Дезик и Цыган

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Цыган и Дезик»)
Перейти к: навигация, поиск

Де́зик и Цыга́н — первые собаки, совершившие полёт на геофизической ракете В-1В (Р-1В) в верхние слои атмосферы 22 июля 1951 года с полигона Капустин Яр в Астраханской области в рамках проекта ВР-190 — запуска человека на ракете по баллистической траектории[1].

Целью эксперимента по запуску собак было проведение исследований возможности полёта и наблюдения за поведением высокоорганизованных животных в условиях ракетного полёта на баллистических ракетах, а также изучения сложных физических явлений в околоземном пространстве. Кроме этого, проводились испытания системы аварийного спасения головной части ракеты с пассажирами. Учёными исследовались почти все факторы как физического, так и космического характера: изменённая сила тяжести, вибрации, ударные перегрузки, звуковые и шумовые раздражители различной природы и интенсивности, лучевые воздействия, гипокинезия, гиподинамия, изменённый газовый состав окружающей атмосферы, токсические факторы и др.

Ракета поднялась на высоту около 101 км[1], достигнув линии Кармана (условной границы атмосферы Земли и космоса). Контейнер с собаками благополучно приземлился в нескольких километрах от стартовой площадки. Дезик и Цыган стали первыми в истории высшими животными, осуществившими полёт на ракете на огромную по тем временам высоту, и благополучно вернувшимися обратно[1][2]. Первыми в космосе животными вообще были плодовые мушки дрозофилы, в 1947 году отправленные Соединенными Штатами Америки на высоту 68 миль (109,4 км) на ракете V-2, и вернувшиеся живыми[3][4].

Информация о первых полётах собак на баллистических ракетах в своё время была крайне секретной. Конструкторы, учёные и даже собаки были под псевдонимами. Впервые о Дезике и Цыгане было официально заявлено ведущими научными деятелями В. Б. Малкиным и А. А. Гюрджианом на научной конференции в Калуге 18 сентября 1991 года[5].





История проекта

В конце 1940-х годов, согласно секретному постановлению Советского Правительства от 13 мая 1946 года, положившему начало развития ракетной отрасли страны, возникла необходимость начать исследования комплексного воздействия факторов будущих полётов в верхние слои атмосферы. Впоследствии эти полёты были названы космическими. В том же году С. П. Королёв и его соратники были назначены главными конструкторами различных систем жидкостных баллистических управляемых ракет. Необходимо было исследовать влияние таких полётов на живые организмы и их жизнеспособность[2]. Проводить такие исследования сразу на человеке в силу ряда причин, в том числе и этических, было невозможно. Поэтому, было решено использовать в экспериментах высших млекопитающих[6].

Некоторые наземные стендовые испытания уже проводились на различных видах животных, поэтому в декабре 1950 года на совместной сессии Академии наук СССР (АН СССР) и Академии Медицинских Наук СССР (АМН СССР) возник спор: кого посылать в полёты на ракетах? Претендентами были с одной стороны: крысы, мыши и другая лабораторная мелочь (например: мухи-дрозофилы); с другой стороны — обезьяны, как ближайший к человеку вид; собаки давно уже использовались в широко известных опытах Ивана Петровича Павлова и тоже были достойными претендентами. Мух-дрозофил в это время было использовать некорректно из-за влияния Т. Д. Лысенко и его взглядов. Обезьяны трудно поддавались дрессировке и были крайне невыносливыми; кроме этого они постоянно проявляли беспокойство, срывали с себя датчики и мешали исследователям. Сторонники использования собак и кинологи во главе с Алексеем Васильевичем Покровским и Владимиром Ивановичем Яздовским победили в этих спорах. Поддержал их и академик Анатолий Аркадьевич Благонравов, которого президент Академии Наук СССР Сергей Иванович Вавилов рекомендовал председателем Государственной комиссии по организации исследований на геофизических ракетах, в том числе и проведению полётов животных. Со стороны Академии наук были привлечены также Норайр Мартиросович Сисакян — в будущем академик и учёный секретарь АН СССР, и будущий академик Владимир Николаевич Черниговский[5][7].

Подготовка к полёту

Ещё в 1948 году С. П. Королёв предложил одному из основателей отечественной космической биологии и медицины В. И. Яздовскому заняться проблемой подготовки собак к полёту на баллистических ракетах. Королёву рекомендовали Яздовского С. И. Вавилов и военный министр — маршал А. М. Василевский (подполковник Яздовский был тогда сотрудником НИИ авиационной медицины). В 1950 году в АН СССР была создана Комиссия по изучению верхних слоёв атмосферы под руководством академика А. А. Благонравова. По всем направлениям интенсивно шла напряжённая работа и, к осени 1950 года, уже проводилось огневое стендовое испытание геофизической ракеты. В её головном отсеке находился первый экипаж — собаки Дезик и Цыган. Данные испытания они выдержали успешно. По словам Яздовского, состояние собак было нормальное, сохранены все выработанные условно-рефлекторные связи. Собаки прекрасно вступали в контакт с экспериментаторами[1].

Однако, Дезик и Цыган были не простыми собаками. До этого они прошли строгий отбор. Изготовители ракет и оборудования требовали, чтобы собаки соответствовали особым нормам. Вес: 6-7 кг, рост: не выше 35 см, возраст: от 2 до 6 лет, с крепким здоровьем. Такие требования возникали вследствие параметров ракетного оборудования и сложности полёта. Дезик и Цыган были обыкновенными беспородными собаками: Дезик (правильно произносится — Дэ́зик) — пушистый пёс белого окраса, мужского пола; Цыган — пёс мужского пола, тёмного окраса с белыми пятнами. Было выяснено, что беспородные бродячие собаки гораздо выносливее маленьких породистых собак и более приспособлены к стрессам, вследствие прошедшего естественного отбора в условиях жизни на улице, поэтому экспериментаторы использовали их.

Учёными было решено запускать сразу двух собак в одном контейнере, чтобы исключить возможность индивидуальной реакции и получить более объективные результаты. В этом случае подбирались пары собак наиболее совместимых по нраву. Серьёзные наблюдения за ними проводились даже во время обычных прогулок. Строго засекреченная подготовка собак проводилась в неприметном с виду здании Института авиационной медицины ВВС в Москве, недалеко от стадиона «Динамо». Во время тренировок собак держали в барокамерах, крутили на центрифугах, трясли на вибростендах. С. П. Королёв прислал исследователям ракетный контейнер, чтобы посаженные в него собаки привыкали к нему и чувствовали себя там комфортно, для сокращения поводов для волнения. Испытуемых очень хорошо кормили. К полёту Дезика и Цыгана готовили около года вместе с остальными собаками[2][7].

С. П. Королёв очень любил собак и лично интересовался их самочувствием, когда проводились предполётные тренировки уже на полигоне. Так как там было очень жарко, собаки были вынуждены пить много воды. В обязанности солдат, охраняющих вольеры, входило обеспечение собак водой. Однажды, проходя мимо вольеров, Королёв обнаружил, что собачьи миски пусты. Он очень рассердился, приказал отправить нерадивого солдата на гауптвахту, а на его место назначить другого — любящего животных[8].

Ракета

Для доставки животных на околоземное пространство была использована жидкотопливная одноступенчатая ракета типа Р-1 модификации В-1В, являющейся одной из первых советских геофизических ракет, используемых для проведения комплекса научных исследований и экспериментальных работ, на высотах до 100 км. Создавалась на секретном предприятии НИИ-88. Первый пуск состоялся 10 октября 1948 года на полигоне Капустин Яр. Для полёта собак была построена герметичная кабина с двумя лотками. К этим лоткам перед запуском ремнями были привязаны Дезик и Цыган. В кабине над ними висела обыкновенная плёночная кинокамера, снимавшая собак на протяжении всего времени полёта.

Чтобы пуск и полёт ракеты был хорошо виден, её корпус был выкрашен в белый цвет, так как специальной техники для наблюдения высотных полётов в то время ещё не было. Кроме пассажиров — собак, на борту ракеты находился комплекс научной и диагностической аппаратуры, с помощью которой учёные получали данные о физических и химических свойствах верхних слоёв атмосферы[9].

Полёт

День пуска был определён решением Государственной комиссии. Накануне старта ракету вывезли из ангара и закрепили на стартовом столе. Несколько собак-претендентов привезли на полигон за день до старта. Было решено отправить в полёт Дезика и Цыгана, которые продемонстрировали на всех испытаниях завидное спокойствие и выносливость. С. П. Королёв положительно отнёсся к выбору кандидатур собак.

22 июля 1951 года. 4 часа утра. Из-за горизонта выходит солнце. Вокруг ракеты Р-1 на цементном основании стартового стола проводят последние проверки конструкторы, военные, инженеры и медики. В. И. Яздовский и механик Воронков проверили оборудование, установили лотки с собаками в головной части ракеты. Дезик и Цыган одеты в специальные костюмы, удерживающие на их теле датчики. Они очень спокойны — их готовили к полёту почти целый год. Собак накормили лёгкими, но калорийными продуктами: тушёным мясом, молоком и хлебом. После последней проверки разъёмов и датчиков на собаках, закреплённых специальными замками, учёные подключили разъёмы к бортовой системе передачи информации. Включив воздушную регенерационную установку, пожелав собакам удачи, Яздовский с механиком задраили крышку приборного отсека, и направились в укреплённый блиндаж. Раннее время для старта было выбрано специально, чтобы белый корпус ракеты был хорошо виден в лучах восходящего солнца и зафиксирован кинотеодолитом. Кроме того, перед восходом воздух особенно чист. С. П. Королёв отдаёт последние распоряжения[10].

За несколько минут до полного выхода солнца из-за горизонта был запущен двигатель и, через некоторое время баллистическая ракета Р-1В с собаками Дезиком и Цыганом на борту оторвалась от стартового стола и устремилась ввысь, оставив за собой белый инверсионный след. Сразу после старта начались сильнейшие перегрузки, собаки с трудом поворачивали головы. Вес их тела увеличился почти в 5 раз, пульс — 550 ударов в минуту (почти в 4 раза больше нормы у собак). Через несколько минут, на высоте около 87,7 км, головная часть отделилась от ракеты и устремилась к земле. Наступил период невесомости, продолжавшийся около четырёх минут. Дезик и Цыган почувствовали облегчение после стартовых перегрузок.

Сама ракета поднялась на высоту около 101 км и упала оттуда через несколько минут в пяти километрах от места запуска. Через 15 минут после старта, на высоте около 7 км раскрылся белый парашют, несущий головную часть ракеты с приборным отсеком. Увидев его, все бросились к месту возможного приземления. Те, кто первыми достигли приземлившейся кабины, заглядывали в иллюминатор. Послышались громкие крики: «Живые! Лают!»[1]. Подъехавшие к месту посадки на автомобилях остальные специалисты, в том числе и Королёв, открыли люк, отсоединили штекеры, и вытащили Дезика и Цыгана на лотках из кабины головной части ракеты. Когда собак раздели, они стали бегать, прыгать и ласкаться к своим экспериментаторам. Здесь же было проведено тщательное наружное обследование. Дезик оказался абсолютно невредим, но Цыган слегка ободрал живот при приземлении[9][7]. Одного из псов Королёв подхватил и стал бегать с ним от радости, а потом потребовал посадить обоих именно в его машину, чтобы довезти до пункта дислокации[11].

Итоги полёта

Первый полёт Дезика и Цыгана на ракете являлся грандиозным шагом вперёд на пути освоения космоса. Тщательные послеполётные обследования показали, что никаких особых изменений в физиологическом состоянии у них не обнаружено. Поведение собак в полёте не отличалось от исходного. Они прекрасно перенесли перегрузки, состояние временной невесомости не оказало вредного воздействия на их организмы. Исключение составила только несерьёзная травма у Цыгана, которую он получил при посадке. Те мелкие отклонения, которые фиксировали приборы, в основном, были обусловлены высокой температурой окружающего воздуха перед стартом ракеты и тряской при свободном падении. Эти отклонения находились в допустимых физиологических пределах. Также не наблюдались отклонения от нормального поведения и изменения состояния физиологических функций в последующие недели и месяцы. Выработанные ранее условные рефлексы у собак после полёта сохранились в полном объёме.

Попутно во время этого полёта и последующих была решена часть вопросов по безопасности полёта на орбиту человека. Например, был решён вопрос выживаемости и жизнедеятельности животных в герметической кабине малого объёма при полёте на ракете до высоты 100 км и скорости до 4000 км/ч; герметичность кабины малого объёма и система регенерации воздуха обеспечили жизненно необходимые условия в ракете; факторы внешней среды в полёте на ракете нормально переносились животными; диагностические методы (кинографический и осциллографический) позволили впервые регистрировать в условиях полёта физиологические параметры: частоту и глубину дыхания, температуру тела, общее состояние и поведение под воздействием факторов внешней среды. Введённая ранее система спасения головной части ракеты позволяла провести надёжные спуски и приземления животных и приборов. Полёт Дезика и Цыгана доказал, что полёт на ракете в верхние слои атмосферы безопасен для живых организмов.

Для моральной и умственной разрядки экспериментаторов после успешного первого запуска живых существ на баллистической ракете С. П. Королёв дал команду ехать всем на рыбалку на речку Солянку. На следующий день на рассвете на машинах выехало около двухсот человек. Была организована свежая уха и пиво, которое доставили в двух бочках. Сам Королёв в отличном настроении азартно рыбачил и давал поварам указания, как приготовить отменную уху. Получился знатный обед. Отдохнувшие после колоссального напряжения и предпусковых дней и ночей люди благодарили Сергея Павловича за этот подарок.

Примерно в это же время в США на ракете «Аэроби», которая способна была поднять полезную нагрузку до 60 кг на высоту до 70 км были запущены три белые мыши с аппаратурой, обеспечивающей их жизнедеятельность и способной регистрировать отдельные моменты поведения животных в полёте. Однако это достижение сильно не дотягивало по грандиозности до разработок СССР, что придавало уверенности исследователям в правильности направления к осуществлению планов по запуску на орбиту человека[1][8].

Дальнейшие события

К сожалению, Дезик после своего первого старта прожил всего одну неделю. 29 июля 1951 года он и его напарница по кабине — собака по кличке Лиса, принимали участие во втором испытательном полёте. Как и при первом старте всё шло благополучно. Ракета В-1Б (Р-1Б), штатно поднялась в небо, однако парашют, который должен был появиться в небе примерно через 18 минут после старта, с земли всё ещё не был виден. Некоторое время спустя была дана команда самолётам — начать поиски приземлившейся где-то головной части ракеты с животными. Через полчаса с одного из самолётов сообщили, что головная часть найдена. Автомобили с учёными направились туда. Оказалось, что в назначенное время у отделившейся от ракеты головной части, которая находилась в свободном падении, не раскрылся парашют (он остался запакованным в контейнере). Падая с высоты в 110 км, кабина на огромной скорости врезалась в землю. Собаки погибли. Комиссия по расследованию причин катастрофы пришла к заключению, что сильная вибрация вывела из строя барореле — специальный прибор, обеспечивающий вывод парашюта на определённой высоте. Дезик стал одним из первых покорителей космоса и первой жертвой только начинающей развиваться космической программы. По этому поводу очень сильно переживал Королёв[8][7][9].

Председатель Госкомиссии Анатолий Аркадьевич Благонравов приказал напарника Дезика — Цыгана больше к полётам не допускать. Его решили пожалеть и оставить для истории. Кроме того, необходимо было проследить, не выявятся ли последствия полётов на геофизических ракетах через продолжительное время. По рассказам очевидцев, Цыган оказался на редкость злым и задающимся псом. Виварий, в котором он жил некоторое время после полёта, однажды инспектировал один пожилой солидный генерал. Цыган имел право разгуливать по помещению, когда захочет, и когда увидел проверяющего, который почему-то пришёлся ему не по душе, спокойно подошел к нему и укусил за ногу. Разозлённый генерал решил задать Цыгану трёпку, однако его попросили этого не делать с первооткрывателем космоса. На всякий случай Благонравов забрал пса с собой в Москву. По словам Анатолия Аркадьевича, Цыган был признанным вожаком среди окрестных собак. У Благонравова Цыган прожил более десяти лет[12][9].

В массовой культуре

В российском компьютерном анимационном фильме 2010 года «Белка и Стрелка. Звёздные собаки», в одном из эпизодов, собаки-космонавты Белка, Стрелка и крыса Веня направляются к стартовой площадке с ракетой. Перед выходом из здания они проходят по галерее с памятными статуями собак, по сюжету не вернувшихся из космоса. Мультфильм основан на реальных событиях, поэтому некоторые надписи на табличках соответствуют кличкам погибших в реальности собак. Среди них есть и анимационная статуя погибшему Дезику.

См. также

Напишите отзыв о статье "Дезик и Цыган"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 6 Б.Кантемиров. [www.novosti-kosmonavtiki.ru/content/numbers/224/43.shtml Цыган, Дезик и проект ВР-190]. Журнал «Новости космонавтики» (11 марта 2011). [www.webcitation.org/65NaqCOv5 Архивировано из первоисточника 11 февраля 2012].
  2. 1 2 3 П. В. Васильев, Г. Д. Глод. [www.astronaut.ru/bookcase/books/spacemed/text/03.htm#3 Научное обоснование возможности космических полётов человека и их медико-биологическая подготовка]. Космическая энциклопедия «ASTROnote» (11 марта 2011). Проверено 2 января 2011. [www.webcitation.org/65NapR9d1 Архивировано из первоисточника 11 февраля 2012].
  3. [www.postwarv2.com/usa/ws/uars/uars20.html UARS 20]
  4. [www.listofbest.ru/10-pervyx-pokoritelej-kosmosa/ 10 первых покорителей космоса | ListOfBest]
  5. 1 2 Андрей Колобаев. [www.masterstudio.narod.ru/bucher/bucher4/kosmos.htm Собаки-космонавты. Интервью доктора медицинских наук Виктора Борисовича Малкина.]. «Народная мастерская» masterstudio.narod.ru (11 марта 2011). [www.webcitation.org/69MvPIeGi Архивировано из первоисточника 23 июля 2012].
  6. Документальный фильм «Белка, Стрелка и другие…» 0:00:40
  7. 1 2 3 4 Ярослав Кириллович Голованов. [www.rtc.ru/encyk/bibl/golovanov/kosm-1/03.html Лайка.]. Сайт ЦНИИ робототехники и технической кибернетики (12 марта 2011). [www.webcitation.org/69MvQ8aDN Архивировано из первоисточника 23 июля 2012].
  8. 1 2 3 4 [www.astronaut.ru/bookcase/books/yazdovski/text/04.htm Первый этап научных исследований при полете животных на ракетах Р-2А]. Космическая энциклопедия «ASTROnote» (12 марта 2011). [www.webcitation.org/69MvQjqzM Архивировано из первоисточника 23 июля 2012].
  9. 1 2 3 4 Ян СЕРЕДА. [www.gazeta.aif.ru/online/aif/1343/43_01 Первый космонавт — Цыган! А не Лайка и не Белка со Стрелкой]. Газета «Аргументы и факты» (12 марта 2011). [www.webcitation.org/69MvRUDw3 Архивировано из первоисточника 23 июля 2012].
  10. Александр Милкус, Вячеслав Фёдоров. [www.kapyar.ru/index.php?pg=403 Собаки-космонавты]. Капустин Яр. История, техника, люди (12 марта 2011). [www.webcitation.org/5w2ZImPgD Архивировано из первоисточника 27 января 2011].
  11. Документальный фильм «Белка, Стрелка и другие…» 0:03
  12. Антон Евсеев. [www.pravda.ru/society/zoo/clubs/kinology/19-08-2010/1045588-belkaistrelcadogs-0/ Белка и Стрелка - как всё было на самом деле]. Правда.Ру (13 марта 2011).

Литература

  • Голованов Ярослав Кириллович. Лайка // Космонавт №1. — М.: Известия, 1986. — С. 152—160.
  • Сисакян Н.М., Парин В.В., Черниговский В.Н., Яздовский В.И. Некоторые проблемы изучения и освоения космического пространства // Проблемы космической биологии. — М.: АН СССР, 1962. — Т. 1. — С. 5—16.
  • Шашков B.C., Антипов В.В., Раушенбах М.О. и др. Влияние факторов космического полета на уровень серотонина в крови животных // Проблемы космической биологии. — М.: АН СССР, 1962. — Т. 1. — С. 258—264.
  • Яздовский В.И. На тропах Вселенной. — Москва ГНИИИА и КМ, 1990. — Рукопись p.
  • Уманский Семён Петрович (под редакцией Ю. Н. Коптева). Геофизические ракеты. Космодром Капустин Яр // Ракеты-носители. Космодромы. — М.: Рестарт+, 2001. — С. 34, 122. — ISBN 5-94141-002-6.

Ссылки

  • [video.yandex.ru/users/ya-cosmonaut/view/20/ Документальный фильм «Белка, Стрелка и другие…» на «Яндекс. Видео»]

Отрывок, характеризующий Дезик и Цыган

Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.
Он читал и читал всё, что попадалось под руку, и читал так что, приехав домой, когда лакеи еще раздевали его, он, уже взяв книгу, читал – и от чтения переходил ко сну, и от сна к болтовне в гостиных и клубе, от болтовни к кутежу и женщинам, от кутежа опять к болтовне, чтению и вину. Пить вино для него становилось всё больше и больше физической и вместе нравственной потребностью. Несмотря на то, что доктора говорили ему, что с его корпуленцией, вино для него опасно, он очень много пил. Ему становилось вполне хорошо только тогда, когда он, сам не замечая как, опрокинув в свой большой рот несколько стаканов вина, испытывал приятную теплоту в теле, нежность ко всем своим ближним и готовность ума поверхностно отзываться на всякую мысль, не углубляясь в сущность ее. Только выпив бутылку и две вина, он смутно сознавал, что тот запутанный, страшный узел жизни, который ужасал его прежде, не так страшен, как ему казалось. С шумом в голове, болтая, слушая разговоры или читая после обеда и ужина, он беспрестанно видел этот узел, какой нибудь стороной его. Но только под влиянием вина он говорил себе: «Это ничего. Это я распутаю – вот у меня и готово объяснение. Но теперь некогда, – я после обдумаю всё это!» Но это после никогда не приходило.
Натощак, поутру, все прежние вопросы представлялись столь же неразрешимыми и страшными, и Пьер торопливо хватался за книгу и радовался, когда кто нибудь приходил к нему.
Иногда Пьер вспоминал о слышанном им рассказе о том, как на войне солдаты, находясь под выстрелами в прикрытии, когда им делать нечего, старательно изыскивают себе занятие, для того чтобы легче переносить опасность. И Пьеру все люди представлялись такими солдатами, спасающимися от жизни: кто честолюбием, кто картами, кто писанием законов, кто женщинами, кто игрушками, кто лошадьми, кто политикой, кто охотой, кто вином, кто государственными делами. «Нет ни ничтожного, ни важного, всё равно: только бы спастись от нее как умею»! думал Пьер. – «Только бы не видать ее , эту страшную ее ».


В начале зимы, князь Николай Андреич Болконский с дочерью приехали в Москву. По своему прошедшему, по своему уму и оригинальности, в особенности по ослаблению на ту пору восторга к царствованию императора Александра, и по тому анти французскому и патриотическому направлению, которое царствовало в то время в Москве, князь Николай Андреич сделался тотчас же предметом особенной почтительности москвичей и центром московской оппозиции правительству.
Князь очень постарел в этот год. В нем появились резкие признаки старости: неожиданные засыпанья, забывчивость ближайших по времени событий и памятливость к давнишним, и детское тщеславие, с которым он принимал роль главы московской оппозиции. Несмотря на то, когда старик, особенно по вечерам, выходил к чаю в своей шубке и пудренном парике, и начинал, затронутый кем нибудь, свои отрывистые рассказы о прошедшем, или еще более отрывистые и резкие суждения о настоящем, он возбуждал во всех своих гостях одинаковое чувство почтительного уважения. Для посетителей весь этот старинный дом с огромными трюмо, дореволюционной мебелью, этими лакеями в пудре, и сам прошлого века крутой и умный старик с его кроткою дочерью и хорошенькой француженкой, которые благоговели перед ним, – представлял величественно приятное зрелище. Но посетители не думали о том, что кроме этих двух трех часов, во время которых они видели хозяев, было еще 22 часа в сутки, во время которых шла тайная внутренняя жизнь дома.
В последнее время в Москве эта внутренняя жизнь сделалась очень тяжела для княжны Марьи. Она была лишена в Москве тех своих лучших радостей – бесед с божьими людьми и уединения, – которые освежали ее в Лысых Горах, и не имела никаких выгод и радостей столичной жизни. В свет она не ездила; все знали, что отец не пускает ее без себя, а сам он по нездоровью не мог ездить, и ее уже не приглашали на обеды и вечера. Надежду на замужество княжна Марья совсем оставила. Она видела ту холодность и озлобление, с которыми князь Николай Андреич принимал и спроваживал от себя молодых людей, могущих быть женихами, иногда являвшихся в их дом. Друзей у княжны Марьи не было: в этот приезд в Москву она разочаровалась в своих двух самых близких людях. М lle Bourienne, с которой она и прежде не могла быть вполне откровенна, теперь стала ей неприятна и она по некоторым причинам стала отдаляться от нее. Жюли, которая была в Москве и к которой княжна Марья писала пять лет сряду, оказалась совершенно чужою ей, когда княжна Марья вновь сошлась с нею лично. Жюли в это время, по случаю смерти братьев сделавшись одной из самых богатых невест в Москве, находилась во всем разгаре светских удовольствий. Она была окружена молодыми людьми, которые, как она думала, вдруг оценили ее достоинства. Жюли находилась в том периоде стареющейся светской барышни, которая чувствует, что наступил последний шанс замужества, и теперь или никогда должна решиться ее участь. Княжна Марья с грустной улыбкой вспоминала по четвергам, что ей теперь писать не к кому, так как Жюли, Жюли, от присутствия которой ей не было никакой радости, была здесь и виделась с нею каждую неделю. Она, как старый эмигрант, отказавшийся жениться на даме, у которой он проводил несколько лет свои вечера, жалела о том, что Жюли была здесь и ей некому писать. Княжне Марье в Москве не с кем было поговорить, некому поверить своего горя, а горя много прибавилось нового за это время. Срок возвращения князя Андрея и его женитьбы приближался, а его поручение приготовить к тому отца не только не было исполнено, но дело напротив казалось совсем испорчено, и напоминание о графине Ростовой выводило из себя старого князя, и так уже большую часть времени бывшего не в духе. Новое горе, прибавившееся в последнее время для княжны Марьи, были уроки, которые она давала шестилетнему племяннику. В своих отношениях с Николушкой она с ужасом узнавала в себе свойство раздражительности своего отца. Сколько раз она ни говорила себе, что не надо позволять себе горячиться уча племянника, почти всякий раз, как она садилась с указкой за французскую азбуку, ей так хотелось поскорее, полегче перелить из себя свое знание в ребенка, уже боявшегося, что вот вот тетя рассердится, что она при малейшем невнимании со стороны мальчика вздрагивала, торопилась, горячилась, возвышала голос, иногда дергала его за руку и ставила в угол. Поставив его в угол, она сама начинала плакать над своей злой, дурной натурой, и Николушка, подражая ей рыданьями, без позволенья выходил из угла, подходил к ней и отдергивал от лица ее мокрые руки, и утешал ее. Но более, более всего горя доставляла княжне раздражительность ее отца, всегда направленная против дочери и дошедшая в последнее время до жестокости. Ежели бы он заставлял ее все ночи класть поклоны, ежели бы он бил ее, заставлял таскать дрова и воду, – ей бы и в голову не пришло, что ее положение трудно; но этот любящий мучитель, самый жестокий от того, что он любил и за то мучил себя и ее, – умышленно умел не только оскорбить, унизить ее, но и доказать ей, что она всегда и во всем была виновата. В последнее время в нем появилась новая черта, более всего мучившая княжну Марью – это было его большее сближение с m lle Bourienne. Пришедшая ему, в первую минуту по получении известия о намерении своего сына, мысль шутка о том, что ежели Андрей женится, то и он сам женится на Bourienne, – видимо понравилась ему, и он с упорством последнее время (как казалось княжне Марье) только для того, чтобы ее оскорбить, выказывал особенную ласку к m lle Bоurienne и выказывал свое недовольство к дочери выказываньем любви к Bourienne.
Однажды в Москве, в присутствии княжны Марьи (ей казалось, что отец нарочно при ней это сделал), старый князь поцеловал у m lle Bourienne руку и, притянув ее к себе, обнял лаская. Княжна Марья вспыхнула и выбежала из комнаты. Через несколько минут m lle Bourienne вошла к княжне Марье, улыбаясь и что то весело рассказывая своим приятным голосом. Княжна Марья поспешно отерла слезы, решительными шагами подошла к Bourienne и, видимо сама того не зная, с гневной поспешностью и взрывами голоса, начала кричать на француженку: «Это гадко, низко, бесчеловечно пользоваться слабостью…» Она не договорила. «Уйдите вон из моей комнаты», прокричала она и зарыдала.
На другой день князь ни слова не сказал своей дочери; но она заметила, что за обедом он приказал подавать кушанье, начиная с m lle Bourienne. В конце обеда, когда буфетчик, по прежней привычке, опять подал кофе, начиная с княжны, князь вдруг пришел в бешенство, бросил костылем в Филиппа и тотчас же сделал распоряжение об отдаче его в солдаты. «Не слышат… два раза сказал!… не слышат!»
«Она – первый человек в этом доме; она – мой лучший друг, – кричал князь. – И ежели ты позволишь себе, – закричал он в гневе, в первый раз обращаясь к княжне Марье, – еще раз, как вчера ты осмелилась… забыться перед ней, то я тебе покажу, кто хозяин в доме. Вон! чтоб я не видал тебя; проси у ней прощенья!»
Княжна Марья просила прощенья у Амальи Евгеньевны и у отца за себя и за Филиппа буфетчика, который просил заступы.
В такие минуты в душе княжны Марьи собиралось чувство, похожее на гордость жертвы. И вдруг в такие то минуты, при ней, этот отец, которого она осуждала, или искал очки, ощупывая подле них и не видя, или забывал то, что сейчас было, или делал слабевшими ногами неверный шаг и оглядывался, не видал ли кто его слабости, или, что было хуже всего, он за обедом, когда не было гостей, возбуждавших его, вдруг задремывал, выпуская салфетку, и склонялся над тарелкой, трясущейся головой. «Он стар и слаб, а я смею осуждать его!» думала она с отвращением к самой себе в такие минуты.


В 1811 м году в Москве жил быстро вошедший в моду французский доктор, огромный ростом, красавец, любезный, как француз и, как говорили все в Москве, врач необыкновенного искусства – Метивье. Он был принят в домах высшего общества не как доктор, а как равный.
Князь Николай Андреич, смеявшийся над медициной, последнее время, по совету m lle Bourienne, допустил к себе этого доктора и привык к нему. Метивье раза два в неделю бывал у князя.
В Николин день, в именины князя, вся Москва была у подъезда его дома, но он никого не велел принимать; а только немногих, список которых он передал княжне Марье, велел звать к обеду.
Метивье, приехавший утром с поздравлением, в качестве доктора, нашел приличным de forcer la consigne [нарушить запрет], как он сказал княжне Марье, и вошел к князю. Случилось так, что в это именинное утро старый князь был в одном из своих самых дурных расположений духа. Он целое утро ходил по дому, придираясь ко всем и делая вид, что он не понимает того, что ему говорят, и что его не понимают. Княжна Марья твердо знала это состояние духа тихой и озабоченной ворчливости, которая обыкновенно разрешалась взрывом бешенства, и как перед заряженным, с взведенными курками, ружьем, ходила всё это утро, ожидая неизбежного выстрела. Утро до приезда доктора прошло благополучно. Пропустив доктора, княжна Марья села с книгой в гостиной у двери, от которой она могла слышать всё то, что происходило в кабинете.
Сначала она слышала один голос Метивье, потом голос отца, потом оба голоса заговорили вместе, дверь распахнулась и на пороге показалась испуганная, красивая фигура Метивье с его черным хохлом, и фигура князя в колпаке и халате с изуродованным бешенством лицом и опущенными зрачками глаз.
– Не понимаешь? – кричал князь, – а я понимаю! Французский шпион, Бонапартов раб, шпион, вон из моего дома – вон, я говорю, – и он захлопнул дверь.
Метивье пожимая плечами подошел к mademoiselle Bourienne, прибежавшей на крик из соседней комнаты.
– Князь не совсем здоров, – la bile et le transport au cerveau. Tranquillisez vous, je repasserai demain, [желчь и прилив к мозгу. Успокойтесь, я завтра зайду,] – сказал Метивье и, приложив палец к губам, поспешно вышел.
За дверью слышались шаги в туфлях и крики: «Шпионы, изменники, везде изменники! В своем доме нет минуты покоя!»
После отъезда Метивье старый князь позвал к себе дочь и вся сила его гнева обрушилась на нее. Она была виновата в том, что к нему пустили шпиона. .Ведь он сказал, ей сказал, чтобы она составила список, и тех, кого не было в списке, чтобы не пускали. Зачем же пустили этого мерзавца! Она была причиной всего. С ней он не мог иметь ни минуты покоя, не мог умереть спокойно, говорил он.
– Нет, матушка, разойтись, разойтись, это вы знайте, знайте! Я теперь больше не могу, – сказал он и вышел из комнаты. И как будто боясь, чтобы она не сумела как нибудь утешиться, он вернулся к ней и, стараясь принять спокойный вид, прибавил: – И не думайте, чтобы я это сказал вам в минуту сердца, а я спокоен, и я обдумал это; и это будет – разойтись, поищите себе места!… – Но он не выдержал и с тем озлоблением, которое может быть только у человека, который любит, он, видимо сам страдая, затряс кулаками и прокричал ей:
– И хоть бы какой нибудь дурак взял ее замуж! – Он хлопнул дверью, позвал к себе m lle Bourienne и затих в кабинете.
В два часа съехались избранные шесть персон к обеду. Гости – известный граф Ростопчин, князь Лопухин с своим племянником, генерал Чатров, старый, боевой товарищ князя, и из молодых Пьер и Борис Друбецкой – ждали его в гостиной.