Чайка, Владимир Дмитриевич

Владимир Дмитриевич Чайка укр. Володимир Дмитрович Чайка
Городской голова Николаева
июнь 2000 — март 2013
Предшественник:	(и. о.) Николай Балакирев
Преемник:	(и. о.) Владимир Коренюгин
Рождение:	5 октября 1948(1948-10-05) Берислав, Херсонская область, Украинская ССР, СССР
Смерть:	2 марта 2013(2013-03-02) (64 года) Николаев, Николаевская область, Украина
Супруга:	Людмила Александровна Чайка
Дети:	Владислав, Юлия
Партия:	Партия регионов
Образование:	НКИ им. С. О. Макарова
Учёная степень:	кандидат технических наук
Награды:	Заслуженный работник социальной сферы Украины

Влади́мир Дми́триевич Ча́йка (укр. Володимир Дмитрович Чайка; 5 октября 1948 — 2 марта 2013) — городской голова города Николаев с 2000 по 2013 годы, избирался на эту должность четыре раза подряд. Считался одним из городских голов-рекордсменов по продолжительности занятия должности. С 2002 по 2005 год был президентом Международного черноморского клуба. В 2007 году стал победителем всеукраинского конкурса «Человек года» в номинации «Городской голова года». Со времени первого избрания городским головой Чайка неуклонно подчёркивал свою беспартийность, однако в преддверии региональных выборов в 2010 году был вынужден вступить в Партию регионов. Кандидат технических наук.

Владимир Чайка любил исполнять песни во время публичных выступлений и был известен как «поющий мэр». Особенно часто он исполнял песню «Белые крылья». В частности, много видеозаписей исполнения этой песни Чайкой можно найти на сайте YouTube.

Чайка неоднократно обвинялся в решении земельных вопросов в пользу структур сына, братьев и ряда приближённых лиц. Сам он заявлял: «Я никакого отношения к их делам не имею. Они проходят все необходимые процедуры, будь то по выделению земли, будь то ещё по чему-то…».

Биография

Ранние годы

Владимир Чайка родился 5 октября 1948 года в городе Берислав Херсонской области. Со временем семья переехала жить в город Николаев. Родители работали на Черноморском судостроительном заводе.

Чайка окончил Николаевскую среднюю школу № 38.
С 1966 по 1971 год работал газорезчиком на заводе имени 61 коммунара. Одновременно учился в Николаевском кораблестроительном институте на вечернем отделении. Затем перешёл на завод «Дормашина», где был избран комсоргом завода.

В 1972 году Чайка ушёл с четвёртого курса НКИ и по собственному желанию отправился служить в армию. Два года прослужил в ракетных войсках стратегического назначения. Ушёл в запас в звании старшины.
Вернувшись в институт, закончил его в 1976 году и стал председателем профсоюзного комитета завода «Дормашина».

Государственная служба

В 1979 году Владимир Чайка начал свою работу в органах местного самоуправления с должности заведующего квартирным отделом горисполкома.
С сентября 1985 года работал заместителем председателя Корабельного райисполкома.
В 1986 году защитил диссертацию в Киевском инженерно-строительном институте и стал кандидатом технических наук.
В октябре 1987 года стал заместителем председателя Николаевского горисполкома. Также в 1987 году участвовал в ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС, занимался строительством жилья для вынужденных переселенцев.
В 1991 году возглавил областное управление Пенсионного фонда, где разработал новую методику учёта пенсионеров и выплаты пенсий, основанную на компьютерных технологиях, что позволило регулярно выплачивать пенсии.
В 1994 году был избран депутатом, а затем председателем областного совета.
В 1996 году В. Чайка принял предложение президента Леонида Кучмы стать советником консула Украины в Азербайджане. На этой должности участвовал в переговорах с правительством Азербайджана по вопросу прокладки нефтепровода Баку—Поти—Одесса. В 1998 году вернулся на Украину и по предложению городского головы Николаева Анатолия Олейника начал работать его заместителем по экономике и внешним связям.
С 1999 по 2000 год работал управляющим николаевского отделения «Укрэксимбанка».

На должности городского головы

В июне 2000 года Владимир Чайка принял участие в досрочных выборах городского головы Николаева, вызванных смертью городского головы Анатолия Олейника в феврале. Чайка был выдвинут постоянными оппонентами Олейника в горсовете — депутатской группой «Мой город». При явке 23 % он победил, получив 56,4 %. В марте 2002 года Чайка был переизбран повторно. С мая 2002 года до ноября 2005 года он также был президентом Международного черноморского клуба.

В марте 2006 года Чайка был в третий раз избран городским головой Николаева, получив 46,44 % голосов. Во время этой предвыборной кампании его поддержал экс-премьер-министр Виктор Янукович. На митинге в Николаеве он, похлопав Чайку по плечу, призвал голосовать за него и сказал: «Если он будет плохо работать, я его потом побью». 2 октября 2006 года Чайка заявил о сложении своих полномочий из-за пересмотра депутатами повестки дня сессии горсовета. Однако уже 4 октября он извинился за эмоции и сообщил, что продолжит исполнять свои обязанности.

В январе 2008 года Чайка заявил о том, что лично обнаружил в своём рабочем кабинете прослушивающие устройства и микрокамеры, используемые для скрытого наблюдения. На пресс-конференции в августе городской голова обвинил в прямой причастности к установке этих устройств бывшего начальника ГУБОП в Николаевской области Сергея Гуменюка.

В 2010 году Ленинский районный суд Николаева вынес два постановления, согласно которым Владимиру Чайке было запрещено выступать на любом другом языке, кроме государственного, без перевода на украинский. Причиной постановлений стали обращения в суд николаевского пенсионера Анатолия Ильченко, по мнению которого, Чайка нарушал интересы украиноязычной части населения, поздравляя горожан с праздниками на русском языке. В ответ, выступая на одном из мероприятий, Чайка начал говорить на английском. В итоге он обратился в апелляционный суд, чтобы добиться права использовать в публичных выступлениях русский язык, и в 2011 году его апелляция была удовлетворена.

Со времени первого избрания городским головой Чайка неуклонно подчёркивал свою беспартийность. Однако в июле 2010 года в преддверии региональных выборов Верховная рада Украины приняла закон, согласно которому кандидаты на должность городского головы могли выдвигаться только от политических партий. В августе Чайка написал заявление с просьбой принять его в Партию регионов.

В сентябре 2010 года Партия регионов выдвинула Чайку на пост нико­ла­ев­ско­го город­ско­го голо­вы. В октябре 2010 года он был избран на эту должность в четвёртый раз, получив 37,1 % голосов. В мае 2012 года он так комментировал своё членство в Партии регионов: «К сожалению, закон, который не позволил мне в этот раз идти беспартийным, и так случилось, что сегодня я действительно в Партии регионов».

18 февраля 2013 года y Владимира Чайки случился инфаркт и он был доставлен в больницy. 25 февраля николаевского городского голову перевезли в Киев, где 26 февраля емy была сделана операция. В Николаев Чайка вернулся 1 марта, где 2 марта ему стало плохо и он скончался.

Семья

У Владимира Чайки есть братья Анатолий и Виктор. Был женат, жена Людмила Александровна до выхода на пенсию была заведующей ЗАГСом Центрального района. Двое детей: Владислав и Юлия.

Награды

В июне 2002 года президент Украины Леонид Кучма наградил Владимира Чайку орденом «За заслуги» ІІІ степени «за весомый личный взнос в развитие предпринимательства и рыночной инфраструктуры в Украине, высокий профессионализм», а в августе 2004 году — орденом «За заслуги» ІІ степени «за значительный личный взнос в социально-экономическое и культурное развитие Украины, весомые достижения в профессиональной деятельности и многолетнюю добросовестную работу».

В марте 2007 года Владимир Чайка стал победителем всеукраинского конкурса «Человек года» в номинации «Городской голова года». Также в 2007 году он получил Орден святого равноапостольного великого князя Владимира III степени «за вклад в возрождение храмов».

В ноябре 2008 года Владимир Чайка был награждён почётной грамотой Кабинета Министров Украины «за значительный личный вклад в обеспечение развития местного самоуправления, многолетний добросовестный труд и по случаю Дня местного самоуправления».

В 2009 году президент Украины Виктор Ющенко присвоил Владимиру Чайке почётное звание «Заслуженный работник социальной сферы Украины» «за значительный личный вклад в социально-экономическое, культурное развитие Украинского государства, весомые трудовые достижения и по случаю 18-й годовщины независимости Украины».

В том же году накануне 220-й годовщины основания Николаева Министерство транспорта и связи Украины объявило Владимиру Чайке благодарность «за плодотворное сотрудничество в отрасли транспорта и сферы связи».

Ссылки

• [www.nikgor.mk.ua/ Сайт Николаевского городского головы]  (укр.)
• [www.gorsovet.mk.ua/authority/mayor.ru Страница Николаевского городского головы] на официальном портале Николаевского городского совета
• [www.chaika.mk.ua/ Сайт кандидата на должность Николаевского городского головы] (не обновлялся с 2000 года)

Предшественник: Николай Валерьевич Балакирев

Николаевский городской голова 2000—2013

Преемник: Владимир Иванович Коренюгин

Отрывок, характеризующий Чайка, Владимир Дмитриевич

– Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? – кричала Наташа. – Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться, уйди, ради Бога уйди: ты видишь, как я мучаюсь, – злобно кричала Наташа сдержанно раздраженным и отчаянным голосом. Соня разрыдалась и выбежала из комнаты.
Наташа подошла к столу и, не думав ни минуты, написала тот ответ княжне Марье, который она не могла написать целое утро. В письме этом она коротко писала княжне Марье, что все недоразуменья их кончены, что, пользуясь великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу, она просит ее забыть всё и простить ее ежели она перед нею виновата, но что она не может быть его женой. Всё это ей казалось так легко, просто и ясно в эту минуту.

В пятницу Ростовы должны были ехать в деревню, а граф в среду поехал с покупщиком в свою подмосковную.
В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Карагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что то, желая не быть услышанной, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
– Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, – начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети, когда хотят, чтобы их похвалили. – Мы объяснились с ним нынче.
– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.