Царане

Цара́не (рум. ţărani, цэра́нь; от ţară, страна, ср. лат. terra; ед. ч. цара́н) — ныне люди, живущие в сельской местности Румынии и Республики Молдова, заняты в основном сельским хозяйством и животноводством, крестьяне; в прошлом лично свободные, но феодально-зависимые крестьяне в Молдавии и Валахии. Жили на землях феодалов, которым отдавали дижму (десятину) - 1/10 часть произведённых продуктов и исполняли фиксированную барщину. Юридически считались свободными, могли уйти от феодала, но были прикреплены к родным сёлам, где платили налоги.

История правового статуса

Согласно постановлениям валашского и молдавского господаря Константина Маврокордата, изданных в 1746 (Валахия) и 1749 (Молдавия), крепостное право определявшее статус зависимых от феодала крестьян (вечины, румыны) было упразднено, впоследствии всех крестьян Молдавии и Валахии, вне зависимости от владении собственной земли, стали называть царанами. В то же время было определено что ранее зависимые от феодала крестьяне обязаны работать на владельцев земель по 24 дня в году. В 1775 году Александр Гика определил размер повинностей в 12 урочных дней. Последующими постановлениями возложено на царан исполнение разных работ и послуг без определения числа дней.

В Российской империи

Когда Бессарабская область была присоединена к России, правительство немедленно озаботилось приведением в ясность отношений владельцев земель к царанам. Проект правил о царанах, составленный Бессарабским областным советом в 1819 году, не был утверждён. Составление нового проекта возложено было на особую комиссию из чиновников от правительства и депутатов от дворян и от царан. Комиссия не могла прийти ни к какому заключению, и дальнейшее движение дела принял на себя генерал-губернатор. С целью ослабления противоречий между помещиками и царанами, было принято высочайше утвержденное положение о царанах 1834 года, которое предоставило им в течение определённого срока заключить с владельцами добровольные условия на пользование землей за повинности, с правом перехода в имения других владельцев, но не на казённые земли, и с тем, чтобы до заключения условий царане исполняли по-прежнему повинности, установленные молдавскими господарями. В 1835 году царанам разрешено переселяться в города. Несмотря на закон 1834 года, положение о царанах продолжало оставаться неопределённым. В 1846 году был издан новый «Нормальный контракт» о повинностях царан, вошедший в связи с положением 1834 года в Свод Законов. Этот контракт устанавливал обязательные условия соглашений, если царане и помещики сами не сумеют договориться о них.

Волнения и реформы

В среде царан часто возникали волнения, так как владельцы требовали с них повинностей сверх положения и подвергали их телесному наказанию. Царане просили переселить их на казённые земли, хотя бы в Сибирь, но безуспешно. В 1858 году для поддержания порядка пришлось употребить военную силу.

Положением о крестьянах 19 февраля 1861 царане получили разрешение переходить как на владельческие, так и на казённые земли в пределах Бессарабской области и других губерний.

По «Положению 14 июля 1868 года» царане наделялись землёй в постоянное пользование за повинности. Выкуп этой земли осуществлялся с некоторыми отступлениями на основе «Положения о выкупе» 19 февраля 1861.

В 1869-72 гг. в Бессарабии произошло более 80 крестьянских волнений, для подавления 41 из них посылались войска.

См. также

• Безземельные крестьяне

Источники

• Царане // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Царане

Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.