскому крейсеру «Касаги», остальные русские броненосцы тоже начали стрелять. Японцы ответили, но отошли на дистанцию 80 каб. Русские крейсера одновременно стреляли по «Идзуми». Рожественский просигналил «Не бросать зря снарядов» и стрельба прекратилась. Попаданий за эту 10-минутную перестрелку ни одна из сторон не добилась, хотя на русской эскадре, считали, что попадания были, и у многих появилась надежда, что примерно так и будет продолжаться до Владивостока.

В 12:05 русская эскадра повернула на роковой курс норд-ост 23°, а в 12:20, когда нашла полоса густого тумана, начала очередное перестроение. Причина его осталась неясной: то ли Рожественский решил скрытно перестроить броненосцы строем фронта, встретив таким образом ожидающиеся с севера главные силы Того, то ли уклонялся от поставленных по курсу эскадры мин. (В это время курс эскадры пересекла японская джонка, и её заподозрили именно в этом намерении.) Так или иначе, но едва русская эскадра начала перестраиваться, туман рассеялся, и Рожественский отменил перестроение для 2-го и 3-го броненосных отрядов. 1-й отряд к этому времени уже успел перестроиться вправо, и строй русских броненосцев стал похож на букву «Г». Затем последовал новый приказ, и к 12:30 1-й отряд снова образовал кильватерную колонну, находящуюся справа от основной, в которой шли 2-й, 3-й и разведочный отряды. Ещё правее от 1-го броненосного отряда шли «Жемчуг», а правее 2-го — «Изумруд»; у каждого в кильватере — по два миноносца. Транспорта по-прежнему шли сзади справа, «Анадырь» на траверзе «Олега», за транспортами — разведочный отряд. Между транспортами и крейсерами Энквиста — «Блестящий» и «Безупречный», справа от транспортов — «Вл. Мономах», за ним ещё три миноносца. Госпитальные суда шли так же, как и всю прошлую ночь.

В 13:20 справа по курсу в 7 милях показались главные силы Объединённого флота. Русская эскадра в это время как раз проходила Цусимский пролив и находилась между островами Цусима и Окиносима. Японские крейсера стали отставать, обходя эскадру с запада на юг, чтобы атаковать крейсера и транспорта. Ловушка захлопнулась.

В 13:25 по приказу Рожественского 1-й броненосный отряд увеличил ход до 11 узлов, стремясь вывести его в голову колонны. Затем последовали указания: «Миноносцам „Блестящий“ и „Безупречный“ быть при крейсере „Олег“», «Миноносцам „Бодрый“, „Громкий“, „Грозный“ быть при крейсере „Светлана“». Таким образом 2-й отряд миноносцев также расформировывался. Все названные миноносцы заняли места справа от указанных крейсеров. Затем было приказано «Транспортам и конвоирующим крейсерам отойти вправо», после чего крейсерский отряд и отряд транспортов легли на курс норд-ост 50°.

В это же время адмирал Того поднял флажный сигнал «Z»: «Судьба империи зависит от этой битвы. Пусть каждый приложит все силы». 1-й боевой отряд шёл в порядке: «Микаса», «Сикисима», «Фудзи», «Асахи», «Касуга», «Ниссин», а слева от «Микасы» авизо «Тацута». Дальше и немного правее следовал 2-й боевой отряд, справа от головного «Идзумо» — авизо «Чихая». 4-й боевой отряд взял левее, проходя к востоку от русской эскадры. Затем адмирал Того пересек курс русской эскадры. Сложно сказать, зачем он решил атаковать её с левого борта. Возможно, он не знал о последнем перестроении русских, и стремился вывести из строя слабейшие русские броненосцы, пока сильнейшие, как он надеялся, следуют справа от них и не смогут отвечать. Возможно он принял во внимание, что солнце начало клониться к закату, освещая левый борт русских броненосцев. Так или иначе оба главных японских боевых отряда зашли с левого борта русских кораблей, идя в западном направлении, а затем в 13:45 начали выполнять последовательный поворот на 24 румба, ложась курсом на норд-ост 67°, то есть почти параллельно русской эскадре. В момент начала поворота «Микаса» находился на траверзе «Орла». Этот поворот (названный впоследствии «петлёй Того»), производившийся на расстоянии 38 каб. от русского флагмана и продолжавшийся 15 минут, ставил японские корабли в чрезвычайно невыгодное положение. Японские корабли описывали циркуляцию почти на одном месте, и, если бы русская эскадра вовремя открыла огонь и сосредоточила его на точке поворота японского флота, последнему могли быть причинены серьёзные потери. У Рожественского был хороший шанс расстрелять неприятельские корабли, пока они не могли отвечать ему всеми своими орудиями. Для этого он должен был увеличить до максимума ход 1-го отряда, сближаясь на привычную для русских комендоров дистанцию 15 кабельтовых, стремясь при этом с помощью новейших броненосцев «отжать» неприятельские корабли к колонне более старых русских кораблей. Но он этого не сделал. Он просто выводил 1-й отряд в голову 2-му и 3-му; последним приказом Рожественского перед боем был: «2-му броненосному отряду вступить в кильватер 1-му». Поскольку «Бородино» и «Орёл» не успевали вписаться, головному во 2-м отряде, «Ослябе», пришлось застопорить машины, а следующему за ним «Наварину» уменьшить ход (оба вышли из строя влево, а затем и весь строй 2-го и 3-го отрядов нарушился). Благодаря этому «Бородино» сумел войти в линию кильватера, но «Орёл» ещё нет. Трудность построения осложнилась ещё тем, что «Суворов», выйдя на курс, сразу сбавил ход до 9 узлов и этим ещё задержал вступление в строй «Бородино» и «Орла».

В 13:49, когда «Микаса» и «Сикисима» прошли точку поворота, «Князь Суворов» открыл огонь по японскому флагману с дистанции 38 каб. Сражение началось.

Дневной бой 14 мая

Бой броненосных кораблей

Первая фаза боя (13:54-14:46)

В момент начала боя русские корабли двигались 9-узловой скоростью курсом норд-ост 23°, кроме 1-го броненосного отряда, выходившего в голову колонны 11-узловой скоростью и пропускающих их «Осляби» и «Наварина». Японцы двигались 16-узловой скоростью, последовательно ложась на курс норд-ост 67°. 2-й японский боевой отряд вошёл в кильватер 1-му, а «Орёл» с опозданием вошёл в строй на своем месте. По завершении перестроения обе медленно сближающиеся кильватерные колонны имели длину примерно 2,8 мили, «Асахи» — на правом траверзе «Суворова». В первую фазу боя дистанция сокращалась от 38 до 22 кабельтовых. Со стороны нестреляющего японского борта шли 17 эсминцев, готовых выйти в атаку. Японский командующий, адмирал Х. Того, демонстрируя презрение к смерти, находился весь бой на небронированном мостике в парадной форме с самурайским мечом. Адмиралы Х. Камимура и Х. Симамура последовали его примеру. (Контр-адмирал Н. И. Небогатов во время сражения также находился на открытом мостике.)

Японцы открыли огонь тремя минутами позднее — в 13:52, когда четыре из шести кораблей 1-го боевого отряда уже легли на новый курс. Сначала четыре японских броненосца стреляли по «Князю Суворову», а «Ниссин» и «Касуга» при прохождении точки поворота — по «Ослябе». 2-й японский боевой отряд вице-адмирала Х. Камимуры открыл огонь по «Ослябе», кроме двух последних, «Асама» и «Ивате», которые по завершении перестроения с 14:02 стреляли по «Императору Николаю I» (на траверзе которого как раз находились). Таким образом, в первые минуты боя были обстреляны все три русских флагмана, два первых сразу загорелись. В течение первых 15 минут японцы часто переносили огонь — некоторое время два броненосца также стреляли по «Ослябе», а два крейсера Камимуры — по «Суворову». Где-то к 14:10 японцы определились с целями: отряд Того вел огонь по «Суворову», а Камимуры — по «Ослябе». Причины концентрации огня на «Ослябе» состоят, конечно, в том, что в начале боя этот корабль стоял без хода, выделялся высоким бортом, то есть был отличной мишенью. Кроме того, японцы знали, что этот корабль — флагманский, и, наконец, к 14:00 центр колонны Камимуры как раз находился на траверзе «Осляби».

Распоряжения адмирала Рожественского были проще — сигнал «1», что означало: «Бить по головному» (собственно, это был первый и последний его приказ в бою, не считая приказа о передаче командования). Однако этот приказ был трудновыполним. Три первых броненосца могли стрелять только из носовых башен, а четвёртый — «Орёл» — в начале боя стрелять не мог, так как находился вне строя. То есть в начале боя по «Микасе» вели огонь пять броненосцев («Орёл» с опозданием) и, возможно, «Наварин». Около 14:05 «Орёл» и «Ослябя» были вынуждены перенести огонь; «Орёл» — на 7-й корабль в японском строю — «Идзумо» (на траверзе которого был «Орёл»). «Сисой» и корабли 3-го русского отряда просто не могли достать до «Микасы», поэтому стреляли по «Ниссину» и «Касуге», а затем по крейсерам Камимуры. Так что по «Микасе» в итоге стреляли только три броненосца, остальные выбирали цели по возможности (в том числе, «Николай I» с опозданием на 5 мин открыл огонь по концевым крейсерам Камимуры, «Нахимов», также с опозданием, — по «Ивате»), и больше всего досталось японским концевым крейсерам — «Асаме» и «Ивате», по которым также стреляли и все три броненосца береговой обороны. Огонь русских в первой фазе боя был довольно точным: из всех примерно 40 снарядов, попавших в «Микасу» в этом бою, за ключевые 45 минут сражения попало 25, причём в первые 15 минут — пять 12-дм и 14 6-дм. Корабль получил много пробоин в казематах, одну пробоину несколько выше ватерлинии, были ранены несколько офицеров штаба, находившихся на мостике, лишь чудом не был ранен адмирал Того. В 14:22 русский снаряд перебил ствол правого 8-дм орудия носовой башни «Ниссина». Самые серьёзные повреждения получил броненосный крейсер «Асама»: в 14:11 12-дм снаряд, вероятно, с «Николая I», попал в его кормовую часть, повредив рулевое управление. Корабль вышел из строя влево. Повреждение через 6 минут починили, но «Асама» сильно отстал и начал медленно догонять свой отряд. Три остальных линейных корабля японцев остались практически необстрелянными.

Однако огневое превосходство было явно на стороне японского флота. Меткость стрельбы и скорострельность были заметно выше. Результаты огня русских кораблей были неразличимы, снаряды при падении о воду не взрывались, а с расстояния в 25-30 каб. всплески от падений были плохо видны корректировщикам. Японские корабли, окрашенные в шаровый цвет, были малозаметны, в отличие от черных русских броненосцев с палевыми трубами. Японские снаряды разрывались при ударе о что угодно, давая огромные клубы ядовитого дыма, много огня и мелких осколков. На «Князе Суворове» вскоре была сбита одна из труб, разгорелся пожар в небронированных надстройках, были перебиты и сожжены все фалы, так что отдать какие-либо приказания Рожественский уже не мог. Близ заднего мостика был виден сильный взрыв, которым была выведена из строя кормовая 12-дм башня. Уклоняясь, русская эскадра в 14:10 взяла на 6 румбов правее, а «Микаса», соответственно, в 14:17 легла курсом на ост, а в 14:25 — на зюйд-ост 67°. Больше всего досталось «Ослябе». 8-дюймовые снаряды японских крейсеров не могли с такой дистанции пробить его броневого пояса, но корабль не имел полного бронирования, получил несколько крупных пробоин в незащищённой носовой части. Ввиду перегрузки корабль низко сидел в воде, получил критически большую массу воды, распространившуюся по всем палубам. Кроме того, от частых попаданий, вероятно, были сорваны с мест и несколько разошлись плиты бортового броневого пояса. Около 14:32 (на 43-й минуте боя) с креном 12° на левый борт и сильным пожаром в надстройках броненосец вышел из строя вправо, не справился с поступлением воды и около 14:50 повалился на левый борт и затонул. Спасением людей с него занялись миноносцы «Буйный», «Бравый» и «Быстрый» (тем самым, последние два нарушили указания, полученные до боя), а также буксир «Свирь». Всего при непрекращающемся обстреле противника из воды было поднято 385 человек, погибли 514.

В то же самое время, около 14:32, русский флагман «Князь Суворов» перестал слушаться руля и начал совершать циркуляцию вправо. Осколками снаряда, попавшего в боевую рубку был вторично (и на сей раз тяжело) ранен адмирал Рожественский, несколько офицеров его штаба и корабля. Шедший следом «Император Александр III» сначала последовал за ним, но разобравшись, что флагман неуправляем, повел эскадру дальше. Сумятицу усилил «Бородино», также вышедший из строя в это время.

Впоследствии военные историки отметят, что за эти 43 минуты и был, в основном, решён исход боя. В морском бою успех первого удара часто предрешает исход сражения. Основным моментом, погубившим лучшие русские корабли, было неудачное маневрирование командующего в момент завязки боя, которое сразу поставило корабли первого отряда под сосредоточенный удар всей колонны противника, тогда как более половины кораблей колонны фактически оказалось вне линии боя. Вся тяжесть боя была принята на себя пятью передними кораблями против 12 кораблей противника. Русская эскадра понесла критические потери, и только решительное изменение тактики ведения боя могло бы, возможно, исправить положение. Но, напротив, на русской эскадре начался период анонимного командования, продолжавшийся до 18:05. Никто не знал, кто управляет эскадрой, которую вели в бой головные корабли. Вели ли их свои командиры, или они уже выбыли из строя из-за попавших в рубку осколков, как это регулярно случалось, никто не знал… Никто не знал, что сталось с Рожественским. Адмирал Небогатов был дезориентирован мыслью о том, что адмирал Фелькерзам мог быть в числе выживших с «Осляби», и именно Фелькерзам должен принять командование всей эскадрой. Собственно, последующие фазы боя всё больше напоминали расстрел, от которого русские корабли пытались уклоняться, забирая в сторону от противника, который по-прежнему имел превосходство в скорости 6—7 узлов. С этого времени и до окончания боя японцы сосредоточили огонь, в основном, на трёх оставшихся броненосцах типа «Бородино» и, отчасти, на шедшем за ними «Сисое Великом».

Вторая фаза боя (14:32 — 15:05)

Вскоре «Бородино» исправил повреждения и вернулся на место в строю, а «Князь Суворов» описал полную циркуляцию вправо и прорезал строй эскадры между «Сисоем» и «Наварином». Он мог управляться только машинами, потерял почти всю артиллерию, горел как факел, а затем застопорил машины для починки руля. Миноносцы «Бедовый» и «Быстрый» не выполнили приказа и штаб командующего эскадры с повреждённого броненосца не сняли. После приведения руля в положение прямо, корабль начал двигаться самостоятельно. Впоследствии корабль несколько раз подвергался расстрелу со стороны проходящих японских кораблей, шёл зигзагами в генеральном направлении на северо-восток 10-узловым ходом, пытаясь сопровождать русскую эскадру. После смертельного ранения командира броненосцем стал командовать старший артиллерийский офицер лейтенант П. Е. Владимирский, сам вставший к штурвалу.

Тем временем, броненосец «Император Александр III» вернул эскадру на курс норд-ост 23°. Возможно, он пытался прорваться на север за кормой главных сил японцев. В свою очередь адмирал Того совершил манёвр смены стреляющего борта. Часть артиллерии среднего калибра правого борта японских кораблей уже вышла из строя, а комендоры, конечно, все это время обеспечивали огонь на пределе физических сил. Поэтому, Того, сделав в 14:35-14:47 со своим 1-м отрядом поворот «все вдруг» курсом от противника, а затем на 8 румбов влево, открыл по русским огонь левым бортом, то есть практически с той же огневой мощью, что и в начале боя. Отряд повёл «Ниссин» под флагом контр-адмирала С. Мису. Тем не менее, в эти 12 минут он подставил свою корму русским артиллеристам, чем те и воспользовались. Действительно, в 14:42 броненосец «Фудзи» получил попадание 12-дм снарядом, который взорвался в зарядном отделении кормовой башни. Находившиеся там 12-дм снаряды могли бы сдетонировать и корабль неминуемо погиб бы, но из-за слабого фугасного действия русских снарядов, снаряды не сдетонировали, а вода из разрушенной взрывом трубы охлаждения помогла потушить пожар. Минутой позже «Асама» снова получила два снаряда, и оба снова в корму. Корабль осел на 1,5 метра, на некоторое время остановился, затем пошёл дальше, стараясь следовать за своим отрядом. В строй он вступил только около 17:10. Но и русским досталось в это же время. На головном «Императоре Александре III» вспыхнуло несколько пожаров, он вышел из строя и, справившись впоследствии с повреждениями, вступил в строй (вероятно, между «Сисоем Великим» и «Навариным». Эскадру повел броненосец «Бородино» в направлении на норд-ост. Несколько пробоин в носу чуть выше ватерлинии получил «Сисой Великий», через них внутрь корпуса стала поступать вода, из-за чего корабль стал отставать, растягивать строй, вследствие чего отряд Небогатова стал, увеличив скорость, обходить слева отстающий за «Сисоем» 2-й броненосный отряд. Из-за разрыва снаряда на «Адмирале Нахимове» заклинило носовую барбетную установку в положении по траверзу на правый борт.

Около 14:50 «Бородино» повернул эскадру на север. Вероятно, поскольку отряд Камимуры продолжал идти прежним курсом на юго-восток и, таким образом, оказался гораздо южнее отряда Того, капитан 1 ранга Серебрянников решил не вести эскадру между двух огней, или просто ещё раз попытался прорваться на север. В это время дистанция до отряда Того сократилась до 11—16 кабельтовых, так что японские корабли даже выпустили несколько торпед (без успеха). Заметив манёвр русских, вице-адмирал Камимура повернул корабли последовательно и к 15:02 открыл огонь по концевым кораблям русской эскадры, догоняя её сзади справа. В это время отряд Того пересёк голову русской колонны в направлении справа налево и вскоре в нашедшем тумане потерял её. Камимура также потерял русских из-за тумана. Воспользовавшись этим русская эскадра, следуя за «Бородино», повернула последовательно на зюйд-ост и какое-то время противники удалялись друг от друга в противоположных направлениях.

Третья фаза боя (15:43 — 16:17)

Первый «бег на юг» продолжался недолго и около 15:15 русские корабли снова легли на норд-норд-ост в направлении Владивостока.

Японцы, тем временем, уйдя на норд-вест, сделали поворот на курс норд-ост, при этом 1-й отряд снова «все вдруг», так что его снова повел «Микаса». Таким образом, оба флота снова стали сближаться на сходящихся курсах. Но ещё раньше встречи, в 15:10-15:15 отряд Камимуры наткнулся на многострадального «Князя Суворова», обстрелял его и атаковал четырьмя торпедами, одну из которых японцы по ошибке сочли попавшей в цель. При этом авизо «Чихая» получил попадание тремя 75-мм снарядами из кормовых орудий броненосца с образованием подводной пробоины и вышел из боя до конца дня. В 15:27 «Суворова» атаковал пятью торпедами 5-й отряд истребителей, но флагман был прикрыт огнём русских броненосцев, от которого был поврежден истребитель «Сиракумо».

В 15:40 противники увидели друг друга и бой возобновился с дистанции 27 каб. Положение сторон во многом напоминало начало сражения с той разницей, что отряд Камимуры лишился «Асамы» и заходил в голову отряду Того. Оба отряда при этом быстро сближались с русскими кораблями, находясь у них впереди слева. Русские отстреливались ожесточенно. На «Ниссине» был ранен младший флагман вице-адмирал С. Мису, ряд попаданий получили крейсера Камимуры. В 15:57 на «Сикисиме» произошёл преждевременный разрыв снаряда в стволе, и носовая башня временно вышла из строя. У русских особенно пострадали «Орёл» и «Сисой Великий». На последнем начался пожар во всей 6-дм батарее, и броненосец временно вышел из строя, а затем занял место в хвосте колонны.

Поскольку японцы снова охватывали голову русской колонны, «Бородино» около 16:00 повернул на восток. При этом отряд Камимуры оказался на левом траверзе «Бородина», а отряд Того — на траверзе «Императора Николая I», причём между последними находился «Князь Суворов», точнее то, что от него осталось. Дистанция снова сократилась до 11 кабельтовых — японцы о ней уже мало заботились. Поэтому где-то в 16:10 «Бородино» снова начал уклоняться поворотом вправо и повел эскадру на юг. Адмирал Того, заподозрив русских в попытке прорыва на север у себя под кормой, повернул своим отрядом «все вдруг» и строем фронта пошёл на север и вскоре потерял русских из виду. Вице-адмирал Камимура, вероятно, не хотел вести бой без своего старшего флагмана и отвернул к востоку. В 16:17 противники снова потеряли друг друга из виду.

Около этого же времени произошёл новый бой около погибающего «Суворова». Корабль, который отстреливался только одним 75-мм орудием из кормового каземата, был атакован 4-м отрядом истребителей, по нему было выпущено 4 торпеды, и безуспешно (японцы снова посчитали, что попали). Флагман был снова прикрыт арт. огнём броненосцев, которые добились попадания в «Мурасаме».

Четвёртая фаза боя (16:17 — 17:42)

Второй «бег на юг» русской эскадры продолжался 50 минут — гораздо дольше первого, но именно он спас русские крейсера и оставшиеся два транспорта. Крейсерское сражение шло, в общем, независимо от сражения броненосных эскадр примерно к югу от них, и к моменту появления русских броненосцев положение крейсеров и транспортов было критическим.

Боевой порядок русских броненосцев к этому времени сильно нарушился. Впереди парой шли «Бородино» и «Орёл», которые около 16:30 прошли на контракурсах между русскими и японскими крейсерами, и первые ушли под защиту нестреляющего борта броненосцев. Этим манёвром и объясняется поворот к западу русской эскадры. 3-й русский броненосный отряд, уже успевший к этому времени обогнать 2-й, последовал за первой парой и в 16:41 также открыл огонь по крейсерам отрядов С. Дева и С. Уриу, флагманские корабли которых, получив повреждения от огня броненосцев Небогатова, увели свои отряды на восток. Между 3-м и 2-м броненосными отрядами шёл повреждённый «Александр III», а за ним — разными курсами корабли 2-го броненосного отряда. В то же время японские броненосные отряды шли к югу, разыскивая противника и находясь восточнее его. В 16:51 крейсера Камимуры, идя на звук выстрелов, подошли к месту боя и открыли огонь по скученным русским кораблям и транспортам, добившись попаданий в «Ушаков» и «Апраксин». Примерно в это время на «Бородино» был тяжело ранен командир корабля и в командование броненосцем вступил старший офицер капитан 2 ранга Д. С. Макаров, который и повел эскадру. В 17:00 на броненосце «Император Николай I» (которым из-за ранения командира командовал Небогатов) был поднят сигнал «Курс норд-ост 23°», по которому «Бородино» повернул на северо-запад. Русские снова шли во Владивосток. В 17:30 крейсера Камимуры вышли из боя, находясь к югу от русских кораблей.

С 17:10 по 17:30 миноносец «Буйный» снял с «Князя Суворова» раненого вице-адмирала Рожественского и 19 человек его штаба. К этому времени «Суворов» практически потерял управление и ход, управлялся из центрального поста минным офицером лейтенантом М. А. Богдановым. Кормовая 12-дм башня была взорвана, носовая 12-дм башня видимо расстреляла весь свой боезапас, а башни среднего калибра вышли из строя из-за пожаров над ними. Существенно опасных подводных пробоин корабль не имел. Приказ Рожественского снять оставшихся людей миноносец «Бедовый» снова не выполнил. Через полчаса, уже после ухода на север русских броненосцев, брошенный «Суворов» был окружен 4-м, 5-м и 6-м боевыми отрядами японцев, полтора часа отстреливался от них, а затем был атакован 2-м отрядом миноносцев, которые выпустили по нему в упор 8 торпед. 3-4 из них взорвались и в 19:30 корабль, до последнего отстреливавшийся из кормового 75-мм орудия, перевернулся и пошёл ко дну со всеми оставшимися людьми (935 человек).

Пятая фаза боя (17:42 — 19:12)

Русская эскадра, несмотря на приказ Небогатова, двигалась курсом на северо-северо-запад. К 17:40 она построилась в несколько кильватерных колонн (данные противоречивы): впереди шли «Бородино» и «Орёл», ведомые капитаном 2 ранга Д. С. Макаровым. Отстав от них и заметно левее шёл 3-й броненосный отряд, а также «Александр III». Левее и позади колонны Небогатова шли остатки 2-го отряда (эту колонну долго замыкал «Сисой», но «Наварин» и «Адмирал Нахимов» ушли в хвост колонны, пострадав после 18:30 от огня крейсеров Камимуры). Четвертую колонну образовали крейсера «Олег», «Аврора», «Дмитрий Донской», «Владимир Мономах», которые держались на левом траверзе броненосцев. Крейсера «Жемчуг», «Изумруд», «Алмаз», «Светлана» и миноносцы шли ещё левее, не соблюдая строй. Там же находились четыре оставшихся транспорта — «Анадырь», «Корея», «Свирь» и сильно повреждённый «Иртыш». Миноносец «Буйный» со штабом на борту и сигналом «Адмирал на миноносце» (никто не понял, какой именно адмирал), догнавший эскадру около 18:00, поднял сигнал «Адмирал передает командование контр-адмиралу Небогатову», но на «Николае I», этот сигнал не разобрали, и в 18:05 тот же приказ был передан Небогатову голосом с миноносца «Безупречный» вместе с указанием следовать во Владивосток.

Японский 1-й боевой отряд шёл справа параллельным курсом на расстоянии около 35 кабельтовых, снова медленно выходя в голову русской колонны и в 17:42 открыл огонь по «Бородино» и «Орлу». 2-й боевой отряд шёл далеко позади за первым и в 18:32 начал обстреливать сначала три корабля 2-го броненосного отряда с дистанции ок. 40 каб. Но затем в критическое положение попал «Император Александр III», который с сильным креном на правый борт и пожаром следовал где-то в конце русской эскадры и правее её (сведения о его местоположении противоречивы). В 18:48 он попал под обстрел шести крейсеров отряда Камимуры и буквально через 2 минуты перевернулся на правый борт. Крейсер «Изумруд» подошёл к месту трагедии для поднятия из воды людей, но сам попал под сильный обстрел и вынужден был вернуться к эскадре. Из 867 человек экипажа «Императора Александра III» не спасся никто, поэтому обстоятельства боя и гибели этого корабля неизвестны. Можно предположить, что он затонул от распространения воды по главной палубе (имевшей только одну переборку), попавшей через казематы 75-мм орудий из-за перегрузки корабля.

Русскую эскадру по-прежнему вел «Бородино», в 18:30 уклонившийся влево, на северо-запад, от сосредоточенного огня отряда Того, который держался у него на правом траверзе в 30-40 каб. Но прежде, чем он успел это сделать, около 18:50 на «Бородино» начались сильные пожары, в 19:00 огромное пламя охватило весь корабль, и кормовая башня замолчала. Один из снарядов, по-видимому с «Фудзи» попал в погреб бортовой 6-дм башни. После взрыва этого погреба корабль, стойко ведший эскадру четыре с половиной часа, перевернулся и затонул около 19:12, за считанные минуты до захода солнца. На броненосце погибли 866 человек, и один матрос впоследствии был поднят японцами из воды. По всей видимости, это был последний выстрел японцев в дневном бою 14 мая, так как ещё до гибели «Бородино», в 19:02, адмирал Того приказал прекратить огонь. Один из последних русских выстрелов сделал «Сисой Великий», попавший 12-дм снарядом во флагман Камимуры и чуть было не выведший его из строя. К счастью для японцев, снаряд не разорвался.

Но наступала ночь, и адмирал Того стремился дать своим миноносцам возможность сориентироваться для атаки, поэтому он не стал расстреливать горящий «Орёл», а повел свои боевый отряды на север, назначив точкой рандеву остров Дажелет. «Император Николай I» после гибели «Бородино» стал медленно обгонять «Орла» слева, выходя в голову эскадры. С последними лучами солнца «Император Николай I» возглавил эскадру русских броненосцев и увеличил её скорость до 12-13 узлов.

Из оставшихся русских броненосцев наиболее тяжёлые повреждения получил «Орёл»: у носовой 12-дм башни была оторвана часть ствола левого орудия, в кормовой башне оставалось лишь 2 снаряда. Из башен среднего калибра осталась в строю только правая носовая башня. Казематы 75-мм артиллерии были наполовину выведены из строя, причём не от пробития бронеплит, а от поражения осколками через орудийные порты. Те же осколки вывели из строя всех, находившися в боевой рубке. Броненосец принял на палубу около 300 тонн воды и находился на грани опрокидывания. Корабль практически полностью исчерпал свой боевой ресурс. На «Сисое» и «Наварине» башни главного калибра были в исправности, но оба имели пробоины в носовой небронированной части, через которые вода затапливала отсеки, при этом на «Наварине» её удавалось откачивать, на «Сисое Великом» помпы не справлялись. На «Адмирале Нахимове» носовую барбетную установку заклинило, ещё две вращались вручную. Корабли 3-го броненосного отряда пострадали незначительно, только «Адмирал Ушаков» имел дифферент на нос вследствие пробоины в носовой оконечности. Случаи пробития брони были крайне редкими.

Бой крейсеров

Если брать с собой в бой тихоходные транспорты, по общему мнению, — серьёзная ошибка, то поручать почти всем крейсерам и половине миноносцев охрану этих транспортов, а потом всех вместе услать куда-то на восток — ошибка не меньшая. Если Рожественский вправду рассчитывал весь бой вести на 9-узловой скорости единой колонной, то лучшей защиты для лёгких сил, чем нестреляющий борт колонны броненосцев (вне зоны перелетов японских снарядов, конечно), не найти. Тем не менее, приказ был отдан и все они легли на курс два румба вправо (норд-ост 50°), постепенно удаляясь на юг от колонны броненосцев.

Около 14:00 далеко в хвосте колонны японцами были задержаны госпитальные суда «Орёл» и «Кострома», чем была исключена возможность спасения экипажей с погибавших во время последовавшего боя кораблей. Второе в соответствии с международными нормами было отпущено через полмесяца, а первое взято в качестве приза на том основании, что «Орёл» использовался при эскадре в военных целях, в частности для перевозки задержанной команды английского парохода «Ольдгамия». По иронии судьбы, англичан поместили именно на «Орёл» только из-за опасения, как бы их в бою не задел какой-нибудь шальной снаряд.

Около 13:50 крейсер «Идзуми» попытался справа приблизиться к транспортам, но был обстрелян и подбит «Владимиром Мономахом», шедшим справа от колонны транспортов, и «Олегом» с «Авророй». Собственно, крейсерский бой начался около 14:30, когда 3-й боевой отряд вице-адмирала С. Дева и 4-й отряд контр-адмирала С. Уриу, закончившие к этому времени обход с юга русской эскадры, открыли огонь по транспортам с дистанции около 40 каб. Особенно опасным было положение «Анадыря» и «Иртыша», которые рисковали взлететь на воздух от взрыва хранившихся в трюмах обширных запасов снарядов и пироксилина. Навстречу восьми вражеским крейсерам немедленно бросились на юг «Олег» и «Аврора», начав бой на контракурсах левым бортом, затем переведя стрельбу на правый борт. Маневренный бой продолжался с 15:10 до 15:35, при этом около 14:35 в кильватер «Авроре» по сигналу Энквиста вступил «Дмитрий Донской», вернувшись, таким образом, в свой отряд. Затем оба японских отряда повернули последовательно влево и легли на параллельный курс, вест, стреляя из орудий правого борта с дистанции 28 кабельтовых. Транспорта, миноносцы и охраняющие их крейсера продолжали уходить на норд-ост. Около 15:12 76-мм снаряд разорвался напротив рубки крейсера «Аврора», и залетевшими в неё осколками был смертельно ранен командир крейсера. В командование кораблем вступил старший офицер капитан 2 ранга А. К. Небольсин, сам имевший ранение. В 15:20 подошёл 6-й боевой отряд контр-адмирала М. Того-младшего и вступил в кильватер 4-му отряду Уриу. 3-й отряд повернул на ост и открыл огонь левым бортом.

Около 15:35 Энквист заметил на севере пылающий «Князь Суворов» и повернул два крейсера с веста на норд, приказав «Донскому» и «Мономаху» охранять транспорта. К этому времени русские понесли первую потерю — вспомогательный крейсер «Урал» получил подводную пробоину с левого борта в носовой части и поднял сигнал бедствия. Энквист просигналил «Анадырю» помочь «Уралу», при этом «Анадырь», выполняя приказ, протаранил буксирный пароход «Русь». Команда с «Руси» перебралась на «Свирь», а брошенную «Русь» через полчаса потопили японские крейсера 6-го отряда. Около 16:00 с «Олега» и «Авроры» заметили, что к «Князю Суворову» приближаются русские броненосцы, зато японские крейсера атакуют транспорта.

Наступал критический момент боя, поскольку как раз около 16:00 «Олег» и «Аврора» попали под огонь концевых броненосных крейсеров 1-го отряда — «Ниссина» и «Касуги», находившихся на северо-востоке, а с тыла по ним стреляли остальные лёгкие японские крейсера. К тому же на поле боя около 16:00 появились корабли 5-го боевого отряда вице-адмирала Катаока, открывшие огонь с 43 каб. «И был бы здесь славный конец двум зарвавшимся небронированным крейсерам, если бы не приближение наших броненосцев, также повернувших на обратный курс. Движение их заставило „Ниссина“ и „Касугу“ отойти и скрыться в тумане», — пишет В. С. Кравченко. Произошло это около 16:30, но до этого оба крейсера успели, отстреливаясь, повернуть на курс зюйд-ост по направлению к транспортам, причём за ними от броненосцев по собственному почину последовали «Жемчуг» и «Изумруд», ранее державшиеся нестреляющего борта русской колонны. По сигналу Энквиста «Крейсерам следовать за мной» крейсера в конце концов построились в кильватерную колонну: «Олег», «Аврора», «Дмитрий Донской», «Владимир Мономах», «Жемчуг», «Изумруд», «Светлана» и «Алмаз».

За это время «Урал», от которого в этом бою были только одни неприятности несмотря на два его 120-мм орудия, успел получить ещё две подводные пробоины и, управляясь только машинами, навалился на корму крейсера «Изумруд», затем застопорил ход. «Анадырь», «Свирь» и миноносец «Грозный» спасли людей с «Урала». При этом основанием для спасательных работ было не столько бедственное положение «Урала», сколько сигнал его командира: «Имею подводные пробоины, исправить не могу». Несмотря на такую оценку командира, брошенный командой корабль оставался на плаву ещё долго, пока в 17:40 не был потоплен огнём с японских броненосцев и торпедой. «Свирь» пыталась взять его на буксир. Тем более, что не только «Урал» получил подводную пробоину: «Иртыш» также получил крупную пробоину у ватерлинии; возник крен и дифферент на нос; ход упал до 7 уз. Транспорту «Корея» также было приказано со «Светланы» оказать помощь «Уралу», но из-за отсутствия на «Корее» свода военных сигналов эту команду не разобрали. Все это время транспорты маневрировали под огнём беспорядочно, нарушали строй и мешали маневрировать русским крейсерам.

Русские крейсера с трудом вели бой с 10 крейсерами противника на дистанции 24 каб., находясь также под обстрелом с тыла двух броненосных крейсеров отряда Х. Того, но около 16:30 колонна русских броненосцев прошла между крейсерами Энквиста и японскими лёгкими крейсерами. Огонь броненосцев заставил японские крейсера отойти к востоку. Именно в это время японские бронепалубные крейсера получили наибольшие повреждения. Около 17:08 флагман вице-адмирала Дева «Кассаги» получил подводную пробоину, скорость хода упала, но до 18:00 корабль оставался в строю. Примерно в то же время флагманский крейсер 4-го отряда «Нанива» получил попадание в корму ниже ватерлинии. Русские крейсера, транспорта и миноносцы к этому времени перешли на левый, нестреляющий борт колонны русских броненосцев.

Транспорт «Камчатка» после 17:00 получил несколько попаданий снарядов, в результате которых были повреждены машины. Транспорт остановился и стал лёгкой мишенью. Тем не менее, малокалиберные пушки «Камчатки» вели огонь по японским миноносцам, пытаясь прикрыть «Князя Суворова». После 18:30 транспорт был настигнут лёгкими силами противника, расстрелян и затонул. Погибли 327 человек, из них 68 мастеровых.

Последняя фаза крейсерского боя наступила около 17:30, когда с юго-запада бронепалубные крейсера противника снова попытались атаковать транспорты и миноносцы. Их поддерживал догоняющий эскадру с юго-востока отряд Камимуры. «Олег» и «Аврора» снова вышли на бой на контракурсах, за ними по сигналу Энквиста пошли «Дмитрий Донской» и «Владимир Мономах». Русским крейсерам снова пришлось туго, но они отбились от 9—10 крейсеров противника, которые к 18:00 прекратили бой. В 17:40—18:00 положение на «Кассаги» и «Наниве» из-за поступления воды стало тяжёлым, и оба корабля вышли из боя. «Нанива» после установки пластыря вновь вошёл в строй, а «Кассаги» под конвоем «Читосэ» ушёл в залив Абурдани, где чинился до 11 часов следующего дня. Сам вице-адмирал Дева вернулся к месту битвы на «Читосэ» только в 21:30, на время его отсутствия оставшиеся два крейсера 3-го отряда временно присоединились к 4-му отряду.

Если давать общую оценку крейсерскому бою, то можно заметить, что японские бронепалубные крейсера пытались использовать ту же тактику, что и броненосные — концентрировались у флагманского русского крейсера и пытались взять его под сосредоточенный обстрел с относительно больших дистанций в 20—30 каб. Из этого приёма у них ничего не вышло, поскольку «Олег» и «Аврора» маневрировали на 18-узловой скорости. В. С. Кравченко комментирует это так: «От окончательного расстрела „Олега“ и „Аврору“ спасла быстрота и частая смена ходов: мы сбивали этим неприятеля, не давали ему точно пристреляться. За весь бой верная „Аврора“ ни на одну пядь не отстала от своего флагмана… Были ужасные, так называемые, „поворотные“ точки, когда неприятель хорошо пристреливался и удачно концентрировал огонь по „Олегу“, так что последний казался весь окутанным брызгами, взмётами белой пены, чёрным дымом с проблесками огня. Мы нередко видели, как бедный корабль не выдерживал этого огня, клал круто на борт руля, поворачивал на восемь румбов и, выходя из сферы огня, оставлял её позади. „Аврора“ тотчас же следовала его примеру, клала руля, но, катясь по инерции, должна была вступать в этот ужасный, засыпаемый на наших глазах чугунным градом, район. Так как „Аврора“ очень медленно слушается руля, не ворочается, как говорят моряки, „на пятке“, то она неминуемо должна была всякий раз окунаться в этот дождь». Иными словами, японским крейсерам следовало избрать иную тактику: решительно сблизившись на самые короткие дистанции атаковать 3-м и 4-м отрядами «Олега» и «Аврору», а 6-му отряду — разведочный отряд, в коротком и жестоком бою. Конечно, японцы понесли бы потери, но русских в этом неравном бою спасти не могло бы ничего. Затем японцы могли бы спокойно уничтожить бронированные, но тихоходные старые крейсера, а также транспорта. Зато русские крейсера совершили невозможное: за два часа боя со значительно превосходящими силами противника они не только выдержали бой, потеряв только один безбронный крейсер, но и сумели, в основном, выполнить приказ защитить транспорты, обрекавший всех на гибель. Из шести транспортов в бою 14 мая погибли два, из них команде «Свири» дали время эвакуироваться.

Но и маневрируя, русские крейсера понесли потери. «Урал» погиб. Его командир вообще не отличился мужеством в бою: один раз «Урал» скрылся от обстрела, спрятавшись за корпус «Алмаза», кстати, тоже небронированного. «Олегу» досталось больше всех, и он находился в печальном положении, получив 12 пробоин, из которых многие вблизи ватерлинии, имел повреждения в машине. «Аврора» также получила серьёзные повреждения от попадания 10 снарядов. Кроме того, на ней из строя вышло много человек: 16 убитых и 83 раненых. «Светлана» получила пробоину в носовой части, приняла 350 т воды. Крейсер получил дифферент на нос, ход упал до 17,5 узлов. Остальные крейсера получили незначительные повреждения.

Участие в бою миноносцев

Русские миноносцы непосредственно в бою не участвовали, занимаясь в основном спасательными операциями: «Буйный» (повредил винт о плавающие обломки), «Бравый» (получил попадание снарядом в кочегарку), «Быстрый», «Грозный», «Блестящий». Особенно отличился последний, бросившись под обстрелом поднимать из воды моряков с «Осляби», хотя сам уже получил попадание снарядом с затоплением помещений. В ходе этой операции миноносец получил второе попадание, которым был убит командир. Экипаж «Буйного» также проявил инициативу и мужество при спасении людей. Зато «Бедовый» в нарушение всех приказов бросил повреждённый «Суворов» и самовольно присоединился к отряду крейсеров. «Быстрый» также не оказал помощи «Суворову» и просто шёл под защитой броненосцев. «Безупречный», «Бодрый», «Громкий», «Грозный» следовали с крейсерами, как им и было приказано. Все они к концу боя оказались под защитой левого, нестреляющего борта русских броненосцев.

Японские эсминцы, в основном, следовали со стороны нестреляющего борта броненосных отрядов и приняли участие в уничтожении остававшихся на плаву повреждённых русских кораблей. В 15:27 5-й отряд истребителей атаковал «Князя Суворова» пятью торпедами, выпущенными с 4—2 кабельтовых. Ни одна из них не взорвалась, но «Сирануи» получил повреждения от двух попавших в него снарядов с русских броненосцев — 4 убитых, 15 раненых. В 16:28 того же «Суворова» атаковал 4-й отряд эсминцев. Сначала «Асагири» и «Мурасаме» выпустили по торпеде в правый борт с 4 каб., а «Асасиво» — две торпеды. «Сиракумо» из-за огня русских броненосцев выйти в атаку не смог. По японским данным, одна торпеда с «Мурасаме» попала в левый борт броненосца и он накренился на 10°, но это сомнительно. Один выстрел с «Асагири» не получился — торпеда дала осечку. При этом «Асагири» получил попадание от 75-мм пушки «Суворова», а «Мурасаме» — рикошетировавшим от воды снарядом с одного из броненосцев, его скорость упала до 20 уз. Около 8:00 «Суворов» был потоплен торпедами 2-го отряда эсминцев. Миноносцы японцы приберегли для ночных атак. Во время боя они держались возле 5-го и 6-го японских боевых отрядов.

Ночные атаки и маневры

С наступлением сумерек японские броненосцы и крейсера ушли с поля боя, чтобы дать миноносцам в оставшуюся часть светового времени определиться с выбором целей. Лишь в южной части пролива оставались вспомогательные крейсера, которым при обнаружении противника было приказано осветить его прожектором, затем поднять луч вверх и провести им в сторону движения. В западной части Корейского пролива, близ корейского берега, дежурил 7-го боевой отряд контр-адмирала Х. Ямады (канонерские лодки). Опознавательным знаком для различения своих был назначен красный огонь. К северо-западу от русской эскадры были 1-й и 2-й отряды эсминцев, с севера — 9-й отряд миноносцев, с востока — 5-й, 4-й и 3-й отряды эсминцев, а с юго-востока подходили 20-й, 18-й, 1-й, 5-й и 10-й отряды миноносцев. Ещё 9 миноносцев 14-го, 16-го и 19-го отрядов, в течение дня укрывавшиеся от непогоды, также вышли в море для атаки. Таким образом, эсминцы должны были атаковать авангард русской колонны, миноносцы — арьергард. Всего в ночных атаках принимали участие 17 эсминцев и 24 миноносца.

Русские броненосцы также заметили противника, находившегося примерно в 50 кабельтовых от них. Поскольку только юго-западное направление было свободно, адмирал Небогатов повернул круто влево на 8 румбов без всякого сигнала. Остальные броненосцы совершили поворот «все вдруг», при этом значительно нарушив строй. Это больше походило не на манёвр, а на беспорядочное отступление в направлении от противника, то есть как раз в сторону русских крейсеров и миноносцев. Эти последние не поняли манёвра. На крейсерах решили, что эскадра как организованная сила распалась и сами повернули в том же направлении. Тем не менее, броненосцы быстро восстановили кильватерный строй, а вот действия контр-адмирала О. А. Энквиста как раз и привели к распаду эскадры. До этого момента действия контр-адмирала в бою были практически безупречными и часто смелыми. Но сейчас он поднял сигнал крейсерам «Следовать за мной», повернул на юго-запад и дал полный 18-19-узловой ход. За ним последовали все крейсера, кроме «Изумруда» и «Алмаза», на которых сигнал замечен не был: первый находился в некотором отдалении, держась ближе к «Николаю I», а второй в этот момент маневрировал, стараясь избежать столкновения с транспортом. Совершенно непонятно, как можно согласовать между собой приказ «Следовать за мной» и форсирование хода, ведь Энквисту было известно, что оба старых крейсера не могут развить скорость больше 13-15 узлов. Уводя их в сторону от эскадры, он, тем самым, обрекал их на участь одиноких странников в ночи. То же можно сказать и о «Светлане», поскольку с «Олега» хорошо видели, что она идет с дифферентом на нос. Прямой обязанностью крейсеров было пропустить броненосцы на юго-запад и охранять их от атак неприятельских миноносцев, но он сделал прямо противоположное — заслонился от них своими броненосцами. Таким образом, за два часа Энквист (точнее, командир «Олега» капитан 1-го ранга Л. Ф. Добротворский, который имел на своего адмирала сильное влияние) совершил три грубейшие ошибки: бросил и потерял в ночи свои броненосцы, не защитив их от минных атак, увел почти все крейсера от эскадры, а затем бросил три отставших крейсера. Эскадра распалась.

Русские броненосцы некоторое время уходили на юг, но в начале 9-го часа Небогатов вновь лёг на курс норд-норд-ост. Корабли 3-го броненосного отряда Небогатова были ещё во время похода подготовлены к ночному плаванию без ходовых огней. Ориентиром служил только фонарь с узконаправленным лучом, помещённый на корме корабля. «Орёл», находившийся в кильватере «Николая I», вынужден был действовать так же (все прожектора были разбиты), и все пять броненосцев некоторое время шли единой группой. Благодаря светомаскировке они были малозаметны. Неприятельские миноносцы отгонял крейсер «Изумруд», державшийся близ флагмана. Остальные корабли, из соображений маскировки, огня по миноносцам, в основном, не открывали, хотя один раз ими был по ошибке обстрелян «Изумруд» (попаданий не было). Не имея возможности выдержать 13-узлового хода «Адмирал Ушаков», получивший пробоину, начал отставать; со временем «Адмирал Сенявин» и «Генерал-адмирал Апраксин» обогнали его и он потерялся. Остальные корабли группы Небогатова благополучно избежали минных атак и ушли на север.

Три оставшихся корабля 2-го броненосного отряда во главе с «Сисоем Великим» отстали, поскольку медленно заполняющийся водой броненосец также шёл на небольшой скорости. К движению без огней они не были подготовлены, поэтому были хорошо заметны противнику.

Концевой «Адмирал Нахимов», для отражения минных атак первым стал использовать прожектора, чем только облегчил задачу противнику. Между 21:30 и 22:00 броненосный крейсер получил торпеду в носовую часть правого борта. Не имея возможности справиться с поступлением воды и получив крен на правый борт и дифферент 8° на нос, корабль выключил прожектора и развернулся на запад, рассчитывая достичь Корейского берега и вдоль него идти во Владивосток. Всю ночь ведя упорную борьбу за живучесть, экипаж крейсера убедился, что удержать корабль на плаву не удастся. При свете луны были обнаружены очертания берега, оказавшегося северной оконечностью острова Цусимы. Став на якорь на глубине 100 м, крейсер приступил к спуску шлюпок для своза экипажа. В начале шестого часа утра, когда к крейсеру стал приближаться истребитель «Сирануи», а за ним вспомогательный крейсер «Садо-Мару», командир в ответ на требование сдаться приказал взорвать корабль, но подрывные патроны не сработали. При эвакуации погибли 18 человек. Большая часть людей были подняты со шлюпок японским крейсером, одна достигла острова, где моряки были взяты в плен. Японцы высадились на корабле и подняли на нём свой флаг, но увидев его бедственное положение, ушли. Скрывавшиеся на «Нахимове» командир и штурман флаг сорвали. Около 8:00 15 мая крейсер пошёл ко дну в точке 34°34' с. ш., 129°32' в. д. Командира и штурмана подняли из воды японские рыбаки. Из экипажа крейсера в 653 чел. спаслось 628 чел.

Броненосец «Наварин» обошёл «Сисоя Великого», но около 22:00 получил попадание торпедой в корму с левого борта. Вода стало быстро заполнять корабль, который погрузился кормой в воду до 12-дм башни. Затем корабль 4-узловым ходом пошёл к ближайшему берегу, но около 2:30 15 мая три эсминца, вероятно, «Асагири», «Асасиво» и «Сиракумо» 4-го отряда, атаковали броненосец с обоих бортов. Он получил ещё два попадания торпедами, стал крениться на правый борт, затем перевернулся и затонул. Из 622 человек экипажа удалось спастись только 3 матросам, поднятым из воды японцами.

Оставшийся один Сисой Великий энергично отражал атаки и маневрировал. Но поступление воды через пробоину в носу так и не удалось остановить, и корабль все больше садился носом. В 23:15 он был торпедирован в кормовую часть с правого борта, лишившись возможности управляться. Тонущий корабль задним ходом попытался достичь острова Цусима, где около 03:00 утра 15 мая встретил крейсер «Владимир Мономах» и миноносец «Громкий». На просьбу принять к себе экипаж с крейсера ответили, что он также тонет, поэтому команда стала сколачивать спасательные плоты. В 07:20 броненосец был обнаружен японскими вспомогательными крейсерами «Синано-Мару», «Тайнин-Мару», «Явата-Мару». С броненосца на баркасе начали эвакуировать людей и подняли сигнал по международному своду: «Тону, прошу помощи». На вопрос японцев о том, сдается ли корабль, командир ответил утвердительно. Тогда японская команда подняла на корабле свой флаг, хотя и не смогла спустить Андреевский, а затем начала свозить команду. В 10:05 «Сисой Великий» перевернулся и затонул в точке 35° с. ш., 130°10' в. д. На корабле погибли 50 человек, включая 20 убитых в дневном бою.

Крейсера отряда Энквиста в начале 8-го часа на 18-узловой скорости уходили на юго-запад. Около 20:00 отстал «Владимир Мономах», около 21:00 — «Дмитрий Донской», около 22:00 — «Светлана». «Олег», «Аврора» и присоединившийся по собственной инициативе «Жемчуг» в течение ночи отразили три торпедные атаки и сделали три попытки повернуть на север для прорыва во Владивосток, но каждый раз после этих поворотов им встречались неприятельские миноносцы, а около 23:00 — суда, принятые по ошибке за японские крейсера. В итоге крейсера каждый раз поворачивали на курс зюйд-вест. К полуночи из-за многочисленных ночных манёвров на крейсерах потеряли представление о своём местоположении, только под утро определились по звёздам. Считая, что остатка ночи уже не хватит для прорыва мимо неприятельских сил, а также полагая, что его по пятам преследует вражеский крейсерский отряд, контр-адмирал Энквист по совету командира «Олега» Л. Ф. Добротворского около 01:00 15 мая решил уходить на юг. Кроме того, он полагал, что русская эскадра, которую с крейсеров последний раз видели идущей на юго-запад, также будет отступать в южном направлении. После всех ошибочных решений, принятых Энквистом в начале ночи, это решение вытекает само собой. Русская эскадра потеряна, свои крейсера — тоже, корабли в ходе боя получили серьёзные повреждения. Первый же вражеский миноносец или вспомогательный крейсер, обнаруживший их утром вблизи поля боя, радирует об этом, и на перехват будет выслан крейсерский отряд. В три часа ночи «Олег», «Аврора» и «Жемчуг» вышли из пролива в южном направлении, постепенно сбавив ход до 10 узлов.

Отставший крейсер «Владимир Мономах» повернул на север. С крейсера несколько раз открывали огонь по миноносцам, причём были обстреляны «Бедовый» и «Громкий». Опасаясь ещё раз обстрелять своих, крейсер подпустил к себе японский миноносец, который с короткой дистанции выпустил торпеду в правый борт. Корабль начал заполняться водой, несмотря на все попытки экипажа остановить её распространение, и к утру оказался в бедственном положении, так как вода подошла к топкам последней незатопленной кочегарки. При этом корабль несколько раз подвергался минным атакам, которые были отражены с помощью «Громкого». Командир решил идти к острову Цусиме, людей свезти на берег, а корабль затопить. Миноносцу «Громкий» было приказано прорываться во Владивосток. К этому времени японские вспомогательные крейсера «Садо-Мару» и «Манджу-Мару» обнаружили корабль и открыли по нему огонь, желая принудить к сдаче. Капитан 1-го ранга В. А. Попов приказал открыть кингстоны. Японцы, убедившись, что корабль тонет, высадились на него со шлюпок и заставили командира и старшего офицера покинуть корабль. Часть команды была снята шлюпками с обоих японских крейсеров, часть высадилась на берег острова Цусима, а сам корабль затонул около 10:30 15 мая в точке 34°32' с. ш., 129°40' в. д. При затоплении корабля пострадавших не было, но в дневном бою корабль потерял 1 чел. убитым и 16 ранеными.

Русские миноносцы рассеялись вместе с крейсерами, но пережили эту ночь благополучно. «Бедовый», «Грозный» и «Буйный» (последний — с повреждением в машине) шли вместе с «Дмитрием Донским», «Громкий» и «Бравый» сопровождали повреждённый «Мономах», «Быстрый» шёл со «Светланой». «Безупречный» прорывался на север самостоятельно. «Бодрый» и сильно повреждённый «Блестящий» повернули на юг.

Три оставшихся транспорта — «Анадырь», «Корея» и буксирный пароход «Свирь», потеряв в начале ночи эскадру и друг друга, разными путями направились на юг, имея целью уйти в Шанхай. Повреждённый и медленно заполняющийся водой «Иртыш» направился к японскому берегу, чтобы в случае затопления корабля спасти личный состав.

Из японских миноносцев ночью во время атак от воздействия артиллерийского огня русских корабле погибли два — № 34 и № 35 (на обоих погибли 9 человек и ранены 21), в различной степени получили повреждения 8 истребителей и 4 миноносца. Кроме того, от столкновения с истребителем «Акацуки» затонул миноносец № 69; при ночных столкновениях и навалах были повреждены три истребителя и два миноносца. За всё время сражения заплатили своими жизнями 22 японских моряка с миноносцев и 82 было ранено. Сложно сказать, кто чьей жертвой стал этой ночью. Обе стороны в своих донесениях приписывали себе множество побед, утверждая, что видели гибель значительно бóльшего числа кораблей противника, чем это было в реальности. Потопление японских миноносцев приписывали себе артиллеристы «Адмирала Сенявина», «Адмирала Нахимова» и «Владимира Мономаха». 14-й, 16-й, 19-й и 20-й отряды миноносцев в течение ночи обнаружить русские корабли не смогли.

Дневные бои 15 мая, сдача основных сил русской эскадры

Броненосцы

Пока японские миноносцы проводили атаки на русские корабли, главные силы японского флота отошли на север в Японское море, чтобы днем перехватить русскую эскадру. Адмиралу Х. Того представлялось наиболее вероятным, что русские пойдут от места боя у острова Цусима к Владивостоку кратчайшим путём. Расчёт скорости показывал, что днем 15 (28) мая эскадра должна пройти в районе между островм Дажелет и скалами Лианкур. На рассвете 15 мая 1-й боевой отряд адмирала Того находился в 30 милях южнее Дажелета. Расчёт оказался верным.

Отряд контр-адмирала Небогатова — эскадренные броненосцы «Император Николай I», «Орёл», броненосцы береговой обороны «Генерал-адмирал Апраксин», «Адмирал Сенявин» и крейсер «Изумруд» был обнаружен японским 5-м боевым отрядом в 05:20 утра в 100 милях к югу от Дажелета. Адмирал Того был немедленно поставлен в известность радиограммой. С русских кораблей также обнаруживали дымы и силуэты на горизонте и посылали в разведку «Изумруд», который каждый раз опознавал противника и возвращался к отряду, не удаляясь от него далее пределов видимости. Тем временем, управляемые по радио японские боевые отряды сжимали кольцо вокруг русских кораблей. С 9:30 отряд сопровождали крейсера Камимуры. Небогатов попытался было атаковать, пойдя на сближение, но Камимура, пользуясь превосходством в скорости, отвернул в сторону, так как дожидался подхода своих броненосцев. К 10 часам русские корабли были окружены с севера и северо-востока 4-м (без «Акаси») и 5-м боевыми отрядами, с запада и юго-запада 1-м и 2-м боевыми отрядами Того и Камимуры, а с юга 6-м боевым отрядом, возле которого также держался крейсер «Читосэ» под флагом С. Дэва. Это произошло в нескольких десятках миль южнее скал Лианкур. Подойдя на 43-60 каб., главные силы противника открыли огонь, на который отвечал несколькими выстрелами эскадренный броненосец «Орёл». Контр-адмирал Небогатов оказался в безвыходной ситуации. «Император Николай I» обладал устаревшей недальнобойной артиллерией и, кроме того, в ходе дневного боя расстрелял почти все фугасные снаряды, а бронебойные на больших дистанциях были неэффективны. «Орёл» остался практически без артиллерии: у него мог действовать только один ствол 12-дм орудия, почти все 6-дм орудия вышли из строя. Броненосцы береговой обороны уступали противнику в дальнобойности орудий, а все броненосцы в целом безнадёжно уступали в скорости. В этой ситуации контр-адмирал Н. И. Небогатов по совету раненого командира своего корабля единолично принял решение о сдаче. В 10:34 на флагмане был поднят флажный сигнал «XGE», что по международному своду означает «Сдаюсь». Исполняющий обязанности командира корабля старший офицер потребовал в соответствии с Морским уставом созвать совет офицеров. Небогатов согласился, офицерский совет был собран, но совету предъявили уже свершившийся факт сдачи, при этом вопреки традиции начинать с высказываний младших по чину, на совете сначала высказались контр-адмирал и командир корабля, указав на безвыходность положения. Большинство офицеров молчало. Поскольку японцы сигнала не разобрали и продолжали стрельбу, то по приказу Небогатова были спущены стеньговый и контр-адмиральский флаги, и подняты сначала белый, а затем и японский флаги. Остальные корабли отряда, кроме «Изумруда», после некоторых колебаний отрепетовали все эти сигналы. Противник заметил это и прекратил огонь, а в 10:53 адмирал Того подтвердил согласие принять сдачу. В 13:37 Небогатов и офицеры его штаба прибыли на броненосец «Микаса», другие офицеры — на другие корабли, а на русских кораблях японские моряки взяли под охрану важнейшие механизмы, погреба и оружие. Под конвоем корабли пошли в японские порты, причём на броненосце «Орёл» была сделана попытка затопить корабль путём открытия кингстонов, вовремя замеченная и пресечённая японцами. В плену моряки сдавшихся без боя кораблей встретили резко неприязненное отношение со стороны прочих русских пленных. Умершего на пути в Японию командира «Орла» капитана 1 ранга Н. В. Юнга с разрешения японцев похоронили в море как не сдавшегося в плен, ибо на время сдачи корабля он был в беспамятстве.

Впоследствии на суде контр-адмирал Небогатов объяснял своё решение так: «Перед моими глазами стояли 2000 семейств крестьян-матросов… решил пожертвовать собственным именем, собою, но спасти 2000 человеческих жизней… Было очевидно, что мы погибли, что флот разгромлен и дальнейшие жертвы бесцельны». В опубликованной в 1906 году статье Небогатов утверждает, что капитуляция была произведена в полном соответствии со статьей 354 Морского Устава совместным решением всех офицеров в условиях абсолютной невозможности нанести даже минимальный урон противнику, поскольку максимальная дистанция ведения огня у японцев составляла 56 кабельтов, у русских кораблей 50 кабельтов и «Если мы попытаемся подойти ближе, то они, имея большую скорость, без труда отойдут дальше, не сокращая дистанции. Мы представляли бы собой чрезвычайно лёгкие мишени, не имея возможности ответить противнику.». Там же Небогатов утверждает, что до встречи с японцами имелись шансы на прорыв во Владивосток в соответствии с прямым приказом Рожественского, чем и объясняет своё решение не идти в Манилу для неминуемого интернирования кораблей или к берегу для их уничтожения с высадкой команды.

Отставший из-за пробоины броненосец береговой обороны «Адмирал Ушаков» следовал тем же курсом, что и Небогатов. Корабль получил дифферент на нос и плохо слушался руля. Скорость не превышала 10 уз. С рассветом несколько раз на горизонте показывались крейсера 5-го японского боевого отряда, а затем и «Читосэ», но броненосец уклонялся от них курсом на восток, а те не преследовали. У корабля был шанс обойти место сдачи кораблей Небогатова с востока, но «Адмирал Ушаков» повернул на северо-запад, к берегам Кореи. Поэтому около 15:30 он увидел прямо по курсу основные силы японского флота, от которых на перехват были отделены броненосные крейсера «Ивате» и «Якумо» под флагом контр-адмирала Х. Симамуры. Броненосец повернул на юг, на офицерском совете ещё ночью решили сражаться «до последней крайности», а затем уничтожить корабль. Около 16:30 японцы нагнали русский броненосец и на «Ивате» был поднят сигнал: «Предлагаю вам сдаться. Ваш флагман сдался». Когда была разобрана первая часть сигнала, командир капитан 1 ранга В. Н. Миклуха сказал: «Продолжение сигнала нам знать не обязательно», и приказал открыть огонь, взяв курс на сближение с противником. В ходе боя броненосец маневрировал, но из-за износа каналов стволов и выхода из строя дальномеров снаряды ложились с большим разбросом и с недолётами. Огонь из 120-мм орудий было вести невозможно из-за слишком большой дистанции до цели. Японские снаряды поражали правый борт броненосца, производя разрушения в небронированных оконечностях и батарее. Вскоре в носовой башне вышла из строя гидравлика. Башню поворачивали ручным приводом. Через 30 минут боя из-за крена наведение вообще стало невозможным, могло вести огонь только одно 120-мм орудие. Тогда командир приказал экипажу спасаться, а корабль затопить через открытие кингстонов и подрыв циркуляционных помп в машинном отделении. Японцы продолжали огонь по тонущему кораблю, пока он не скрылся под водой, а затем спустили шлюпки для принятия людей. Броненосец скрылся под водой в 17:48 в точке 37 °C. ш., 133°30' в. д. На корабле и в воде от японских снарядов погибли 87 человек, ранены 11 (включая 3 погибших и 4 раненых в бою 14 мая). Среди погибших был и командир корабля. За 30 минут боя японские корабли выпустили 89 8-дм и 278 6-дм снарядов, добившись 2-4 попаданий 6-дм снарядами и 2 — 8-дм. «Ушаков» ответил 30 выстрелами из 10-дм орудий и 60 — из 120-мм, все — недолёты.

Крейсера

Крейсер II ранга «Изумруд», увидев в 10:34 сигнал своего флагмана о сдаче, форсировал ход до 21,5 узлов, проскочил между 1-м и 2-м японскими боевыми отрядами и ушёл в направлении Владивостока, ставя при этом радиопомехи переговорам японских кораблей. 6-й боевой отряд пытался его преследовать, но старые и тихоходные крейсера отстали и в 14:00 прекратили погоню. «Изумруд» длительное время поддерживал высокую скорость, в результате часть оборудования машин вышла из строя и скорость упала до 15 узлов. Во время боя 14 мая на корабле были ранены 6 человек. Командир крейсера, капитан 2 ранга барон В. Н. Ферзен, державшийся во время боя безупречно, неожиданно запаниковал. Вести корабль во Владивосток он побоялся, так как опасался подорваться на минах заграждения вблизи порта. Связаться по радио с базой и попросить эскорта он не захотел, так как стремился соблюдать радиомолчание. В результате он увел корабль к русскому побережью в 300 км к востоку от Владивостока, куда прибыл поздно ночью 15/16 мая. Несмотря на то, что состояние моря позволяло оставаться на ночь в открытом море, корабль пошёл в залив Владимир на большой скорости и выскочил на камни мыса Ореховый около 01:00 ночи 16 (29) мая. Хотя днище не было серьёзно повреждено, и корабль можно было снять с камней впоследствии спасательными судами, командир приказал немедленно взорвать корабль, так как полагал, что весь японский флот гонится за ним и находится где-то недалеко. Большинство офицеров «Изумруда» головы не потеряли, но перечить командиру не посмели — команда была свезена на берег, а крейсер подорван. Экипаж направился во Владивосток сухим путём, выполняя попутно приказ тыловых служб — собрать из окрестных деревень стадо крупного рогатого скота для обеспечения войск провиантом. Так они и явились домой — с коровами вместо крейсера.

Крейсера отряда контр-адмирала О. А. Энквиста «Олег», «Аврора» и «Жемчуг» утром 15 мая были в Восточно-Китайском море. Вопреки надеждам, русской эскадры они здесь не встретили, если не считать буксирного парохода «Свирь». Из-за бедственного положения «Олега» контр-адмирал перенёс свой флаг на «Аврору» и принял командование этим кораблем, и все три крейсера отправились в Шанхай для дозаправки углем с целью последующего перехода во Владивосток вокруг Японии. Однако рассчитав, что им не хватит положенных по международному праву 24 часов для заправки углем и ожидая, что они будут блокированны в Шанхае якобы преследующим их японским отрядом, на крейсерах решили идти в Манилу, бывшую тогда под протекторатом США. При подходе к Филиппинам на горизонте был замечен крейсерский отряд. Русские корабли приготовились к бою с японским отрядом контр-адмирала Уриу, но корабли оказались американскими. После захода в Манилу, 20 мая русские корабли были интернированы по распоряжению американских властей и с разрешения русского правительства. На всех трёх крейсерах были убиты 41 человек, ранены 156. Два из них в марте 1906 г. вернулись на Балтику, а «Жемчуг» остался служить в составе Сибирской флотилии.

Крейсер I ранга «Светлана», отставший от отряда Энквиста, с дифферентом на нос уходил на север в сопровождении миноносца «Быстрый». Около 5:00 ввиду острова Дажелет показались японские крейсера 5-го боевого отряда, но «Светлана» уклонилась от них к востоку. Капитан 1-го ранга С. П. Шеин решил подойти ближе к берегу Кореи, завести пластырь, заделать пробоину, затем откачать воду и идти во Владивосток вдоль корейского берега. Около 07:00 за кормой показались нагонявшие «Светлану» крейсера «Отова», «Ниитака» и истребитель «Муракумо». Около 8:30 крейсер по решению офицерского совета открыл огонь по «Отове». Миноносец «Быстрый» держался со стороны правого борта крейсера, «Муракумо» — с левого, вне дальности стрельбы. Оба японских крейсера догоняли «Светлану» с левого борта. Имея возможность вести бой только двумя кормовыми 6-дм орудиями, крейсер получил несколько пробоин у ватерлинии. «Отова» получила два попадания снарядами, которыми убило 5 и ранило 23 человека. Когда закончились все 6-дм снаряды и были полностью выведены из строя машины, командир приказал экипажу эвакуироваться в воду, а крейсер затопить открытием кингстонов. «Светлана» скрылась под водой в 11:08 в точке с координатами 37° с. ш., 129°50' в. д. Японцы продолжали огонь до полного затопления корабля, и многие русские моряки погибли от взрывов уже в воде. Затем японский отряд погнался за «Быстрым», а команда крейсера была через 2 часа поднята на борт вспомогательного крейсера «Америка-Мару». Всего убиты, утонули и умерли от переохлаждения 170 человек, включая командира, ранены 36.

Крейсер I ранга «Дмитрий Донской», также отставший от отряда Энквиста, обошёл ночью с востока броненосцы и шёл во Владивосток в сопровождении миноносцев «Буйный» (под флагом адмирала Рожественского), «Бедовый» и «Бравый». Из-за выхода из строя котла не мог развить скорость более 13,5 уз. Броневой пояс соответствовал 75 мм крупповской брони. Ночью радиостанция крейсера ставила помехи радиопереговорам японцев. Около 07:00 утра отряд остановился для пересадки с «Буйного» офицеров штаба эскадры на «Бедовый», а 204-х человек, спасенных с «Осляби», — на крейсер. Причиной было повреждение машины на «Буйном» и нехватка на нём угля для следования во Владивосток. После этого «Бедовый» и «Грозный» ушли в направлении Владивостока, а «Дмитрий Донской» и «Буйный» пошли 10-11 узовой скоростью в том же направлении. Но миноносец «Буйный» отставал и наконец поднял сигнал о помощи. Совет обоих командиров принял решение утопить миноносец. После своза людей на крейсер, была сделана неудачная попытка подрыва, а затем крейсер открыл огонь из 6-дм орудий. Несмотря на дистанцию 1,5 каб. попали только с 6-го раза из-за износа канала ствола орудия, и только 8-м выстрелом миноносец был затоплен. Всего на остановки крейсер потерял в этот день около 5 часов, но при выбранном им курсе это лишь задержало его встречу с противником, находившимся к северу. Около 16:00, когда крейсер был уже в виду острова Дажелет, его нагнали с правого борта крейсера 4-го боевого отряда контр-адмирала С. Уриу «Нанива», «Такатихо», «Акаси», «Цусима» и истребители «Оборо», «Акэбоно» и «Инадзумо». С левого борта приближались потопившие «Светлану» крейсера «Отова» и «Ниитака» с истребителями «Асагири» и «Сиракумо». На офицерском совете крейсера один человек высказался за сдачу, остальные молчали, тогда командир корабля капитан 1-го ранга И. Н. Лебедев распустил совет и принял бой, решив сражаться до последнего, а затем разбить крейсер о скалы. На сигнал «Ваш флагман Небогатов уже сдался» с крейсера ответили огнём около 19:00. Левые орудия «Дмитрия Донского» стреляли по «Отове», правые — по «Наниве». «Дмитрий Донской» сражался до наступления темноты с чрезвычайным упорством, вызвал пожар на «Отове» и сделал пробоину у ватерлинии на «Ниитаке», но сам получил до 15 пробоин в районе ватерлинии, временно лишался управления из-за выхода из строя рулевого устройства, расстрелял почти весь боезапас и потерял всю артиллерию на верхней палубе выведенной из строя. Командир был смертельно ранен. Тем не менее, корабль сумел затянуть бой до темноты и ушёл в тень острова Дажелет, где сумел отбить все торпедные атаки японских миноносцев. Во время боя спасенные с «Осляби» запаниковали и попытались помешать сражению, но усилиями командира и офицеров корабля были водворены на место относительно мирными методами. Это был единственный зафиксированный случай паники команды за все время Цусимского сражения. Зато командир и экипаж «Буйного» добровольно присоединились к трюмно-пожарной команде и участвовали в борьбе за живучесть. Ночью принявший на себя командование старший офицер корабля капитан 2-го ранга К. П. Блохин принял решение свезти людей на остров Дажелет и затопить крейсер. На рассвете «Дмитрий Донской» отошёл от берега и был затоплен на глубоком месте в точке с координатами 37°30' с. ш., 130°57' в. д., так как на 100 % исчерпал свои боевые возможности и выполнил свой долг. На крейсере были убиты 79 человек и 150 ранены (из команды «Осляби» — 11 убитых, 21 раненый). Этот бой стал последним по времени боевым эпизодом Цусимского сражения. Командир корабля скончался от ран в плену и похоронен на кладбище в Нагасаки.

Крейсеру II ранга «Алмаз» повезло. Во время вечерних торпедных атак он сначала держался у броненосцев, а затем ввиду малой эффективности стрельбы своих 75-мм орудий в 21:15 принял решение прорываться во Владивосток самостоятельно. На крейсере считали, что идут на соединение с отрядом Энквиста, однако непонятно, как они рассчитывали, идя курсом на северо-восток, встретить этот отряд, который последний раз видели уходящим в юго-западном направлении. Так или иначе, на «Алмазе» выбрали единственно верный маршрут — держаться восточнее, вдоль берегов Японии. Идя 16-узловым ходом, крейсер 16 мая в 11:30 прибыл в залив Стрелок, а оттуда — во Владивосток, первым принеся печальную весть о гибели эскадры. На «Алмазе» было множество мелких повреждений по корпусу, в рангоуте и такелаже, 6 убитых, 13 раненых. Корабль ненадолго задержался в тихоокеанских водах: после войны перешёл на Балтику, а затем — на Черное море. Ему было суждено стать первым авианосным кораблем в русском флоте.

Миноносцы

Миноносец «Безупречный» шедший самостоятельно на север, около 04:28 утра был обнаружен японским крейсером «Читосэ» (под флагом вице-адмирала С. Дэва) и истребителем «Ариаке». Принял артиллерийский бой и около 05:11 погиб со всем экипажем — 73 человека. Рассказать об обстоятельствах и подробностях этого боя с русской стороны некому.

Миносносец «Быстрый» в конце боя «Светланы» ок. 11:00 дал полный ход и направился к корейскому берегу, поскольку ещё до боя на миноносце рассчитали, что угля до Владивостока не хватит и надеялись со временем получить уголь со «Светланы». Его стали преследовать истребитель «Муракумо» и крейсер «Ниитака», стрелявший из носовых орудий. «Быстрый» безуспешно выпустил торпеды по «Муракумо» и в 11:50 выбросился на прибрежную отмель в районе мыса Йончхугап, южнее города Самчхок. Экипаж (83 человека, вместе со спасенными с «Осляби») предпринял попытку пешком добраться до Владивостока, но к вечеру был взят в плен японским десантом, высадившимся со вспомогательного крейсера «Касуга-Мару». Моряки с «Быстрого» стали отдалёнными прототипами героев фильма «Берег спасения». Во время сражения на миноносце погибли 2 человека и ещё 2 были ранены.

Миноносец «Громкий» утром запросил у командира «Владимира Мономаха» разрешения прорываться во Владивосток самостоятельно, но получил приказ оставаться при тонущем крейсере. Когда ввиду показались японские вспомогательные крейсера миноносец дал полный ход 24 узла, но его стали преследовать истребитель «Сирануи» и миноносец № 63. Угля на миноносце хватало до Владивостока только при следовании экономическим 12-узловым ходом, но совет офицеров единодушно решил полным ходом оторваться от противника, а если не получится — дать бой. Преследователи не отставали и нагнали миноносец у мыса Чансугап (Корея) около 08:00 утра. «Громкий» сражался исключительно мужественно и искусно. Он маневрировал, дважды выходил в торпедные атаки, но одна торпеда утонула сразу после выхода из аппарата, а последняя была отброшена от кормы «Сирануи» струёй от винта. Миноносец пытался ставить радиопомехи переговорам противника. После попадания снаряда в кочегарку ход упал до 17 узлов. Когда очередной снаряд сбил с «Громкого» флаг, его по приказу командира на виду у противника прибили к мачте гвоздями. На «Сирануи» тоже четыре раза сбивало флаг, он получил 20 попаданий. Когда патронные отделения на «Громком были затоплены, люди стали нырять в воду за патронами. В начале первого часа на миноносце остались один котел, одна 47-мм пушка и один пулемет. После израсходования всего боезапаса и полной остановки машин люди вели бой на расстоянии 1,5-2 каб. из винтовок. В последний момент был убит командир капитан 2-го ранга Г. Ф. Керн. На миноносце были открыты кингстоны, он стал погружаться и в 12:45 затонул. Оставшихся в живых японцы подобрали из воды. За время боя миноносец имел потери — 23 человека убитыми и 28 ранеными.

Миноносцы „Бедовый“ (под флагом адмирала Рожественского) и „Грозный“ после того, как утром ушли от крейсера „Дмитрий Донской“, двигались экономическим 12-узловым ходом в северном направлении, обходя с запада вероятное место нахождения главных сил противника. Около 15:00 они были обнаружены японскими истребителями „Сазанами“ и „Кагеро“ в 30 милях южнее острова Дажелет. Противник приближался, но флагманский „Бедовый“ ход не увеличивал. С „Грозного“ голосом запросили, что происходит, и находившийся на мостике флаг-капитан (начальник штаба) эскадры приказал „Грозному“ следовать во Владивосток самостоятельно. „Кагеро“ погнался за „Грозным“, а „Сазанами“ остался при „Бедовом“. Не сделав ни одного выстрела по противнику, примерно равному по силе и скорости, даже не попытавшись уйти, „Бедовый“ был сдан своим командиром по инициативе флагманского штурмана эскадры полковника В. И. Филипповского и флаг-капитана эскадры капитана 1-го ранга К. К. Клапье-де-Колонга. „Бедовый“ был единственным боевым кораблем русской эскадры, не понесшим человеческих потерь. В плен попал весь штаб эскадры вместе с контуженным в голову командующим вице-адмиралом З. П. Рожественским. Впоследствии на суде офицеры оправдывались тем, что „жизнь адмирала дороже миноносца“. Отчасти это справедливо, но, зная характер Рожественского, трудно предположить, чтобы он согласился с таким доводом, будь он тогда в сознании. У этого человека было много личных недостатков, но малодушие в их число не входило. Кроме того, на суде выяснилось, что ещё во время нахождения на „Буйном“ офицеры штаба эскадры предлагали командиру миноносца сдать корабль, но тот в соответствии с Морским уставом потребовал от них протокол решения офицерского совета.

Таким образом, миноносец „Грозный“ уходил от „Кагеро“, отстреливаясь из малоэффективных кормовых 47-мм пушек и находясь под обстрелом двух 57-мм и носового 76-мм орудия. Миноносец маневрировал, стрелял из носового 75-мм орудия и сам попадал под огонь кормового 76-мм орудия противника. Оба корабля получили попадания, затем „Кагеро“ около 16:30 отстал, а на русском миноносце из-за острой нехватки угля и опасения появления других сил противника отказались от первоначальной идеи догнать „Кагеро“ и снова его атаковать. В ходе боя имел 4 убитыми и 11 ранеными, „Кагеро“ потерь в людях не понёс. „Грозный“ к 07:00 16 мая дошёл до острова Аскольд, принял уголь и 17 мая прибыл во Владивосток.

Потерявший ход миноносец „Буйный“, как уже сказано, был после снятия команды уничтожен артиллерией крейсера „Дмитрий Донской“.

Миноносец „Бравый“ перед рассветом потерял крейсер „Владимир Мономах“ и направился во Владивосток самостоятельно, проложив курс вдоль берегов Японии. Для маскировки мачты были срублены, а трубы днем красились в белый цвет. Не имея встреч с противником, миноносец обошёл с востока зону боевых действий и утром 17 мая дошёл до острова Аскольд. При этом из-за полного израсходования угля пришлось жечь в топке деревянные части корпуса, машинное масло и т. п. Подняв с помощью воздушного змея антенну радиотелеграфа, „Бравый“ связался с базой, и высланный навстречу миноносец повел его в порт. „Бравый“ стал третьим и последним кораблем эскадры, пришедшим во Владивосток. Во время дневного боя на нём было убито 5 человек и ранено 8, а также среди спасенных с „Осляби“ 1 убитый и 6 раненых.

Миноносец „Блестящий“, имея заполненными водой носовые отделения и повреждённый руль, встретился утром в Восточно-Китайском море с миноносцем „Бодрый“, который остался при нём для оказания помощи. Постепенно „Блестящий“, переборки которого стали сдавать, заполнился водой. Чтобы ускорить потопление корабля, на нём были открыты кингстоны; личный состав вместе с 8 спасенными с „Осляби“ был переведен на миноносец „Бодрый“. На „Блестящем“ погибло 6 человек, включая командира, и ранено 16. Сам миноносец затонул около 05:00 утра.

Приняв людей с „Блестящего“, миноносец „Бодрый“ направился в Шанхай для пополнения запасов угля с целью последующего перехода во Владивосток. Шли в штормовых условиях, уклоняясь от всех встречных судов, так как подозревали в них японцев. Однако уголь кончился ещё в море к 12:00 16 мая и четыре дня команда дрейфовала в 90 милях от берега, пытаясь пользоваться приливными течениями. Запасы пресной воды и провизии почти закончились. 20 мая проходящий мимо английский пароход „Квейлин“ взял миноносец на буксир и довел его до Шанхая, где „Бодрый“ был интернирован китайскими властями до конца войны. На миноносце во время боя был убит 1 человек, ранены 9.

Вспомогательные суда

Транспорт „Иртыш“ из-за крупной пробоины у ватерлинии получил дифферент на нос, и крен 10° на левый борт; ход упал до 7 узлов. Поэтому он быстро остал от эскадры и пошёл вдоль японского берега на север, рассчитывая в случае затопления свезти людей на сушу. Несмотря на подведенный пластырь, вода продолжала поступать в корпус судна, поэтому пришлось подойти к берегу у Вака-Мура в 10 милях к северу от города Хамада, префектура Симанэ. Команда была переправлена на сушу при активном участии местных японских рыбаков, а само судно затонуло (или было затоплено) в 3-4 милях от берега. На транспорте во время сражения погибли 14 и ранены 35 человек.

Буксирный пароход „Свирь“ около 09:00 в Восточно-Китайском море встретил три крейсера под флагом контр-адмирала Энквиста. На вопрос: „Где наша эскадра и что с нею?“, со „Свири“ ответили: „Вам, Ваше превосходительство, лучше знать, где наша эскадра“. Энквист распорядился „Свири“ идти в Шанхай и выслать оттуда в Манилу русские транспорты с углем. Буксирный пароход благополучно прибыл в Шанхай 16 мая, где был интернирован китайскими властями до конца войны. На пароходе за время боя погиб 1 человек.

Транспорты „Корея“ и „Анадырь“ вместе ушли на юг. Около 09:00 из-за недостатка угля „Корея“ отделилась и пошла в Шанхай, где 17 мая также была интернирована. На „Корее“ во время дневного боя были ранены 2 человека. „Анадырь“, имевший на борту около 7000 тонн угля для эскадры, не заходя ни в один порт (так как желал избежать интернирования) и держась вдали от оживленных морских путей, 14 июля прибыл в порт Диего Суарес (Мадагаскар), откуда вернулся на Балтику. В известном смысле, это был самый „счастливый“ корабль несчастной эскадры, в том числе и потому, что потерь в людях не имел.

С судьбой 2-й Тихоокеанской эскадры тесно связана „одиссея“ парохода „Ольдгамия“. Этот английский пароход 6 мая был остановлен крейсером „Олег“ вблизи эскадры, так как вёз в Японию груз керосина. Ввиду отсутствия документов на груз и невнятных объяснений капитана, команда парохода была свезена на госпитальное судно „Орёл“, а сам пароход объявлен призом и с русским призовым экипажем в 41 чел. (собранным с разных кораблей эскадры) под командой прапорщика по морской части Трегубова через два дня отправлен во Владивосток вокруг Японии. Стремясь пройти проливом Фриза в Охотское море, 20 мая в густом тумане пароход наскочил на камни острова Уруп. На следующий день пароход штормом был сильно повреждён, команда перебралась на берег, а пароход взорвала. Остров оказался необитаемым. Экипаж разделился на три партии. Одна осталась на острове, а две — на самостоятельно оснащённых ботах пошли к Сахалину. Все три партии разными путями попали в плен к японцам, но остались в живых.

Последствия

Русские потери

Русская эскадра потеряла убитыми и утонувшими 209 офицеров, 75 кондукторов, 4761 нижних чинов, всего 5045 человек. Ранены 172 офицера, 13 кондукторов и 178 нижних чинов. В плен взяты 7282 человека, включая двух адмиралов. На интернированных кораблях остались 2110 человек. Всего личного состава эскадры перед сражением было 16 170 человек, из них 870 прорвались во Владивосток. Потери по конкретным кораблям указаны в описании хода сражения. Из 38 участвовавших с русской стороны кораблей и судов затонули в результате боевого воздействия противника, затоплены или взорваны своими экипажами — 21 (7 броненосцев, 3 броненосных крейсера, 2 бронепалубных крейсера, 1 вспомогательный крейсер, 5 миноносцев, 3 транспорта), сдались в плен или были захвачены 7 (4 броненосца, 1 миноносец, 2 госпитальных судна), из них госпитальное судно „Кострома“ было впоследствии отпущено. Интернированы в нейтральных портах до конца войны 6 кораблей (3 бронепалубных крейсера, 1 миноносец, 2 транспорта). Таким образом, для продолжения боевых действий могли быть использованы безбронный крейсер „Алмаз“, миноносцы „Бравый“ и „Грозный“, большой транспорт „Анадырь“.

Японские потери

Данные о потерях незначительно различаются по материалам приложения к официальному донесению адмирала Того и по свидетельству „Хирургического и медицинского описания морской войны между Россией и Японией в 1904—1905 гг.“, изданного Медицинским бюро Морского департамента в Токио в 1905 г. По донесению Того, всего на японской эскадре погибло 116 человек, ранено 538. По данным второго источника, 88 человек было убито на месте, 22 умерло на кораблях, 7 — в госпиталях. 50 инвалидов оказались негодными к дальнейшей службе и были уволены. 396 раненых выздоровело на своих кораблях и 136 — в госпиталях. Данные потерь по донесению Того по конкретным кораблям указаны в разделе „Японский Соединенный флот“. Японский флот в результате огневого воздействия потерял только два маленьких миноносца — № 34, 35 и третий № 69 — в результате столкновения с другим японским миноносцем. Из кораблей, участвовавших в сражении, снаряды и осколки не попали в крейсера „Ицукусима“, „Сума“, авизо „Тацута“ и „Яэяма“. Из 21 эсминца и 24 миноносцев, подвергшихся огневому воздействию, в 13 эсминцев и 10 миноносцев попали снаряды или осколки, несколько получили повреждения из-за столкновений и навалов.

Оценки огневого воздействия

Оценить процент попаданий обеих сторон невозможно, так как неизвестно количество выстрелов русских орудий и количество попавших в цель японских снарядов. Неизвестно, с какой скоростью выходила из строя артиллерия новейших русских кораблей. Поэтому же трудно судить и об усреднённой боевой скорострельности русских.

По данным английского наблюдателя на „Асахи“ капитана Пэкинхема 14-15 мая японские корабли сделали 446 выстрелов из 12» орудий («Микаса» — 124, «Сикисима» — 74, «Фудзи» — 106, «Асахи» — 142), 50 — 10" и 103 — 8" снарядов выпустил «Касуга». Всего корабли 1-го боевого отряда израсходовали 5748 — 6" и 4046 — 76-мм снарядов. 2-й боевой отряд выпустил за два дня 915 — 8", 3716 — 6" и 3480 — 76-мм снарядов, причём последние выпускались с дистанций не более 21,5 каб. По данным В. Ю. Грибовского, за весь дневной бой 14 мая 1-й и 2-й отряды выпустили 11 159 снарядов крупного и среднего калибров. По данным английских наблюдателей, «Микаса» стрелял фугасными снарядами из правых 12" орудий и бронебойными — из левых. Всего по данным «Хирургического и медицинского описания…» в японские корабли попало около 117 снарядов калибром от 120-мм и выше и примерно столько же меньших калибров. Попадания во флагманский броненосец «Микаса» (по Пэкинхему): 10 — 12", 22 — 6" и 8 попаданий меньшим калибром; «Сикисиму»: 1 — 12", 1 — 10", 3 — 6", 4 — 75-мм и несколько неустановленного калибра; «Фудзи»: 2 — 12", 3 — 6", 2 — 75-мм и 5 неустановленного калибра; «Асахи»: 10 попаданий, из них 2 — 6"; «Касугу»: 1 — 12" и 1 неустановленного калибра; «Ниссин»: 6 — 12", 1 — 9", 2 — 6" и 4 малого калибра; во флагманский крейсер «Идзумо»: 5 — 12", 1 — 10", 3 — 6" и несколько неустановленного калибра; «Адзуму»: 7 — 12", 7 — 6", 4 — 75-мм; «Токиву»: 7-8 попаданий малокалиберными снарядами; «Якумо»: 1 — 12", 3-4 — 6", 2-3 — малых калибров; «Асаму»: 3 — 12", 2 — 9" и 7-9 — малого калибра; «Ивате»: 2 — 12", 3 — 8", 2 — 6", 1 — 120-мм, 5 — 75-мм и 4 неустановленного калибра. Пробития брони были достаточно частыми.

Оценка выпущенных русскими кораблями 1-го, 2-го и 3-го отрядов в бою 14 мая снарядов крупного и среднего калибров встречается самая различная: около 5200 (М. В. Котов), 8195 (В. Ю. Грибовский) и др. Более или менее точны данные по единичным кораблям. Так, броненосец «Император Николай I» в ходе боя 14 мая израсходовал 94 (из 144) 12" снарядов, 273 (из 410) — 9", 1087 (из 1595) — 6"; «Орёл» — 192 (из 248) 12"; «Генерал-адмирал Апраксин»: ок. 130 — 10", ок. 460 — 120-мм; «Адмирал Сенявин»: ок. 170 — 10", ок. 390 — 120-мм; «Адмирал Ушаков» (за бой 14 мая): ок. 200 — 10", ок. 400 — 120-мм. Попадания в «Орёл»: 5 — 12", 2 — 10", 9 — 8", 39 — 6" попаданий и 21 попадание более мелким калибром; в «Николая I»: 1 — 12", 2 — 8", 2 — 6", 5 — неустановленного калибра; в «Апраксина»: 1 — 8" и 2 попадания снарядами малого калибра; в «Сенявина» — ни одного попадания, если не считать осколочных пробоин; в «Ушакова» (за бой 14 мая): 1 — 8" и 2 среднего калибра. Оценочные значения попадания в погибшие корабли: в «Князя Суворова» — 100 попаданий снарядами 12-6" калибра, «Императора Александра III» — 50, «Бородино» — 60, «Ослябю» — 40, «Наварин» — 12, «Нахимов» — 18; общее число — 360 (по В. Ю. Грибовскому). Случаи пробития брони крайне редки.

Приблизительные данные по проценту попаданий — 3,2 % у японцев, 1,2 % у русских.

Все участники сражения были поражены разницей в повреждениях русских и японских кораблей: последствия от разрывов русских снарядов были невелики, около трети снарядов не разрывалось и оставляли только отверстия, равные своему диаметру. При разрыве японских снарядов образовывалась туча мелких осколков, часто задерживаемых даже матерчатыми препятствиями. При разрыве русских снарядов образовывались несколько крупных осколков, но их сила была очень слаба. Иначе говоря, отмечалось низкое бризантное действие русских снарядов.

Военно-технические последствия сражения

1) Активное участие прессы стремившейся преувеличить проблемы России в Русско-японской войне, сформировали мнение о решающем факторе Цусимского сражения на весь ход войны. Как следствие сформировалось общее мнение о решающем значении победы главных броненосных сил, что создало беспрецедентную гонку военно-морских вооружений вплоть до конца Первой Мировой войны, во многом подорвавшую экономики даже таких богатейших стран, как Англия, и не имевшей существенного военного значения ни для хода боевых действий, решавшихся на суше, ни даже на морскую блокаду, которая обеспечивалась малотоннажными боевыми судами и подводными лодками. Эта беспрецедентная для начала XX века гонка вооружений была приостановлена лишь Вашингтонским соглашением 1922 года.

2) Сражение выявило высокую сложность пристрелки разнокалиберных орудий, при существовавших системах управления огнём, а также малое значение для поражения крупных кораблей противника снарядов промежуточного и среднего калибра, что в конечном итоге привело к отказу от существующих принципов расположения артиллерийского вооружения в пользу дредноутского. То есть крупные артиллерийские корабли перестали комплектоваться стволами среднего и промежуточного калибра, наращивая количество и качество стволов главного, вспомогательную роль для защиты от миноносных судов играли скорострельные орудия с калибром (как правило) менее 5 дм. (см. «только большие пушки»)

3) Удачные манёвры японского флота вокруг снизившего до минимума свою скорость русского, сильно разрекламировало роль преимущества в скорости. Как следствие большинство кораблестроителей сделали ставку на преимущество в скорости в ущерб другим параметрам. Появился новый класс судов — линейные крейсера.

4) Низкая пробиваемость брони (в том числе и достаточно качественными русскими бронебойными снарядами) во время боя привела к двояким выводам: часть военно-морских идеологов скоцентировались на продолжении совершенствования бронебойности снарядов (в первую очередь Германия), а часть пошла на уменьшение толщины бронирования с целью занять освобождающийся значительный вес более важными, по их мнению, элементами (Англия, Россия).

5) Необычная для предыдущих войн, высокая дальность артиллерийских контактов, привела к гонке дальнобойности, выразившейся в увеличении как длины стволов, так и их калибра и максимального угла возвышения. Существенной модернизации подверглись дальномеры и системы управления огнём.

6) Неудача облегчённых русских снарядов, а также увеличение предполагаемых расстояний артиллерийских контактов, надолго изъяла, в общем-то неплохую идею (лёгких снарядов с высокой кинематикой), из рассмотрения артиллерийскими инженерами. По сути, к этой идее вернулись лишь в противотанковых ружьях и пушках, а также бронебойных и бетонобойных ракетах кинетического поражения.

7) Высокая взрывопасность тринитрофенола (шимозы), а также отсутствие (кроме России и отчасти Германии) отлаженного массового производства пироксилина и некоторые его недостатки (существенная зависимость от влажности), заставила искать альтернативное устойчивое ВВ. Результатом этих поисков стал тринитротолуол — определивший стандарт ВВ на долгие годы и ставший не менее нарицательным нежели нитроглицерин.

8) Активное использование радиосвязи, а также использование радиопомех русскими, предопределило существенный прогресс этого вида связи, способов защиты передаваемой информации, систем противодействия и обнаружения, радиоразведки.

9) Ужасающий разгром российской эскадры и поиски причин, привели, в частности (по-видимому, в связи с гибелью броненосца «Бородино»), к быстрому отказу от применявшегося в русском флоте башенного расположения артиллерии среднего калибра. Это новаторское нововведение было забыто почти на 30 лет.

Суд над участниками

В июне-ноябре 1906 г. в Особом присутствии военно-морского суда Кронштадтского порта состоялись два процесса по делу о сдаче кораблей 2-й Тихоокеанской эскадры — миноносца «Бедовый» и кораблей отряда Небогатова. Разбирательство проходило в условиях политической цензуры, разбирались лишь дела о сдаче кораблей в плен, но не об ответственности за поражение в битве. На суде оба адмирала, Рожественский и Небогатов, держались достойно, за спины подчинённых не прятались, стремились взять единоличную ответственность на себя.

Вопреки общественному мнению, которое, в общем, было склонно считать сдачу «Бедового» намного более тяжёлым преступлением, чем сдачу броненосцев, итоговый приговор суда по делу сдачи «Бедового» был мягким. Флаг-офицер (начальник штаба эскадры) капитан 1 ранга К. К. Клапье-де-Колонг, флагманский штурман полковник В. И. Филипповский, флагманский минный офицер лейтенант Е. А. Леонтьев и командир миноносца капитан 2 ранга Н. В. Баранов признавались виновными в преступной сдаче и приговаривались к смертной казни через расстрел, но с ходатайством суда на имя императора о замене смертной казни на заточение в крепость на 10 лет или о ещё большим смягчении. По окончательному приговору, утверждённому Николаем II, указанных виновных приговорили к исключению со службы без лишения чинов. Смягчающими обстоятельствами признали подрыв физических и нравственных сил офицеров штаба эскадры из-за трудностей похода, нравственное потрясение гибелью многих кораблей эскадры, пребывание на погибающем «Суворове» и желание спасти жизнь адмирала. Вице-адмирал З. П. Рожественский был признан невиновным ввиду его неспособности осознавать происходящее из-за тяжёлого ранения.

По делу о сдаче «Императора Николая I», «Орла», «Генерала-адмирала Апраксина» и «Адмирала Сенявина», напротив, приговоры были строгими. Ещё до вынесения вердикта все подсудимые были разжалованы в чинах и уволены со службы. Н. И. Небогатов и три командира кораблей В. В. Смирнов, Н. Г. Лишин и С. П. Смирнов были приговорены к расстрелу, но ввиду смягчающих обстоятельств суд ходатайствовал перед государем императором о замене смертной казни на заключение в крепость сроком на 10 лет, что и было утверждено. Ещё 4 офицера штаба Небогатова были приговорены к 2—4 месяцам заключения в крепость, а исполняющий обязанности командира «Орла» капитан 2 ранга К. Л. Шведе был оправдан, так как его корабль не мог оказать сопротивления противнику. Впрочем, Небогатов и командиры кораблей были через несколько месяцев досрочно освобождены по решению императора.

Под действием лавины общественного негодования император Николай II был вынужден уволить от службы своего дядю, главного начальника флота и Морского ведомства генерал-адмирала великого князя Алексея Александровича, который нёс личную моральную ответственность за низкую боеготовность и невыгодное распределение флота к началу войны с Японией. Впрочем, увольнение это делалось по «собственному желанию», сопровождалось «искренней благодарностью» императора, сохранением всех чинов и званий. Был отставлен от должности также и управляющий Морским министерством вице-адмирал Ф. К. Авелан, занявший, впрочем, эту должность только в 1903 году и мало влиявший на действия флота во время войны.

Политические последствия

Считается, что непосредственным следствием Цусимского сражения стало окончание русско-японской войны с явным перевесом в пользу Японии. Однако архивные документы говорят о том, что поражение при Цусиме не расценивалось рядом военачальников как доказательство невозможности выиграть войну.

24 мая 1905 года, то есть после Цусимы, Николай II собрал военное совещание. В Журнале совета (Красный архив. 1928, № 3 (28). С. 195-202)зафиксирована следующая оценка ситуации.

Генерал-адъютант Дубасов: «Наше движение на восток есть движение стихийное — к естественным границам; мы не можем здесь отступать, и противник наш должен быть опрокинут и отброшен. Для достижения этого надо посылать на театр действия самые лучшие войска. Что касается Владивостока, то его нетрудно взять с моря, и он более трех месяцев, вероятно, не продержится; но несмотря на это, войну следует продолжать, так как мы, в конце концов, можем и должны возвратить обратно все взятое противником. Финансовое положение Японии, конечно, хуже нашего: она делает последние усилия; наши же средства борьбы далеко не исчерпаны».

Генерал Рооп: «Я не могу согласиться с тем, чтобы немедленно просить мира. Попытка предложить мирные условия есть уже сознание бессилия. Ответ будет слишком тягостный. Заключение мира было бы великим счастьем для России, он необходим, но нельзя его просить. Надо показать врагам нашу готовность продолжать войну, и когда японцы увидят это, условия мира будут легче».

Великий князь Владимир Александрович: «Не на посрамление, не на обиду или унижение могу я предлагать идти, а на попытку узнать, на каких условиях мы могли бы говорить о прекращении кровопролитной войны. Если они окажутся неприемлемыми, мы будем продолжать драться, а не продолжать начатую попытку».

Следствием поражения России в войне было её превращение из субъекта в объект международной политики великих держав, то есть её внешняя политика стала более зависимой. Потерян престиж военной мощи империи. Из страны, имевшей третий флот в мире, Россия, потерявшая почти все главные силы своего флота, превратилась во второстепенную морскую державу, наподобие Австро-Венгрии. Падение престижа России в глазах мировых держав привело к дестабилизации баланса сил в мире, что стало одной из многих причин первой мировой войны. Во внутренней политике поражение в Цусимской битве и в войне привело к резкому нарастанию революционного движения, росту национального сепаратизма и дискредитации династии Романовых и вообще руководства страны, с одной стороны, а с другой — к громадным материальным потерям (не менее 500 млн рублей), следствием которых стали не менее громадные внешние займы, то есть рост финансовой зависимости России, что стало одним из существенных факторов для вступления России в первую мировую войну и гибели Российской империи.

С другой стороны, для Японии и всех азиатских народов эта война стала первой крупной победой, первой в новые времена победой над европейской державой азиатской страны, которая во всей полноте использовала достижения научно-технической революции. Цусимская победа сделала Японию шестой по величине морской державой в мире, особенно после того, как её флот пополнился новейшими кораблями собственной постройки, а также поднятыми в гавани Порт-Артура или взятыми в плен русскими броненосцами и крейсерами. Победа оказала глубокое влияние на японскую культуру и национальное самосознание. Страна получила доступ к ресурсам Кореи и Китая, что значительно ускорило её превращение в развитую индустриальную державу. Вместе с тем, в умах части японского военного и политического руководства, она породила мысль, что с бо́льшим количеством более крупных и более мощных кораблей, похожие победы могут быть одержаны над всеми державами Тихоокеанского региона, над Великобританией, Соединенными Штатами. В годы правления достаточно трезво политически настроенного императора Мэйдзи Япония по праву пожинала плоды храбрости своих матросов и мудрости своих командующих, но она уже медленно становилась на тот путь, который привёл её к победам и поражениям Второй мировой войны.

Анализ

Одной из непосредственных причин решительной победы японского флота в сражении стало движение русской эскадры небольшой, 9-узловой скоростью в негибком строю кильватерной колонны. Пользуясь превосходством в скорости в 7 узлов, японский адмирал концентрировал свои корабли возле головы русской колонны и поочерёдно подвергал головные броненосцы длительному (около 5 часов) сосредоточенному расстрелу, чем вывел их из строя. Во-вторых ответный огонь русских по разным причинам (главной из которых явилось преступное решение о повышении влажности пироксилина основного заряда снарядов из-за чего последние не взрывались) оказался неэффективным. Гибель трёх новейших броненосцев и исчерпание боевых ресурсов четвёртого предопределили поражение русских.

На протяжении уже более ста лет русские военные историки и специалисты задавались вопросом: как такое могло произойти? В результате дискуссии, в целом, были установлены следующие причины Цусимской катастрофы.

1. В плане внутри- и внешнеполитическом — потеря управления страной, армией и флотом руководителями государства и Морского ведомства, что проявлялось в чрезвычайной нескоординированности действий (как до войны, так и в её ходе) политиков, дипломатов, финансистов, военных, кораблестроителей, инженеров-артиллеристов, фортификаторов, моряков, сухопутных военных, железнодорожников, а также и различных подразделений Морского ведомства: кадровых, разведывательных, штабных, балтийских, дальневосточных, учебных, боевых и т. д. Всё это приводило, в частности, к низкой боеготовности армии и флота, неготовности страны к войне.

2. В плане оперативно-тактическом — безынициативность, проявленная русскими адмиралами, что выражалось в отсутствии оперативного плана сражения (и, следовательно, неподготовленности флагманов и командиров к бою), нерешительном маневрировании в бою, негибком боевом построении, движении на малой скорости, потере управления в бою и т. д. К этому близко примыкает отсутствие надлежащей боевой подготовки русских моряков вообще и артиллеристов в частности, которые не воевали ни дня.

Напротив, японские флагманы с первых же залпов перехватили инициативу в бою, действовали решительно, относительно самостоятельно, а экипажи японских кораблей воевали уже больше года и обладали огромным боевым опытом, в частности, опытом групповой стрельбы, опытом стрельбы на большие (на те времена) дистанции. Всё это позволило японской стороне достичь невиданной до того времени концентрации артиллерийского огня.

3. В плане техническом — чрезвычайно низкие боевые характеристики русских снарядов, а также недостатки системы бронирования русских кораблей. Первое проявлялось в недостаточной бризантности и фугасности, связанных с малым процентом взрывчатого вещества, преступным решением о повышении влажности пироксилина основного заряда снарядов, недооценкой роли фугасных снарядов, облегчённостью снарядов, «тугими» взрывателями. Второе критически усугублялось строительной и эксплуатационной перегрузкой кораблей, хотя сама длительность обстрела русских броненосцев отодвигает вопросы перегрузки и системы бронирования на второй план: в таких условиях погиб бы любой боевой корабль того времени. С другой стороны, японцы, напротив, переоценили значимость фугасного действия снарядов, чем также снизили их боевой эффект. Обладай японцы качественными бронебойными снарядами, русские броненосцы типа «Бородино» продержались бы гораздо меньше пяти часов.

4. В плане психологическом — Практика восточных единоборств принимает во внимание, что исход поединка, как правило, решается до его начала. В этом отношении личный состав русской эскадры был психологически подготовлен слабее, чем у Того. Сказалось невероятная физическая и моральная усталость экипажей, сумевших довести огромную эскадру разнотипных судов до места боя без существенных потерь. Известие о капитуляции Порт-Артура, а также о начавшихся беспорядках в России, крайне отрицательно сказались на боевом духе всех моряков. Сознание бессмысленности экспедиции, полной заброшенности и одиночества тяготили всех.

5. Серьёзное численное превосходство японского флота Эффект Цусимского Сражения оказал значительное влияние на дальнейшее военное планирование японского флота — теперь уже направленное, в первую очередь, против США. На основании опыта сражения, японские адмиралы сделали вывод, что оптимальным способом для уступающего численно флота победить сильнейший, является нанести ему поражение в решительном оборонительном сражении на заранее подготовленной позиции. Основное внимание при этом уделялось решительному характеру боя и полному разгрому (а не просто принуждению к отступлению) противника; японцы предполагали, что подобный разгром во-первых сломит оппонента психологически, а во-вторых — не позволит ему восстановить в разумное время свой флот и сделает для него невозможным продолжение войны. На основании этих положений, военно-морская стратегия Японии стала строиться на основании доктрины «Kantai Kessen» — решительного оборонительного сражения, в котором основная роль отводилась мощному соединению быстроходных линейных кораблей.

Память

Ещё до сражения, по инициативе капитана 1 ранга Игнациуса (командира погибшего броненосца «Князь Суворов») было решено построить храм на Адмиралтейском канале в Санкт-Петербурге в память русских моряков — Храм Спасения на Водах, в котором на стенах поимённо были названы погибшие русские моряки за всё время существования российского флота. Поскольку храм был закончен после Цусимского сражения, здесь же были упомянуты и все в нём погибшие.

В советское время храм был уничтожен, якобы как мешавший расширению Адмиралтейского завода. Сейчас на месте разрушенного храма стоит часовня в память о храме и его содержании.

• Памятник экипажу гвардейского броненосца «Император Александр III» в Никольском саду у Никольского Морского собора в Санкт-Петербурге.
• Памятный знак в Бресте, посвящённый российским офицерам и матросам, погибшим в Цусимском сражении
• Е. Л. Игнатьева, жена генерала Н. П. Игнатьева, установила в Круподеринцах в память погибшего сына камень-памятник, на котором была сделана надпись: «Поставлен в 1914 году в молитвенную память Владимира Игнатьева, капитана 2-го ранга Алексея Зурова и всех наших славных моряков с честью погибших в Цусимском бою 14-15 мая 1905 года».
• В Таллине (Эстония) в храме Александра Невского справа от главного входа висят на стене две больших доски с именами моряков, погибших в Цусимском сражении.
• В Петровском парке Кронштадта установлен памятный знак российским морякам-героям сражения.

Памятник гвардейскому экипажу броненосца Александр III	Памятник храму Спасения на водах	Памятный знак посвящён морякам и офицерам Российского флота, погибшим в Цусимском сражении в 1905 г., установлен у ограды церкви св. Николая в 2005 году в Бресте

Примечания

Комментарии

Сноски

Библиография

Воспоминания участников сражения

• Мемуары В. П. Костенко, инженера с эскадренного броненосца «Орёл», [militera.lib.ru/memo/russian/kostenko_vp/index.html «На „Орле“ в Цусиме: Воспоминания участника русско-японской войны на море в 1904—1905 гг.»] (1-е изд.: Л.: Судпромгиз, 1955).
• Роман А. С. Новикова-Прибоя, баталёра с эскадренного броненосца «Орёл», [militera.lib.ru/prose/russian/novikov-priboy/ «Цусима»] (1-е изд.: М.: Федерация, 1932-35).
• Мемуары В. С. Кравченко, корабельного врача с крейсера «Аврора», [militera.lib.ru/memo/russian/kravchenko_vs/index.html «Через три океана. Воспоминания врача о морском походе в Русско-японскую войну 1904—1905 годов»] (СПб., 1910).
• Семёнов В. И. [elib.shpl.ru/ru/nodes/8648-semenov-v-i-boy-pri-tsusime-pamyati-suvorova-spb-1910#page/1/mode/grid/zoom/1 Бой при Цусиме]. — Изд. 3-е, испр. и доп. — Тип. т-ва М. О. Вольф, 1910. (история в изложении начальника оперативного отдела штаба эскадры, 1-е изд в 1907 г.)
• Семёнов В. И. [elib.shpl.ru/ru/nodes/22163-semenov-v-i-velikoe-srazhenie-yaponskogo-morya-tsusimskiy-boy-spb-m-1911#page/1/mode/grid/zoom/1 Великое сражение Японского моря. (Цусимский бой)]. — СПб.; М., 1911.
• Мемуары А. П. Чегодаева-Саксонского, вахтенного офицера с крейсера «Алмаз», [militera.lib.ru/memo/russian/chegodaev_sakonsky_ap/index.html «На „Алмазе“. От Либавы через Цусиму — во Владивосток»] (М., 1910).
• Добротворский Л. Ф. Уроки морской войны. — Кронштадт: типография газеты «Котлин», 1907.
• Шуберт Б. К. Новое о войне. Воспоминания о морских походах. 1904—1905 гг. — СПб., 1907.
• Н. Д. (Дмитирев Н. Н.) Броненосец «Адмирал Ушаков». Его путь и гибель. — СПб., 1907.
• [tsushima.su/RU/libru/i/Page_7/page_18/page_19/Page_32/page_32_001/ Небогатов Н. И. Пленные при Цусиме. // «Jane’s Fighting Ships», 1906/07.]
• Магдалинский А. В. На морском распутье. Записки участника Цусимского боя. — Ярославль, 1949.
• Витгефт А. В. Воспоминания. // Исторический архив. 1960, № 4.
• Граф Г. К. [rmzb.narod.ru/books/10Graf2.djvu Моряки.] — СПб., 1997.
• Нидермиллер А. Г. [rmzb.narod.ru/books/12Nidermiller.htm От Севастополя до Цусимы: Воспоминания.] Рига, 1930.
• Овандер Э. Э. Заметки о 2-й Тихоокеанской эскадре // Известия общества офицеров флота. — СПб., 1913.
• Овандер Э. Э. Заметки о минных атаках // Морской сборник. 1908, № 10.
• Отец Зиновий (Дроздов). С эскадрой до Цусимы. — Вятка, 1906
• Таубе Г. Н. Последние дни Второй Тихоокеанской эскадры. — СПб., 1907.
• Туманов Я. К. [archive.org/details/michmananavoinie00tuma Мичмана на войне.] — СПб., 2002.
• Дунин А. На пороге смерти // Современник. 1913. Кн. 9;
• Воспоминания матросов с «Громкого» // Море. 1912. № 7;
• Озеров М. Гибель броненосца «Сисой Великий» // Котлин. 1906. № 148
• Хорошавин А. И. Цусима. // Морские записки, издаваемые обществом бывших русских морских офицеров в Америке под редакцией ст. лейтенанта Г. Н. Таубе. — Нью-Йорк, 1955. — Т. XIII.
• [rmzb.narod.ru/books/13Eskadra.htm С эскадрой адмирала Рожественского. Русское военно-морское зарубежье.] — СПб.: Облик, 1994. — Вып. 4. (1-е изд.: Прага, 1930).

Опубликованные письма моряков, написанные во время снаряжения и похода эскадры

• Политовский Е. С. [dlib.rsl.ru/rsl01003000000/rsl01003737000/rsl01003737940/rsl01003737940.pdf От Либавы до Цусимы.] — СПб., 1906.
• Вырубов П. А. Десять лет из жизни русского моряка, погибшего в Цусимском бою (В письмах к отцу 1895—1905 гг.). — К., 1910.
• Егорьев Е. Р. Вокруг старого света 1904—1905 гг. (Путевые заметки командира «Авроры») // «Морской сборник», 1915, № 8, 9.
• Письма З. П. Рожественского к О. Н. Рожественской (жене) // «Море», 1911, № 6.

Официальные русские сборники документов и материалов

• Русско-японская война 1904—1905 гг. Работа исторической комиссии по описанию действий флота в войну 1904—1905 гг. при Морском генеральном штабе: В 7 книгах. — Пг., 1912—1917. — [dlib.rsl.ru/rsl01004000000/rsl01004413000/rsl01004413662/rsl01004413662.pdf Кн. 6: Поход 2-й Тихоокеанской эскадры на Дальний Восток]; [dlib.rsl.ru/rsl01004000000/rsl01004413000/rsl01004413679/rsl01004413679.pdf кн. 7: Тсусимская операция.] — Пг., 1917.
• Русско-Японская война 1904—1905 гг. Действия флота. Документы. Чертежи и карты. — СПб.: Тип. Морского Министерства, 1912—1914.
• Русско-японская война 1904—1905 гг. Материалы для описания действий флота. Хронологический перечень военных действий флота в 1904—1905 гг. / Сост. лейт. Н. В. Новиков. — Вып. 11: Перечень событий похода 2-й эсакдры Тихого океана и её отрядов на Дальний Восток и боя в Цусимском проливе. — СПб.: 1912.
• [web.archive.org/web/20090102211136/www.cruiserx.narod.ru/ms_7/ms_1.htm Заключение следственной комиссии по выяснению обстоятельств Цусимского боя // «Морской сборник», 1917, № 7-9.]
• Отчёт по делу о сдаче 15 мая 1905 г. неприятелю судов отряда бывшего адмирала Небогатова. СПб.: Тип. Морского министерства, 1907.
• Санитарный отчёт по флоту за русско-японскую войну 1904—1905 гг. — Кронштадт: 1915.
• Кефели Я. И. Потери в личном составе русского флота в войну с Японией // Диссертация на степень доктора медицины. — СПб., 1914.
• Война с Японией: Официальные документы // Военный сборник. СПб., 1904. Кн. 4 — 12; 1905. Кн. 1 — 10.
• Сборник приказов и циркуляров по 2-й эскадре флота Тихого океана за 1904—1905 года. — Владивосток: Тип. строевого отдела Владивостокской портовой конторы, 1905.
• Архивные документы фондов 17, 417, 421, 427, 480, 524, 531, 565, 763 1133 Российского Государственного Архива Военно-морского флота.

Официальные японские источники

• [www.russojapanesewar.com/togo-aar3.html Рапорт адмирала Того о Цусимском сражении // «Военный сборник», 1906, № 6.]
• Описание военных действий на море в 37-38 гг. Мейдзи / Морской Генеральный штаб в Токио; Пер. лейт. А. Воскресенского. В 5-ти тт. — СПб.: Тип. Морского Министерства, 1910. — Т. 4.
• Совершенно секретная история русско-японской войны на море в 37-38 гг. Мэйдзи / МГШ Японии. В 150-ти тт. — Токио, 1911. (русский и другие переводы отсутствуют; единственный сохранившийся экземпляр хранится ныне в отделе истории НИИ Управления национальной обороны Японии; его фотокопии доступны для историков; Цусимскому сражению посвящён 2-й том 2-го отдела (303 страницы), а также приложения: 72 боевых донесения, 67 схем и 90 таблиц).
• [li-k.narod.ru/lib2.html Ниппон-кай тай-кай-сен. Великое сражение Японскаго моря (Цусимский бой) / Перевод В. Л. Семенова. СПб., 1911.]
• Кинай М. Русско-японская война. Официальные донесения японских главнокомандующих сухопутными и морскими силами / Пер. с англ. — Т. 1, 2. — СПб., 1908—1909.
• Хирургическое и медицинское описание морской войны между Японией и Россией. — Медицинское Бюро морского департамента в Токио. — 1905.
• Цусимское сражение по японским источникам. // «Морской сборник», 1905, № 9.

Военно-теоретические исследования

• Александровский Г. Б. [rmzb.narod.ru/books/76Aleksandrovskii.djvu Цусимский бой.] — Нью-Йорк: Rossiya Publishing Company, Inc., 1956.
• Крестьянинов В. Я. Цусимское сражение: 14-15 мая 1905 г. 2-е изд. — СПб.: Остров, 2002.
• [tsushima.su/RU/libru/i/Page_7/page_18/page_19/Page_32/page_32_002/ Сулига С. В. Феномен Цусимы (по Р. М. Мельникову) — 1997] (критическая статья).
• [tsushima.su/RU/libru/i/Page_7/page_18/page_19/Page_32/page_32_005/ Грибовский В. Ю. Крестный путь отряда Небогатова // Гангут, 1992, № 3.]
• Regan G. The Battle of Tsushima 1905 // The Guinness Book of Decisive Battles. — Guinness Publishing, 1992.
• [www.battleships.spb.ru/Tsusima/Tsusima.html Campbell N. J. The battle of Tsu-Shima // Warship, 1978, № 8.]
• Westwood J. N. Witnesses of Tsushima. — Tokyo, 1970.
• Гончаров Л. Г. Некоторые тактические уроки Цусимы // «Морской сборник», 1956, № 6.
• Соколов А. С. Особенности тактических приёмов в Цусимском бою. Оперативно-тактические выводы из опыта русско-японской войны. — Л.: Изд. Военно-Морской Академии, 1950.
• Смирнов М. И. Цусима (Сражение в Корейском проливе 14-го и 15-го мая 1905 года). — СПб., 1913.
• Кладо Н. Л. Современная морская война. Морские заметки о русско-японской войне. — СП., 1913.
• Давелюи Р. Борьба за обладание морем. Уроки русско-японской войны / Пер. с франц. — СПб., 1911.
• Лаур Г. Цусима. — СПб.: Тип. Морского министерства, 1911.
• Гинцбург Б. К разъяснению загадок в Цусимском бою. — СПБ: типография Я. Балянского, 1907.

Обзорные исторические работы, хроники

• Золотарев В. А., Соколов Ю. Ф. Трагедия на Дальнем Востоке: Русско-японская война 1904—1905 гг.: В 2 кн. — М., 2004.
• Золотарев В. А., Козлов И. А. Русско-японская война 1904—1905 гг. Борьба на море. — М.: Наука, 1990.
• История русско-японской войны 1904—1905 гг. / Под ред. И. И. Ростунова. — М., Наука, 1977.
• Быков П. Д. [militera.lib.ru/h/bykov_pd/index.html Русско-японская война 1904—1905 гг. Действия на море] (М.: Военмориздат, 1942).
• [militera.lib.ru/h/boevaya_letopis_flota/40.html Поход 2-й и 3-й Тихоокеанских эскадр и Цусимское сражение 27-28 мая 1905 г.] // Боевая летопись русского флота: Хроника важнейших событий военной истории русского флота с IX в. по 1917 г. М., 1948.
• [www.wunderwaffe.narod.ru/WeaponBook/rjw_sea/index.htm Царьков А.Русско-японская война 1904—1905. Боевые действия на море.]
• [www.wunderwaffe.narod.ru/HistoryBook/RFTO/index.html Грибовский В. Ю. Российский флот Тихого океана, 1898—1905. История создания и гибели.]
• Крестьянинов В. Я., Тронь А. А., Губер К. П. Цусима. Хроника-реквием. [Альбом]. — СПб.: Лики России, 2008.
• Цусима. Больных А. (Сост.) Яуза, Эксмо: 2010. ISBN 978-5-699-39245-2
• Wilson H. W. Battleships in Action. — Vol. I. — London, 1921

Справочно-техническая литература

• [wunderwaffe.narod.ru/Reference/Fleet/RJ1/ Сулига С. В. Корабли Русско-японской войны 1904—1905 гг. — Ч. 1: Российский флот.]
• [wunderwaffe.narod.ru/Reference/Fleet/RJ2/ Сулига С. В. Корабли Русско-японской войны 1904—1905 гг. — Ч. 2: Японский флот.]
• [www.wunderwaffe.narod.ru/WeaponBook/Borodino/index.htm Мельников Р. М. Броненосцы типа «Бородино». — СПб., 1996.]
• Грибовский В. Ю. Эскадренный броненосец «Бородино». — СПб., Гангут, 1995.
• [www.wunderwaffe.narod.ru/Magazine/MK/1998_01/index.htm Крестьянинов В. Я., Молодцов С. В. Броненосцы типа «Пересвет» // «Морская коллекция», 1998, № 1.]
• [www.wunderwaffe.narod.ru/Magazine/Stapel/Gangut/index.htm Богданов М. А., Гармашев А. А. Эскадренные броненосцы «Гангут» и «Наварин». // «Стапель», вып. 4, 2007.]
• [www.wunderwaffe.narod.ru/Magazine/Stapel/Sisoy/index.htm Богданов А. М. Эскадренный броненосец «Сисой Великий» // «Стапель», вып. 1, 2004.]
• Мельников Р. М. «Император Николай I» // «Гангут», вып. 8, 1995.
• [www.wunderwaffe.narod.ru/WeaponBook/Ushakov/index.html Грибовский В. Ю., Черников И. И. Броненосец «Адмирал Ушаков».]
• Грибовский В. Ю. Броненосец береговой обороны «Генерал-адмирал Апраксин» // «Гангут», вып. 18, 1999.
• [navycollection.narod.ru/library/belov/index.html Белов А. А. Броненосцы Японии.]
• [www.wunderwaffe.narod.ru/Magazine/MK/2004_08/index.htm Балакин С. А. «Микаса» и другие. Японские броненосцы 1897—1905 // «Морская коллекция», 2004, № 8.]
• [www.wunderwaffe.narod.ru/Magazine/MKA/2006_01/index.htm Александров А. С., Балакин С. А. «Асама» и другие. Японские броненосные крейсера программы 1895—1896 гг. // «Морская коллекция», 2006, № 1.]
• [www.wunderwaffe.narod.ru/Magazine/BKM/Nahimov/index.htm Арбузов В. В. Броненосный крейсер «Адмирал Нахимов».]
• [www.wunderwaffe.narod.ru/Magazine/MK/2006_01/index.htm Хромов В. В. Крейсер «Олег» // «Морская коллекция», 2006, № 1.]
• [www.wunderwaffe.narod.ru/WeaponBook/Aurora/index.html Поленов Л. Л. Крейсер «Аврора». — Л.: Судостроение, 1987.]
• Скворцов А. В. Крейсер 1 ранга «Светлана» // «Гангут», вып. 29, 2002.
• [www.wunderwaffe.narod.ru/Magazine/MK/2005_01/index.htm Хромов В. В. Крейсера типа «Жемчуг» // «Морская коллекция», 2005, № 1.]
• [www.wunderwaffe.narod.ru/Magazine/BKM/dm_don/index.htm Аллилуев А. А. Полуброненосные фрегаты типа «Дмитрий Донский» (1881—1905).]
• [www.navycollection.narod.ru/library/D_Donskoy/contents.htm Мельников Р. М. Крейсер I ранга «Дмитрий Донской». // Б-ка «Гангут», 1995, № 5.]
• [www.wunderwaffe.narod.ru/WeaponBook/Monomah/index.htm Сулига С. Крейсер «Владимир Мономах» // «Наваль-монография», вып. 1.]
• [tsushima.su/RU/libru/i/Page_6/page_16/artill_i_dron_riw/ Артиллерія и броня в русско-японскую войну. «Nauticus», 1906 г. Артиллерийский очерк / Перевелъ ст. лейт. Баронъ Врангель. — СПб., 1912.]
• [base13.glasnet.ru/text/karjv/2.htm Титушкин С. И. Корабельная артиллерия в русско-японской войне // «Гангут», 1994, № 7.]
• [wunderwaffe.narod.ru/Magazine/MK/1997_02/index.htm Широкорад А. Б. Корабельная артиллерия Российского флота 1867—1922 гг. // «Морская коллекция», 1997, № 2.]

Специальные сочинения

• Тодака Кадзухигэ. Библиография Цусимского сражения. — Токио: Корабли и суда мира, 2005, № 5.
• Грибовский В. Ю., Познахирев В. П. Вице-адмирал З. П. Рожественский. — СПб.: Цитадель, 1999.
• Ogasawara N. Life of Admiral Togo. — Tokyo, 1934.
• Руадзе В. П. Процесс адмирала Небогатова. — СПб., 1907.
• Айрапетов О. Р. Пресса и военная цензура в русско-японскую войну // Русско-японская война 1904—1905: Взгляд через столетие. Международный исторический сборник / Под ред. О. Р. Айрапетова. — М., 2004
• Номура Макото. Нихонкай кайсэнно синдзицу (Правда о Цусимском сражении). — Токио: Коданся, 1999.

Научно-популярная литература

• В последнее время появилось очень большое количество работ этого рода, в их числе книги В. Д. Доценко, И. М. Капитанца, В. К. Шацилло и Л. А. Шацилло, А. Б. Широкорада, А. В. Шишова, А. И. Уткина, А. Е. Тараса и др., в основном, являющихся компиляцией из некоторых вышеперечисленных источников.

В кино

• «Битва в Японском море» / Nihonkai daikaisen / The Battle of the Japan Sea — реж. Сейдзи Маруяма (Япония, 1969).
• «Цусимская битва» / Ikiteiru nihonkai-kaisen / The Battle of Tsushima — реж. Нагиса Осима (Япония, 1975).

Ссылки

• [tsushima.org.ru История Цусимского сражения] — схемы, фото, видео, тексты
• [www.hrono.ru/sobyt/1900sob/1905cusima.html Цусимское морское сражение]
• [www.pallada.narod.ru/index.htm Цусима]
• [tsushima.su/RU/libru/i/Page_7/page_18/page_19/Page_32/ Статьи] на tsushima.su
• [www.russojapanesewar.com/naval_links.html Раздел «война на море» russojapanesewar.com] (англ.)
• [www.hrono.ru/maps/19050527.jpg Карта-схема Цусимского морского сражения]

Отрывок, характеризующий Цусимское сражение

– Простите меня, – сказал князь Андрей, – но вы так молоды, а я уже так много испытал жизни. Мне страшно за вас. Вы не знаете себя.
Наташа с сосредоточенным вниманием слушала, стараясь понять смысл его слов и не понимала.
– Как ни тяжел мне будет этот год, отсрочивающий мое счастье, – продолжал князь Андрей, – в этот срок вы поверите себя. Я прошу вас через год сделать мое счастье; но вы свободны: помолвка наша останется тайной и, ежели вы убедились бы, что вы не любите меня, или полюбили бы… – сказал князь Андрей с неестественной улыбкой.
– Зачем вы это говорите? – перебила его Наташа. – Вы знаете, что с того самого дня, как вы в первый раз приехали в Отрадное, я полюбила вас, – сказала она, твердо уверенная, что она говорила правду.
– В год вы узнаете себя…
– Целый год! – вдруг сказала Наташа, теперь только поняв то, что свадьба отсрочена на год. – Да отчего ж год? Отчего ж год?… – Князь Андрей стал ей объяснять причины этой отсрочки. Наташа не слушала его.
– И нельзя иначе? – спросила она. Князь Андрей ничего не ответил, но в лице его выразилась невозможность изменить это решение.
– Это ужасно! Нет, это ужасно, ужасно! – вдруг заговорила Наташа и опять зарыдала. – Я умру, дожидаясь года: это нельзя, это ужасно. – Она взглянула в лицо своего жениха и увидала на нем выражение сострадания и недоумения.
– Нет, нет, я всё сделаю, – сказала она, вдруг остановив слезы, – я так счастлива! – Отец и мать вошли в комнату и благословили жениха и невесту.
С этого дня князь Андрей женихом стал ездить к Ростовым.


Обручения не было и никому не было объявлено о помолвке Болконского с Наташей; на этом настоял князь Андрей. Он говорил, что так как он причиной отсрочки, то он и должен нести всю тяжесть ее. Он говорил, что он навеки связал себя своим словом, но что он не хочет связывать Наташу и предоставляет ей полную свободу. Ежели она через полгода почувствует, что она не любит его, она будет в своем праве, ежели откажет ему. Само собою разумеется, что ни родители, ни Наташа не хотели слышать об этом; но князь Андрей настаивал на своем. Князь Андрей бывал каждый день у Ростовых, но не как жених обращался с Наташей: он говорил ей вы и целовал только ее руку. Между князем Андреем и Наташей после дня предложения установились совсем другие чем прежде, близкие, простые отношения. Они как будто до сих пор не знали друг друга. И он и она любили вспоминать о том, как они смотрели друг на друга, когда были еще ничем , теперь оба они чувствовали себя совсем другими существами: тогда притворными, теперь простыми и искренними. Сначала в семействе чувствовалась неловкость в обращении с князем Андреем; он казался человеком из чуждого мира, и Наташа долго приучала домашних к князю Андрею и с гордостью уверяла всех, что он только кажется таким особенным, а что он такой же, как и все, и что она его не боится и что никто не должен бояться его. После нескольких дней, в семействе к нему привыкли и не стесняясь вели при нем прежний образ жизни, в котором он принимал участие. Он про хозяйство умел говорить с графом и про наряды с графиней и Наташей, и про альбомы и канву с Соней. Иногда домашние Ростовы между собою и при князе Андрее удивлялись тому, как всё это случилось и как очевидны были предзнаменования этого: и приезд князя Андрея в Отрадное, и их приезд в Петербург, и сходство между Наташей и князем Андреем, которое заметила няня в первый приезд князя Андрея, и столкновение в 1805 м году между Андреем и Николаем, и еще много других предзнаменований того, что случилось, было замечено домашними.
В доме царствовала та поэтическая скука и молчаливость, которая всегда сопутствует присутствию жениха и невесты. Часто сидя вместе, все молчали. Иногда вставали и уходили, и жених с невестой, оставаясь одни, всё также молчали. Редко они говорили о будущей своей жизни. Князю Андрею страшно и совестно было говорить об этом. Наташа разделяла это чувство, как и все его чувства, которые она постоянно угадывала. Один раз Наташа стала расспрашивать про его сына. Князь Андрей покраснел, что с ним часто случалось теперь и что особенно любила Наташа, и сказал, что сын его не будет жить с ними.
– Отчего? – испуганно сказала Наташа.
– Я не могу отнять его у деда и потом…
– Как бы я его любила! – сказала Наташа, тотчас же угадав его мысль; но я знаю, вы хотите, чтобы не было предлогов обвинять вас и меня.
Старый граф иногда подходил к князю Андрею, целовал его, спрашивал у него совета на счет воспитания Пети или службы Николая. Старая графиня вздыхала, глядя на них. Соня боялась всякую минуту быть лишней и старалась находить предлоги оставлять их одних, когда им этого и не нужно было. Когда князь Андрей говорил (он очень хорошо рассказывал), Наташа с гордостью слушала его; когда она говорила, то со страхом и радостью замечала, что он внимательно и испытующе смотрит на нее. Она с недоумением спрашивала себя: «Что он ищет во мне? Чего то он добивается своим взглядом! Что, как нет во мне того, что он ищет этим взглядом?» Иногда она входила в свойственное ей безумно веселое расположение духа, и тогда она особенно любила слушать и смотреть, как князь Андрей смеялся. Он редко смеялся, но зато, когда он смеялся, то отдавался весь своему смеху, и всякий раз после этого смеха она чувствовала себя ближе к нему. Наташа была бы совершенно счастлива, ежели бы мысль о предстоящей и приближающейся разлуке не пугала ее, так как и он бледнел и холодел при одной мысли о том.
Накануне своего отъезда из Петербурга, князь Андрей привез с собой Пьера, со времени бала ни разу не бывшего у Ростовых. Пьер казался растерянным и смущенным. Он разговаривал с матерью. Наташа села с Соней у шахматного столика, приглашая этим к себе князя Андрея. Он подошел к ним.
– Вы ведь давно знаете Безухого? – спросил он. – Вы любите его?
– Да, он славный, но смешной очень.
И она, как всегда говоря о Пьере, стала рассказывать анекдоты о его рассеянности, анекдоты, которые даже выдумывали на него.
– Вы знаете, я поверил ему нашу тайну, – сказал князь Андрей. – Я знаю его с детства. Это золотое сердце. Я вас прошу, Натали, – сказал он вдруг серьезно; – я уеду, Бог знает, что может случиться. Вы можете разлю… Ну, знаю, что я не должен говорить об этом. Одно, – чтобы ни случилось с вами, когда меня не будет…
– Что ж случится?…
– Какое бы горе ни было, – продолжал князь Андрей, – я вас прошу, m lle Sophie, что бы ни случилось, обратитесь к нему одному за советом и помощью. Это самый рассеянный и смешной человек, но самое золотое сердце.
Ни отец и мать, ни Соня, ни сам князь Андрей не могли предвидеть того, как подействует на Наташу расставанье с ее женихом. Красная и взволнованная, с сухими глазами, она ходила этот день по дому, занимаясь самыми ничтожными делами, как будто не понимая того, что ожидает ее. Она не плакала и в ту минуту, как он, прощаясь, последний раз поцеловал ее руку. – Не уезжайте! – только проговорила она ему таким голосом, который заставил его задуматься о том, не нужно ли ему действительно остаться и который он долго помнил после этого. Когда он уехал, она тоже не плакала; но несколько дней она не плача сидела в своей комнате, не интересовалась ничем и только говорила иногда: – Ах, зачем он уехал!
Но через две недели после его отъезда, она так же неожиданно для окружающих ее, очнулась от своей нравственной болезни, стала такая же как прежде, но только с измененной нравственной физиогномией, как дети с другим лицом встают с постели после продолжительной болезни.


Здоровье и характер князя Николая Андреича Болконского, в этот последний год после отъезда сына, очень ослабели. Он сделался еще более раздражителен, чем прежде, и все вспышки его беспричинного гнева большей частью обрушивались на княжне Марье. Он как будто старательно изыскивал все больные места ее, чтобы как можно жесточе нравственно мучить ее. У княжны Марьи были две страсти и потому две радости: племянник Николушка и религия, и обе были любимыми темами нападений и насмешек князя. О чем бы ни заговорили, он сводил разговор на суеверия старых девок или на баловство и порчу детей. – «Тебе хочется его (Николеньку) сделать такой же старой девкой, как ты сама; напрасно: князю Андрею нужно сына, а не девку», говорил он. Или, обращаясь к mademoiselle Bourime, он спрашивал ее при княжне Марье, как ей нравятся наши попы и образа, и шутил…
Он беспрестанно больно оскорблял княжну Марью, но дочь даже не делала усилий над собой, чтобы прощать его. Разве мог он быть виноват перед нею, и разве мог отец ее, который, она всё таки знала это, любил ее, быть несправедливым? Да и что такое справедливость? Княжна никогда не думала об этом гордом слове: «справедливость». Все сложные законы человечества сосредоточивались для нее в одном простом и ясном законе – в законе любви и самоотвержения, преподанном нам Тем, Который с любовью страдал за человечество, когда сам он – Бог. Что ей было за дело до справедливости или несправедливости других людей? Ей надо было самой страдать и любить, и это она делала.
Зимой в Лысые Горы приезжал князь Андрей, был весел, кроток и нежен, каким его давно не видала княжна Марья. Она предчувствовала, что с ним что то случилось, но он не сказал ничего княжне Марье о своей любви. Перед отъездом князь Андрей долго беседовал о чем то с отцом и княжна Марья заметила, что перед отъездом оба были недовольны друг другом.
Вскоре после отъезда князя Андрея, княжна Марья писала из Лысых Гор в Петербург своему другу Жюли Карагиной, которую княжна Марья мечтала, как мечтают всегда девушки, выдать за своего брата, и которая в это время была в трауре по случаю смерти своего брата, убитого в Турции.
«Горести, видно, общий удел наш, милый и нежный друг Julieie».
«Ваша потеря так ужасна, что я иначе не могу себе объяснить ее, как особенную милость Бога, Который хочет испытать – любя вас – вас и вашу превосходную мать. Ах, мой друг, религия, и только одна религия, может нас, уже не говорю утешить, но избавить от отчаяния; одна религия может объяснить нам то, чего без ее помощи не может понять человек: для чего, зачем существа добрые, возвышенные, умеющие находить счастие в жизни, никому не только не вредящие, но необходимые для счастия других – призываются к Богу, а остаются жить злые, бесполезные, вредные, или такие, которые в тягость себе и другим. Первая смерть, которую я видела и которую никогда не забуду – смерть моей милой невестки, произвела на меня такое впечатление. Точно так же как вы спрашиваете судьбу, для чего было умирать вашему прекрасному брату, точно так же спрашивала я, для чего было умирать этому ангелу Лизе, которая не только не сделала какого нибудь зла человеку, но никогда кроме добрых мыслей не имела в своей душе. И что ж, мой друг, вот прошло с тех пор пять лет, и я, с своим ничтожным умом, уже начинаю ясно понимать, для чего ей нужно было умереть, и каким образом эта смерть была только выражением бесконечной благости Творца, все действия Которого, хотя мы их большею частью не понимаем, суть только проявления Его бесконечной любви к Своему творению. Может быть, я часто думаю, она была слишком ангельски невинна для того, чтобы иметь силу перенести все обязанности матери. Она была безупречна, как молодая жена; может быть, она не могла бы быть такою матерью. Теперь, мало того, что она оставила нам, и в особенности князю Андрею, самое чистое сожаление и воспоминание, она там вероятно получит то место, которого я не смею надеяться для себя. Но, не говоря уже о ней одной, эта ранняя и страшная смерть имела самое благотворное влияние, несмотря на всю печаль, на меня и на брата. Тогда, в минуту потери, эти мысли не могли притти мне; тогда я с ужасом отогнала бы их, но теперь это так ясно и несомненно. Пишу всё это вам, мой друг, только для того, чтобы убедить вас в евангельской истине, сделавшейся для меня жизненным правилом: ни один волос с головы не упадет без Его воли. А воля Его руководствуется только одною беспредельною любовью к нам, и потому всё, что ни случается с нами, всё для нашего блага. Вы спрашиваете, проведем ли мы следующую зиму в Москве? Несмотря на всё желание вас видеть, не думаю и не желаю этого. И вы удивитесь, что причиною тому Буонапарте. И вот почему: здоровье отца моего заметно слабеет: он не может переносить противоречий и делается раздражителен. Раздражительность эта, как вы знаете, обращена преимущественно на политические дела. Он не может перенести мысли о том, что Буонапарте ведет дело как с равными, со всеми государями Европы и в особенности с нашим, внуком Великой Екатерины! Как вы знаете, я совершенно равнодушна к политическим делам, но из слов моего отца и разговоров его с Михаилом Ивановичем, я знаю всё, что делается в мире, и в особенности все почести, воздаваемые Буонапарте, которого, как кажется, еще только в Лысых Горах на всем земном шаре не признают ни великим человеком, ни еще менее французским императором. И мой отец не может переносить этого. Мне кажется, что мой отец, преимущественно вследствие своего взгляда на политические дела и предвидя столкновения, которые у него будут, вследствие его манеры, не стесняясь ни с кем, высказывать свои мнения, неохотно говорит о поездке в Москву. Всё, что он выиграет от лечения, он потеряет вследствие споров о Буонапарте, которые неминуемы. Во всяком случае это решится очень скоро. Семейная жизнь наша идет по старому, за исключением присутствия брата Андрея. Он, как я уже писала вам, очень изменился последнее время. После его горя, он теперь только, в нынешнем году, совершенно нравственно ожил. Он стал таким, каким я его знала ребенком: добрым, нежным, с тем золотым сердцем, которому я не знаю равного. Он понял, как мне кажется, что жизнь для него не кончена. Но вместе с этой нравственной переменой, он физически очень ослабел. Он стал худее чем прежде, нервнее. Я боюсь за него и рада, что он предпринял эту поездку за границу, которую доктора уже давно предписывали ему. Я надеюсь, что это поправит его. Вы мне пишете, что в Петербурге о нем говорят, как об одном из самых деятельных, образованных и умных молодых людей. Простите за самолюбие родства – я никогда в этом не сомневалась. Нельзя счесть добро, которое он здесь сделал всем, начиная с своих мужиков и до дворян. Приехав в Петербург, он взял только то, что ему следовало. Удивляюсь, каким образом вообще доходят слухи из Петербурга в Москву и особенно такие неверные, как тот, о котором вы мне пишете, – слух о мнимой женитьбе брата на маленькой Ростовой. Я не думаю, чтобы Андрей когда нибудь женился на ком бы то ни было и в особенности на ней. И вот почему: во первых я знаю, что хотя он и редко говорит о покойной жене, но печаль этой потери слишком глубоко вкоренилась в его сердце, чтобы когда нибудь он решился дать ей преемницу и мачеху нашему маленькому ангелу. Во вторых потому, что, сколько я знаю, эта девушка не из того разряда женщин, которые могут нравиться князю Андрею. Не думаю, чтобы князь Андрей выбрал ее своею женою, и откровенно скажу: я не желаю этого. Но я заболталась, кончаю свой второй листок. Прощайте, мой милый друг; да сохранит вас Бог под Своим святым и могучим покровом. Моя милая подруга, mademoiselle Bourienne, целует вас.
Мари».


В середине лета, княжна Марья получила неожиданное письмо от князя Андрея из Швейцарии, в котором он сообщал ей странную и неожиданную новость. Князь Андрей объявлял о своей помолвке с Ростовой. Всё письмо его дышало любовной восторженностью к своей невесте и нежной дружбой и доверием к сестре. Он писал, что никогда не любил так, как любит теперь, и что теперь только понял и узнал жизнь; он просил сестру простить его за то, что в свой приезд в Лысые Горы он ничего не сказал ей об этом решении, хотя и говорил об этом с отцом. Он не сказал ей этого потому, что княжна Марья стала бы просить отца дать свое согласие, и не достигнув бы цели, раздражила бы отца, и на себе бы понесла всю тяжесть его неудовольствия. Впрочем, писал он, тогда еще дело не было так окончательно решено, как теперь. «Тогда отец назначил мне срок, год, и вот уже шесть месяцев, половина прошло из назначенного срока, и я остаюсь более, чем когда нибудь тверд в своем решении. Ежели бы доктора не задерживали меня здесь, на водах, я бы сам был в России, но теперь возвращение мое я должен отложить еще на три месяца. Ты знаешь меня и мои отношения с отцом. Мне ничего от него не нужно, я был и буду всегда независим, но сделать противное его воле, заслужить его гнев, когда может быть так недолго осталось ему быть с нами, разрушило бы наполовину мое счастие. Я пишу теперь ему письмо о том же и прошу тебя, выбрав добрую минуту, передать ему письмо и известить меня о том, как он смотрит на всё это и есть ли надежда на то, чтобы он согласился сократить срок на три месяца».
После долгих колебаний, сомнений и молитв, княжна Марья передала письмо отцу. На другой день старый князь сказал ей спокойно:
– Напиши брату, чтоб подождал, пока умру… Не долго – скоро развяжу…
Княжна хотела возразить что то, но отец не допустил ее, и стал всё более и более возвышать голос.
– Женись, женись, голубчик… Родство хорошее!… Умные люди, а? Богатые, а? Да. Хороша мачеха у Николушки будет! Напиши ты ему, что пускай женится хоть завтра. Мачеха Николушки будет – она, а я на Бурьенке женюсь!… Ха, ха, ха, и ему чтоб без мачехи не быть! Только одно, в моем доме больше баб не нужно; пускай женится, сам по себе живет. Может, и ты к нему переедешь? – обратился он к княжне Марье: – с Богом, по морозцу, по морозцу… по морозцу!…
После этой вспышки, князь не говорил больше ни разу об этом деле. Но сдержанная досада за малодушие сына выразилась в отношениях отца с дочерью. К прежним предлогам насмешек прибавился еще новый – разговор о мачехе и любезности к m lle Bourienne.
– Отчего же мне на ней не жениться? – говорил он дочери. – Славная княгиня будет! – И в последнее время, к недоуменью и удивлению своему, княжна Марья стала замечать, что отец ее действительно начинал больше и больше приближать к себе француженку. Княжна Марья написала князю Андрею о том, как отец принял его письмо; но утешала брата, подавая надежду примирить отца с этою мыслью.
Николушка и его воспитание, Andre и религия были утешениями и радостями княжны Марьи; но кроме того, так как каждому человеку нужны свои личные надежды, у княжны Марьи была в самой глубокой тайне ее души скрытая мечта и надежда, доставлявшая ей главное утешение в ее жизни. Утешительную эту мечту и надежду дали ей божьи люди – юродивые и странники, посещавшие ее тайно от князя. Чем больше жила княжна Марья, чем больше испытывала она жизнь и наблюдала ее, тем более удивляла ее близорукость людей, ищущих здесь на земле наслаждений и счастия; трудящихся, страдающих, борющихся и делающих зло друг другу, для достижения этого невозможного, призрачного и порочного счастия. «Князь Андрей любил жену, она умерла, ему мало этого, он хочет связать свое счастие с другой женщиной. Отец не хочет этого, потому что желает для Андрея более знатного и богатого супружества. И все они борются и страдают, и мучают, и портят свою душу, свою вечную душу, для достижения благ, которым срок есть мгновенье. Мало того, что мы сами знаем это, – Христос, сын Бога сошел на землю и сказал нам, что эта жизнь есть мгновенная жизнь, испытание, а мы всё держимся за нее и думаем в ней найти счастье. Как никто не понял этого? – думала княжна Марья. Никто кроме этих презренных божьих людей, которые с сумками за плечами приходят ко мне с заднего крыльца, боясь попасться на глаза князю, и не для того, чтобы не пострадать от него, а для того, чтобы его не ввести в грех. Оставить семью, родину, все заботы о мирских благах для того, чтобы не прилепляясь ни к чему, ходить в посконном рубище, под чужим именем с места на место, не делая вреда людям, и молясь за них, молясь и за тех, которые гонят, и за тех, которые покровительствуют: выше этой истины и жизни нет истины и жизни!»
Была одна странница, Федосьюшка, 50 ти летняя, маленькая, тихенькая, рябая женщина, ходившая уже более 30 ти лет босиком и в веригах. Ее особенно любила княжна Марья. Однажды, когда в темной комнате, при свете одной лампадки, Федосьюшка рассказывала о своей жизни, – княжне Марье вдруг с такой силой пришла мысль о том, что Федосьюшка одна нашла верный путь жизни, что она решилась сама пойти странствовать. Когда Федосьюшка пошла спать, княжна Марья долго думала над этим и наконец решила, что как ни странно это было – ей надо было итти странствовать. Она поверила свое намерение только одному духовнику монаху, отцу Акинфию, и духовник одобрил ее намерение. Под предлогом подарка странницам, княжна Марья припасла себе полное одеяние странницы: рубашку, лапти, кафтан и черный платок. Часто подходя к заветному комоду, княжна Марья останавливалась в нерешительности о том, не наступило ли уже время для приведения в исполнение ее намерения.
Часто слушая рассказы странниц, она возбуждалась их простыми, для них механическими, а для нее полными глубокого смысла речами, так что она была несколько раз готова бросить всё и бежать из дому. В воображении своем она уже видела себя с Федосьюшкой в грубом рубище, шагающей с палочкой и котомочкой по пыльной дороге, направляя свое странствие без зависти, без любви человеческой, без желаний от угодников к угодникам, и в конце концов, туда, где нет ни печали, ни воздыхания, а вечная радость и блаженство.
«Приду к одному месту, помолюсь; не успею привыкнуть, полюбить – пойду дальше. И буду итти до тех пор, пока ноги подкосятся, и лягу и умру где нибудь, и приду наконец в ту вечную, тихую пристань, где нет ни печали, ни воздыхания!…» думала княжна Марья.
Но потом, увидав отца и особенно маленького Коко, она ослабевала в своем намерении, потихоньку плакала и чувствовала, что она грешница: любила отца и племянника больше, чем Бога.



Библейское предание говорит, что отсутствие труда – праздность была условием блаженства первого человека до его падения. Любовь к праздности осталась та же и в падшем человеке, но проклятие всё тяготеет над человеком, и не только потому, что мы в поте лица должны снискивать хлеб свой, но потому, что по нравственным свойствам своим мы не можем быть праздны и спокойны. Тайный голос говорит, что мы должны быть виновны за то, что праздны. Ежели бы мог человек найти состояние, в котором он, будучи праздным, чувствовал бы себя полезным и исполняющим свой долг, он бы нашел одну сторону первобытного блаженства. И таким состоянием обязательной и безупречной праздности пользуется целое сословие – сословие военное. В этой то обязательной и безупречной праздности состояла и будет состоять главная привлекательность военной службы.
Николай Ростов испытывал вполне это блаженство, после 1807 года продолжая служить в Павлоградском полку, в котором он уже командовал эскадроном, принятым от Денисова.
Ростов сделался загрубелым, добрым малым, которого московские знакомые нашли бы несколько mauvais genre [дурного тона], но который был любим и уважаем товарищами, подчиненными и начальством и который был доволен своей жизнью. В последнее время, в 1809 году, он чаще в письмах из дому находил сетования матери на то, что дела расстраиваются хуже и хуже, и что пора бы ему приехать домой, обрадовать и успокоить стариков родителей.
Читая эти письма, Николай испытывал страх, что хотят вывести его из той среды, в которой он, оградив себя от всей житейской путаницы, жил так тихо и спокойно. Он чувствовал, что рано или поздно придется опять вступить в тот омут жизни с расстройствами и поправлениями дел, с учетами управляющих, ссорами, интригами, с связями, с обществом, с любовью Сони и обещанием ей. Всё это было страшно трудно, запутано, и он отвечал на письма матери, холодными классическими письмами, начинавшимися: Ma chere maman [Моя милая матушка] и кончавшимися: votre obeissant fils, [Ваш послушный сын,] умалчивая о том, когда он намерен приехать. В 1810 году он получил письма родных, в которых извещали его о помолвке Наташи с Болконским и о том, что свадьба будет через год, потому что старый князь не согласен. Это письмо огорчило, оскорбило Николая. Во первых, ему жалко было потерять из дома Наташу, которую он любил больше всех из семьи; во вторых, он с своей гусарской точки зрения жалел о том, что его не было при этом, потому что он бы показал этому Болконскому, что совсем не такая большая честь родство с ним и что, ежели он любит Наташу, то может обойтись и без разрешения сумасбродного отца. Минуту он колебался не попроситься ли в отпуск, чтоб увидать Наташу невестой, но тут подошли маневры, пришли соображения о Соне, о путанице, и Николай опять отложил. Но весной того же года он получил письмо матери, писавшей тайно от графа, и письмо это убедило его ехать. Она писала, что ежели Николай не приедет и не возьмется за дела, то всё именье пойдет с молотка и все пойдут по миру. Граф так слаб, так вверился Митеньке, и так добр, и так все его обманывают, что всё идет хуже и хуже. «Ради Бога, умоляю тебя, приезжай сейчас же, ежели ты не хочешь сделать меня и всё твое семейство несчастными», писала графиня.
Письмо это подействовало на Николая. У него был тот здравый смысл посредственности, который показывал ему, что было должно.
Теперь должно было ехать, если не в отставку, то в отпуск. Почему надо было ехать, он не знал; но выспавшись после обеда, он велел оседлать серого Марса, давно не езженного и страшно злого жеребца, и вернувшись на взмыленном жеребце домой, объявил Лаврушке (лакей Денисова остался у Ростова) и пришедшим вечером товарищам, что подает в отпуск и едет домой. Как ни трудно и странно было ему думать, что он уедет и не узнает из штаба (что ему особенно интересно было), произведен ли он будет в ротмистры, или получит Анну за последние маневры; как ни странно было думать, что он так и уедет, не продав графу Голуховскому тройку саврасых, которых польский граф торговал у него, и которых Ростов на пари бил, что продаст за 2 тысячи, как ни непонятно казалось, что без него будет тот бал, который гусары должны были дать панне Пшаздецкой в пику уланам, дававшим бал своей панне Боржозовской, – он знал, что надо ехать из этого ясного, хорошего мира куда то туда, где всё было вздор и путаница.
Через неделю вышел отпуск. Гусары товарищи не только по полку, но и по бригаде, дали обед Ростову, стоивший с головы по 15 руб. подписки, – играли две музыки, пели два хора песенников; Ростов плясал трепака с майором Басовым; пьяные офицеры качали, обнимали и уронили Ростова; солдаты третьего эскадрона еще раз качали его, и кричали ура! Потом Ростова положили в сани и проводили до первой станции.
До половины дороги, как это всегда бывает, от Кременчуга до Киева, все мысли Ростова были еще назади – в эскадроне; но перевалившись за половину, он уже начал забывать тройку саврасых, своего вахмистра Дожойвейку, и беспокойно начал спрашивать себя о том, что и как он найдет в Отрадном. Чем ближе он подъезжал, тем сильнее, гораздо сильнее (как будто нравственное чувство было подчинено тому же закону скорости падения тел в квадратах расстояний), он думал о своем доме; на последней перед Отрадным станции, дал ямщику три рубля на водку, и как мальчик задыхаясь вбежал на крыльцо дома.
После восторгов встречи, и после того странного чувства неудовлетворения в сравнении с тем, чего ожидаешь – всё то же, к чему же я так торопился! – Николай стал вживаться в свой старый мир дома. Отец и мать были те же, они только немного постарели. Новое в них било какое то беспокойство и иногда несогласие, которого не бывало прежде и которое, как скоро узнал Николай, происходило от дурного положения дел. Соне был уже двадцатый год. Она уже остановилась хорошеть, ничего не обещала больше того, что в ней было; но и этого было достаточно. Она вся дышала счастьем и любовью с тех пор как приехал Николай, и верная, непоколебимая любовь этой девушки радостно действовала на него. Петя и Наташа больше всех удивили Николая. Петя был уже большой, тринадцатилетний, красивый, весело и умно шаловливый мальчик, у которого уже ломался голос. На Наташу Николай долго удивлялся, и смеялся, глядя на нее.
– Совсем не та, – говорил он.
– Что ж, подурнела?
– Напротив, но важность какая то. Княгиня! – сказал он ей шопотом.
– Да, да, да, – радостно говорила Наташа.
Наташа рассказала ему свой роман с князем Андреем, его приезд в Отрадное и показала его последнее письмо.
– Что ж ты рад? – спрашивала Наташа. – Я так теперь спокойна, счастлива.
– Очень рад, – отвечал Николай. – Он отличный человек. Что ж ты очень влюблена?
– Как тебе сказать, – отвечала Наташа, – я была влюблена в Бориса, в учителя, в Денисова, но это совсем не то. Мне покойно, твердо. Я знаю, что лучше его не бывает людей, и мне так спокойно, хорошо теперь. Совсем не так, как прежде…
Николай выразил Наташе свое неудовольствие о том, что свадьба была отложена на год; но Наташа с ожесточением напустилась на брата, доказывая ему, что это не могло быть иначе, что дурно бы было вступить в семью против воли отца, что она сама этого хотела.
– Ты совсем, совсем не понимаешь, – говорила она. Николай замолчал и согласился с нею.
Брат часто удивлялся глядя на нее. Совсем не было похоже, чтобы она была влюбленная невеста в разлуке с своим женихом. Она была ровна, спокойна, весела совершенно по прежнему. Николая это удивляло и даже заставляло недоверчиво смотреть на сватовство Болконского. Он не верил в то, что ее судьба уже решена, тем более, что он не видал с нею князя Андрея. Ему всё казалось, что что нибудь не то, в этом предполагаемом браке.
«Зачем отсрочка? Зачем не обручились?» думал он. Разговорившись раз с матерью о сестре, он, к удивлению своему и отчасти к удовольствию, нашел, что мать точно так же в глубине души иногда недоверчиво смотрела на этот брак.
– Вот пишет, – говорила она, показывая сыну письмо князя Андрея с тем затаенным чувством недоброжелательства, которое всегда есть у матери против будущего супружеского счастия дочери, – пишет, что не приедет раньше декабря. Какое же это дело может задержать его? Верно болезнь! Здоровье слабое очень. Ты не говори Наташе. Ты не смотри, что она весела: это уж последнее девичье время доживает, а я знаю, что с ней делается всякий раз, как письма его получаем. А впрочем Бог даст, всё и хорошо будет, – заключала она всякий раз: – он отличный человек.


Первое время своего приезда Николай был серьезен и даже скучен. Его мучила предстоящая необходимость вмешаться в эти глупые дела хозяйства, для которых мать вызвала его. Чтобы скорее свалить с плеч эту обузу, на третий день своего приезда он сердито, не отвечая на вопрос, куда он идет, пошел с нахмуренными бровями во флигель к Митеньке и потребовал у него счеты всего. Что такое были эти счеты всего, Николай знал еще менее, чем пришедший в страх и недоумение Митенька. Разговор и учет Митеньки продолжался недолго. Староста, выборный и земский, дожидавшиеся в передней флигеля, со страхом и удовольствием слышали сначала, как загудел и затрещал как будто всё возвышавшийся голос молодого графа, слышали ругательные и страшные слова, сыпавшиеся одно за другим.
– Разбойник! Неблагодарная тварь!… изрублю собаку… не с папенькой… обворовал… – и т. д.
Потом эти люди с неменьшим удовольствием и страхом видели, как молодой граф, весь красный, с налитой кровью в глазах, за шиворот вытащил Митеньку, ногой и коленкой с большой ловкостью в удобное время между своих слов толкнул его под зад и закричал: «Вон! чтобы духу твоего, мерзавец, здесь не было!»
Митенька стремглав слетел с шести ступеней и убежал в клумбу. (Клумба эта была известная местность спасения преступников в Отрадном. Сам Митенька, приезжая пьяный из города, прятался в эту клумбу, и многие жители Отрадного, прятавшиеся от Митеньки, знали спасительную силу этой клумбы.)
Жена Митеньки и свояченицы с испуганными лицами высунулись в сени из дверей комнаты, где кипел чистый самовар и возвышалась приказчицкая высокая постель под стеганным одеялом, сшитым из коротких кусочков.
Молодой граф, задыхаясь, не обращая на них внимания, решительными шагами прошел мимо них и пошел в дом.
Графиня узнавшая тотчас через девушек о том, что произошло во флигеле, с одной стороны успокоилась в том отношении, что теперь состояние их должно поправиться, с другой стороны она беспокоилась о том, как перенесет это ее сын. Она подходила несколько раз на цыпочках к его двери, слушая, как он курил трубку за трубкой.
На другой день старый граф отозвал в сторону сына и с робкой улыбкой сказал ему:
– А знаешь ли, ты, моя душа, напрасно погорячился! Мне Митенька рассказал все.
«Я знал, подумал Николай, что никогда ничего не пойму здесь, в этом дурацком мире».
– Ты рассердился, что он не вписал эти 700 рублей. Ведь они у него написаны транспортом, а другую страницу ты не посмотрел.
– Папенька, он мерзавец и вор, я знаю. И что сделал, то сделал. А ежели вы не хотите, я ничего не буду говорить ему.
– Нет, моя душа (граф был смущен тоже. Он чувствовал, что он был дурным распорядителем имения своей жены и виноват был перед своими детьми но не знал, как поправить это) – Нет, я прошу тебя заняться делами, я стар, я…
– Нет, папенька, вы простите меня, ежели я сделал вам неприятное; я меньше вашего умею.
«Чорт с ними, с этими мужиками и деньгами, и транспортами по странице, думал он. Еще от угла на шесть кушей я понимал когда то, но по странице транспорт – ничего не понимаю», сказал он сам себе и с тех пор более не вступался в дела. Только однажды графиня позвала к себе сына, сообщила ему о том, что у нее есть вексель Анны Михайловны на две тысячи и спросила у Николая, как он думает поступить с ним.
– А вот как, – отвечал Николай. – Вы мне сказали, что это от меня зависит; я не люблю Анну Михайловну и не люблю Бориса, но они были дружны с нами и бедны. Так вот как! – и он разорвал вексель, и этим поступком слезами радости заставил рыдать старую графиню. После этого молодой Ростов, уже не вступаясь более ни в какие дела, с страстным увлечением занялся еще новыми для него делами псовой охоты, которая в больших размерах была заведена у старого графа.


Уже были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями землю, уже зелень уклочилась и ярко зелено отделялась от полос буреющего, выбитого скотом, озимого и светло желтого ярового жнивья с красными полосами гречихи. Вершины и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами между черными полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко красными островами посреди ярко зеленых озимей. Русак уже до половины затерся (перелинял), лисьи выводки начинали разбредаться, и молодые волки были больше собаки. Было лучшее охотничье время. Собаки горячего, молодого охотника Ростова уже не только вошли в охотничье тело, но и подбились так, что в общем совете охотников решено было три дня дать отдохнуть собакам и 16 сентября итти в отъезд, начиная с дубравы, где был нетронутый волчий выводок.
В таком положении были дела 14 го сентября.
Весь этот день охота была дома; было морозно и колко, но с вечера стало замолаживать и оттеплело. 15 сентября, когда молодой Ростов утром в халате выглянул в окно, он увидал такое утро, лучше которого ничего не могло быть для охоты: как будто небо таяло и без ветра спускалось на землю. Единственное движенье, которое было в воздухе, было тихое движенье сверху вниз спускающихся микроскопических капель мги или тумана. На оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся листья. Земля на огороде, как мак, глянцевито мокро чернела, и в недалеком расстоянии сливалась с тусклым и влажным покровом тумана. Николай вышел на мокрое с натасканной грязью крыльцо: пахло вянущим лесом и собаками. Чернопегая, широкозадая сука Милка с большими черными на выкате глазами, увидав хозяина, встала, потянулась назад и легла по русачьи, потом неожиданно вскочила и лизнула его прямо в нос и усы. Другая борзая собака, увидав хозяина с цветной дорожки, выгибая спину, стремительно бросилась к крыльцу и подняв правило (хвост), стала тереться о ноги Николая.
– О гой! – послышался в это время тот неподражаемый охотничий подклик, который соединяет в себе и самый глубокий бас, и самый тонкий тенор; и из за угла вышел доезжачий и ловчий Данило, по украински в скобку обстриженный, седой, морщинистый охотник с гнутым арапником в руке и с тем выражением самостоятельности и презрения ко всему в мире, которое бывает только у охотников. Он снял свою черкесскую шапку перед барином, и презрительно посмотрел на него. Презрение это не было оскорбительно для барина: Николай знал, что этот всё презирающий и превыше всего стоящий Данило всё таки был его человек и охотник.
– Данила! – сказал Николай, робко чувствуя, что при виде этой охотничьей погоды, этих собак и охотника, его уже обхватило то непреодолимое охотничье чувство, в котором человек забывает все прежние намерения, как человек влюбленный в присутствии своей любовницы.
– Что прикажете, ваше сиятельство? – спросил протодиаконский, охриплый от порсканья бас, и два черные блестящие глаза взглянули исподлобья на замолчавшего барина. «Что, или не выдержишь?» как будто сказали эти два глаза.
– Хорош денек, а? И гоньба, и скачка, а? – сказал Николай, чеша за ушами Милку.
Данило не отвечал и помигал глазами.
– Уварку посылал послушать на заре, – сказал его бас после минутного молчанья, – сказывал, в отрадненский заказ перевела, там выли. (Перевела значило то, что волчица, про которую они оба знали, перешла с детьми в отрадненский лес, который был за две версты от дома и который был небольшое отъемное место.)
– А ведь ехать надо? – сказал Николай. – Приди ка ко мне с Уваркой.
– Как прикажете!
– Так погоди же кормить.
– Слушаю.
Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и выйти на простор, из под потолка под небо.
Окончив расспросы и выпытав сознание Данилы, что собаки ничего (Даниле и самому хотелось ехать), Николай велел седлать. Но только что Данила хотел выйти, как в комнату вошла быстрыми шагами Наташа, еще не причесанная и не одетая, в большом, нянином платке. Петя вбежал вместе с ней.
– Ты едешь? – сказала Наташа, – я так и знала! Соня говорила, что не поедете. Я знала, что нынче такой день, что нельзя не ехать.
– Едем, – неохотно отвечал Николай, которому нынче, так как он намеревался предпринять серьезную охоту, не хотелось брать Наташу и Петю. – Едем, да только за волками: тебе скучно будет.
– Ты знаешь, что это самое большое мое удовольствие, – сказала Наташа.
– Это дурно, – сам едет, велел седлать, а нам ничего не сказал.
– Тщетны россам все препоны, едем! – прокричал Петя.
– Да ведь тебе и нельзя: маменька сказала, что тебе нельзя, – сказал Николай, обращаясь к Наташе.
– Нет, я поеду, непременно поеду, – сказала решительно Наташа. – Данила, вели нам седлать, и Михайла чтоб выезжал с моей сворой, – обратилась она к ловчему.
И так то быть в комнате Даниле казалось неприлично и тяжело, но иметь какое нибудь дело с барышней – для него казалось невозможным. Он опустил глаза и поспешил выйти, как будто до него это не касалось, стараясь как нибудь нечаянно не повредить барышне.


Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в этот день, 15 го сентября, развеселившись, собрался сам тоже выехать.
Через час вся охота была у крыльца. Николай с строгим и серьезным видом, показывавшим, что некогда теперь заниматься пустяками, прошел мимо Наташи и Пети, которые что то рассказывали ему. Он осмотрел все части охоты, послал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меренка, называемого Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямо выехать в дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми, доезжачими и выжлятниками, выехало 6 человек. Борзятников кроме господ было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около 130 ти собак и 20 ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своем месте.
Отъехав с версту, навстречу Ростовской охоте из тумана показалось еще пять всадников с собаками. Впереди ехал свежий, красивый старик с большими седыми усами.
– Здравствуйте, дядюшка, – сказал Николай, когда старик подъехал к нему.
– Чистое дело марш!… Так и знал, – заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), – так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) – Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя – чистое дело марш! – под носом выводок возьмут.
– Туда и иду. Что же, свалить стаи? – спросил Николай, – свалить…
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, без усилия, осадила его.
Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.
– Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! – прокричал Петя.
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.


Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.
– Улюлюлю! – шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.
– Пускать – не пускать? – говорил сам себе Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к охотнику голову, остановился – назад или вперед? Э! всё равно, вперед!… видно, – как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.
– Улюлю!… – не своим голосом закричал Николай, и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая через водомоины в поперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки. Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив свой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизи зверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе… вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобы наддать, как она это всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги.
– Улюлюлюлю! – кричал Николай.
Красный Любим выскочил из за Милки, стремительно бросился на волка и схватил его за гачи (ляжки задних ног), но в ту ж секунду испуганно перескочил на другую сторону. Волк присел, щелкнул зубами и опять поднялся и поскакал вперед, провожаемый на аршин расстояния всеми собаками, не приближавшимися к нему.
– Уйдет! Нет, это невозможно! – думал Николай, продолжая кричать охрипнувшим голосом.
– Карай! Улюлю!… – кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было видно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя видел тот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти на встречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю, муругий молодой, длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами – и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.
– Караюшка! Отец!.. – плакал Николай…
Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая дорогу волку, был уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность, волк покосился на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног и наддал скоку. Но тут – Николай видел только, что что то сделалось с Караем – он мгновенно очутился на волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.
Та минута, когда Николай увидал в водомоине копошащихся с волком собак, из под которых виднелась седая шерсть волка, его вытянувшаяся задняя нога, и с прижатыми ушами испуганная и задыхающаяся голова (Карай держал его за горло), минута, когда увидал это Николай, была счастливейшею минутою его жизни. Он взялся уже за луку седла, чтобы слезть и колоть волка, как вдруг из этой массы собак высунулась вверх голова зверя, потом передние ноги стали на край водомоины. Волк ляскнул зубами (Карай уже не держал его за горло), выпрыгнул задними ногами из водомоины и, поджав хвост, опять отделившись от собак, двинулся вперед. Карай с ощетинившейся шерстью, вероятно ушибленный или раненый, с трудом вылезал из водомоины.
– Боже мой! За что?… – с отчаянием закричал Николай.
Охотник дядюшки с другой стороны скакал на перерез волку, и собаки его опять остановили зверя. Опять его окружили.
Николай, его стремянной, дядюшка и его охотник вертелись над зверем, улюлюкая, крича, всякую минуту собираясь слезть, когда волк садился на зад и всякий раз пускаясь вперед, когда волк встряхивался и подвигался к засеке, которая должна была спасти его. Еще в начале этой травли, Данила, услыхав улюлюканье, выскочил на опушку леса. Он видел, как Карай взял волка и остановил лошадь, полагая, что дело было кончено. Но когда охотники не слезли, волк встряхнулся и опять пошел на утек. Данила выпустил своего бурого не к волку, а прямой линией к засеке так же, как Карай, – на перерез зверю. Благодаря этому направлению, он подскакивал к волку в то время, как во второй раз его остановили дядюшкины собаки.
Данила скакал молча, держа вынутый кинжал в левой руке и как цепом молоча своим арапником по подтянутым бокам бурого.
Николай не видал и не слыхал Данилы до тех пор, пока мимо самого его не пропыхтел тяжело дыша бурый, и он услыхал звук паденья тела и увидал, что Данила уже лежит в середине собак на заду волка, стараясь поймать его за уши. Очевидно было и для собак, и для охотников, и для волка, что теперь всё кончено. Зверь, испуганно прижав уши, старался подняться, но собаки облепили его. Данила, привстав, сделал падающий шаг и всей тяжестью, как будто ложась отдыхать, повалился на волка, хватая его за уши. Николай хотел колоть, но Данила прошептал: «Не надо, соструним», – и переменив положение, наступил ногою на шею волку. В пасть волку заложили палку, завязали, как бы взнуздав его сворой, связали ноги, и Данила раза два с одного бока на другой перевалил волка.
С счастливыми, измученными лицами, живого, матерого волка взвалили на шарахающую и фыркающую лошадь и, сопутствуемые визжавшими на него собаками, повезли к тому месту, где должны были все собраться. Молодых двух взяли гончие и трех борзые. Охотники съезжались с своими добычами и рассказами, и все подходили смотреть матёрого волка, который свесив свою лобастую голову с закушенною палкой во рту, большими, стеклянными глазами смотрел на всю эту толпу собак и людей, окружавших его. Когда его трогали, он, вздрагивая завязанными ногами, дико и вместе с тем просто смотрел на всех. Граф Илья Андреич тоже подъехал и потрогал волка.
– О, материщий какой, – сказал он. – Матёрый, а? – спросил он у Данилы, стоявшего подле него.
– Матёрый, ваше сиятельство, – отвечал Данила, поспешно снимая шапку.
Граф вспомнил своего прозеванного волка и свое столкновение с Данилой.
– Однако, брат, ты сердит, – сказал граф. – Данила ничего не сказал и только застенчиво улыбнулся детски кроткой и приятной улыбкой.


Старый граф поехал домой; Наташа с Петей обещались сейчас же приехать. Охота пошла дальше, так как было еще рано. В середине дня гончих пустили в поросший молодым частым лесом овраг. Николай, стоя на жнивье, видел всех своих охотников.
Насупротив от Николая были зеленя и там стоял его охотник, один в яме за выдавшимся кустом орешника. Только что завели гончих, Николай услыхал редкий гон известной ему собаки – Волторна; другие собаки присоединились к нему, то замолкая, то опять принимаясь гнать. Через минуту подали из острова голос по лисе, и вся стая, свалившись, погнала по отвершку, по направлению к зеленям, прочь от Николая.
Он видел скачущих выжлятников в красных шапках по краям поросшего оврага, видел даже собак, и всякую секунду ждал того, что на той стороне, на зеленях, покажется лисица.
Охотник, стоявший в яме, тронулся и выпустил собак, и Николай увидал красную, низкую, странную лисицу, которая, распушив трубу, торопливо неслась по зеленям. Собаки стали спеть к ней. Вот приблизились, вот кругами стала вилять лисица между ними, всё чаще и чаще делая эти круги и обводя вокруг себя пушистой трубой (хвостом); и вот налетела чья то белая собака, и вслед за ней черная, и всё смешалось, и звездой, врозь расставив зады, чуть колеблясь, стали собаки. К собакам подскакали два охотника: один в красной шапке, другой, чужой, в зеленом кафтане.
«Что это такое? подумал Николай. Откуда взялся этот охотник? Это не дядюшкин».
Охотники отбили лисицу и долго, не тороча, стояли пешие. Около них на чумбурах стояли лошади с своими выступами седел и лежали собаки. Охотники махали руками и что то делали с лисицей. Оттуда же раздался звук рога – условленный сигнал драки.
– Это Илагинский охотник что то с нашим Иваном бунтует, – сказал стремянный Николая.
Николай послал стремяного подозвать к себе сестру и Петю и шагом поехал к тому месту, где доезжачие собирали гончих. Несколько охотников поскакало к месту драки.
Николай слез с лошади, остановился подле гончих с подъехавшими Наташей и Петей, ожидая сведений о том, чем кончится дело. Из за опушки выехал дравшийся охотник с лисицей в тороках и подъехал к молодому барину. Он издалека снял шапку и старался говорить почтительно; но он был бледен, задыхался, и лицо его было злобно. Один глаз был у него подбит, но он вероятно и не знал этого.
– Что у вас там было? – спросил Николай.
– Как же, из под наших гончих он травить будет! Да и сука то моя мышастая поймала. Поди, судись! За лисицу хватает! Я его лисицей ну катать. Вот она, в тороках. А этого хочешь?… – говорил охотник, указывая на кинжал и вероятно воображая, что он всё еще говорит с своим врагом.
Николай, не разговаривая с охотником, попросил сестру и Петю подождать его и поехал на то место, где была эта враждебная, Илагинская охота.
Охотник победитель въехал в толпу охотников и там, окруженный сочувствующими любопытными, рассказывал свой подвиг.
Дело было в том, что Илагин, с которым Ростовы были в ссоре и процессе, охотился в местах, по обычаю принадлежавших Ростовым, и теперь как будто нарочно велел подъехать к острову, где охотились Ростовы, и позволил травить своему охотнику из под чужих гончих.
Николай никогда не видал Илагина, но как и всегда в своих суждениях и чувствах не зная середины, по слухам о буйстве и своевольстве этого помещика, всей душой ненавидел его и считал своим злейшим врагом. Он озлобленно взволнованный ехал теперь к нему, крепко сжимая арапник в руке, в полной готовности на самые решительные и опасные действия против своего врага.
Едва он выехал за уступ леса, как он увидал подвигающегося ему навстречу толстого барина в бобровом картузе на прекрасной вороной лошади, сопутствуемого двумя стремянными.
Вместо врага Николай нашел в Илагине представительного, учтивого барина, особенно желавшего познакомиться с молодым графом. Подъехав к Ростову, Илагин приподнял бобровый картуз и сказал, что очень жалеет о том, что случилось; что велит наказать охотника, позволившего себе травить из под чужих собак, просит графа быть знакомым и предлагает ему свои места для охоты.
Наташа, боявшаяся, что брат ее наделает что нибудь ужасное, в волнении ехала недалеко за ним. Увидав, что враги дружелюбно раскланиваются, она подъехала к ним. Илагин еще выше приподнял свой бобровый картуз перед Наташей и приятно улыбнувшись, сказал, что графиня представляет Диану и по страсти к охоте и по красоте своей, про которую он много слышал.
Илагин, чтобы загладить вину своего охотника, настоятельно просил Ростова пройти в его угорь, который был в версте, который он берег для себя и в котором было, по его словам, насыпано зайцев. Николай согласился, и охота, еще вдвое увеличившаяся, тронулась дальше.
Итти до Илагинского угоря надо было полями. Охотники разровнялись. Господа ехали вместе. Дядюшка, Ростов, Илагин поглядывали тайком на чужих собак, стараясь, чтобы другие этого не замечали, и с беспокойством отыскивали между этими собаками соперниц своим собакам.
Ростова особенно поразила своей красотой небольшая чистопсовая, узенькая, но с стальными мышцами, тоненьким щипцом (мордой) и на выкате черными глазами, краснопегая сучка в своре Илагина. Он слыхал про резвость Илагинских собак, и в этой красавице сучке видел соперницу своей Милке.
В середине степенного разговора об урожае нынешнего года, который завел Илагин, Николай указал ему на его краснопегую суку.
– Хороша у вас эта сучка! – сказал он небрежным тоном. – Резва?
– Эта? Да, эта – добрая собака, ловит, – равнодушным голосом сказал Илагин про свою краснопегую Ерзу, за которую он год тому назад отдал соседу три семьи дворовых. – Так и у вас, граф, умолотом не хвалятся? – продолжал он начатый разговор. И считая учтивым отплатить молодому графу тем же, Илагин осмотрел его собак и выбрал Милку, бросившуюся ему в глаза своей шириной.
– Хороша у вас эта чернопегая – ладна! – сказал он.
– Да, ничего, скачет, – отвечал Николай. «Вот только бы побежал в поле матёрый русак, я бы тебе показал, какая эта собака!» подумал он, и обернувшись к стремянному сказал, что он дает рубль тому, кто подозрит, т. е. найдет лежачего зайца.
– Я не понимаю, – продолжал Илагин, – как другие охотники завистливы на зверя и на собак. Я вам скажу про себя, граф. Меня веселит, знаете, проехаться; вот съедешься с такой компанией… уже чего же лучше (он снял опять свой бобровый картуз перед Наташей); а это, чтобы шкуры считать, сколько привез – мне всё равно!
– Ну да.
– Или чтоб мне обидно было, что чужая собака поймает, а не моя – мне только бы полюбоваться на травлю, не так ли, граф? Потом я сужу…
– Ату – его, – послышался в это время протяжный крик одного из остановившихся борзятников. Он стоял на полубугре жнивья, подняв арапник, и еще раз повторил протяжно: – А – ту – его! (Звук этот и поднятый арапник означали то, что он видит перед собой лежащего зайца.)
– А, подозрил, кажется, – сказал небрежно Илагин. – Что же, потравим, граф!
– Да, подъехать надо… да – что ж, вместе? – отвечал Николай, вглядываясь в Ерзу и в красного Ругая дядюшки, в двух своих соперников, с которыми еще ни разу ему не удалось поровнять своих собак. «Ну что как с ушей оборвут мою Милку!» думал он, рядом с дядюшкой и Илагиным подвигаясь к зайцу.
– Матёрый? – спрашивал Илагин, подвигаясь к подозрившему охотнику, и не без волнения оглядываясь и подсвистывая Ерзу…
– А вы, Михаил Никанорыч? – обратился он к дядюшке.
Дядюшка ехал насупившись.
– Что мне соваться, ведь ваши – чистое дело марш! – по деревне за собаку плачены, ваши тысячные. Вы померяйте своих, а я посмотрю!
– Ругай! На, на, – крикнул он. – Ругаюшка! – прибавил он, невольно этим уменьшительным выражая свою нежность и надежду, возлагаемую на этого красного кобеля. Наташа видела и чувствовала скрываемое этими двумя стариками и ее братом волнение и сама волновалась.
Охотник на полугорке стоял с поднятым арапником, господа шагом подъезжали к нему; гончие, шедшие на самом горизонте, заворачивали прочь от зайца; охотники, не господа, тоже отъезжали. Всё двигалось медленно и степенно.
– Куда головой лежит? – спросил Николай, подъезжая шагов на сто к подозрившему охотнику. Но не успел еще охотник отвечать, как русак, чуя мороз к завтрашнему утру, не вылежал и вскочил. Стая гончих на смычках, с ревом, понеслась под гору за зайцем; со всех сторон борзые, не бывшие на сворах, бросились на гончих и к зайцу. Все эти медленно двигавшиеся охотники выжлятники с криком: стой! сбивая собак, борзятники с криком: ату! направляя собак – поскакали по полю. Спокойный Илагин, Николай, Наташа и дядюшка летели, сами не зная как и куда, видя только собак и зайца, и боясь только потерять хоть на мгновение из вида ход травли. Заяц попался матёрый и резвый. Вскочив, он не тотчас же поскакал, а повел ушами, прислушиваясь к крику и топоту, раздавшемуся вдруг со всех сторон. Он прыгнул раз десять не быстро, подпуская к себе собак, и наконец, выбрав направление и поняв опасность, приложил уши и понесся во все ноги. Он лежал на жнивьях, но впереди были зеленя, по которым было топко. Две собаки подозрившего охотника, бывшие ближе всех, первые воззрились и заложились за зайцем; но еще далеко не подвинулись к нему, как из за них вылетела Илагинская краснопегая Ерза, приблизилась на собаку расстояния, с страшной быстротой наддала, нацелившись на хвост зайца и думая, что она схватила его, покатилась кубарем. Заяц выгнул спину и наддал еще шибче. Из за Ерзы вынеслась широкозадая, чернопегая Милка и быстро стала спеть к зайцу.
– Милушка! матушка! – послышался торжествующий крик Николая. Казалось, сейчас ударит Милка и подхватит зайца, но она догнала и пронеслась. Русак отсел. Опять насела красавица Ерза и над самым хвостом русака повисла, как будто примеряясь как бы не ошибиться теперь, схватить за заднюю ляжку.
– Ерзанька! сестрица! – послышался плачущий, не свой голос Илагина. Ерза не вняла его мольбам. В тот самый момент, как надо было ждать, что она схватит русака, он вихнул и выкатил на рубеж между зеленями и жнивьем. Опять Ерза и Милка, как дышловая пара, выровнялись и стали спеть к зайцу; на рубеже русаку было легче, собаки не так быстро приближались к нему.
– Ругай! Ругаюшка! Чистое дело марш! – закричал в это время еще новый голос, и Ругай, красный, горбатый кобель дядюшки, вытягиваясь и выгибая спину, сравнялся с первыми двумя собаками, выдвинулся из за них, наддал с страшным самоотвержением уже над самым зайцем, сбил его с рубежа на зеленя, еще злей наддал другой раз по грязным зеленям, утопая по колена, и только видно было, как он кубарем, пачкая спину в грязь, покатился с зайцем. Звезда собак окружила его. Через минуту все стояли около столпившихся собак. Один счастливый дядюшка слез и отпазанчил. Потряхивая зайца, чтобы стекала кровь, он тревожно оглядывался, бегая глазами, не находя положения рукам и ногам, и говорил, сам не зная с кем и что.
«Вот это дело марш… вот собака… вот вытянул всех, и тысячных и рублевых – чистое дело марш!» говорил он, задыхаясь и злобно оглядываясь, как будто ругая кого то, как будто все были его враги, все его обижали, и только теперь наконец ему удалось оправдаться. «Вот вам и тысячные – чистое дело марш!»
– Ругай, на пазанку! – говорил он, кидая отрезанную лапку с налипшей землей; – заслужил – чистое дело марш!
– Она вымахалась, три угонки дала одна, – говорил Николай, тоже не слушая никого, и не заботясь о том, слушают ли его, или нет.
– Да это что же в поперечь! – говорил Илагинский стремянный.
– Да, как осеклась, так с угонки всякая дворняшка поймает, – говорил в то же время Илагин, красный, насилу переводивший дух от скачки и волнения. В то же время Наташа, не переводя духа, радостно и восторженно визжала так пронзительно, что в ушах звенело. Она этим визгом выражала всё то, что выражали и другие охотники своим единовременным разговором. И визг этот был так странен, что она сама должна бы была стыдиться этого дикого визга и все бы должны были удивиться ему, ежели бы это было в другое время.
Дядюшка сам второчил русака, ловко и бойко перекинул его через зад лошади, как бы упрекая всех этим перекидыванием, и с таким видом, что он и говорить ни с кем не хочет, сел на своего каураго и поехал прочь. Все, кроме его, грустные и оскорбленные, разъехались и только долго после могли притти в прежнее притворство равнодушия. Долго еще они поглядывали на красного Ругая, который с испачканной грязью, горбатой спиной, побрякивая железкой, с спокойным видом победителя шел за ногами лошади дядюшки.
«Что ж я такой же, как и все, когда дело не коснется до травли. Ну, а уж тут держись!» казалось Николаю, что говорил вид этой собаки.
Когда, долго после, дядюшка подъехал к Николаю и заговорил с ним, Николай был польщен тем, что дядюшка после всего, что было, еще удостоивает говорить с ним.


Когда ввечеру Илагин распростился с Николаем, Николай оказался на таком далеком расстоянии от дома, что он принял предложение дядюшки оставить охоту ночевать у него (у дядюшки), в его деревеньке Михайловке.
– И если бы заехали ко мне – чистое дело марш! – сказал дядюшка, еще бы того лучше; видите, погода мокрая, говорил дядюшка, отдохнули бы, графинечку бы отвезли в дрожках. – Предложение дядюшки было принято, за дрожками послали охотника в Отрадное; а Николай с Наташей и Петей поехали к дядюшке.
Человек пять, больших и малых, дворовых мужчин выбежало на парадное крыльцо встречать барина. Десятки женщин, старых, больших и малых, высунулись с заднего крыльца смотреть на подъезжавших охотников. Присутствие Наташи, женщины, барыни верхом, довело любопытство дворовых дядюшки до тех пределов, что многие, не стесняясь ее присутствием, подходили к ней, заглядывали ей в глаза и при ней делали о ней свои замечания, как о показываемом чуде, которое не человек, и не может слышать и понимать, что говорят о нем.
– Аринка, глянь ка, на бочькю сидит! Сама сидит, а подол болтается… Вишь рожок!
– Батюшки светы, ножик то…
– Вишь татарка!
– Как же ты не перекувыркнулась то? – говорила самая смелая, прямо уж обращаясь к Наташе.
Дядюшка слез с лошади у крыльца своего деревянного заросшего садом домика и оглянув своих домочадцев, крикнул повелительно, чтобы лишние отошли и чтобы было сделано всё нужное для приема гостей и охоты.
Всё разбежалось. Дядюшка снял Наташу с лошади и за руку провел ее по шатким досчатым ступеням крыльца. В доме, не отштукатуренном, с бревенчатыми стенами, было не очень чисто, – не видно было, чтобы цель живших людей состояла в том, чтобы не было пятен, но не было заметно запущенности.
В сенях пахло свежими яблоками, и висели волчьи и лисьи шкуры. Через переднюю дядюшка провел своих гостей в маленькую залу с складным столом и красными стульями, потом в гостиную с березовым круглым столом и диваном, потом в кабинет с оборванным диваном, истасканным ковром и с портретами Суворова, отца и матери хозяина и его самого в военном мундире. В кабинете слышался сильный запах табаку и собак. В кабинете дядюшка попросил гостей сесть и расположиться как дома, а сам вышел. Ругай с невычистившейся спиной вошел в кабинет и лег на диван, обчищая себя языком и зубами. Из кабинета шел коридор, в котором виднелись ширмы с прорванными занавесками. Из за ширм слышался женский смех и шопот. Наташа, Николай и Петя разделись и сели на диван. Петя облокотился на руку и тотчас же заснул; Наташа и Николай сидели молча. Лица их горели, они были очень голодны и очень веселы. Они поглядели друг на друга (после охоты, в комнате, Николай уже не считал нужным выказывать свое мужское превосходство перед своей сестрой); Наташа подмигнула брату и оба удерживались недолго и звонко расхохотались, не успев еще придумать предлога для своего смеха.
Немного погодя, дядюшка вошел в казакине, синих панталонах и маленьких сапогах. И Наташа почувствовала, что этот самый костюм, в котором она с удивлением и насмешкой видала дядюшку в Отрадном – был настоящий костюм, который был ничем не хуже сюртуков и фраков. Дядюшка был тоже весел; он не только не обиделся смеху брата и сестры (ему в голову не могло притти, чтобы могли смеяться над его жизнию), а сам присоединился к их беспричинному смеху.
– Вот так графиня молодая – чистое дело марш – другой такой не видывал! – сказал он, подавая одну трубку с длинным чубуком Ростову, а другой короткий, обрезанный чубук закладывая привычным жестом между трех пальцев.
– День отъездила, хоть мужчине в пору и как ни в чем не бывало!
Скоро после дядюшки отворила дверь, по звуку ног очевидно босая девка, и в дверь с большим уставленным подносом в руках вошла толстая, румяная, красивая женщина лет 40, с двойным подбородком, и полными, румяными губами. Она, с гостеприимной представительностью и привлекательностью в глазах и каждом движеньи, оглянула гостей и с ласковой улыбкой почтительно поклонилась им. Несмотря на толщину больше чем обыкновенную, заставлявшую ее выставлять вперед грудь и живот и назад держать голову, женщина эта (экономка дядюшки) ступала чрезвычайно легко. Она подошла к столу, поставила поднос и ловко своими белыми, пухлыми руками сняла и расставила по столу бутылки, закуски и угощенья. Окончив это она отошла и с улыбкой на лице стала у двери. – «Вот она и я! Теперь понимаешь дядюшку?» сказало Ростову ее появление. Как не понимать: не только Ростов, но и Наташа поняла дядюшку и значение нахмуренных бровей, и счастливой, самодовольной улыбки, которая чуть морщила его губы в то время, как входила Анисья Федоровна. На подносе были травник, наливки, грибки, лепешечки черной муки на юраге, сотовой мед, мед вареный и шипучий, яблоки, орехи сырые и каленые и орехи в меду. Потом принесено было Анисьей Федоровной и варенье на меду и на сахаре, и ветчина, и курица, только что зажаренная.
Всё это было хозяйства, сбора и варенья Анисьи Федоровны. Всё это и пахло и отзывалось и имело вкус Анисьи Федоровны. Всё отзывалось сочностью, чистотой, белизной и приятной улыбкой.
– Покушайте, барышня графинюшка, – приговаривала она, подавая Наташе то то, то другое. Наташа ела все, и ей показалось, что подобных лепешек на юраге, с таким букетом варений, на меду орехов и такой курицы никогда она нигде не видала и не едала. Анисья Федоровна вышла. Ростов с дядюшкой, запивая ужин вишневой наливкой, разговаривали о прошедшей и о будущей охоте, о Ругае и Илагинских собаках. Наташа с блестящими глазами прямо сидела на диване, слушая их. Несколько раз она пыталась разбудить Петю, чтобы дать ему поесть чего нибудь, но он говорил что то непонятное, очевидно не просыпаясь. Наташе так весело было на душе, так хорошо в этой новой для нее обстановке, что она только боялась, что слишком скоро за ней приедут дрожки. После наступившего случайно молчания, как это почти всегда бывает у людей в первый раз принимающих в своем доме своих знакомых, дядюшка сказал, отвечая на мысль, которая была у его гостей:
– Так то вот и доживаю свой век… Умрешь, – чистое дело марш – ничего не останется. Что ж и грешить то!
Лицо дядюшки было очень значительно и даже красиво, когда он говорил это. Ростов невольно вспомнил при этом всё, что он хорошего слыхал от отца и соседей о дядюшке. Дядюшка во всем околотке губернии имел репутацию благороднейшего и бескорыстнейшего чудака. Его призывали судить семейные дела, его делали душеприказчиком, ему поверяли тайны, его выбирали в судьи и другие должности, но от общественной службы он упорно отказывался, осень и весну проводя в полях на своем кауром мерине, зиму сидя дома, летом лежа в своем заросшем саду.
– Что же вы не служите, дядюшка?
– Служил, да бросил. Не гожусь, чистое дело марш, я ничего не разберу. Это ваше дело, а у меня ума не хватит. Вот насчет охоты другое дело, это чистое дело марш! Отворите ка дверь то, – крикнул он. – Что ж затворили! – Дверь в конце коридора (который дядюшка называл колидор) вела в холостую охотническую: так называлась людская для охотников. Босые ноги быстро зашлепали и невидимая рука отворила дверь в охотническую. Из коридора ясно стали слышны звуки балалайки, на которой играл очевидно какой нибудь мастер этого дела. Наташа уже давно прислушивалась к этим звукам и теперь вышла в коридор, чтобы слышать их яснее.
– Это у меня мой Митька кучер… Я ему купил хорошую балалайку, люблю, – сказал дядюшка. – У дядюшки было заведено, чтобы, когда он приезжает с охоты, в холостой охотнической Митька играл на балалайке. Дядюшка любил слушать эту музыку.
– Как хорошо, право отлично, – сказал Николай с некоторым невольным пренебрежением, как будто ему совестно было признаться в том, что ему очень были приятны эти звуки.
– Как отлично? – с упреком сказала Наташа, чувствуя тон, которым сказал это брат. – Не отлично, а это прелесть, что такое! – Ей так же как и грибки, мед и наливки дядюшки казались лучшими в мире, так и эта песня казалась ей в эту минуту верхом музыкальной прелести.
– Еще, пожалуйста, еще, – сказала Наташа в дверь, как только замолкла балалайка. Митька настроил и опять молодецки задребезжал Барыню с переборами и перехватами. Дядюшка сидел и слушал, склонив голову на бок с чуть заметной улыбкой. Мотив Барыни повторился раз сто. Несколько раз балалайку настраивали и опять дребезжали те же звуки, и слушателям не наскучивало, а только хотелось еще и еще слышать эту игру. Анисья Федоровна вошла и прислонилась своим тучным телом к притолке.
– Изволите слушать, – сказала она Наташе, с улыбкой чрезвычайно похожей на улыбку дядюшки. – Он у нас славно играет, – сказала она.
– Вот в этом колене не то делает, – вдруг с энергическим жестом сказал дядюшка. – Тут рассыпать надо – чистое дело марш – рассыпать…
– А вы разве умеете? – спросила Наташа. – Дядюшка не отвечая улыбнулся.
– Посмотри ка, Анисьюшка, что струны то целы что ль, на гитаре то? Давно уж в руки не брал, – чистое дело марш! забросил.
Анисья Федоровна охотно пошла своей легкой поступью исполнить поручение своего господина и принесла гитару.
Дядюшка ни на кого не глядя сдунул пыль, костлявыми пальцами стукнул по крышке гитары, настроил и поправился на кресле. Он взял (несколько театральным жестом, отставив локоть левой руки) гитару повыше шейки и подмигнув Анисье Федоровне, начал не Барыню, а взял один звучный, чистый аккорд, и мерно, спокойно, но твердо начал весьма тихим темпом отделывать известную песню: По у ли и ице мостовой. В раз, в такт с тем степенным весельем (тем самым, которым дышало всё существо Анисьи Федоровны), запел в душе у Николая и Наташи мотив песни. Анисья Федоровна закраснелась и закрывшись платочком, смеясь вышла из комнаты. Дядюшка продолжал чисто, старательно и энергически твердо отделывать песню, изменившимся вдохновенным взглядом глядя на то место, с которого ушла Анисья Федоровна. Чуть чуть что то смеялось в его лице с одной стороны под седым усом, особенно смеялось тогда, когда дальше расходилась песня, ускорялся такт и в местах переборов отрывалось что то.
– Прелесть, прелесть, дядюшка; еще, еще, – закричала Наташа, как только он кончил. Она, вскочивши с места, обняла дядюшку и поцеловала его. – Николенька, Николенька! – говорила она, оглядываясь на брата и как бы спрашивая его: что же это такое?
Николаю тоже очень нравилась игра дядюшки. Дядюшка второй раз заиграл песню. Улыбающееся лицо Анисьи Федоровны явилось опять в дверях и из за ней еще другие лица… «За холодной ключевой, кричит: девица постой!» играл дядюшка, сделал опять ловкий перебор, оторвал и шевельнул плечами.
– Ну, ну, голубчик, дядюшка, – таким умоляющим голосом застонала Наташа, как будто жизнь ее зависела от этого. Дядюшка встал и как будто в нем было два человека, – один из них серьезно улыбнулся над весельчаком, а весельчак сделал наивную и аккуратную выходку перед пляской.
– Ну, племянница! – крикнул дядюшка взмахнув к Наташе рукой, оторвавшей аккорд.
Наташа сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала вперед дядюшки и, подперши руки в боки, сделала движение плечами и стала.
Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала – эта графинечка, воспитанная эмигранткой француженкой, этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de chale давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел и они уже любовались ею.
Она сделала то самое и так точно, так вполне точно это сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас подала ей необходимый для ее дела платок, сквозь смех прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую ей, в шелку и в бархате воспитанную графиню, которая умела понять всё то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке.
– Ну, графинечка – чистое дело марш, – радостно смеясь, сказал дядюшка, окончив пляску. – Ай да племянница! Вот только бы муженька тебе молодца выбрать, – чистое дело марш!
– Уж выбран, – сказал улыбаясь Николай.
– О? – сказал удивленно дядюшка, глядя вопросительно на Наташу. Наташа с счастливой улыбкой утвердительно кивнула головой.
– Еще какой! – сказала она. Но как только она сказала это, другой, новый строй мыслей и чувств поднялся в ней. Что значила улыбка Николая, когда он сказал: «уж выбран»? Рад он этому или не рад? Он как будто думает, что мой Болконский не одобрил бы, не понял бы этой нашей радости. Нет, он бы всё понял. Где он теперь? подумала Наташа и лицо ее вдруг стало серьезно. Но это продолжалось только одну секунду. – Не думать, не сметь думать об этом, сказала она себе и улыбаясь, подсела опять к дядюшке, прося его сыграть еще что нибудь.
Дядюшка сыграл еще песню и вальс; потом, помолчав, прокашлялся и запел свою любимую охотническую песню.
Как со вечера пороша
Выпадала хороша…
Дядюшка пел так, как поет народ, с тем полным и наивным убеждением, что в песне все значение заключается только в словах, что напев сам собой приходит и что отдельного напева не бывает, а что напев – так только, для складу. От этого то этот бессознательный напев, как бывает напев птицы, и у дядюшки был необыкновенно хорош. Наташа была в восторге от пения дядюшки. Она решила, что не будет больше учиться на арфе, а будет играть только на гитаре. Она попросила у дядюшки гитару и тотчас же подобрала аккорды к песне.
В десятом часу за Наташей и Петей приехали линейка, дрожки и трое верховых, посланных отыскивать их. Граф и графиня не знали где они и крепко беспокоились, как сказал посланный.
Петю снесли и положили как мертвое тело в линейку; Наташа с Николаем сели в дрожки. Дядюшка укутывал Наташу и прощался с ней с совершенно новой нежностью. Он пешком проводил их до моста, который надо было объехать в брод, и велел с фонарями ехать вперед охотникам.
– Прощай, племянница дорогая, – крикнул из темноты его голос, не тот, который знала прежде Наташа, а тот, который пел: «Как со вечера пороша».
В деревне, которую проезжали, были красные огоньки и весело пахло дымом.
– Что за прелесть этот дядюшка! – сказала Наташа, когда они выехали на большую дорогу.
– Да, – сказал Николай. – Тебе не холодно?
– Нет, мне отлично, отлично. Мне так хорошо, – с недоумением даже cказала Наташа. Они долго молчали.
Ночь была темная и сырая. Лошади не видны были; только слышно было, как они шлепали по невидной грязи.
Что делалось в этой детской, восприимчивой душе, так жадно ловившей и усвоивавшей все разнообразнейшие впечатления жизни? Как это всё укладывалось в ней? Но она была очень счастлива. Уже подъезжая к дому, она вдруг запела мотив песни: «Как со вечера пороша», мотив, который она ловила всю дорогу и наконец поймала.
– Поймала? – сказал Николай.
– Ты об чем думал теперь, Николенька? – спросила Наташа. – Они любили это спрашивать друг у друга.
– Я? – сказал Николай вспоминая; – вот видишь ли, сначала я думал, что Ругай, красный кобель, похож на дядюшку и что ежели бы он был человек, то он дядюшку всё бы еще держал у себя, ежели не за скачку, так за лады, всё бы держал. Как он ладен, дядюшка! Не правда ли? – Ну а ты?
– Я? Постой, постой. Да, я думала сначала, что вот мы едем и думаем, что мы едем домой, а мы Бог знает куда едем в этой темноте и вдруг приедем и увидим, что мы не в Отрадном, а в волшебном царстве. А потом еще я думала… Нет, ничего больше.
– Знаю, верно про него думала, – сказал Николай улыбаясь, как узнала Наташа по звуку его голоса.
– Нет, – отвечала Наташа, хотя действительно она вместе с тем думала и про князя Андрея, и про то, как бы ему понравился дядюшка. – А еще я всё повторяю, всю дорогу повторяю: как Анисьюшка хорошо выступала, хорошо… – сказала Наташа. И Николай услыхал ее звонкий, беспричинный, счастливый смех.
– А знаешь, – вдруг сказала она, – я знаю, что никогда уже я не буду так счастлива, спокойна, как теперь.
– Вот вздор, глупости, вранье – сказал Николай и подумал: «Что за прелесть эта моя Наташа! Такого другого друга у меня нет и не будет. Зачем ей выходить замуж, всё бы с ней ездили!»
«Экая прелесть этот Николай!» думала Наташа. – А! еще огонь в гостиной, – сказала она, указывая на окна дома, красиво блестевшие в мокрой, бархатной темноте ночи.


Граф Илья Андреич вышел из предводителей, потому что эта должность была сопряжена с слишком большими расходами. Но дела его всё не поправлялись. Часто Наташа и Николай видели тайные, беспокойные переговоры родителей и слышали толки о продаже богатого, родового Ростовского дома и подмосковной. Без предводительства не нужно было иметь такого большого приема, и отрадненская жизнь велась тише, чем в прежние годы; но огромный дом и флигеля всё таки были полны народом, за стол всё так же садилось больше человек. Всё это были свои, обжившиеся в доме люди, почти члены семейства или такие, которые, казалось, необходимо должны были жить в доме графа. Таковы были Диммлер – музыкант с женой, Иогель – танцовальный учитель с семейством, старушка барышня Белова, жившая в доме, и еще многие другие: учителя Пети, бывшая гувернантка барышень и просто люди, которым лучше или выгоднее было жить у графа, чем дома. Не было такого большого приезда как прежде, но ход жизни велся тот же, без которого не могли граф с графиней представить себе жизни. Та же была, еще увеличенная Николаем, охота, те же 50 лошадей и 15 кучеров на конюшне, те же дорогие подарки в именины, и торжественные на весь уезд обеды; те же графские висты и бостоны, за которыми он, распуская всем на вид карты, давал себя каждый день на сотни обыгрывать соседям, смотревшим на право составлять партию графа Ильи Андреича, как на самую выгодную аренду.
Граф, как в огромных тенетах, ходил в своих делах, стараясь не верить тому, что он запутался и с каждым шагом всё более и более запутываясь и чувствуя себя не в силах ни разорвать сети, опутавшие его, ни осторожно, терпеливо приняться распутывать их. Графиня любящим сердцем чувствовала, что дети ее разоряются, что граф не виноват, что он не может быть не таким, каким он есть, что он сам страдает (хотя и скрывает это) от сознания своего и детского разорения, и искала средств помочь делу. С ее женской точки зрения представлялось только одно средство – женитьба Николая на богатой невесте. Она чувствовала, что это была последняя надежда, и что если Николай откажется от партии, которую она нашла ему, надо будет навсегда проститься с возможностью поправить дела. Партия эта была Жюли Карагина, дочь прекрасных, добродетельных матери и отца, с детства известная Ростовым, и теперь богатая невеста по случаю смерти последнего из ее братьев.
Графиня писала прямо к Карагиной в Москву, предлагая ей брак ее дочери с своим сыном и получила от нее благоприятный ответ. Карагина отвечала, что она с своей стороны согласна, что всё будет зависеть от склонности ее дочери. Карагина приглашала Николая приехать в Москву.
Несколько раз, со слезами на глазах, графиня говорила сыну, что теперь, когда обе дочери ее пристроены – ее единственное желание состоит в том, чтобы видеть его женатым. Она говорила, что легла бы в гроб спокойной, ежели бы это было. Потом говорила, что у нее есть прекрасная девушка на примете и выпытывала его мнение о женитьбе.
В других разговорах она хвалила Жюли и советовала Николаю съездить в Москву на праздники повеселиться. Николай догадывался к чему клонились разговоры его матери, и в один из таких разговоров вызвал ее на полную откровенность. Она высказала ему, что вся надежда поправления дел основана теперь на его женитьбе на Карагиной.
– Что ж, если бы я любил девушку без состояния, неужели вы потребовали бы, maman, чтобы я пожертвовал чувством и честью для состояния? – спросил он у матери, не понимая жестокости своего вопроса и желая только выказать свое благородство.
– Нет, ты меня не понял, – сказала мать, не зная, как оправдаться. – Ты меня не понял, Николинька. Я желаю твоего счастья, – прибавила она и почувствовала, что она говорит неправду, что она запуталась. – Она заплакала.
– Маменька, не плачьте, а только скажите мне, что вы этого хотите, и вы знаете, что я всю жизнь свою, всё отдам для того, чтобы вы были спокойны, – сказал Николай. Я всем пожертвую для вас, даже своим чувством.
Но графиня не так хотела поставить вопрос: она не хотела жертвы от своего сына, она сама бы хотела жертвовать ему.
– Нет, ты меня не понял, не будем говорить, – сказала она, утирая слезы.
«Да, может быть, я и люблю бедную девушку, говорил сам себе Николай, что ж, мне пожертвовать чувством и честью для состояния? Удивляюсь, как маменька могла мне сказать это. Оттого что Соня бедна, то я и не могу любить ее, думал он, – не могу отвечать на ее верную, преданную любовь. А уж наверное с ней я буду счастливее, чем с какой нибудь куклой Жюли. Пожертвовать своим чувством я всегда могу для блага своих родных, говорил он сам себе, но приказывать своему чувству я не могу. Ежели я люблю Соню, то чувство мое сильнее и выше всего для меня».
Николай не поехал в Москву, графиня не возобновляла с ним разговора о женитьбе и с грустью, а иногда и озлоблением видела признаки всё большего и большего сближения между своим сыном и бесприданной Соней. Она упрекала себя за то, но не могла не ворчать, не придираться к Соне, часто без причины останавливая ее, называя ее «вы», и «моя милая». Более всего добрая графиня за то и сердилась на Соню, что эта бедная, черноглазая племянница была так кротка, так добра, так преданно благодарна своим благодетелям, и так верно, неизменно, с самоотвержением влюблена в Николая, что нельзя было ни в чем упрекнуть ее.
Николай доживал у родных свой срок отпуска. От жениха князя Андрея получено было 4 е письмо, из Рима, в котором он писал, что он уже давно бы был на пути в Россию, ежели бы неожиданно в теплом климате не открылась его рана, что заставляет его отложить свой отъезд до начала будущего года. Наташа была так же влюблена в своего жениха, так же успокоена этой любовью и так же восприимчива ко всем радостям жизни; но в конце четвертого месяца разлуки с ним, на нее начинали находить минуты грусти, против которой она не могла бороться. Ей жалко было самое себя, жалко было, что она так даром, ни для кого, пропадала всё это время, в продолжение которого она чувствовала себя столь способной любить и быть любимой.
В доме Ростовых было невесело.


Пришли святки, и кроме парадной обедни, кроме торжественных и скучных поздравлений соседей и дворовых, кроме на всех надетых новых платьев, не было ничего особенного, ознаменовывающего святки, а в безветренном 20 ти градусном морозе, в ярком ослепляющем солнце днем и в звездном зимнем свете ночью, чувствовалась потребность какого нибудь ознаменования этого времени.
На третий день праздника после обеда все домашние разошлись по своим комнатам. Было самое скучное время дня. Николай, ездивший утром к соседям, заснул в диванной. Старый граф отдыхал в своем кабинете. В гостиной за круглым столом сидела Соня, срисовывая узор. Графиня раскладывала карты. Настасья Ивановна шут с печальным лицом сидел у окна с двумя старушками. Наташа вошла в комнату, подошла к Соне, посмотрела, что она делает, потом подошла к матери и молча остановилась.
– Что ты ходишь, как бесприютная? – сказала ей мать. – Что тебе надо?
– Его мне надо… сейчас, сию минуту мне его надо, – сказала Наташа, блестя глазами и не улыбаясь. – Графиня подняла голову и пристально посмотрела на дочь.
– Не смотрите на меня. Мама, не смотрите, я сейчас заплачу.
– Садись, посиди со мной, – сказала графиня.
– Мама, мне его надо. За что я так пропадаю, мама?… – Голос ее оборвался, слезы брызнули из глаз, и она, чтобы скрыть их, быстро повернулась и вышла из комнаты. Она вышла в диванную, постояла, подумала и пошла в девичью. Там старая горничная ворчала на молодую девушку, запыхавшуюся, с холода прибежавшую с дворни.
– Будет играть то, – говорила старуха. – На всё время есть.
– Пусти ее, Кондратьевна, – сказала Наташа. – Иди, Мавруша, иди.
И отпустив Маврушу, Наташа через залу пошла в переднюю. Старик и два молодые лакея играли в карты. Они прервали игру и встали при входе барышни. «Что бы мне с ними сделать?» подумала Наташа. – Да, Никита, сходи пожалуста… куда бы мне его послать? – Да, сходи на дворню и принеси пожалуста петуха; да, а ты, Миша, принеси овса.
– Немного овса прикажете? – весело и охотно сказал Миша.
– Иди, иди скорее, – подтвердил старик.
– Федор, а ты мелу мне достань.
Проходя мимо буфета, она велела подавать самовар, хотя это было вовсе не время.
Буфетчик Фока был самый сердитый человек из всего дома. Наташа над ним любила пробовать свою власть. Он не поверил ей и пошел спросить, правда ли?
– Уж эта барышня! – сказал Фока, притворно хмурясь на Наташу.
Никто в доме не рассылал столько людей и не давал им столько работы, как Наташа. Она не могла равнодушно видеть людей, чтобы не послать их куда нибудь. Она как будто пробовала, не рассердится ли, не надуется ли на нее кто из них, но ничьих приказаний люди не любили так исполнять, как Наташиных. «Что бы мне сделать? Куда бы мне пойти?» думала Наташа, медленно идя по коридору.
– Настасья Ивановна, что от меня родится? – спросила она шута, который в своей куцавейке шел навстречу ей.
– От тебя блохи, стрекозы, кузнецы, – отвечал шут.
– Боже мой, Боже мой, всё одно и то же. Ах, куда бы мне деваться? Что бы мне с собой сделать? – И она быстро, застучав ногами, побежала по лестнице к Фогелю, который с женой жил в верхнем этаже. У Фогеля сидели две гувернантки, на столе стояли тарелки с изюмом, грецкими и миндальными орехами. Гувернантки разговаривали о том, где дешевле жить, в Москве или в Одессе. Наташа присела, послушала их разговор с серьезным задумчивым лицом и встала. – Остров Мадагаскар, – проговорила она. – Ма да гас кар, – повторила она отчетливо каждый слог и не отвечая на вопросы m me Schoss о том, что она говорит, вышла из комнаты. Петя, брат ее, был тоже наверху: он с своим дядькой устраивал фейерверк, который намеревался пустить ночью. – Петя! Петька! – закричала она ему, – вези меня вниз. с – Петя подбежал к ней и подставил спину. Она вскочила на него, обхватив его шею руками и он подпрыгивая побежал с ней. – Нет не надо – остров Мадагаскар, – проговорила она и, соскочив с него, пошла вниз.
Как будто обойдя свое царство, испытав свою власть и убедившись, что все покорны, но что всё таки скучно, Наташа пошла в залу, взяла гитару, села в темный угол за шкапчик и стала в басу перебирать струны, выделывая фразу, которую она запомнила из одной оперы, слышанной в Петербурге вместе с князем Андреем. Для посторонних слушателей у ней на гитаре выходило что то, не имевшее никакого смысла, но в ее воображении из за этих звуков воскресал целый ряд воспоминаний. Она сидела за шкапчиком, устремив глаза на полосу света, падавшую из буфетной двери, слушала себя и вспоминала. Она находилась в состоянии воспоминания.
Соня прошла в буфет с рюмкой через залу. Наташа взглянула на нее, на щель в буфетной двери и ей показалось, что она вспоминает то, что из буфетной двери в щель падал свет и что Соня прошла с рюмкой. «Да и это было точь в точь также», подумала Наташа. – Соня, что это? – крикнула Наташа, перебирая пальцами на толстой струне.
– Ах, ты тут! – вздрогнув, сказала Соня, подошла и прислушалась. – Не знаю. Буря? – сказала она робко, боясь ошибиться.
«Ну вот точно так же она вздрогнула, точно так же подошла и робко улыбнулась тогда, когда это уж было», подумала Наташа, «и точно так же… я подумала, что в ней чего то недостает».
– Нет, это хор из Водоноса, слышишь! – И Наташа допела мотив хора, чтобы дать его понять Соне.
– Ты куда ходила? – спросила Наташа.
– Воду в рюмке переменить. Я сейчас дорисую узор.
– Ты всегда занята, а я вот не умею, – сказала Наташа. – А Николай где?
– Спит, кажется.
– Соня, ты поди разбуди его, – сказала Наташа. – Скажи, что я его зову петь. – Она посидела, подумала о том, что это значит, что всё это было, и, не разрешив этого вопроса и нисколько не сожалея о том, опять в воображении своем перенеслась к тому времени, когда она была с ним вместе, и он влюбленными глазами смотрел на нее.
«Ах, поскорее бы он приехал. Я так боюсь, что этого не будет! А главное: я стареюсь, вот что! Уже не будет того, что теперь есть во мне. А может быть, он нынче приедет, сейчас приедет. Может быть приехал и сидит там в гостиной. Может быть, он вчера еще приехал и я забыла». Она встала, положила гитару и пошла в гостиную. Все домашние, учителя, гувернантки и гости сидели уж за чайным столом. Люди стояли вокруг стола, – а князя Андрея не было, и была всё прежняя жизнь.
– А, вот она, – сказал Илья Андреич, увидав вошедшую Наташу. – Ну, садись ко мне. – Но Наташа остановилась подле матери, оглядываясь кругом, как будто она искала чего то.
– Мама! – проговорила она. – Дайте мне его , дайте, мама, скорее, скорее, – и опять она с трудом удержала рыдания.
Она присела к столу и послушала разговоры старших и Николая, который тоже пришел к столу. «Боже мой, Боже мой, те же лица, те же разговоры, так же папа держит чашку и дует точно так же!» думала Наташа, с ужасом чувствуя отвращение, подымавшееся в ней против всех домашних за то, что они были всё те же.
После чая Николай, Соня и Наташа пошли в диванную, в свой любимый угол, в котором всегда начинались их самые задушевные разговоры.


– Бывает с тобой, – сказала Наташа брату, когда они уселись в диванной, – бывает с тобой, что тебе кажется, что ничего не будет – ничего; что всё, что хорошее, то было? И не то что скучно, а грустно?
– Еще как! – сказал он. – У меня бывало, что всё хорошо, все веселы, а мне придет в голову, что всё это уж надоело и что умирать всем надо. Я раз в полку не пошел на гулянье, а там играла музыка… и так мне вдруг скучно стало…
– Ах, я это знаю. Знаю, знаю, – подхватила Наташа. – Я еще маленькая была, так со мной это бывало. Помнишь, раз меня за сливы наказали и вы все танцовали, а я сидела в классной и рыдала, никогда не забуду: мне и грустно было и жалко было всех, и себя, и всех всех жалко. И, главное, я не виновата была, – сказала Наташа, – ты помнишь?
– Помню, – сказал Николай. – Я помню, что я к тебе пришел потом и мне хотелось тебя утешить и, знаешь, совестно было. Ужасно мы смешные были. У меня тогда была игрушка болванчик и я его тебе отдать хотел. Ты помнишь?
– А помнишь ты, – сказала Наташа с задумчивой улыбкой, как давно, давно, мы еще совсем маленькие были, дяденька нас позвал в кабинет, еще в старом доме, а темно было – мы это пришли и вдруг там стоит…
– Арап, – докончил Николай с радостной улыбкой, – как же не помнить? Я и теперь не знаю, что это был арап, или мы во сне видели, или нам рассказывали.
– Он серый был, помнишь, и белые зубы – стоит и смотрит на нас…
– Вы помните, Соня? – спросил Николай…
– Да, да я тоже помню что то, – робко отвечала Соня…
– Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и у мама, – сказала Наташа. – Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вот ты помнишь!
– Как же, как теперь помню его зубы.
– Как это странно, точно во сне было. Я это люблю.
– А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдруг две старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет? Помнишь, как хорошо было?
– Да. А помнишь, как папенька в синей шубе на крыльце выстрелил из ружья. – Они перебирали улыбаясь с наслаждением воспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания, те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается с действительностью, и тихо смеялись, радуясь чему то.
Соня, как и всегда, отстала от них, хотя воспоминания их были общие.
Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее.
Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
– А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, – сказала Наташа, – и помню, что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. – Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.
– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.
Две тройки были разгонные, третья тройка старого графа с орловским рысаком в корню; четвертая собственная Николая с его низеньким, вороным, косматым коренником. Николай в своем старушечьем наряде, на который он надел гусарский, подпоясанный плащ, стоял в середине своих саней, подобрав вожжи.
Было так светло, что он видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей, испуганно оглядывавшихся на седоков, шумевших под темным навесом подъезда.
В сани Николая сели Наташа, Соня, m me Schoss и две девушки. В сани старого графа сели Диммлер с женой и Петя; в остальные расселись наряженные дворовые.
– Пошел вперед, Захар! – крикнул Николай кучеру отца, чтобы иметь случай перегнать его на дороге.
Тройка старого графа, в которую сел Диммлер и другие ряженые, визжа полозьями, как будто примерзая к снегу, и побрякивая густым колокольцом, тронулась вперед. Пристяжные жались на оглобли и увязали, выворачивая как сахар крепкий и блестящий снег.
Николай тронулся за первой тройкой; сзади зашумели и завизжали остальные. Сначала ехали маленькой рысью по узкой дороге. Пока ехали мимо сада, тени от оголенных деревьев ложились часто поперек дороги и скрывали яркий свет луны, но как только выехали за ограду, алмазно блестящая, с сизым отблеском, снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная, открылась со всех сторон. Раз, раз, толконул ухаб в передних санях; точно так же толконуло следующие сани и следующие и, дерзко нарушая закованную тишину, одни за другими стали растягиваться сани.
– След заячий, много следов! – прозвучал в морозном скованном воздухе голос Наташи.
– Как видно, Nicolas! – сказал голос Сони. – Николай оглянулся на Соню и пригнулся, чтоб ближе рассмотреть ее лицо. Какое то совсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.
«Это прежде была Соня», подумал Николай. Он ближе вгляделся в нее и улыбнулся.
– Вы что, Nicolas?
– Ничего, – сказал он и повернулся опять к лошадям.
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.
– Ну ли вы, разлюбезные, – крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.
Николай догнал первую тройку. Они съехали с какой то горы, выехали на широко разъезженную дорогу по лугу около реки.
«Где это мы едем?» подумал Николай. – «По косому лугу должно быть. Но нет, это что то новое, чего я никогда не видал. Это не косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что то новое и волшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжать первую тройку.
Захар сдержал лошадей и обернул свое уже объиндевевшее до бровей лицо.
Николай пустил своих лошадей; Захар, вытянув вперед руки, чмокнул и пустил своих.
– Ну держись, барин, – проговорил он. – Еще быстрее рядом полетели тройки, и быстро переменялись ноги скачущих лошадей. Николай стал забирать вперед. Захар, не переменяя положения вытянутых рук, приподнял одну руку с вожжами.
– Врешь, барин, – прокричал он Николаю. Николай в скок пустил всех лошадей и перегнал Захара. Лошади засыпали мелким, сухим снегом лица седоков, рядом с ними звучали частые переборы и путались быстро движущиеся ноги, и тени перегоняемой тройки. Свист полозьев по снегу и женские взвизги слышались с разных сторон.
Опять остановив лошадей, Николай оглянулся кругом себя. Кругом была всё та же пропитанная насквозь лунным светом волшебная равнина с рассыпанными по ней звездами.
«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачем налево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Бог знает где едем, и Бог знает, что с нами делается – и очень странно и хорошо то, что с нами делается». Он оглянулся в сани.
– Посмотри, у него и усы и ресницы, всё белое, – сказал один из сидевших странных, хорошеньких и чужих людей с тонкими усами и бровями.
«Этот, кажется, была Наташа, подумал Николай, а эта m me Schoss; а может быть и нет, а это черкес с усами не знаю кто, но я люблю ее».
– Не холодно ли вам? – спросил он. Они не отвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что то кричал, вероятно смешное, но нельзя было расслышать, что он кричал.
– Да, да, – смеясь отвечали голоса.
– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.
Действительно это была Мелюковка, и на подъезд выбежали девки и лакеи со свечами и радостными лицами.
– Кто такой? – спрашивали с подъезда.
– Графские наряженные, по лошадям вижу, – отвечали голоса.


Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.
После русских плясок и хороводов Пелагея Даниловна соединила всех дворовых и господ вместе, в один большой круг; принесли кольцо, веревочку и рублик, и устроились общие игры.
Через час все костюмы измялись и расстроились. Пробочные усы и брови размазались по вспотевшим, разгоревшимся и веселым лицам. Пелагея Даниловна стала узнавать ряженых, восхищалась тем, как хорошо были сделаны костюмы, как шли они особенно к барышням, и благодарила всех за то, что так повеселили ее. Гостей позвали ужинать в гостиную, а в зале распорядились угощением дворовых.
– Нет, в бане гадать, вот это страшно! – говорила за ужином старая девушка, жившая у Мелюковых.
– Отчего же? – спросила старшая дочь Мелюковых.
– Да не пойдете, тут надо храбрость…
– Я пойду, – сказала Соня.
– Расскажите, как это было с барышней? – сказала вторая Мелюкова.
– Да вот так то, пошла одна барышня, – сказала старая девушка, – взяла петуха, два прибора – как следует, села. Посидела, только слышит, вдруг едет… с колокольцами, с бубенцами подъехали сани; слышит, идет. Входит совсем в образе человеческом, как есть офицер, пришел и сел с ней за прибор.
– А! А!… – закричала Наташа, с ужасом выкатывая глаза.
– Да как же, он так и говорит?
– Да, как человек, всё как должно быть, и стал, и стал уговаривать, а ей бы надо занять его разговором до петухов; а она заробела; – только заробела и закрылась руками. Он ее и подхватил. Хорошо, что тут девушки прибежали…
– Ну, что пугать их! – сказала Пелагея Даниловна.
– Мамаша, ведь вы сами гадали… – сказала дочь.
– А как это в амбаре гадают? – спросила Соня.
– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…
– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.


Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.


Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.



Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.
Он читал и читал всё, что попадалось под руку, и читал так что, приехав домой, когда лакеи еще раздевали его, он, уже взяв книгу, читал – и от чтения переходил ко сну, и от сна к болтовне в гостиных и клубе, от болтовни к кутежу и женщинам, от кутежа опять к болтовне, чтению и вину. Пить вино для него становилось всё больше и больше физической и вместе нравственной потребностью. Несмотря на то, что доктора говорили ему, что с его корпуленцией, вино для него опасно, он очень много пил. Ему становилось вполне хорошо только тогда, когда он, сам не замечая как, опрокинув в свой большой рот несколько стаканов вина, испытывал приятную теплоту в теле, нежность ко всем своим ближним и готовность ума поверхностно отзываться на всякую мысль, не углубляясь в сущность ее. Только выпив бутылку и две вина, он смутно сознавал, что тот запутанный, страшный узел жизни, который ужасал его прежде, не так страшен, как ему казалось. С шумом в голове, болтая, слушая разговоры или читая после обеда и ужина, он беспрестанно видел этот узел, какой нибудь стороной его. Но только под влиянием вина он говорил себе: «Это ничего. Это я распутаю – вот у меня и готово объяснение. Но теперь некогда, – я после обдумаю всё это!» Но это после никогда не приходило.
Натощак, поутру, все прежние вопросы представлялись столь же неразрешимыми и страшными, и Пьер торопливо хватался за книгу и радовался, когда кто нибудь приходил к нему.
Иногда Пьер вспоминал о слышанном им рассказе о том, как на войне солдаты, находясь под выстрелами в прикрытии, когда им делать нечего, старательно изыскивают себе занятие, для того чтобы легче переносить опасность. И Пьеру все люди представлялись такими солдатами, спасающимися от жизни: кто честолюбием, кто картами, кто писанием законов, кто женщинами, кто игрушками, кто лошадьми, кто политикой, кто охотой, кто вином, кто государственными делами. «Нет ни ничтожного, ни важного, всё равно: только бы спастись от нее как умею»! думал Пьер. – «Только бы не видать ее , эту страшную ее ».


В начале зимы, князь Николай Андреич Болконский с дочерью приехали в Москву. По своему прошедшему, по своему уму и оригинальности, в особенности по ослаблению на ту пору восторга к царствованию императора Александра, и по тому анти французскому и патриотическому направлению, которое царствовало в то время в Москве, князь Николай Андреич сделался тотчас же предметом особенной почтительности москвичей и центром московской оппозиции правительству.
Князь очень постарел в этот год. В нем появились резкие признаки старости: неожиданные засыпанья, забывчивость ближайших по времени событий и памятливость к давнишним, и детское тщеславие, с которым он принимал роль главы московской оппозиции. Несмотря на то, когда старик, особенно по вечерам, выходил к чаю в своей шубке и пудренном парике, и начинал, затронутый кем нибудь, свои отрывистые рассказы о прошедшем, или еще более отрывистые и резкие суждения о настоящем, он возбуждал во всех своих гостях одинаковое чувство почтительного уважения. Для посетителей весь этот старинный дом с огромными трюмо, дореволюционной мебелью, этими лакеями в пудре, и сам прошлого века крутой и умный старик с его кроткою дочерью и хорошенькой француженкой, которые благоговели перед ним, – представлял величественно приятное зрелище. Но посетители не думали о том, что кроме этих двух трех часов, во время которых они видели хозяев, было еще 22 часа в сутки, во время которых шла тайная внутренняя жизнь дома.
В последнее время в Москве эта внутренняя жизнь сделалась очень тяжела для княжны Марьи. Она была лишена в Москве тех своих лучших радостей – бесед с божьими людьми и уединения, – которые освежали ее в Лысых Горах, и не имела никаких выгод и радостей столичной жизни. В свет она не ездила; все знали, что отец не пускает ее без себя, а сам он по нездоровью не мог ездить, и ее уже не приглашали на обеды и вечера. Надежду на замужество княжна Марья совсем оставила. Она видела ту холодность и озлобление, с которыми князь Николай Андреич принимал и спроваживал от себя молодых людей, могущих быть женихами, иногда являвшихся в их дом. Друзей у княжны Марьи не было: в этот приезд в Москву она разочаровалась в своих двух самых близких людях. М lle Bourienne, с которой она и прежде не могла быть вполне откровенна, теперь стала ей неприятна и она по некоторым причинам стала отдаляться от нее. Жюли, которая была в Москве и к которой княжна Марья писала пять лет сряду, оказалась совершенно чужою ей, когда княжна Марья вновь сошлась с нею лично. Жюли в это время, по случаю смерти братьев сделавшись одной из самых богатых невест в Москве, находилась во всем разгаре светских удовольствий. Она была окружена молодыми людьми, которые, как она думала, вдруг оценили ее достоинства. Жюли находилась в том периоде стареющейся светской барышни, которая чувствует, что наступил последний шанс замужества, и теперь или никогда должна решиться ее участь. Княжна Марья с грустной улыбкой вспоминала по четвергам, что ей теперь писать не к кому, так как Жюли, Жюли, от присутствия которой ей не было никакой радости, была здесь и виделась с нею каждую неделю. Она, как старый эмигрант, отказавшийся жениться на даме, у которой он проводил несколько лет свои вечера, жалела о том, что Жюли была здесь и ей некому писать. Княжне Марье в Москве не с кем было поговорить, некому поверить своего горя, а горя много прибавилось нового за это время. Срок возвращения князя Андрея и его женитьбы приближался, а его поручение приготовить к тому отца не только не было исполнено, но дело напротив казалось совсем испорчено, и напоминание о графине Ростовой выводило из себя старого князя, и так уже большую часть времени бывшего не в духе. Новое горе, прибавившееся в последнее время для княжны Марьи, были уроки, которые она давала шестилетнему племяннику. В своих отношениях с Николушкой она с ужасом узнавала в себе свойство раздражительности своего отца. Сколько раз она ни говорила себе, что не надо позволять себе горячиться уча племянника, почти всякий раз, как она садилась с указкой за французскую азбуку, ей так хотелось поскорее, полегче перелить из себя свое знание в ребенка, уже боявшегося, что вот вот тетя рассердится, что она при малейшем невнимании со стороны мальчика вздрагивала, торопилась, горячилась, возвышала голос, иногда дергала его за руку и ставила в угол. Поставив его в угол, она сама начинала плакать над своей злой, дурной натурой, и Николушка, подражая ей рыданьями, без позволенья выходил из угла, подходил к ней и отдергивал от лица ее мокрые руки, и утешал ее. Но более, более всего горя доставляла княжне раздражительность ее отца, всегда направленная против дочери и дошедшая в последнее время до жестокости. Ежели бы он заставлял ее все ночи класть поклоны, ежели бы он бил ее, заставлял таскать дрова и воду, – ей бы и в голову не пришло, что ее положение трудно; но этот любящий мучитель, самый жестокий от того, что он любил и за то мучил себя и ее, – умышленно умел не только оскорбить, унизить ее, но и доказать ей, что она всегда и во всем была виновата. В последнее время в нем появилась новая черта, более всего мучившая княжну Марью – это было его большее сближение с m lle Bourienne. Пришедшая ему, в первую минуту по получении известия о намерении своего сына, мысль шутка о том, что ежели Андрей женится, то и он сам женится на Bourienne, – видимо понравилась ему, и он с упорством последнее время (как казалось княжне Марье) только для того, чтобы ее оскорбить, выказывал особенную ласку к m lle Bоurienne и выказывал свое недовольство к дочери выказываньем любви к Bourienne.
Однажды в Москве, в присутствии княжны Марьи (ей казалось, что отец нарочно при ней это сделал), старый князь поцеловал у m lle Bourienne руку и, притянув ее к себе, обнял лаская. Княжна Марья вспыхнула и выбежала из комнаты. Через несколько минут m lle Bourienne вошла к княжне Марье, улыбаясь и что то весело рассказывая своим приятным голосом. Княжна Марья поспешно отерла слезы, решительными шагами подошла к Bourienne и, видимо сама того не зная, с гневной поспешностью и взрывами голоса, начала кричать на француженку: «Это гадко, низко, бесчеловечно пользоваться слабостью…» Она не договорила. «Уйдите вон из моей комнаты», прокричала она и зарыдала.
На другой день князь ни слова не сказал своей дочери; но она заметила, что за обедом он приказал подавать кушанье, начиная с m lle Bourienne. В конце обеда, когда буфетчик, по прежней привычке, опять подал кофе, начиная с княжны, князь вдруг пришел в бешенство, бросил костылем в Филиппа и тотчас же сделал распоряжение об отдаче его в солдаты. «Не слышат… два раза сказал!… не слышат!»
«Она – первый человек в этом доме; она – мой лучший друг, – кричал князь. – И ежели ты позволишь себе, – закричал он в гневе, в первый раз обращаясь к княжне Марье, – еще раз, как вчера ты осмелилась… забыться перед ней, то я тебе покажу, кто хозяин в доме. Вон! чтоб я не видал тебя; проси у ней прощенья!»
Княжна Марья просила прощенья у Амальи Евгеньевны и у отца за себя и за Филиппа буфетчика, который просил заступы.
В такие минуты в душе княжны Марьи собиралось чувство, похожее на гордость жертвы. И вдруг в такие то минуты, при ней, этот отец, которого она осуждала, или искал очки, ощупывая подле них и не видя, или забывал то, что сейчас было, или делал слабевшими ногами неверный шаг и оглядывался, не видал ли кто его слабости, или, что было хуже всего, он за обедом, когда не было гостей, возбуждавших его, вдруг задремывал, выпуская салфетку, и склонялся над тарелкой, трясущейся головой. «Он стар и слаб, а я смею осуждать его!» думала она с отвращением к самой себе в такие минуты.


В 1811 м году в Москве жил быстро вошедший в моду французский доктор, огромный ростом, красавец, любезный, как француз и, как говорили все в Москве, врач необыкновенного искусства – Метивье. Он был принят в домах высшего общества не как доктор, а как равный.
Князь Николай Андреич, смеявшийся над медициной, последнее время, по совету m lle Bourienne, допустил к себе этого доктора и привык к нему. Метивье раза два в неделю бывал у князя.
В Николин день, в именины князя, вся Москва была у подъезда его дома, но он никого не велел принимать; а только немногих, список которых он передал княжне Марье, велел звать к обеду.
Метивье, приехавший утром с поздравлением, в качестве доктора, нашел приличным de forcer la consigne [нарушить запрет], как он сказал княжне Марье, и вошел к князю. Случилось так, что в это именинное утро старый князь был в одном из своих самых дурных расположений духа. Он целое утро ходил по дому, придираясь ко всем и делая вид, что он не понимает того, что ему говорят, и что его не понимают. Княжна Марья твердо знала это состояние духа тихой и озабоченной ворчливости, которая обыкновенно разрешалась взрывом бешенства, и как перед заряженным, с взведенными курками, ружьем, ходила всё это утро, ожидая неизбежного выстрела. Утро до приезда доктора прошло благополучно. Пропустив доктора, княжна Марья села с книгой в гостиной у двери, от которой она могла слышать всё то, что происходило в кабинете.
Сначала она слышала один голос Метивье, потом голос отца, потом оба голоса заговорили вместе, дверь распахнулась и на пороге показалась испуганная, красивая фигура Метивье с его черным хохлом, и фигура князя в колпаке и халате с изуродованным бешенством лицом и опущенными зрачками глаз.
– Не понимаешь? – кричал князь, – а я понимаю! Французский шпион, Бонапартов раб, шпион, вон из моего дома – вон, я говорю, – и он захлопнул дверь.
Метивье пожимая плечами подошел к mademoiselle Bourienne, прибежавшей на крик из соседней комнаты.
– Князь не совсем здоров, – la bile et le transport au cerveau. Tranquillisez vous, je repasserai demain, [желчь и прилив к мозгу. Успокойтесь, я завтра зайду,] – сказал Метивье и, приложив палец к губам, поспешно вышел.
За дверью слышались шаги в туфлях и крики: «Шпионы, изменники, везде изменники! В своем доме нет минуты покоя!»
После отъезда Метивье старый князь позвал к себе дочь и вся сила его гнева обрушилась на нее. Она была виновата в том, что к нему пустили шпиона. .Ведь он сказал, ей сказал, чтобы она составила список, и тех, кого не было в списке, чтобы не пускали. Зачем же пустили этого мерзавца! Она была причиной всего. С ней он не мог иметь ни минуты покоя, не мог умереть спокойно, говорил он.
– Нет, матушка, разойтись, разойтись, это вы знайте, знайте! Я теперь больше не могу, – сказал он и вышел из комнаты. И как будто боясь, чтобы она не сумела как нибудь утешиться, он вернулся к ней и, стараясь принять спокойный вид, прибавил: – И не думайте, чтобы я это сказал вам в минуту сердца, а я спокоен, и я обдумал это; и это будет – разойтись, поищите себе места!… – Но он не выдержал и с тем озлоблением, которое может быть только у человека, который любит, он, видимо сам страдая, затряс кулаками и прокричал ей:
– И хоть бы какой нибудь дурак взял ее замуж! – Он хлопнул дверью, позвал к себе m lle Bourienne и затих в кабинете.
В два часа съехались избранные шесть персон к обеду. Гости – известный граф Ростопчин, князь Лопухин с своим племянником, генерал Чатров, старый, боевой товарищ князя, и из молодых Пьер и Борис Друбецкой – ждали его в гостиной.
На днях приехавший в Москву в отпуск Борис пожелал быть представленным князю Николаю Андреевичу и сумел до такой степени снискать его расположение, что князь для него сделал исключение из всех холостых молодых людей, которых он не принимал к себе.
Дом князя был не то, что называется «свет», но это был такой маленький кружок, о котором хотя и не слышно было в городе, но в котором лестнее всего было быть принятым. Это понял Борис неделю тому назад, когда при нем Ростопчин сказал главнокомандующему, звавшему графа обедать в Николин день, что он не может быть:
– В этот день уж я всегда езжу прикладываться к мощам князя Николая Андреича.
– Ах да, да, – отвечал главнокомандующий. – Что он?..
Небольшое общество, собравшееся в старомодной, высокой, с старой мебелью, гостиной перед обедом, было похоже на собравшийся, торжественный совет судилища. Все молчали и ежели говорили, то говорили тихо. Князь Николай Андреич вышел серьезен и молчалив. Княжна Марья еще более казалась тихою и робкою, чем обыкновенно. Гости неохотно обращались к ней, потому что видели, что ей было не до их разговоров. Граф Ростопчин один держал нить разговора, рассказывая о последних то городских, то политических новостях.
Лопухин и старый генерал изредка принимали участие в разговоре. Князь Николай Андреич слушал, как верховный судья слушает доклад, который делают ему, только изредка молчанием или коротким словцом заявляя, что он принимает к сведению то, что ему докладывают. Тон разговора был такой, что понятно было, никто не одобрял того, что делалось в политическом мире. Рассказывали о событиях, очевидно подтверждающих то, что всё шло хуже и хуже; но во всяком рассказе и суждении было поразительно то, как рассказчик останавливался или бывал останавливаем всякий раз на той границе, где суждение могло относиться к лицу государя императора.
За обедом разговор зашел о последней политической новости, о захвате Наполеоном владений герцога Ольденбургского и о русской враждебной Наполеону ноте, посланной ко всем европейским дворам.
– Бонапарт поступает с Европой как пират на завоеванном корабле, – сказал граф Ростопчин, повторяя уже несколько раз говоренную им фразу. – Удивляешься только долготерпению или ослеплению государей. Теперь дело доходит до папы, и Бонапарт уже не стесняясь хочет низвергнуть главу католической религии, и все молчат! Один наш государь протестовал против захвата владений герцога Ольденбургского. И то… – Граф Ростопчин замолчал, чувствуя, что он стоял на том рубеже, где уже нельзя осуждать.
– Предложили другие владения заместо Ольденбургского герцогства, – сказал князь Николай Андреич. – Точно я мужиков из Лысых Гор переселял в Богучарово и в рязанские, так и он герцогов.
– Le duc d'Oldenbourg supporte son malheur avec une force de caractere et une resignation admirable, [Герцог Ольденбургский переносит свое несчастие с замечательной силой воли и покорностью судьбе,] – сказал Борис, почтительно вступая в разговор. Он сказал это потому, что проездом из Петербурга имел честь представляться герцогу. Князь Николай Андреич посмотрел на молодого человека так, как будто он хотел бы ему сказать кое что на это, но раздумал, считая его слишком для того молодым.
– Я читал наш протест об Ольденбургском деле и удивлялся плохой редакции этой ноты, – сказал граф Ростопчин, небрежным тоном человека, судящего о деле ему хорошо знакомом.
Пьер с наивным удивлением посмотрел на Ростопчина, не понимая, почему его беспокоила плохая редакция ноты.
– Разве не всё равно, как написана нота, граф? – сказал он, – ежели содержание ее сильно.
– Mon cher, avec nos 500 mille hommes de troupes, il serait facile d'avoir un beau style, [Мой милый, с нашими 500 ми тысячами войска легко, кажется, выражаться хорошим слогом,] – сказал граф Ростопчин. Пьер понял, почему графа Ростопчина беспокоила pедакция ноты.
– Кажется, писак довольно развелось, – сказал старый князь: – там в Петербурге всё пишут, не только ноты, – новые законы всё пишут. Мой Андрюша там для России целый волюм законов написал. Нынче всё пишут! – И он неестественно засмеялся.
Разговор замолк на минуту; старый генерал прокашливаньем обратил на себя внимание.
– Изволили слышать о последнем событии на смотру в Петербурге? как себя новый французский посланник показал!
– Что? Да, я слышал что то; он что то неловко сказал при Его Величестве.
– Его Величество обратил его внимание на гренадерскую дивизию и церемониальный марш, – продолжал генерал, – и будто посланник никакого внимания не обратил и будто позволил себе сказать, что мы у себя во Франции на такие пустяки не обращаем внимания. Государь ничего не изволил сказать. На следующем смотру, говорят, государь ни разу не изволил обратиться к нему.
Все замолчали: на этот факт, относившийся лично до государя, нельзя было заявлять никакого суждения.
– Дерзки! – сказал князь. – Знаете Метивье? Я нынче выгнал его от себя. Он здесь был, пустили ко мне, как я ни просил никого не пускать, – сказал князь, сердито взглянув на дочь. И он рассказал весь свой разговор с французским доктором и причины, почему он убедился, что Метивье шпион. Хотя причины эти были очень недостаточны и не ясны, никто не возражал.
За жарким подали шампанское. Гости встали с своих мест, поздравляя старого князя. Княжна Марья тоже подошла к нему.
Он взглянул на нее холодным, злым взглядом и подставил ей сморщенную, выбритую щеку. Всё выражение его лица говорило ей, что утренний разговор им не забыт, что решенье его осталось в прежней силе, и что только благодаря присутствию гостей он не говорит ей этого теперь.
Когда вышли в гостиную к кофе, старики сели вместе.
Князь Николай Андреич более оживился и высказал свой образ мыслей насчет предстоящей войны.
Он сказал, что войны наши с Бонапартом до тех пор будут несчастливы, пока мы будем искать союзов с немцами и будем соваться в европейские дела, в которые нас втянул Тильзитский мир. Нам ни за Австрию, ни против Австрии не надо было воевать. Наша политика вся на востоке, а в отношении Бонапарта одно – вооружение на границе и твердость в политике, и никогда он не посмеет переступить русскую границу, как в седьмом году.
– И где нам, князь, воевать с французами! – сказал граф Ростопчин. – Разве мы против наших учителей и богов можем ополчиться? Посмотрите на нашу молодежь, посмотрите на наших барынь. Наши боги – французы, наше царство небесное – Париж.
Он стал говорить громче, очевидно для того, чтобы его слышали все. – Костюмы французские, мысли французские, чувства французские! Вы вот Метивье в зашей выгнали, потому что он француз и негодяй, а наши барыни за ним ползком ползают. Вчера я на вечере был, так из пяти барынь три католички и, по разрешенью папы, в воскресенье по канве шьют. А сами чуть не голые сидят, как вывески торговых бань, с позволенья сказать. Эх, поглядишь на нашу молодежь, князь, взял бы старую дубину Петра Великого из кунсткамеры, да по русски бы обломал бока, вся бы дурь соскочила!
Все замолчали. Старый князь с улыбкой на лице смотрел на Ростопчина и одобрительно покачивал головой.
– Ну, прощайте, ваше сиятельство, не хворайте, – сказал Ростопчин, с свойственными ему быстрыми движениями поднимаясь и протягивая руку князю.
– Прощай, голубчик, – гусли, всегда заслушаюсь его! – сказал старый князь, удерживая его за руку и подставляя ему для поцелуя щеку. С Ростопчиным поднялись и другие.


Княжна Марья, сидя в гостиной и слушая эти толки и пересуды стариков, ничего не понимала из того, что она слышала; она думала только о том, не замечают ли все гости враждебных отношений ее отца к ней. Она даже не заметила особенного внимания и любезностей, которые ей во всё время этого обеда оказывал Друбецкой, уже третий раз бывший в их доме.
Княжна Марья с рассеянным, вопросительным взглядом обратилась к Пьеру, который последний из гостей, с шляпой в руке и с улыбкой на лице, подошел к ней после того, как князь вышел, и они одни оставались в гостиной.
– Можно еще посидеть? – сказал он, своим толстым телом валясь в кресло подле княжны Марьи.
– Ах да, – сказала она. «Вы ничего не заметили?» сказал ее взгляд.
Пьер находился в приятном, после обеденном состоянии духа. Он глядел перед собою и тихо улыбался.
– Давно вы знаете этого молодого человека, княжна? – сказал он.
– Какого?
– Друбецкого?
– Нет, недавно…
– Что он вам нравится?
– Да, он приятный молодой человек… Отчего вы меня это спрашиваете? – сказала княжна Марья, продолжая думать о своем утреннем разговоре с отцом.
– Оттого, что я сделал наблюдение, – молодой человек обыкновенно из Петербурга приезжает в Москву в отпуск только с целью жениться на богатой невесте.
– Вы сделали это наблюденье! – сказала княжна Марья.
– Да, – продолжал Пьер с улыбкой, – и этот молодой человек теперь себя так держит, что, где есть богатые невесты, – там и он. Я как по книге читаю в нем. Он теперь в нерешительности, кого ему атаковать: вас или mademoiselle Жюли Карагин. Il est tres assidu aupres d'elle. [Он очень к ней внимателен.]
– Он ездит к ним?
– Да, очень часто. И знаете вы новую манеру ухаживать? – с веселой улыбкой сказал Пьер, видимо находясь в том веселом духе добродушной насмешки, за который он так часто в дневнике упрекал себя.
– Нет, – сказала княжна Марья.
– Теперь чтобы понравиться московским девицам – il faut etre melancolique. Et il est tres melancolique aupres de m lle Карагин, [надо быть меланхоличным. И он очень меланхоличен с m elle Карагин,] – сказал Пьер.
– Vraiment? [Право?] – сказала княжна Марья, глядя в доброе лицо Пьера и не переставая думать о своем горе. – «Мне бы легче было, думала она, ежели бы я решилась поверить кому нибудь всё, что я чувствую. И я бы желала именно Пьеру сказать всё. Он так добр и благороден. Мне бы легче стало. Он мне подал бы совет!»
– Пошли бы вы за него замуж? – спросил Пьер.
– Ах, Боже мой, граф, есть такие минуты, что я пошла бы за всякого, – вдруг неожиданно для самой себя, со слезами в голосе, сказала княжна Марья. – Ах, как тяжело бывает любить человека близкого и чувствовать, что… ничего (продолжала она дрожащим голосом), не можешь для него сделать кроме горя, когда знаешь, что не можешь этого переменить. Тогда одно – уйти, а куда мне уйти?…
– Что вы, что с вами, княжна?
Но княжна, не договорив, заплакала.
– Я не знаю, что со мной нынче. Не слушайте меня, забудьте, что я вам сказала.
Вся веселость Пьера исчезла. Он озабоченно расспрашивал княжну, просил ее высказать всё, поверить ему свое горе; но она только повторила, что просит его забыть то, что она сказала, что она не помнит, что она сказала, и что у нее нет горя, кроме того, которое он знает – горя о том, что женитьба князя Андрея угрожает поссорить отца с сыном.
– Слышали ли вы про Ростовых? – спросила она, чтобы переменить разговор. – Мне говорили, что они скоро будут. Andre я тоже жду каждый день. Я бы желала, чтоб они увиделись здесь.
– А как он смотрит теперь на это дело? – спросил Пьер, под он разумея старого князя. Княжна Марья покачала головой.
– Но что же делать? До года остается только несколько месяцев. И это не может быть. Я бы только желала избавить брата от первых минут. Я желала бы, чтобы они скорее приехали. Я надеюсь сойтись с нею. Вы их давно знаете, – сказала княжна Марья, – скажите мне, положа руку на сердце, всю истинную правду, что это за девушка и как вы находите ее? Но всю правду; потому что, вы понимаете, Андрей так много рискует, делая это против воли отца, что я бы желала знать…
Неясный инстинкт сказал Пьеру, что в этих оговорках и повторяемых просьбах сказать всю правду, выражалось недоброжелательство княжны Марьи к своей будущей невестке, что ей хотелось, чтобы Пьер не одобрил выбора князя Андрея; но Пьер сказал то, что он скорее чувствовал, чем думал.
– Я не знаю, как отвечать на ваш вопрос, – сказал он, покраснев, сам не зная от чего. – Я решительно не знаю, что это за девушка; я никак не могу анализировать ее. Она обворожительна. А отчего, я не знаю: вот всё, что можно про нее сказать. – Княжна Марья вздохнула и выражение ее лица сказало: «Да, я этого ожидала и боялась».
– Умна она? – спросила княжна Марья. Пьер задумался.
– Я думаю нет, – сказал он, – а впрочем да. Она не удостоивает быть умной… Да нет, она обворожительна, и больше ничего. – Княжна Марья опять неодобрительно покачала головой.
– Ах, я так желаю любить ее! Вы ей это скажите, ежели увидите ее прежде меня.
– Я слышал, что они на днях будут, – сказал Пьер.
Княжна Марья сообщила Пьеру свой план о том, как она, только что приедут Ростовы, сблизится с будущей невесткой и постарается приучить к ней старого князя.


Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами – Жюли и княжной Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему привлекательнее Жюли, ему почему то неловко было ухаживать за Болконской. В последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала его.
Жюли, напротив, хотя и особенным, одной ей свойственным способом, но охотно принимала его ухаживанье.
Жюли было 27 лет. После смерти своих братьев, она стала очень богата. Она была теперь совершенно некрасива; но думала, что она не только так же хороша, но еще гораздо больше привлекательна, чем была прежде. В этом заблуждении поддерживало ее то, что во первых она стала очень богатой невестой, а во вторых то, что чем старее она становилась, тем она была безопаснее для мужчин, тем свободнее было мужчинам обращаться с нею и, не принимая на себя никаких обязательств, пользоваться ее ужинами, вечерами и оживленным обществом, собиравшимся у нее. Мужчина, который десять лет назад побоялся бы ездить каждый день в дом, где была 17 ти летняя барышня, чтобы не компрометировать ее и не связать себя, теперь ездил к ней смело каждый день и обращался с ней не как с барышней невестой, а как с знакомой, не имеющей пола.
Дом Карагиных был в эту зиму в Москве самым приятным и гостеприимным домом. Кроме званых вечеров и обедов, каждый день у Карагиных собиралось большое общество, в особенности мужчин, ужинающих в 12 м часу ночи и засиживающихся до 3 го часу. Не было бала, гулянья, театра, который бы пропускала Жюли. Туалеты ее были всегда самые модные. Но, несмотря на это, Жюли казалась разочарована во всем, говорила всякому, что она не верит ни в дружбу, ни в любовь, ни в какие радости жизни, и ожидает успокоения только там . Она усвоила себе тон девушки, понесшей великое разочарованье, девушки, как будто потерявшей любимого человека или жестоко обманутой им. Хотя ничего подобного с ней не случилось, на нее смотрели, как на такую, и сама она даже верила, что она много пострадала в жизни. Эта меланхолия, не мешавшая ей веселиться, не мешала бывавшим у нее молодым людям приятно проводить время. Каждый гость, приезжая к ним, отдавал свой долг меланхолическому настроению хозяйки и потом занимался и светскими разговорами, и танцами, и умственными играми, и турнирами буриме, которые были в моде у Карагиных. Только некоторые молодые люди, в числе которых был и Борис, более углублялись в меланхолическое настроение Жюли, и с этими молодыми людьми она имела более продолжительные и уединенные разговоры о тщете всего мирского, и им открывала свои альбомы, исписанные грустными изображениями, изречениями и стихами.
Жюли была особенно ласкова к Борису: жалела о его раннем разочаровании в жизни, предлагала ему те утешения дружбы, которые она могла предложить, сама так много пострадав в жизни, и открыла ему свой альбом. Борис нарисовал ей в альбом два дерева и написал: Arbres rustiques, vos sombres rameaux secouent sur moi les tenebres et la melancolie. [Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию.]
В другом месте он нарисовал гробницу и написал:
«La mort est secourable et la mort est tranquille
«Ah! contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile».
[Смерть спасительна и смерть спокойна;
О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.


Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.
Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
– Душой рада, что приехали и что у меня остановились, – говорила она. – Давно пора, – сказала она, значительно взглянув на Наташу… – старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, – прибавила она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. – Теперь слушай, – обратилась она к графу, – завтра что же тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? – она загнула один палец; – плаксу Анну Михайловну? – два. Она здесь с сыном. Женится сын то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их – она указала на барышень – завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер Шельме заедем. Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день – новая мода. Да у тебя то у самого какие дела? – обратилась она строго к графу.
– Всё вдруг подошло, – отвечал граф. – Тряпки покупать, а тут еще покупатель на подмосковную и на дом. Уж ежели милость ваша будет, я времечко выберу, съезжу в Маринское на денек, вам девчат моих прикину.
– Хорошо, хорошо, у меня целы будут. У меня как в Опекунском совете. Я их и вывезу куда надо, и побраню, и поласкаю, – сказала Марья Дмитриевна, дотрогиваясь большой рукой до щеки любимицы и крестницы своей Наташи.
На другой день утром Марья Дмитриевна свозила барышень к Иверской и к m me Обер Шальме, которая так боялась Марьи Дмитриевны, что всегда в убыток уступала ей наряды, только бы поскорее выжить ее от себя. Марья Дмитриевна заказала почти всё приданое. Вернувшись она выгнала всех кроме Наташи из комнаты и подозвала свою любимицу к своему креслу.
– Ну теперь поговорим. Поздравляю тебя с женишком. Подцепила молодца! Я рада за тебя; и его с таких лет знаю (она указала на аршин от земли). – Наташа радостно краснела. – Я его люблю и всю семью его. Теперь слушай. Ты ведь знаешь, старик князь Николай очень не желал, чтоб сын женился. Нравный старик! Оно, разумеется, князь Андрей не дитя, и без него обойдется, да против воли в семью входить нехорошо. Надо мирно, любовно. Ты умница, сумеешь обойтись как надо. Ты добренько и умненько обойдись. Вот всё и хорошо будет.