Чаадаев, Иван Иванович
| Иван Иванович Чаадаев | |
| Дата смерти | |
|---|---|
| Принадлежность | |
| Звание | |
| Сражения/войны | |
Ива́н Ива́нович Чаада́ев (ум. 1696) — русский военный и государственный деятель, дипломат, стряпчий (1649), стольник (1658), думный дворянин (1663), окольничий (1676), воевода в Киеве, Переяславе и Архангельске.
Сын арзамасского городового дворянина Ивана Артемьевича Чаадаева. Представитель дворянского рода Чаадаевых.
Содержание
Биография
Начал службу в жильцах (низший придворный чин). В 1649 году Иван Иванович Чаадаев был пожалован из жильцов в стряпчие. В первые годы службы стряпчим И. И. Чаадаев участвовал в придворных церемониях и сопровождал царя Алексея Михайловича в его богомольных «походах» по подмосковным селам.
Служба на Украине
В 1658 году стольник Иван Иванович Чаадаев вместе с князем Юрием Никитичем Барятинским и боярином Василием Борисовичем Шереметевым был отправлен на воеводство в Киев. И. И. Чаадаев был назначен третьим воеводой и товарищем (вторым заместителем) боярина Василия Борисовича Шереметева, назначенным первым воеводой в Киеве. В том же 1658 году участвовал и отличился в боях с казацко-татарскими войсками Ивана Выговского под Киевом. В 1660 году большая русская армия под командованием киевского воеводы Василия Борисовича Шереметева потерпела поражение от польско-татарской армии в боях под Чудновом. Главный воевода В. Б. Шереметев был взят татарами в плен. После пленения В. Б. Шереметева первым воеводой в Киеве был назначен князь Юрий Никитич Барятинский, а Иван Иванович Чаадаев стал вторым воеводой. Киевские воеводы Ю. Н. Барятинский и И. И. Чаадаев отказались исполнять унизительные условия Чудновского договора и вывести из города русский гарнизон.
В 1661 году Иван Иванович Чаадаев был назначен на воеводство в Переяслав. В октябре того же 1661 года Иван Чаадаев вместе с наказным гетманом и переяславским полковником Якимом Сомко отстоял Переяслав, осажденный войсками Юрия Хмельницкого и крымского хана Мехмед Герая. Царь Алексей Михайлович высоко оценил службу И. И. Чаадаева на Украине. Он получил от государя похвальную грамоту, в которой были перечислены все его «службы многия» и особенно отмечалась его воеводство в Переяславе, когда, в приход хана крымского, гетмана Ю. Хмельницкого и польских войск, он «город и гетмана Якима Сомка с ево со всеми полками от наступления и прелести ханской и Хмельницкого уберег».
В 1663 году Иван Иванович Чаадаев был пожалован в думные дворяне и назначен воеводой в Киеве. И. И. Чаадаев заслужил любовь киевлян своим справдливым и честным отношением ко всем сословиям. Чаадаев, чтобы выплатить жалованье ратным людям, занял у Якима Сомко 4 тысячи рублей. Понимая важность Киева для укрепления царской власти на Украине, киевский воевода Иван Чаадаев в 1665 году поддержал местных горожан в их конфликте с левобережным гетманом Иваном Мартыновичем Брюховецким. Гетман стремился отобрать у Киева привилегии, дарованные ему польскими королями и подтвержденные царем. Однако Иван Чаадаев выступил против затеянной гетманом переписи богатых мещан и купцов для обложения их подводной податью, не впустив в город прилуцкого полковника Лазаря Горленко, присланного И. М. Брюховецким. Левобережный гетман жаловался на киевского воеводу Ивана Чаадаева в Москву, но не выиграл дела. В 1666 году Иван Чаадаев сдал должность воеводы в Киеве окольничему князю Никите Яковлевичу Львову. Царь Алексей Михайлович назначил И. И. Чаадаева воеводой в Архангельск. Иван Чаадаев прибыл в Архангельск 22 марта 1666 года и провёл там четыре года. В сентябре 1670 года Иван Иванович Чаадаев был отозван из Архангельска в Москву.
Дипломатическая и придворная служба
В дальнейшем И. И. Чаадаев отличился на дипломатическом поприще, участвуя в многочисленных переговорах с Речью Посполитой. В 1671 года Иван Иванович Чаадаев в состав русского посольства под руководством окольничего В. С. Волынского ездил в Варшаву. В следующем 1672 году вновь был отправлен в Польшу для размена ратификационными грамотами на заключенный в Москве посольством Яна Гнинского. В 1674 году Иван Иванович Чаадаев участвовал в посольском съезде на русско-польской границе и в заключении третьего Андрусовского договора. В 1676 году был пожалован из думных дворян в окольничие. В 1678 году окольничий Иван Иванович Чаадаев в составе русского посольства боярина князя Якова Никитича Одоевского в третий раз посещал Речь Посполитую. В 1679 году входил в состав нового русского посольства под руководством боярина Ивана Васильевича Бутурлина, направленного в Варшаву для размена ратификационными грамотами после заключения третьего Московского договора (1678). Кроме Польши, И. В. Бутурлин и И. И. Чаадаев посетили Австрию, чтобы склонить императора к разрыву с Османской империей, и Венецию. В 1681 году окольничий Иван Чаадаев возглавил переговоры с польским посланником С. Невестиньским. В 1683 году был пожалован в ближние окольничие.
В 1684 году Иван Иванович Чаадаев, получивший почетный титул наместника муромского, входил в состав русской делегации (под руководством наместника астраханского, ближнего боярина князя Якова Никитича Одоевского) принимал участие в переговорах с польско-литовскими комиссарами в Андрусово, на Смоленщине.
В 1686 году ближний окольничий Иван Иванович Чаадаев участвовал в переговорах с польско-литовской делегацией в Москве и подписании договора о вечном мире между Россией и Польшей. В награду за эту службу был награждён «серебряным золоченым кубком в 3 фунта, атласным кафтаном на соболях ценой в 150 руб., придачей к окладу 120 рублей и тремя тысяча ефимков на вотчину». Летом того же 1686 года ближний окольничий И. И. Чаадаев входил в состав русского посольства под руководством боярина Бориса Петровича Шереметева, отправленного в Польшу для ратификации договора о вечном мире между Россией и Речью Посполитой.
В 1672 году Иван Иванович Чаадаев руководил Земском приказом, в 1681 году вместе с князем Василием Васильевичем Голицыным был назначен «уравнять службы, чтобы гостям, гостиным, суконным, дворцовым, кадашевцам, клюшенным слободам, чёрным сотням и всех городов посадским людям и дворцовых больших сел и слобод крестьянам подати платить не в тягость было». В том же 1681 году руководил Сибирским приказом, где сменил князя Ивана Борисовича Репнина.
12 января 1682 года подписал соборное постановление от отмене местничества. В том же 1682 году участвовал в церемониях по поводу смерти царя Фёдора Алексеевича и коронации царей Ивана и Петра Алексеевичей, когда нёс скипетр. В 1686 году вместе с князем В. Д. Долгоруковым и думным дьяком Семеновым вошел в комиссию «для обновления и пополнения» Бархатной родословной книги. Затем участвовал в придворных церемониях, ходил в духовных процессиях «за иконами», сопровождал малолетных царей во время их поездок в подмосковные села и монастыри, во время отсутствия царей неоднократно оставался с боярами «ведать Москву».
В 1690 году Иван Иванович Чаадаев служил воеводой в Яренске. В том же году участвовал в переговорах с польскими и персидскими послами. В январе 1696 года Иван Иванович Чаадаев скончался и был похоронен в церкви Николы Явленного на Арбате.
Семья
Иван Иванович Чаадаев был женат на Аксинье Семёновне, от брака с которой имел двух сыновей: Ивана и Василия. После смерти своей жены он сделал любовницей свою невестку Аксинью Михайловну (урожденную Самарину), вдову его старшего сына Ивана. Петр Иванович Бутурлин в одном из писем к царю Петру Алексеевичу писал, что Аксинью Михайловну «в крайнем угождении имел окольничий Иван Иванович Чаадаев, несмотря на то, что она ему невестка была».
Младший сын — Василий Иванович Чаадаев (ум. 1723), комнатный стольник царя Ивана Алексеевича (с 1682 года), капитан Семёновского полка (с 1698 года), участник Северной войны и был ранен в бою у деревни Лесной. Был дважды женат.
Напишите отзыв о статье "Чаадаев, Иван Иванович"
Литература
- Кочегаров К. А. Речь Посполитая и Россия в 1680—1686 годах. — М., «Индрик», 2008 г. ISBN 978-5-85759-443-8, стр. 258
- Тычино Н. Чаадаев, Иван Иванович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
Отрывок, характеризующий Чаадаев, Иван Иванович
– Это еще что? Что вы наделали, я вас спрашиваю, – сказала она строго.– Я? что я? – сказал Пьер.
– Вот храбрец отыскался! Ну, отвечайте, что это за дуэль? Что вы хотели этим доказать! Что? Я вас спрашиваю. – Пьер тяжело повернулся на диване, открыл рот, но не мог ответить.
– Коли вы не отвечаете, то я вам скажу… – продолжала Элен. – Вы верите всему, что вам скажут, вам сказали… – Элен засмеялась, – что Долохов мой любовник, – сказала она по французски, с своей грубой точностью речи, выговаривая слово «любовник», как и всякое другое слово, – и вы поверили! Но что же вы этим доказали? Что вы доказали этой дуэлью! То, что вы дурак, que vous etes un sot, [что вы дурак,] так это все знали! К чему это поведет? К тому, чтобы я сделалась посмешищем всей Москвы; к тому, чтобы всякий сказал, что вы в пьяном виде, не помня себя, вызвали на дуэль человека, которого вы без основания ревнуете, – Элен всё более и более возвышала голос и одушевлялась, – который лучше вас во всех отношениях…
– Гм… гм… – мычал Пьер, морщась, не глядя на нее и не шевелясь ни одним членом.
– И почему вы могли поверить, что он мой любовник?… Почему? Потому что я люблю его общество? Ежели бы вы были умнее и приятнее, то я бы предпочитала ваше.
– Не говорите со мной… умоляю, – хрипло прошептал Пьер.
– Отчего мне не говорить! Я могу говорить и смело скажу, что редкая та жена, которая с таким мужем, как вы, не взяла бы себе любовников (des аmants), а я этого не сделала, – сказала она. Пьер хотел что то сказать, взглянул на нее странными глазами, которых выражения она не поняла, и опять лег. Он физически страдал в эту минуту: грудь его стесняло, и он не мог дышать. Он знал, что ему надо что то сделать, чтобы прекратить это страдание, но то, что он хотел сделать, было слишком страшно.
– Нам лучше расстаться, – проговорил он прерывисто.
– Расстаться, извольте, только ежели вы дадите мне состояние, – сказала Элен… Расстаться, вот чем испугали!
Пьер вскочил с дивана и шатаясь бросился к ней.
– Я тебя убью! – закричал он, и схватив со стола мраморную доску, с неизвестной еще ему силой, сделал шаг к ней и замахнулся на нее.
Лицо Элен сделалось страшно: она взвизгнула и отскочила от него. Порода отца сказалась в нем. Пьер почувствовал увлечение и прелесть бешенства. Он бросил доску, разбил ее и, с раскрытыми руками подступая к Элен, закричал: «Вон!!» таким страшным голосом, что во всем доме с ужасом услыхали этот крик. Бог знает, что бы сделал Пьер в эту минуту, ежели бы
Элен не выбежала из комнаты.
Через неделю Пьер выдал жене доверенность на управление всеми великорусскими имениями, что составляло большую половину его состояния, и один уехал в Петербург.
Прошло два месяца после получения известий в Лысых Горах об Аустерлицком сражении и о погибели князя Андрея, и несмотря на все письма через посольство и на все розыски, тело его не было найдено, и его не было в числе пленных. Хуже всего для его родных было то, что оставалась всё таки надежда на то, что он был поднят жителями на поле сражения, и может быть лежал выздоравливающий или умирающий где нибудь один, среди чужих, и не в силах дать о себе вести. В газетах, из которых впервые узнал старый князь об Аустерлицком поражении, было написано, как и всегда, весьма кратко и неопределенно, о том, что русские после блестящих баталий должны были отретироваться и ретираду произвели в совершенном порядке. Старый князь понял из этого официального известия, что наши были разбиты. Через неделю после газеты, принесшей известие об Аустерлицкой битве, пришло письмо Кутузова, который извещал князя об участи, постигшей его сына.
«Ваш сын, в моих глазах, писал Кутузов, с знаменем в руках, впереди полка, пал героем, достойным своего отца и своего отечества. К общему сожалению моему и всей армии, до сих пор неизвестно – жив ли он, или нет. Себя и вас надеждой льщу, что сын ваш жив, ибо в противном случае в числе найденных на поле сражения офицеров, о коих список мне подан через парламентеров, и он бы поименован был».
Получив это известие поздно вечером, когда он был один в. своем кабинете, старый князь, как и обыкновенно, на другой день пошел на свою утреннюю прогулку; но был молчалив с приказчиком, садовником и архитектором и, хотя и был гневен на вид, ничего никому не сказал.
Когда, в обычное время, княжна Марья вошла к нему, он стоял за станком и точил, но, как обыкновенно, не оглянулся на нее.
– А! Княжна Марья! – вдруг сказал он неестественно и бросил стамеску. (Колесо еще вертелось от размаха. Княжна Марья долго помнила этот замирающий скрип колеса, который слился для нее с тем,что последовало.)
Княжна Марья подвинулась к нему, увидала его лицо, и что то вдруг опустилось в ней. Глаза ее перестали видеть ясно. Она по лицу отца, не грустному, не убитому, но злому и неестественно над собой работающему лицу, увидала, что вот, вот над ней повисло и задавит ее страшное несчастие, худшее в жизни, несчастие, еще не испытанное ею, несчастие непоправимое, непостижимое, смерть того, кого любишь.
– Mon pere! Andre? [Отец! Андрей?] – Сказала неграциозная, неловкая княжна с такой невыразимой прелестью печали и самозабвения, что отец не выдержал ее взгляда, и всхлипнув отвернулся.
– Получил известие. В числе пленных нет, в числе убитых нет. Кутузов пишет, – крикнул он пронзительно, как будто желая прогнать княжну этим криком, – убит!
Княжна не упала, с ней не сделалось дурноты. Она была уже бледна, но когда она услыхала эти слова, лицо ее изменилось, и что то просияло в ее лучистых, прекрасных глазах. Как будто радость, высшая радость, независимая от печалей и радостей этого мира, разлилась сверх той сильной печали, которая была в ней. Она забыла весь страх к отцу, подошла к нему, взяла его за руку, потянула к себе и обняла за сухую, жилистую шею.
– Mon pere, – сказала она. – Не отвертывайтесь от меня, будемте плакать вместе.
– Мерзавцы, подлецы! – закричал старик, отстраняя от нее лицо. – Губить армию, губить людей! За что? Поди, поди, скажи Лизе. – Княжна бессильно опустилась в кресло подле отца и заплакала. Она видела теперь брата в ту минуту, как он прощался с ней и с Лизой, с своим нежным и вместе высокомерным видом. Она видела его в ту минуту, как он нежно и насмешливо надевал образок на себя. «Верил ли он? Раскаялся ли он в своем неверии? Там ли он теперь? Там ли, в обители вечного спокойствия и блаженства?» думала она.
– Mon pere, [Отец,] скажите мне, как это было? – спросила она сквозь слезы.
– Иди, иди, убит в сражении, в котором повели убивать русских лучших людей и русскую славу. Идите, княжна Марья. Иди и скажи Лизе. Я приду.
Когда княжна Марья вернулась от отца, маленькая княгиня сидела за работой, и с тем особенным выражением внутреннего и счастливо спокойного взгляда, свойственного только беременным женщинам, посмотрела на княжну Марью. Видно было, что глаза ее не видали княжну Марью, а смотрели вглубь – в себя – во что то счастливое и таинственное, совершающееся в ней.
– Marie, – сказала она, отстраняясь от пялец и переваливаясь назад, – дай сюда твою руку. – Она взяла руку княжны и наложила ее себе на живот.
Глаза ее улыбались ожидая, губка с усиками поднялась, и детски счастливо осталась поднятой.
Княжна Марья стала на колени перед ней, и спрятала лицо в складках платья невестки.
– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.
