Чан-чунь

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Цюй Чуцзи»)
Перейти к: навигация, поиск
Это статья о средневековом китайском путешественнике-даосе. О городе на северо-востоке Китая см. Чанчунь.
Чан-чунь
長春
Род деятельности:

даосский монах школы Цюаньчжэнь

Дата рождения:

1148(1148)

Дата смерти:

23 июля 1227(1227-07-23)

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Чан-чунь (кит. 長春 — даосское имя со значением «вечная весна», мирское имя Цю Чуцзи) (10 февраля 1148 — 23 июля 1227) — даосский монах школы Цюаньчжэнь, основатель ордена Лунмэнь (Драконьи Ворота, кит. 龙门派), самый известный из семи учеников Ван Чунъяна, или «семи бессмертных».

В мировой истории значим в первую очередь описанием своего путешествия ко двору Чингисхана.

Имена
имя духовное имя
Трад. 丘 (или 邱) 處機 長春
Упрощ. 丘处机 长春
Пиньинь Qiu Chuji Changchun
Уэйд-Джайлз Ch’iu Ch’u-chi Ch’ang-ch’un
Палладий Цю Чуцзи Чанчунь
В рус. лит. Цюй Чуцзи Чан-чунь
В англ. лит. Qiu Chuji Ch’ang-ch’un
Китайское имя

Чингис-хан, прослышав о строгой жизни Чан-чуня, вызвал его к себе. Чан-чунь отправился в Монголию в 1218 году, но к этому времени Чингисхан двинулся походом против Хорезма, и Чан-чунь нагнал его лишь у Амударьи.

По преданию, Чан-чунь предсказал Чингис-хану смерть в один год с ним, и это предсказание сбылось. Чан-чунь умер в 1227 году и похоронен в Храме Белых облаков в Пекине, который значительную часть его жизни был его резиденцией (ныне штаб-квартира Даосской ассоциации Китая). Над его могилой возвышается посвящённый ему двухэтажный (четвёртый) павильон храмового комплекса.



Книга о путешествии к монголам

Труд Чан-чуня (Чанчунь си-ю цзи) переведен отцом Палладием (Кафаровым) и помещен в IV томе «Трудов членов Пекинской духовной миссии».

Чан-чунь говорит о благоденствии стран, которые он посетил; это показание находится в резком противоречии с сообщениями мусульманских писателей, единогласно свидетельствующих о разорительности походов монголов.

Сочинение Чан-чуня в средневековье подвергалось критике противниками ордена Драконьи Ворота как возможная фальшивка, сфабрикованная последователями Чан-чуня для поднятия своего престижа в связи с признанием от предка императорской династии Юань.

Напишите отзыв о статье "Чан-чунь"

Литература

  • Федчина В. Н. Китайский путешественник XIII в. Чан Чунь // Из истории науки и техники Китая (Сборник докладов, зачитанных на заседании Учёного совета Института истории естествознания и техники АН СССР, сост. 19 октября 1954 г. в связи с пятилетием со дня образования Китайской Народной Республики). — М.: Изд-во АН СССР, 1955. — 180 с. — 4 000 экз. (в пер.)

Ссылки

  • www.qiuchuji.org/  (кит.)
  • Милянюк А. О. [www.iaas.msu.ru/res/lomo02/ecolog/milyanuk.html Практика осуществления Великого Дао в современном Китае. Система совершенствования даосского мастера Ван Липина (王力平) по школе Лунмэнь (龙门).] (недоступная ссылка с 23-05-2013 (3963 дня) — историякопия) // Институт стран Азии и Африки при МГУ. ЛОМОНОСОВСКИЕ ЧТЕНИЯ 2002. СЕКЦИЯ ВОСТОКОВЕДЕНИЕ. Подсекция: Экология культуры Востока. Тезисы докладов.
  • Акишев А.К. [www.gaar.kz/articles/ «Сиюйцзи» — «Записки о Западном крае» даоского Учителя Чань Чуня](недоступная ссылка — история). — Государственная архивная служба Алматинской области. Проверено 3 марта 2009. [web.archive.org/20090804100924/www.gaar.kz/articles/ Архивировано из первоисточника 4 августа 2009].

Отрывок, характеризующий Чан-чунь

Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.