Цывьян, Леонид Михайлович

Леонид Цывьян
Имя при рождении:	Леонид Михайлович Цывьян
Дата рождения:	2 июня 1938(1938-06-02)
Место рождения:	Петрозаводск, СССР
Дата смерти:	18 мая 2007(2007-05-18) (68 лет)
Место смерти:	Санкт-Петербург, Россия
Гражданство:	СССР, Россия
Род деятельности:	переводчик
Годы творчества:	1969—2007
Жанр:	перевод
Язык произведений:	русский

Леонид Михайлович Цывьян (1938—2007) — советский и российский переводчик.

Биография

Родился в семье инженера-гидротехника и, как и его отец, окончил гидротехнический факультет Ленинградского политехнического института. По распределению работал в Ленгидропроекте и во ВНИИ гидротехники им. Б. Е. Веденеева. Одновременно с работой по специальности занимался художественным переводом, начинал как переводчик поэзии. Печатался с 1969 г., а с 1983 г. занимался исключительно литературным трудом. Своими учителями считал Эльгу Линецкую и Юрия Корнеева.

С 1979 года член Союза писателей СССР, с 1991 года — член Союза писателей Санкт-Петербурга, а с 2005 года — член Союза мастеров литературного перевода.

Переводческие работы

Переводил стихи и прозу с французского, польского, испанского, португальского и немецкого языков. К 1991 г. опубликованы его переводы стихов польских поэтов барокко, лауреата Нобелевской премии Виславы Шимборской, Ярослава Ивашкевича, Константы Ильдефонса Галчинского, Ежи Харасымовича, детского поэта Яна Бжехвы; стихи Франсиско де Кеведо и других испанских поэтов Золотого века, Рамона Марии дель Валье-Инклана, латиноамериканских поэтов; поэтов португальского Возрождения, португальского поэта Фернандо Пессоа и др. С французского в его переводах были напечатаны средневековые французские фарсы, трагедия Жана Расина «Баязид», стихи Жерара де Нерваля, Поля Верлена, Шарля Кро, Жака Превера и др.

С середины 1970-х гг. переводил прозу. В его переводах вышли романы Ж. Сименона, А. Дюма, эссеистика Ф. Мориака, Антуана де Сент-Экзюпери. Он переводил Станислава Лема, Януша Корчака, детские книги Ганса Фаллады; он перевёл Лопе де Вега «Великий князь Московский, или гонимый император», Поля Клоделя «Благая весть Марии», романы Ромена Гари «Пляска Чингиз-Хаима» и «Вся жизнь впереди» (Эмиль Ажар), Раймона Кено «Зази в метро», две книги Сильви Жермен — «Взгляд медузы» и «Безмерность», прозу и эссеистику Шарля Бодлера, Гийома Аполлинера и Жана Кокто, «Дневник гения» Сальвадора Дали.

К польской литературе питал особое пристрастие, он переводил книги самых ярких польских прозаиков: Славомира Мрожека, Ежи Леца, Бруно Шульца, Ежи Сосновского, Анджея Стасюка, Януша Вишневского, а также поэзию Галчинского, Шимборской, Херберта и многих других. Леонид Цывьян награждён орденом «За заслуги перед польской культурой» и Кавалерским Крестом Ордена Заслуг перед Республикой Польша.

Ссылки

• На сайте Век перевода [vekperevoda.com/1930/tsyvian.htm]
• Интервью Л. М. Цывьяна [www.gazetapetersburska.org/node/366] и [www.ozon.ru/context/detail/id/196729/]
• Некролог [polinst.ru/an_2007_05_18.html]

Отрывок, характеризующий Цывьян, Леонид Михайлович

– Mon cher, avec nos 500 mille hommes de troupes, il serait facile d'avoir un beau style, [Мой милый, с нашими 500 ми тысячами войска легко, кажется, выражаться хорошим слогом,] – сказал граф Ростопчин. Пьер понял, почему графа Ростопчина беспокоила pедакция ноты.
– Кажется, писак довольно развелось, – сказал старый князь: – там в Петербурге всё пишут, не только ноты, – новые законы всё пишут. Мой Андрюша там для России целый волюм законов написал. Нынче всё пишут! – И он неестественно засмеялся.
Разговор замолк на минуту; старый генерал прокашливаньем обратил на себя внимание.
– Изволили слышать о последнем событии на смотру в Петербурге? как себя новый французский посланник показал!
– Что? Да, я слышал что то; он что то неловко сказал при Его Величестве.
– Его Величество обратил его внимание на гренадерскую дивизию и церемониальный марш, – продолжал генерал, – и будто посланник никакого внимания не обратил и будто позволил себе сказать, что мы у себя во Франции на такие пустяки не обращаем внимания. Государь ничего не изволил сказать. На следующем смотру, говорят, государь ни разу не изволил обратиться к нему.
Все замолчали: на этот факт, относившийся лично до государя, нельзя было заявлять никакого суждения.
– Дерзки! – сказал князь. – Знаете Метивье? Я нынче выгнал его от себя. Он здесь был, пустили ко мне, как я ни просил никого не пускать, – сказал князь, сердито взглянув на дочь. И он рассказал весь свой разговор с французским доктором и причины, почему он убедился, что Метивье шпион. Хотя причины эти были очень недостаточны и не ясны, никто не возражал.
За жарким подали шампанское. Гости встали с своих мест, поздравляя старого князя. Княжна Марья тоже подошла к нему.
Он взглянул на нее холодным, злым взглядом и подставил ей сморщенную, выбритую щеку. Всё выражение его лица говорило ей, что утренний разговор им не забыт, что решенье его осталось в прежней силе, и что только благодаря присутствию гостей он не говорит ей этого теперь.
Когда вышли в гостиную к кофе, старики сели вместе.
Князь Николай Андреич более оживился и высказал свой образ мыслей насчет предстоящей войны.
Он сказал, что войны наши с Бонапартом до тех пор будут несчастливы, пока мы будем искать союзов с немцами и будем соваться в европейские дела, в которые нас втянул Тильзитский мир. Нам ни за Австрию, ни против Австрии не надо было воевать. Наша политика вся на востоке, а в отношении Бонапарта одно – вооружение на границе и твердость в политике, и никогда он не посмеет переступить русскую границу, как в седьмом году.
– И где нам, князь, воевать с французами! – сказал граф Ростопчин. – Разве мы против наших учителей и богов можем ополчиться? Посмотрите на нашу молодежь, посмотрите на наших барынь. Наши боги – французы, наше царство небесное – Париж.
Он стал говорить громче, очевидно для того, чтобы его слышали все. – Костюмы французские, мысли французские, чувства французские! Вы вот Метивье в зашей выгнали, потому что он француз и негодяй, а наши барыни за ним ползком ползают. Вчера я на вечере был, так из пяти барынь три католички и, по разрешенью папы, в воскресенье по канве шьют. А сами чуть не голые сидят, как вывески торговых бань, с позволенья сказать. Эх, поглядишь на нашу молодежь, князь, взял бы старую дубину Петра Великого из кунсткамеры, да по русски бы обломал бока, вся бы дурь соскочила!
Все замолчали. Старый князь с улыбкой на лице смотрел на Ростопчина и одобрительно покачивал головой.
– Ну, прощайте, ваше сиятельство, не хворайте, – сказал Ростопчин, с свойственными ему быстрыми движениями поднимаясь и протягивая руку князю.
– Прощай, голубчик, – гусли, всегда заслушаюсь его! – сказал старый князь, удерживая его за руку и подставляя ему для поцелуя щеку. С Ростопчиным поднялись и другие.


Княжна Марья, сидя в гостиной и слушая эти толки и пересуды стариков, ничего не понимала из того, что она слышала; она думала только о том, не замечают ли все гости враждебных отношений ее отца к ней. Она даже не заметила особенного внимания и любезностей, которые ей во всё время этого обеда оказывал Друбецкой, уже третий раз бывший в их доме.