Чавинская культура

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Чавин»)
Перейти к: навигация, поиск

Чавинская культура, или культура Чавин — доколумбова цивилизация, существовавшая на северных нагорьях Анд на территории современного Перу с 900 г. до н. э. по 200 г. до н. э.[1][2] Чавинская культура находилась в долине Мосна, где сливаются реки Мосна и Уачекса. Долина расположена на высоте 3150 над уровнем моря, в настоящее время в ней проживают народы кечуа, халка и пуна.[3]

Наиболее известным археологическим памятником чавинской культуры являются развалины в Чавин-де-Уантар, расположенном высоко в Андских горах к северу от Лимы. Считается, что город был построен около 900 г. до н. э. и являлся религиозным центром чавинской цивилизации.[3] В настоящее время город объявлен местом культурного наследия ЮНЕСКО. Существуют и другие крупные памятники данной культуры, например, крепость Кунтур-Уаси, храм Гарагай с полихромными рельефами и др.

На руинах чавинской культуры возникли несколько новых, в частности, Викус и Салинар.





Первые описания и исследования

Первое упоминание о Чавин-де-Уантар встречается в хронике Педро де Сиеса де Леон в 1553 году. Первое научное описание памятника было сделано в 1874 г. Эрнстом Миддендорфом (нем. Ernst Middendorf), который заметил сходство памятников Чавин-де-Унтар с каменными курганами на перуанском побережье и дал новой культуре название Чавинской. Первоначальные раскопки с 1919 по 1941 годы проводил перуанский археолог Хулио Сесар Тельо, подтвердивший и углубивший догадку Миддендорфа[4][5].

Происхождение

Предком чавинской культуры, по распространённому мнению, является культура Куписнике 15-10 вв. до н. э.[6]

Достижения чавинской культуры

Главным архитектурным памятником является храм Чавин-де-Уантар. Конструкция храма сохранилась не полностью, поскольку во время дождевых сезонов неоднократно затапливалась. Несмотря на это, у чавинцев существовала развитая система дренажных каналов, в частности, несколько было проложено прямо под храмом. Кроме того, у чавинцев были развитые представления об акустике. В дождевой сезон вода обычно стекала по каналам, и течение вызывало внутри храма звук, подобный рёву ягуара. Храм построен из белого гранита и чёрного известняка, причём обе данных породы в окрестностях Чавина не встречаются — по-видимому, их пришлось перетаскивать издалека.

Другим важным памятником является храм Кунтур-Уаси, созданный ещё предшествующей культурой Куписнике.

Чавинская цивилизация имела прогрессивные для своего времени достижения в таких сферах, как металлургия, пайка, температурный контроль и т. д. Чавинцы довольно рано начали использовать технологии создания великолепных ювелирных произведений из золота. В то время они уже научились плавить металлы, и использовали золото в качестве припоя.[7]

Чавинцы одомашнили животных из семейства верблюжьих, например, лам, которых использовали в качестве вьючного скота. Они заготавливали мясо лам, которое вялили и затем продавали в другие регионы, причём вяленое мясо было одним из основных товаров караванной торговли.[8] Кроме того, они успешно культивировали ряд растений, например, картофель, кукурузу и киноа. Также они овладели искусством ирригации своих плантаций.[9]

Искусство

Искусство чавинской культуры представляет собой первый широко распространённый в Андах и обладающий характерными узнаваемыми чертами оригинальный стиль. Чавинское искусство можно разделить на две стадии. Первая стадия соответствует сооружению «Старого храма» в Чавин-де-Уантар (около 900—500 г. до н. э.); вторая стадия соответствует сооружению «Нового храма» там же (около 500—200 г. до н. э.).

Изучение чавинской керамики выявило два типа сосудов: многогранный тип с вырезанным изображением и округлый тип с окраской.[10] С точки зрения стиля в чавинском искусстве широко использовалась техника контурного контраста (англ. contour rivalry). Изображения намеренно запутаны по смыслу, их трудно интерпретировать и понять, поскольку они были предназначены для использования только высокопоставленными священниками чавинского культа, знавшими их смысл. Стела Раймонди — один из крупнейших примеров такого искусства. В чавинском искусстве представлены украшения стен в виде резьбы, скульптуры, керамика. Художники предпочитали изображать не местные растения и животных, а неместных — таких, как ягуары и орлы. Одним из наиболее важных мотивов в чавинском искусстве является кошкоподобная фигура, которая имела важное религиозное значение и повторяется на многих резных изображениях и в виде скульптур. Также в чавинском искусстве часто встречаются орлы.

Характерными примерами чавинского искусства являются три известных артефакта: обелиск Тельо, «головы с шипами» и Лансон. Обелиск Тельо — гигантский скульптурный стержень с изображениями растений и животных, в том числе кайманов, птиц, злаков, а также людей. Вероятно, изображение на обелиске передавало историю создания земли. «Головы с шипами» (англ. Tenon heads) обнаруживаются во многих местах Чавин-де-Уантара и представляют собой массивные резные изображения ягуаров, выглядывающих из верхней части внутренних стен. Вероятно, наиболее интересным артефактом является Лансон, представляющий собой гранитный столб высотой 4,53 м и проходящий сквозь потолок храма. На нём вырезано изображение божества с клыками (полуягуар-полузмея-получеловек) — главного культового существа чавинцев.

Религия

Одной из распространённых тем в чавинской культуре было изображение антропоморфных фигур с кошачьими чертами.[11] Выявлено несколько божеств чавинской религии, которые часто встречаются в местных изображениях. Основное божество имело длинные клыки и длинные волосы, состоящие из змей. Этот бог, как предполагается, отвечал за баланс противоборствующих сил. Среди других выявленных богов были: бог, отвечавший за пищу, изображавшийся в виде летучего каймана; бог подземного мира в виде анаконды; бог сверхъестественного мира, обычно в виде ягуара. Указанные божества представлены на керамике, металлических предметах, тканях и в скульптурах.

Чавин-де-Уантар, как представляется, был крупным центром для проведения каких-то религиозных церемоний. Элементом данных церемоний являлись сложные костюмы и музыка. На резных изображениях в Чавин-де-Уантар имеются фигуры в замысловатых головных уборах, дующие в духовые инструменты из раковин. Подобные инструменты, обнаруженные в более ранних перуанских археологических памятниках, по-видимому, имели религиозное значение.

В чавинской религии имелись ритуалы изменения сознания с использованием галлюциногенов. Было обнаружено множество скульптур, изображающих превращение человеческой головы в голову ягуара. Также имеется несколько вырезанных изображений с подобным сюжетом. Использование психотропных наркотиков для религиозных целей косвенно подтверждают археологические источники. В данной местности произрастают кактусы Сан-Педро, обладающие психоделическим эффектом. Эти кактусы также часто изображаются в иконографии Чавинской культуры, в частности, один из богов держит кактус как жезл. Ещё одним косвенным свидетельством использования психоделиков является антропоморфная иконография. Были обнаружены небольшие ступки, вероятно, для размалывания Anadenanthera colubrina, а также костяные трубы и ложки, украшенные изображениями диких животных. Также в Чавин-де-Уантар имеются изображения людей с вытекающей из носа слизью (побочный эффект использования упомянутого наркотика).[12]

Сфера влияния

Чавинская культура имела довольно большое влияние на соседние цивилизации. К примеру, в Пакопампе, расположенной к северу (дорога пешком занимает около 3 недель) от Чавин-де-Уантар, в главном храме обнаружены элементы, характерные для чавинской культуры. В Кабальо-Муэрто, прибрежном археологическом памятнике в регионе долины Моче, имеется глинобитное сооружение, созданное как обновление для главного храма, и также обладающее чертами, характерными для чавинской культуры. Гарагай, памятник на территории современного региона Лима, содержит настенные изображения — красочные рельефы — с характерными для Чавина элементы иконографии, в частности, слизь, вытекающую из носа. В Серро-Бланко, в долине Непена, обнаружены образцы чавинской керамики.

Чавинский стиль — а также, видимо, и чавинская культура — были распространены от Пьюры на дальнем северном побережье до Паракаса на южном побережье, от Чавин-де-Уантара в северных горах до Пукары в южных горах.[13]

Рацион

По мнению ряда исследователей, усложнение социальной структуры чавинского общества совпало с началом культивации кукурузы. Радиоуглеродный анализ человеческих костей, обнаруженных в археологических памятниках, показал, что их рацион состоял в основном из культур, содержавших C3, таких, как картофель и киноа, тогда как кукуруза, содержавшая C4, не входила в их пищу. Картофель и киноа получили распространение среди чавинцев, поскольку они лучше выдерживают мороз и нерегулярность осадков, характерные для высокогорного климата. Культивирование кукурузы в таких условиях связано с немалыми трудностями.[2]

Датировка Чавинской культуры

Развитие чавинской керамики делится на три основных стадии, которые в целом ассоциируются с тремя стадиями развития чавинской культуры.

Первая стадия, Урабарриу, длилась с 900 по 500 гг. до н. э. В это время на территории Чавин-де-Уантар существовало две небольших жилых зоны, вдалеке от церемониального центра, в которых в общей сложности проживало несколько сот человек. Для этой фазы характерно наибольшее разнообразие животных. Чавинцы охотились на оленевых и использовали в хозяйстве верблюжьих, среди остатков пищи представлены разнообразные моллюски из Тихого океана, птица и морские свинки. В это время чавинцы уже выращивали кукурузу и картофель.[8] В керамике из Урабаррию прослеживается сильное влияние соседних культур.[1] В это время существовало несколько разрозненных центров производства керамики, на которую, вероятно, спрос был небольшим.[14]

Вторая стадия, Чакинани, представляет собой краткий переходный период чавинской культуры. Она длилась с 500 по 400 г. до н. э. В это время жилые зоны в Чавине передвинулись ближе к церемониальному центру. На этой стадии чавинцы начали одомашнивать ламу, тогда как объём охоты на оленьих уменьшился. В это же время расширяется общение с другими культурами.[1]

Последняя стадия, Харабарриу, длилась примерно с 400 по 250 гг. до н. э. В это время наблюдался резкий рост чавинского населения. Планировка поселений изменяется, они превращаются в протогорода, состоящие из поселений в низинах и общин-спутников на окружающих высокогорных территориях. Именно на стадии харабарриу в Чавинской культуре отчётливо наблюдаются специализация и социальное расслоение. Считается, что люди, жившие к востоку от Чавин-де-Уантар, занимали менее престижное положение по сравнению с жителями западных территорий, поскольку на западе обнаружены изделия из золота и морских раковин вместе с экзотической керамикой, имевшей, вероятно, символическое значение. Из анализа костных остатков следует, что люди на западе ели молодых лам, имевших более нежное мясо, чем жители востока. Есть также свидетельства того, что в это время мясо ламы заготавливалось на высокогорных территориях и поставлялось в низины общинам, жившим у церемониального центра, вместо того, чтобы посылать вниз живых лам.[1] На стадии Харабарриу наблюдалось разнообразное и интенсивное производство керамики, когда население в долине было большим, а керамический стиль стал более определённым.[14]

Напишите отзыв о статье "Чавинская культура"

Литература

  • Bennett, Wendell C. 1943 The Position of Chavin in Andean Sequences. Proceedings of the American Philosophical Society 86(2, Symposium on Recent Advances in American Archeology):323-327.
  • Burger, Richard L. and Nikolaas J. Van Der Merwe. "Maize and the Origin of Highland Chavin Civilization: An Isotopic Perspective, " American Anthropologist 92, 1 (1990), [85-95].
  • Burger, Richard L. Chavin and the Origins of Andean Civilization. New York: Thames and Hudson, 1992.
  • Burger, Richard L. 2008 Chavin de Huantar and its Sphere of Influence. In Handbook of South American Archeology, edited by H. Silverman and W. Isbell. Springer, NY. Pages 681—706
  • Burger, Richard 1992 Sacred Center at Chavin de Huantar. In The Ancient Americas: Art from Sacred Landscapes. Chicago: Art Institute of Chicago. Art Institute of Chicago, and Museum of Fine Arts, Houston
  • Druc, Isabelle C. 2004 Ceramic Diversity in Chav√≠n De Huantar, Peru. Latin American Antiquity 15(3):344-363
  • Kanåo, Chiaki. 1979 The Origins of the Chavâin Culture. Washington, D.C: Dumbarton Oaks, Trustees for Harvard University.
  • Kembel, Silvia Rodriquez and John W. Rick. 2004 Building Authority at Chavin de Huantar: Models of Social Organization and Development in the Initial Period and Early Horizon. In Andean Archaeology. Malden, MA: Blackwell Pub
  • Lothrop, S. K. «Gold Artifacts of Chavin Style» Society for American Anthropology 16, 3 (1951), [226-240]
  • Miller, George R. and Richard L. Burger. "Our Father the Cayman, Our Dinner the Llama: Animal Utilization at Chavin de Huantar, Peru, " American Antiquity 60, 3 (1995). [421-458]
  • Tello, Julio C. "Discovery of the Chavin Culture in Peru, " American Antiquity 9, 1 (1943), [135-160], As you can see the Chavin influenced many other civilizations!

Примечания

  1. 1 2 3 4 Burger, Richard L. 2008 Chavin de Huantar and its Sphere of Influence. In: Handbook of South American Archeology, edited by H. Silverman and W. Isbell. Springer, NY. Pages 681—706.
  2. 1 2 Burger, Richard L., and Nikolaas J. Van Der Merwe 1990 Maize and the Origin of Highland Chavín Civilization: An Isotopic Perspective. American Anthropologist 92(1):85-95.
  3. 1 2 Burger, Chavin and the Origins of Andean Civilization 1992
  4. Pozorski, Shelia; Pozorski, Thomas. [books.google.ru/books?id=ystMAgAAQBAJ&pg=PA132 Chavin de Huantar] (англ.) // The Oxford Companion to Archaeology / Brian M. Fagan, Charlotte Beck. — Oxford University Press, 1996. — P. 132—133. — ISBN 9780195076189.
  5. Fux, Peter. Chavín – Perus geheimnisvoller Anden-Tempel. — Zürich: Scheidegger & Spiess, 2012. — ISBN 978-3-85881-365-7.
  6. [www.jstor.org/pss/971715|"Archaism or Tradition?: The Decapitation Theme in Cupisnique and Moche Iconography"], Alana Cordy-Collins, Latin American Archaeology, 3(3), 1992
  7. Lothrop, S. K. 1951 Gold Artifacts of Chavin Style. American Antiquity 16(3):226-240.
  8. 1 2 Miller and Burger, 1995
  9. Burger and Van Der Merwe, 1990
  10. Tello, Julio C. 1943 Discovery of the Chavín Culture in Peru. American Antiquity 9(1, Countries South of the Rio Grande):135-160.
  11. Kanåo, Chiaki. 1979 The Origins of the Chavin Culture. Washington, D.C: Dumbarton Oaks, Trustees for Harvard University.
  12. Burger, Richard L. 2008 Chavin de Huantar and its Sphere of Influence. // Handbook of South American Archeology, edited by H. Silverman and W. Isbell. Springer, NY. Pages 681—706.
  13. Bennett, Wendell C. 1943 The Position of Chavin in Andean Sequences. Proceedings of the American Philosophical Society 86(2, Symposium on Recent Advances in American Archæology):323-327.
  14. 1 2 Druc, Isabelle C. 2004 Ceramic Diversity in Chavín De Huantar, Peru. Latin American Antiquity 15(3):344-363.

Ссылки

  • [www.inca.nm.ru/Chavin.htm Культура Чавин]
  • [www.tiwy.com/pais/peru/chavin/rus.phtml Культура Чавин — загадки остаются]
  • [cekpema.net/chavin.php Чавин-де-Уантар]
  • [chavin.perucultural.org.pe/ Peru Cultural website]
  • [www.mnsu.edu/emuseum/prehistory/latinamerica/south/cultures/chavin.html Minnesota State University e-museum]
  • [studentweb.tulane.edu/~tluka/ Chavín Project] with a bibliography and external links
  • [archaeology.about.com/od/cterms/g/chavin.htm Chavín Culture]

Отрывок, характеризующий Чавинская культура

От начальника ополчения он поехал к губернатору. Губернатор был маленький живой человечек, весьма ласковый и простой. Он указал Николаю на те заводы, в которых он мог достать лошадей, рекомендовал ему барышника в городе и помещика за двадцать верст от города, у которых были лучшие лошади, и обещал всякое содействие.
– Вы графа Ильи Андреевича сын? Моя жена очень дружна была с вашей матушкой. По четвергам у меня собираются; нынче четверг, милости прошу ко мне запросто, – сказал губернатор, отпуская его.
Прямо от губернатора Николай взял перекладную и, посадив с собою вахмистра, поскакал за двадцать верст на завод к помещику. Все в это первое время пребывания его в Воронеже было для Николая весело и легко, и все, как это бывает, когда человек сам хорошо расположен, все ладилось и спорилось.
Помещик, к которому приехал Николай, был старый кавалерист холостяк, лошадиный знаток, охотник, владетель коверной, столетней запеканки, старого венгерского и чудных лошадей.
Николай в два слова купил за шесть тысяч семнадцать жеребцов на подбор (как он говорил) для казового конца своего ремонта. Пообедав и выпив немножко лишнего венгерского, Ростов, расцеловавшись с помещиком, с которым он уже сошелся на «ты», по отвратительной дороге, в самом веселом расположении духа, поскакал назад, беспрестанно погоняя ямщика, с тем чтобы поспеть на вечер к губернатору.
Переодевшись, надушившись и облив голову холодной подои, Николай хотя несколько поздно, но с готовой фразой: vaut mieux tard que jamais, [лучше поздно, чем никогда,] явился к губернатору.
Это был не бал, и не сказано было, что будут танцевать; но все знали, что Катерина Петровна будет играть на клавикордах вальсы и экосезы и что будут танцевать, и все, рассчитывая на это, съехались по бальному.
Губернская жизнь в 1812 году была точно такая же, как и всегда, только с тою разницею, что в городе было оживленнее по случаю прибытия многих богатых семей из Москвы и что, как и во всем, что происходило в то время в России, была заметна какая то особенная размашистость – море по колено, трын трава в жизни, да еще в том, что тот пошлый разговор, который необходим между людьми и который прежде велся о погоде и об общих знакомых, теперь велся о Москве, о войске и Наполеоне.
Общество, собранное у губернатора, было лучшее общество Воронежа.
Дам было очень много, было несколько московских знакомых Николая; но мужчин не было никого, кто бы сколько нибудь мог соперничать с георгиевским кавалером, ремонтером гусаром и вместе с тем добродушным и благовоспитанным графом Ростовым. В числе мужчин был один пленный итальянец – офицер французской армии, и Николай чувствовал, что присутствие этого пленного еще более возвышало значение его – русского героя. Это был как будто трофей. Николай чувствовал это, и ему казалось, что все так же смотрели на итальянца, и Николай обласкал этого офицера с достоинством и воздержностью.
Как только вошел Николай в своей гусарской форме, распространяя вокруг себя запах духов и вина, и сам сказал и слышал несколько раз сказанные ему слова: vaut mieux tard que jamais, его обступили; все взгляды обратились на него, и он сразу почувствовал, что вступил в подобающее ему в губернии и всегда приятное, но теперь, после долгого лишения, опьянившее его удовольствием положение всеобщего любимца. Не только на станциях, постоялых дворах и в коверной помещика были льстившиеся его вниманием служанки; но здесь, на вечере губернатора, было (как показалось Николаю) неисчерпаемое количество молоденьких дам и хорошеньких девиц, которые с нетерпением только ждали того, чтобы Николай обратил на них внимание. Дамы и девицы кокетничали с ним, и старушки с первого дня уже захлопотали о том, как бы женить и остепенить этого молодца повесу гусара. В числе этих последних была сама жена губернатора, которая приняла Ростова, как близкого родственника, и называла его «Nicolas» и «ты».
Катерина Петровна действительно стала играть вальсы и экосезы, и начались танцы, в которых Николай еще более пленил своей ловкостью все губернское общество. Он удивил даже всех своей особенной, развязной манерой в танцах. Николай сам был несколько удивлен своей манерой танцевать в этот вечер. Он никогда так не танцевал в Москве и счел бы даже неприличным и mauvais genre [дурным тоном] такую слишком развязную манеру танца; но здесь он чувствовал потребность удивить их всех чем нибудь необыкновенным, чем нибудь таким, что они должны были принять за обыкновенное в столицах, но неизвестное еще им в провинции.
Во весь вечер Николай обращал больше всего внимания на голубоглазую, полную и миловидную блондинку, жену одного из губернских чиновников. С тем наивным убеждением развеселившихся молодых людей, что чужие жены сотворены для них, Ростов не отходил от этой дамы и дружески, несколько заговорщически, обращался с ее мужем, как будто они хотя и не говорили этого, но знали, как славно они сойдутся – то есть Николай с женой этого мужа. Муж, однако, казалось, не разделял этого убеждения и старался мрачно обращаться с Ростовым. Но добродушная наивность Николая была так безгранична, что иногда муж невольно поддавался веселому настроению духа Николая. К концу вечера, однако, по мере того как лицо жены становилось все румянее и оживленнее, лицо ее мужа становилось все грустнее и бледнее, как будто доля оживления была одна на обоих, и по мере того как она увеличивалась в жене, она уменьшалась в муже.


Николай, с несходящей улыбкой на лице, несколько изогнувшись на кресле, сидел, близко наклоняясь над блондинкой и говоря ей мифологические комплименты.
Переменяя бойко положение ног в натянутых рейтузах, распространяя от себя запах духов и любуясь и своей дамой, и собою, и красивыми формами своих ног под натянутыми кичкирами, Николай говорил блондинке, что он хочет здесь, в Воронеже, похитить одну даму.
– Какую же?
– Прелестную, божественную. Глаза у ней (Николай посмотрел на собеседницу) голубые, рот – кораллы, белизна… – он глядел на плечи, – стан – Дианы…
Муж подошел к ним и мрачно спросил у жены, о чем она говорит.
– А! Никита Иваныч, – сказал Николай, учтиво вставая. И, как бы желая, чтобы Никита Иваныч принял участие в его шутках, он начал и ему сообщать свое намерение похитить одну блондинку.
Муж улыбался угрюмо, жена весело. Добрая губернаторша с неодобрительным видом подошла к ним.
– Анна Игнатьевна хочет тебя видеть, Nicolas, – сказала она, таким голосом выговаривая слова: Анна Игнатьевна, что Ростову сейчас стало понятно, что Анна Игнатьевна очень важная дама. – Пойдем, Nicolas. Ведь ты позволил мне так называть тебя?
– О да, ma tante. Кто же это?
– Анна Игнатьевна Мальвинцева. Она слышала о тебе от своей племянницы, как ты спас ее… Угадаешь?..
– Мало ли я их там спасал! – сказал Николай.
– Ее племянницу, княжну Болконскую. Она здесь, в Воронеже, с теткой. Ого! как покраснел! Что, или?..
– И не думал, полноте, ma tante.
– Ну хорошо, хорошо. О! какой ты!
Губернаторша подводила его к высокой и очень толстой старухе в голубом токе, только что кончившей свою карточную партию с самыми важными лицами в городе. Это была Мальвинцева, тетка княжны Марьи по матери, богатая бездетная вдова, жившая всегда в Воронеже. Она стояла, рассчитываясь за карты, когда Ростов подошел к ней. Она строго и важно прищурилась, взглянула на него и продолжала бранить генерала, выигравшего у нее.
– Очень рада, мой милый, – сказала она, протянув ему руку. – Милости прошу ко мне.
Поговорив о княжне Марье и покойнике ее отце, которого, видимо, не любила Мальвинцева, и расспросив о том, что Николай знал о князе Андрее, который тоже, видимо, не пользовался ее милостями, важная старуха отпустила его, повторив приглашение быть у нее.
Николай обещал и опять покраснел, когда откланивался Мальвинцевой. При упоминании о княжне Марье Ростов испытывал непонятное для него самого чувство застенчивости, даже страха.
Отходя от Мальвинцевой, Ростов хотел вернуться к танцам, но маленькая губернаторша положила свою пухленькую ручку на рукав Николая и, сказав, что ей нужно поговорить с ним, повела его в диванную, из которой бывшие в ней вышли тотчас же, чтобы не мешать губернаторше.
– Знаешь, mon cher, – сказала губернаторша с серьезным выражением маленького доброго лица, – вот это тебе точно партия; хочешь, я тебя сосватаю?
– Кого, ma tante? – спросил Николай.
– Княжну сосватаю. Катерина Петровна говорит, что Лили, а по моему, нет, – княжна. Хочешь? Я уверена, твоя maman благодарить будет. Право, какая девушка, прелесть! И она совсем не так дурна.
– Совсем нет, – как бы обидевшись, сказал Николай. – Я, ma tante, как следует солдату, никуда не напрашиваюсь и ни от чего не отказываюсь, – сказал Ростов прежде, чем он успел подумать о том, что он говорит.
– Так помни же: это не шутка.
– Какая шутка!
– Да, да, – как бы сама с собою говоря, сказала губернаторша. – А вот что еще, mon cher, entre autres. Vous etes trop assidu aupres de l'autre, la blonde. [мой друг. Ты слишком ухаживаешь за той, за белокурой.] Муж уж жалок, право…
– Ах нет, мы с ним друзья, – в простоте душевной сказал Николай: ему и в голову не приходило, чтобы такое веселое для него препровождение времени могло бы быть для кого нибудь не весело.
«Что я за глупость сказал, однако, губернаторше! – вдруг за ужином вспомнилось Николаю. – Она точно сватать начнет, а Соня?..» И, прощаясь с губернаторшей, когда она, улыбаясь, еще раз сказала ему: «Ну, так помни же», – он отвел ее в сторону:
– Но вот что, по правде вам сказать, ma tante…
– Что, что, мой друг; пойдем вот тут сядем.
Николай вдруг почувствовал желание и необходимость рассказать все свои задушевные мысли (такие, которые и не рассказал бы матери, сестре, другу) этой почти чужой женщине. Николаю потом, когда он вспоминал об этом порыве ничем не вызванной, необъяснимой откровенности, которая имела, однако, для него очень важные последствия, казалось (как это и кажется всегда людям), что так, глупый стих нашел; а между тем этот порыв откровенности, вместе с другими мелкими событиями, имел для него и для всей семьи огромные последствия.
– Вот что, ma tante. Maman меня давно женить хочет на богатой, но мне мысль одна эта противна, жениться из за денег.
– О да, понимаю, – сказала губернаторша.
– Но княжна Болконская, это другое дело; во первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило что это судьба. Особенно подумайте: maman давно об этом думала, но прежде мне ее не случалось встречать, как то все так случалось: не встречались. И во время, когда Наташа была невестой ее брата, ведь тогда мне бы нельзя было думать жениться на ней. Надо же, чтобы я ее встретил именно тогда, когда Наташина свадьба расстроилась, ну и потом всё… Да, вот что. Я никому не говорил этого и не скажу. А вам только.
Губернаторша пожала его благодарно за локоть.
– Вы знаете Софи, кузину? Я люблю ее, я обещал жениться и женюсь на ней… Поэтому вы видите, что про это не может быть и речи, – нескладно и краснея говорил Николай.
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.


Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.