Цюй (жанр)
Цюй (кит. 曲, пиньинь: qū, буквально: «песня») — жанр китайской поэзии; исполняется под музыку. Наибольший расцвет цюй пришёлся на времена династии Юань (XIII—XIV века)[1].
Также называется — юаньцюй (кит. 元曲, пиньинь: yuánqǔ)[2]
История
Цюй сформировался к концу XII века на севере Китая на базе цы и народных песен времен династии Цзинь. Расцвет жанра пришёлся на времена династии Юань, однако интерес к цюй сохранялся вплоть до XX века[1][3].
Среди поэтов, обращавшихся к цюй, такие мастера, как Бо Пу, Гуань Ханьцин, Ма Чжиюань, Цяо Цзи, Чжан Кэцзю[1].
Описание
Изначально в жанре цюй писали для вокального исполнения под известные мелодии, что определяло ритмический строй стиха и структуру строф. Отличительной особенностью цюй является возможность использования дополнительных — вне общего ритмического строя — слогов чэньцзы (кит. 襯字)[1][3].
Цюй делится на два типа по исполнению: для сольного исполнения — саньцюй (кит. 散曲), а также для исполнения в китайском классическом театре — цзюйцюй (кит. 剧曲). В цзюйцюй допускается использование, помимо стихотворного текста, также некоторого количества реплик в прозе[1][2].
Саньцюй в свою очередь делится на отдельные стихотворения — сяолин (кит. 小令) — и циклы стихов с общей темой, рифмовкой и мелодией — таошу (кит. 套數). Таошу обычно состоит из нескольких (от 2 до 30) коротких стихотворений по 10—12 неравностопных строк[1].
Напишите отзыв о статье "Цюй (жанр)"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 5 6 В. Ф. Сорокин, [feb-web.ru/feb/kle/KLE-abc/ke8/ke8-4122.htm Цюй] // Краткая литературная энциклопедия. — М.: Советская энциклопедия, 1962—1978.
- ↑ 1 2 [baike.baidu.com/view/18839.htm 元曲] — статья из Байдупедии (кит.)
- ↑ 1 2 Zong-qi Cai, Jie Cui. [books.google.ru/books?id=kmZQjOCByMAC How to Read Chinese Poetry. Workbook]. — Columbia University Press, 2012. — P. 329—353. — 256 p. — ISBN 9780231527224.
Отрывок, характеризующий Цюй (жанр)
«Приду к одному месту, помолюсь; не успею привыкнуть, полюбить – пойду дальше. И буду итти до тех пор, пока ноги подкосятся, и лягу и умру где нибудь, и приду наконец в ту вечную, тихую пристань, где нет ни печали, ни воздыхания!…» думала княжна Марья.Но потом, увидав отца и особенно маленького Коко, она ослабевала в своем намерении, потихоньку плакала и чувствовала, что она грешница: любила отца и племянника больше, чем Бога.
Библейское предание говорит, что отсутствие труда – праздность была условием блаженства первого человека до его падения. Любовь к праздности осталась та же и в падшем человеке, но проклятие всё тяготеет над человеком, и не только потому, что мы в поте лица должны снискивать хлеб свой, но потому, что по нравственным свойствам своим мы не можем быть праздны и спокойны. Тайный голос говорит, что мы должны быть виновны за то, что праздны. Ежели бы мог человек найти состояние, в котором он, будучи праздным, чувствовал бы себя полезным и исполняющим свой долг, он бы нашел одну сторону первобытного блаженства. И таким состоянием обязательной и безупречной праздности пользуется целое сословие – сословие военное. В этой то обязательной и безупречной праздности состояла и будет состоять главная привлекательность военной службы.
Николай Ростов испытывал вполне это блаженство, после 1807 года продолжая служить в Павлоградском полку, в котором он уже командовал эскадроном, принятым от Денисова.
Ростов сделался загрубелым, добрым малым, которого московские знакомые нашли бы несколько mauvais genre [дурного тона], но который был любим и уважаем товарищами, подчиненными и начальством и который был доволен своей жизнью. В последнее время, в 1809 году, он чаще в письмах из дому находил сетования матери на то, что дела расстраиваются хуже и хуже, и что пора бы ему приехать домой, обрадовать и успокоить стариков родителей.
Читая эти письма, Николай испытывал страх, что хотят вывести его из той среды, в которой он, оградив себя от всей житейской путаницы, жил так тихо и спокойно. Он чувствовал, что рано или поздно придется опять вступить в тот омут жизни с расстройствами и поправлениями дел, с учетами управляющих, ссорами, интригами, с связями, с обществом, с любовью Сони и обещанием ей. Всё это было страшно трудно, запутано, и он отвечал на письма матери, холодными классическими письмами, начинавшимися: Ma chere maman [Моя милая матушка] и кончавшимися: votre obeissant fils, [Ваш послушный сын,] умалчивая о том, когда он намерен приехать. В 1810 году он получил письма родных, в которых извещали его о помолвке Наташи с Болконским и о том, что свадьба будет через год, потому что старый князь не согласен. Это письмо огорчило, оскорбило Николая. Во первых, ему жалко было потерять из дома Наташу, которую он любил больше всех из семьи; во вторых, он с своей гусарской точки зрения жалел о том, что его не было при этом, потому что он бы показал этому Болконскому, что совсем не такая большая честь родство с ним и что, ежели он любит Наташу, то может обойтись и без разрешения сумасбродного отца. Минуту он колебался не попроситься ли в отпуск, чтоб увидать Наташу невестой, но тут подошли маневры, пришли соображения о Соне, о путанице, и Николай опять отложил. Но весной того же года он получил письмо матери, писавшей тайно от графа, и письмо это убедило его ехать. Она писала, что ежели Николай не приедет и не возьмется за дела, то всё именье пойдет с молотка и все пойдут по миру. Граф так слаб, так вверился Митеньке, и так добр, и так все его обманывают, что всё идет хуже и хуже. «Ради Бога, умоляю тебя, приезжай сейчас же, ежели ты не хочешь сделать меня и всё твое семейство несчастными», писала графиня.
