Чан Кайши

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Чан Кайши

<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center;">герб Чан Кайши как кавалера шведского ордена Серафимов</td></tr>

Президент Гоминьдана
1 апреля 1925 года — 5 апреля 1975 года
Предшественник: должность учреждена; он Сунь Ятсен как Премьер-министр
Преемник: должность упразднена; он Цзян Цзинго как Председатель
Президент Китайской Республики
20 мая 1946 года — 5 апреля 1975 года
Предшественник: Сунь Ятсен
Преемник: Янь Цзягань
Председатель Национального правительства Китайской республики
10 октября 1943 года — 20 мая 1948 года
Предшественник: Линь Сэнь
Преемник: должность упразднена
Председатель Исполнительного Юаня Китайской Республики
1 марта 1947 года — 18 апреля 1947 года
Предшественник: Сун Цзывэнь
Преемник: Чжан Цунь
Председатель Исполнительного Юаня Китайской Республики
20 ноября 1939 года — 31 мая 1945 года
Предшественник: Кун Сянси
Преемник: Сун Цзывэнь
Председатель Исполнительного Юаня Китайской Республики
7 декабря 1935 года — 1 января 1938 года
Предшественник: Ван Цзинвэй
Преемник: Кун Сянси
Председатель Исполнительного Юаня Китайской Республики
4 декабря 1930 года — 15 декабря 1931 года
Предшественник: Сун Цзывэнь
Преемник: Чэнь Миншу
Председатель Национального правительства Китайской республики
10 октября 1928 года — 15 декабря 1931 года
Предшественник: Тань Янькай
Преемник: Линь Сэнь
 
Вероисповедание: методизм[1]
Рождение: Сикоу, уезд Фэнхуа, Чжэцзян, близ Нинбо
Смерть: Тайбэй, Тайвань
Место погребения: Мавзолей Чан Кайши, Цыху
Супруга: 1) Мао Фумэй
2) Яо Ечэн
3) Чэнь Цзежу
4) Сун Мэйлин
Дети: сыновья: Цзян Цзинго и Цзян Вэйго (приёмный)
Партия: Гоминьдан
 
Военная служба
Принадлежность: Китайская Республика Китайская Республика
Звание: Генерал особого класса
 
Автограф:
 
Награды:

Чан Кайши (англ. Chiang Kai-shek, кит. трад. 蔣介石, упр. 蒋介石, пиньинь: Jiǎng Jièshí, палл.: Цзян Цзеши; 31 октября 1887 — 5 апреля 1975) — военный и политический деятель Китая, возглавивший Гоминьдан в 1925 г. после смерти Сунь Ятсена; президент Китайской Республики, маршал и генералиссимус.





Фамилия и имя

Согласно принятой в России системе китайско-русской транскрипции, его фамилия и имя должны записываться по-русски как «Цзян Цзеши». Однако так как информация изначально о нём попала в русский язык через переводы с западных языков, в которых транскрибировалась с южного диалектного произношения, то в русскоязычных источниках его фамилия и имя традиционно записываются как «Чан Кайши».

В традиционном китайском обществе человек обычно имеет много имён. При рождении Цзян Цзеши получил имя Жуйюань (瑞元), означающее «Благой первенец». В детстве у него было и другое имя — Чжоутай (周泰), означающее «тщательность, осторожность и надёжность». Когда мальчик начал учиться, то ему дали школьное имя Чжицин (志清), что означает «чистота помыслов, целей, устремлений». По окончании учёбы он получил от матери взрослые имена Цзеши (介石), означающее «непоколебимый как утёс», и Чжунчжэн (中正), означающее «занимающий центральное положение», «выбирающий золотую середину», «справедливый и правильный человек». Сам Чан Кайши предпочитал имя «Чжунчжэн», которым начал пользоваться с 1918 года, а имя «Цзеши» использовал в качестве псевдонима, издавая в Японии в 1922 году журнал «Цзюнь шэн»[2].

Ранние годы

Чан Кайши родился в местечке Сикоу уезда Фэнхуа провинции Чжэцзян, примерно в 40 километрах от портового города Нинбо, расположенного южнее Шанхая. Согласно записям в книге семейной летописи он принадлежал к 28-му поколению рода Цзян, берущему начало от потомков Чжоу-гуна (мудрого правителя, которым восхищался сам Конфуций). Семья Чан Кайши жила в доме, который одновременно являлся и магазином: его отец — типичный сельский грамотей из старого китайского общества — был хозяином соляной лавки, бережливым, строгим и степенным. В возрасте 6 лет родители отдали его в частную школу, где он начал своё регулярное образование под руководством учителя Жэнь Цземая.[3]

В 1895 году отец мальчика умер, и семья стала испытывать серьёзные финансовые трудности. В 1899 году мать была вынуждена отправить сына в дом своего отца. В 15-летнем возрасте по настоянию матери он женился, его невесту звали Мао Фумэй, она была на 5 лет старше жениха.

В 1903 году, в возрасте 17 лет Цзян Чжунчжэн поступил в школу в уездном городе Фэнхуа, где давали образование по европейскому образцу. Там он начал интересоваться политическими событиями, и выбрал свой жизненный путь, решив стать военным. В 1906 году он впервые приехал в Японию, где познакомился с революционерами, группировавшимися вокруг Сунь Ятсена. В знак своей решимости участвовать в антимонархической антиманьчжурской революции Цзян Чжунчжэн в апреле 1906 года, находясь в Токио, срезал свою косу и отослал её домой. Он хотел поступить в Японии в военное училище, однако его планы сорвались, и зимой он был вынужден вернуться на родину.

Летом 1907 Цзян Чжунчжэн прибыл в Баодин, где, выдержав огромный конкурс, поступил в военное училище на краткосрочные курсы подготовки офицеров Национальной армии Министерства обороны. В конце года он успешно сдал экзамены по японскому языку для желающих продолжить военное обучение в Японии. В 1908—1909 годах Цзян обучался в японском пехотном училище Синбу, в это же время он по рекомендации Чэнь Цимэя (один из соратников Сунь Ятсена) вступил в Тунмэнхой. По окончании училища Цзян Чжунчжэн был принят на военную службу в качестве кадета 19-го артиллерийского полка 13-й дивизии японской армии.

18 марта 1910 года у Цзян Чжунчжэна появился первый и единственный, официально считающийся родным сын, которому он дал имя Цзинго.

На пути к власти

В 1911 году, после начала Синьхайской революции в Китае, Чан Кайши вернулся в Китай, где стал помогать Чэнь Цимэю разворачивать вооружённые действия в Шанхае и в Ханчжоу против цинских властей. Командуя авангардом, он проложил путь к столице своей родной провинции Чжэцзян — городу Ханчжоу. В награду за успехи в этой операции он был назначен командиром полка. Затем он помог Чэнь Цимэю поставить под контроль восставшую провинцию Цзянси.

В 1912 году в ходе борьбы за власть Чэнь Цимэй приказал Чан Кайши организовать тайное убийство Тао Чэнчжана — руководителя активной в то время в Шанхае и прилегающей к нему части Китая революционной организации. В связи с разразившимся скандалом Чан Кайши был вынужден бежать в Японию. Там он стал издавать журнал «Цзюнь шэн» («Голос армии») и занялся изучением немецкого языка, подумывая о поездке в Германию. Однако зимой он снова вернулся в Шанхай, помогал Чэнь Цимэю в борьбе против Юань Шикая, а потом вновь уехал в Японию. В 1914 году он по приказу Сунь Ятсена попытался организовать выступления против Юань Шикая в районе Шанхая и Нанкина, однако они оказались неудачными. После этого Сунь Ятсен направил Цзян Чжунчжэня в Маньчжурию. В Харбине Чан Кайши направил Сунь Ятсену памятную записку о неминуемости войны в Европе, а также предложил план свержения власти Юань Шикая. После начала Первой мировой войны он вернулся в Японию.

В 1915—1916 году Чан Кайши принимал участие в вооружённых выступлениях против власти Юань Шикая в Шанхае. В ходе их он проявил большое личное мужество, и его имя приобрело известность среди сторонников Сунь Ятсена. Когда в 1916 году Чэнь Цимэй погиб от руки наёмного убийцы, подосланного Юань Шикаем, Чан Кайши фактически заменил его в роли ведущего военного деятеля из числа приверженцев Сунь Ятсена в Шанхае.

10 сентября 1916 года на свет появился мальчик, которого Чан Кайши впоследствии официально усыновил и назвал Вэйго. Есть версия, что Цзян Вэйго — внебрачный сын Чан Кайши и его японской подруги.

В 1918 году Сунь Ятсен вызвал Чан Кайши в Гуанчжоу, где тогда находился центр революционных сил, и назначил его начальником оперативного управления. В октябре 1918 года он стал командующим второй колонной гуандунской армией и принял участие в боях гуандунской армии против фуцзяньских войск. В 1919 году ему пришлось уйти с командных постов. Он некоторое время ездил между Японией и Шанхаем, а затем уехал в родные края, чтобы ухаживать за матерью. Его мать умерла в 1921 году в возрасте 58 лет. Вскоре после этого он был вызван Сунь Ятсеном и начал разработку планов Северного похода, то есть наступления армии из провинции Гуандун на север страны с целью покончить с её раздробленностью, объединить страну и создать центральное правительство Китайской республики.

В июне 1922 года гуандунский милитарист генерал Чэнь Цзюнмин поднял мятеж против Сунь Ятсена в Гуанчжоу. Чан Кайши вместе с Сунь Ятсеном укрылся на канонерской лодке «Юнфэн». Факт, что в трудную для Сунь Ятсена минуту Чан Кайши очутился вместе с ним, послужил причиной их сближения.

В феврале 1923 года Сунь Ятсен вернулся в Гуанчжоу и назначил Чан Кайши начальником своего генерального штаба, а также сделал его членом военного комитета партии Гоминьдан. Встала задача создания собственных вооружённых сил партии Гоминьдан. В связи с этим, Сунь Ятсен направил Чан Кайши в Москву. В Москве Чан Кайши предложил план военных действий в Китае, составленный Сунь Ятсеном, который предполагал значительную помощь со стороны СССР. Вместо этого Москва предложила помощь в создании вооружённых сил партии Гоминьдан на её собственной базе в Гуанчжоу.

В 1924 году Сунь Ятсен принял решение об организации в Гуанчжоу на острове Хуанпу (на кантонском диалекте его название произносится как «Вампу») академии Вампу — будущей кузницы кадров для национальной революционной армии, подчиняющейся руководству партии Гоминьдан. Председателем комитета по подготовке к созданию этой школы был назначен Чан Кайши; в апреле он был назначен начальником военной школы Вампу и одновременно начальником генерального штаба. 16 июня состоялась торжественная церемония открытия. В июле Чан Кайши стал по совместительству начальником крепости Чанчжоу.

12 марта 1925 года в Пекине в возрасте 59 лет скончался Сунь Ятсен. В августе Чан Кайши получил пост командующего 1-й национальной революционной армией. В сентябре он был назначен командующим войсками Восточного похода, осуществлявшегося с целью объединения провинций Гуандун и Гуанси. Таким образом Чан Кайши стал самой сильной военной фигурой в партии Гоминьдан. В ноябре в результате ряда успешных военных операций вся провинция Гуандун оказалась под властью Национального правительства.

Северный поход

В 1926 году, на 2-м съезде партии Гоминьдан Китая Чан Кайши был избран членом Центрального исполнительного комитета (ЦИК), а на пленуме ЦИК — членом Постоянного комитета. На съезде Чан Кайши выступил с докладом о военном положении. Он отстаивал предложение о том, чтобы правительство предприняло Северный поход с целью объединения страны.

В начале 1926 года у Гоминьдана оказалось два лидера: военный — Чан Кайши, и гражданский — Ван Цзинвэй. Однако в мае Ван Цзинвэй неожиданно, сославшись на недомогание, уехал во Францию. В июне в руках Чан Кайши формально сосредоточилась партийная, государственная, военная и финансовая власть. В июле по болезни с поста председателя Постоянного комитета ЦИК ушёл Чжан Цзинцзян, и его место также занял Чан Кайши .

9 июля Чан Кайши вступил в должность главнокомандующего Национальной революционной армией, и немедленно начал Северный поход. Всего за полгода ему удалось добиться стабилизации обстановки в Юго-Восточном Китае. К ноябрю 1926 года армия под командованием Чан Кайши одержала верх над двумя из трёх основных противников. По воспоминаниям С. А. Далина, во время похода Чан Кайши не проявлял особой храбрости[4]:

В.К. Блюхер, главный военный советник Чан Кайши во время Северного похода, рассказывал мне, что неустойчивость верховного главнокомандующего проявлялась при первой же военной неудаче. Несколько раз, когда противнику удавалось нанести удар Национально-революционной армии и перейти в наступление, Чан Кайши пытался бежать с фронта. Не один раз его чуть ли не за руки держали, не допуская бегства, которое внесло бы моральное разложение в командный состав революционной армии.

В декабре ЦИК партии Гоминьдан переехал из Гуанчжоу в Ухань, где образовался центр власти. Чан Кайши в противовес Ухани создал свой центр власти в Наньчане, где вместе с ним оказались вернувшийся к своим обязанностям председатель ЦИК Чжан Цзинцзян и исполняющий обязанности председателя Национального правительства Тань Янькай. Так возник раскол партии Гоминьдан.

В 1927 году войска Чан Кайши взяли Нанкин, где было создано новое Национальное правительство. Тогда же Чан Кайши начал открытую вооружённую борьбу против коммунистов под названием «кампании за наведение порядка и чистоты в собственном доме». В апреле 1927 года в результате сговора между Чан Кайши, руководством иностранных концессий Шанхая и главой Зеленой банды Ду Юэшэнем в Шанхае была учинена резня, в результате которой погибло около 4 тысяч коммунистов и им сочувствующих. В августе, в результате политических интриг, Чан Кайши объявил о своей отставке и об отходе от политической деятельности, после чего уехал сначала на родину, в провинцию Чжэцзян, а затем в Японию. Однако при этом он продолжал активную работу по развалу лагеря своих политических противников.

1 декабря 1927 года состоялось бракосочетание Чан Кайши и Сун Мэйлин (младшая сестра жены Сунь Ятсена). Первая супруга Чан Кайши — Мао Фумэй — добровольно выступила инициатором развода, на который Чан Кайши согласился.

4 января 1928 года Чан Кайши вернулся на пост главнокомандующего Национальной революционной армией и был назначен командующим силами Северного похода, который успешно завершил в июле того же года. 10 октября 1928 года Чан Кайши стал председателем Национального правительства Китайской республики.

В борьбе с Японией

В 1931 году Япония начала открытую интервенцию с целью захвата Маньчжурии. Цзян Чжунчжэн оказался одновременно перед тремя противниками: внешней японской агрессией, выступлениями спорадического характера со стороны местных центров власти внутри самого Китая, и активной вооружённой борьбой Коммунистической партии Китая за власть в стране. Несколько лет ему удавалось лавировать между этими тремя напастями, однако в конце 1936 года, в результате «Сианьского инцидента», он был вынужден пойти на создание с КПК единого фронта борьбы против японских захватчиков.

Стремясь наладить сотрудничество с ведущими державами того времени в борьбе против Японии, Чан Кайши развивает сотрудничество одновременно с СССР и с Германией. Цзян Цзинго отправляется на учёбу в Москву, а Цзян Вэйго — в Мюнхен, впоследствии служит в танковых войсках вермахта.

7 июля 1937 года японские войска обстреляли мост Лугоуцяо (Мост Марко Поло) в окрестностях Пекина; так началась Японо-Китайская война 1937-45. Решением национального правительства Цзян Чжунчжэн был назначен генералиссимусом Китайской республики. В конце 1938 года Ван Цзинвэй бежал к японцам и стал главой марионеточного китайского правительства; Цзян Чжунчжэну пришлось воевать не только против японской армии, но и против армий, составленных из китайцев и подчиняющихся прояпонским правительствам.

После капитуляции Японии 2 сентября 1945 г. и неудачных переговоров с КПК о создании коалиционного правительства с июля 1946 г. Цзян Чжунчжэн руководил борьбой Гоминьдана с КПК в гражданской войне.

Религиозные взгляды

Вопреки антихристианским настроениям в Гоминьдане, желая жениться на Сун Мэйлин, генерал Чан Кайши согласился с условием, поставленным её матерью — принять христианство. Свадьба состоялась 1 декабря 1927, однако крещение в методистской церкви Чан Кайши принял лишь по прошествии почти трех лет — 23 октября 1930, перед этим тщательно исследовав христианское вероучение[5]. Впоследствии он регулярно выступал с проповедями и радиообращениями на христианские темы.

В 1951 Чан Кайши и его супруга Сун Мэйлин приняли участников миссионерской конференции, которая после этого стала регулярной. Правительство Гоминьдана тесно сотрудничало с христианскими миссионерами, используя их печать, радиостанции и школы для антикоммунистической пропаганды[6].

До сих пор на Тайване пользуется популярностью книга «Сладкий источник в пустыне» (Хуанмо ганьцюань), представляющая собой перевод книги американской писательницы Летти Кауман[en] «Streams in the Desert» с комментариями «анонимного китайского христианина», автором которых является Чан Кайши, читавший её с июля 1944[5].

Тайваньский период

После поражения Гоминьдана в 1949 Чан Кайши возглавил правительство и Гоминьдан на Тайване. Президент (1950) и Верховный главнокомандующий вооружённых сил Китайской Республики (как официально называется государство на Тайване). До начала 1970-х годов пользовался поддержкой США и многих (но далеко не всех) их союзников как единственный законный правитель всего Китая. Долгое время представители режима Чан Кайши занимали в Совете Безопасности ООН китайское место, однако 25 октября 1971 в Совет Безопасности был введён представитель КНР.

Скончался от почечной недостаточности 5 апреля 1975 г. на Тайване, где провёл последние 26 лет своей жизни. В своем политическом завещании Чан Кайши призывал своих соотечественников продолжать осуществлять три народных принципа Сунь Ятсена: добиваться оздоровления и возвращения к жизни континентальной части Китая, возрождать национальную культуру и решительно защищать демократию. Был похоронен в мавзолее (англ.). Перед своей кончиной он просил, чтобы его останки были перевезены на материк в Нанкин для постоянного захоронения на горе Цзыцзиньшань, где покоится гроб с телом Сунь Ятсена[7]. Сын Чана Кайши — Цзян Цзинго — стал новым главой тайваньской администрации.

Напишите отзыв о статье "Чан Кайши"

Примечания

  1. [www.chinataiwan.org/wh/tp/200801/t20080131_581330_1.htm 蒋介石宋美龄结婚照入《上海大辞典》]
  2. Ю. М. Галенович «Цзян Чжунчжэн, или неизвестный Чан Кайши», — Москва: издательский дом «Муравей», 2000. ISBN 5-89737-082-6
  3. [www.peoples.ru/state/king/china/kai-shek/ Чан (Цзян) Кайши (Чжунчжэн) / Chiang Kai-shek]
  4. Далин С. А. Китайские мемуары 1921—1927. М., Наука, 1982. Стр. 314.
  5. 1 2 [portal-credo.ru/site/?act=lib&id=2176 Портал-Credo.Ru — Свящ]
  6. [portal-credo.ru/site/?act=lib&id=2182 Портал-Credo.Ru — Свящ]
  7. [www.epochtimes.ru/content/view/1157/17/ Чан Кайши: история китайского Бонапарта — Великая Эпоха (The Epoch Times) — Актуальные новости и фоторепортажи со всего мира. Эксклюзивные новости из Китая]

Литература

  • Воронцов В. Б. Судьба китайского Бонапарта. М.: Политиздат, 1989. — 336 с.: ил. (ISBN 5-250-00446-6)
  • Ю. М. Галенович «Цзян Чжунчжэн, или Неизвестный Чан Кайши» — Издательский дом «Муравей»: Москва, 2000 (ISBN 5-89737-082-6)
  • Цзян Чжунчжэн (Чан Кайши). Советская Россия в Китае. Воспоминания и размышления в 70 лет. 2-е изд., испр. и доп. М.: Посев, 2009. — 440 с.: ил.
  • Ларин М.Ю., Хватов А.В. Неизвестные войны России. — М.: ООО «Дом Славянской книги», 2012. — 480 с.

См. также

Отрывок, характеризующий Чан Кайши

– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.

В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
Графиня прослезилась и молча соображала что то.
– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.
– Прощай, душа моя, – сказала она графине, которая провожала ее до двери, – пожелай мне успеха, – прибавила она шопотом от сына.
– Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chere? – сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. – Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chere. Ну, посмотрим, как то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа Орлова такого обеда не бывало, какой у нас будет.


– Mon cher Boris, [Дорогой Борис,] – сказала княгиня Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по устланной соломой улице и въехала на широкий двор графа Кирилла Владимировича Безухого. – Mon cher Boris, – сказала мать, выпрастывая руку из под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку сына, – будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович всё таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, mon cher, будь мил, как ты умеешь быть…
– Ежели бы я знал, что из этого выйдет что нибудь, кроме унижения… – отвечал сын холодно. – Но я обещал вам и делаю это для вас.
Несмотря на то, что чья то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и, узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают.
– Мы можем уехать, – сказал сын по французски.
– Mon ami! [Друг мой!] – сказала мать умоляющим голосом, опять дотрогиваясь до руки сына, как будто это прикосновение могло успокоивать или возбуждать его.
Борис замолчал и, не снимая шинели, вопросительно смотрел на мать.
– Голубчик, – нежным голоском сказала Анна Михайловна, обращаясь к швейцару, – я знаю, что граф Кирилл Владимирович очень болен… я затем и приехала… я родственница… Я не буду беспокоить, голубчик… А мне бы только надо увидать князя Василия Сергеевича: ведь он здесь стоит. Доложи, пожалуйста.
Швейцар угрюмо дернул снурок наверх и отвернулся.
– Княгиня Друбецкая к князю Василию Сергеевичу, – крикнул он сбежавшему сверху и из под выступа лестницы выглядывавшему официанту в чулках, башмаках и фраке.
Мать расправила складки своего крашеного шелкового платья, посмотрелась в цельное венецианское зеркало в стене и бодро в своих стоптанных башмаках пошла вверх по ковру лестницы.
– Mon cher, voue m'avez promis, [Мой друг, ты мне обещал,] – обратилась она опять к Сыну, прикосновением руки возбуждая его.
Сын, опустив глаза, спокойно шел за нею.
Они вошли в залу, из которой одна дверь вела в покои, отведенные князю Василью.
В то время как мать с сыном, выйдя на середину комнаты, намеревались спросить дорогу у вскочившего при их входе старого официанта, у одной из дверей повернулась бронзовая ручка и князь Василий в бархатной шубке, с одною звездой, по домашнему, вышел, провожая красивого черноволосого мужчину. Мужчина этот был знаменитый петербургский доктор Lorrain.
– C'est donc positif? [Итак, это верно?] – говорил князь.
– Mon prince, «errare humanum est», mais… [Князь, человеку ошибаться свойственно.] – отвечал доктор, грассируя и произнося латинские слова французским выговором.
– C'est bien, c'est bien… [Хорошо, хорошо…]
Заметив Анну Михайловну с сыном, князь Василий поклоном отпустил доктора и молча, но с вопросительным видом, подошел к ним. Сын заметил, как вдруг глубокая горесть выразилась в глазах его матери, и слегка улыбнулся.
– Да, в каких грустных обстоятельствах пришлось нам видеться, князь… Ну, что наш дорогой больной? – сказала она, как будто не замечая холодного, оскорбительного, устремленного на нее взгляда.
Князь Василий вопросительно, до недоумения, посмотрел на нее, потом на Бориса. Борис учтиво поклонился. Князь Василий, не отвечая на поклон, отвернулся к Анне Михайловне и на ее вопрос отвечал движением головы и губ, которое означало самую плохую надежду для больного.
– Неужели? – воскликнула Анна Михайловна. – Ах, это ужасно! Страшно подумать… Это мой сын, – прибавила она, указывая на Бориса. – Он сам хотел благодарить вас.
Борис еще раз учтиво поклонился.
– Верьте, князь, что сердце матери никогда не забудет того, что вы сделали для нас.
– Я рад, что мог сделать вам приятное, любезная моя Анна Михайловна, – сказал князь Василий, оправляя жабо и в жесте и голосе проявляя здесь, в Москве, перед покровительствуемою Анною Михайловной еще гораздо большую важность, чем в Петербурге, на вечере у Annette Шерер.
– Старайтесь служить хорошо и быть достойным, – прибавил он, строго обращаясь к Борису. – Я рад… Вы здесь в отпуску? – продиктовал он своим бесстрастным тоном.
– Жду приказа, ваше сиятельство, чтоб отправиться по новому назначению, – отвечал Борис, не выказывая ни досады за резкий тон князя, ни желания вступить в разговор, но так спокойно и почтительно, что князь пристально поглядел на него.
– Вы живете с матушкой?
– Я живу у графини Ростовой, – сказал Борис, опять прибавив: – ваше сиятельство.
– Это тот Илья Ростов, который женился на Nathalie Шиншиной, – сказала Анна Михайловна.
– Знаю, знаю, – сказал князь Василий своим монотонным голосом. – Je n'ai jamais pu concevoir, comment Nathalieie s'est decidee a epouser cet ours mal – leche l Un personnage completement stupide et ridicule.Et joueur a ce qu'on dit. [Я никогда не мог понять, как Натали решилась выйти замуж за этого грязного медведя. Совершенно глупая и смешная особа. К тому же игрок, говорят.]
– Mais tres brave homme, mon prince, [Но добрый человек, князь,] – заметила Анна Михайловна, трогательно улыбаясь, как будто и она знала, что граф Ростов заслуживал такого мнения, но просила пожалеть бедного старика. – Что говорят доктора? – спросила княгиня, помолчав немного и опять выражая большую печаль на своем исплаканном лице.
– Мало надежды, – сказал князь.
– А мне так хотелось еще раз поблагодарить дядю за все его благодеяния и мне и Боре. C'est son filleuil, [Это его крестник,] – прибавила она таким тоном, как будто это известие должно было крайне обрадовать князя Василия.
Князь Василий задумался и поморщился. Анна Михайловна поняла, что он боялся найти в ней соперницу по завещанию графа Безухого. Она поспешила успокоить его.
– Ежели бы не моя истинная любовь и преданность дяде, – сказала она, с особенною уверенностию и небрежностию выговаривая это слово: – я знаю его характер, благородный, прямой, но ведь одни княжны при нем…Они еще молоды… – Она наклонила голову и прибавила шопотом: – исполнил ли он последний долг, князь? Как драгоценны эти последние минуты! Ведь хуже быть не может; его необходимо приготовить ежели он так плох. Мы, женщины, князь, – она нежно улыбнулась, – всегда знаем, как говорить эти вещи. Необходимо видеть его. Как бы тяжело это ни было для меня, но я привыкла уже страдать.
Князь, видимо, понял, и понял, как и на вечере у Annette Шерер, что от Анны Михайловны трудно отделаться.
– Не было бы тяжело ему это свидание, chere Анна Михайловна, – сказал он. – Подождем до вечера, доктора обещали кризис.
– Но нельзя ждать, князь, в эти минуты. Pensez, il у va du salut de son ame… Ah! c'est terrible, les devoirs d'un chretien… [Подумайте, дело идет о спасения его души! Ах! это ужасно, долг христианина…]
Из внутренних комнат отворилась дверь, и вошла одна из княжен племянниц графа, с угрюмым и холодным лицом и поразительно несоразмерною по ногам длинною талией.
Князь Василий обернулся к ней.
– Ну, что он?
– Всё то же. И как вы хотите, этот шум… – сказала княжна, оглядывая Анну Михайловну, как незнакомую.
– Ah, chere, je ne vous reconnaissais pas, [Ах, милая, я не узнала вас,] – с счастливою улыбкой сказала Анна Михайловна, легкою иноходью подходя к племяннице графа. – Je viens d'arriver et je suis a vous pour vous aider a soigner mon oncle . J`imagine, combien vous avez souffert, [Я приехала помогать вам ходить за дядюшкой. Воображаю, как вы настрадались,] – прибавила она, с участием закатывая глаза.
Княжна ничего не ответила, даже не улыбнулась и тотчас же вышла. Анна Михайловна сняла перчатки и в завоеванной позиции расположилась на кресле, пригласив князя Василья сесть подле себя.
– Борис! – сказала она сыну и улыбнулась, – я пройду к графу, к дяде, а ты поди к Пьеру, mon ami, покаместь, да не забудь передать ему приглашение от Ростовых. Они зовут его обедать. Я думаю, он не поедет? – обратилась она к князю.
– Напротив, – сказал князь, видимо сделавшийся не в духе. – Je serais tres content si vous me debarrassez de ce jeune homme… [Я был бы очень рад, если бы вы меня избавили от этого молодого человека…] Сидит тут. Граф ни разу не спросил про него.
Он пожал плечами. Официант повел молодого человека вниз и вверх по другой лестнице к Петру Кирилловичу.


Пьер так и не успел выбрать себе карьеры в Петербурге и, действительно, был выслан в Москву за буйство. История, которую рассказывали у графа Ростова, была справедлива. Пьер участвовал в связываньи квартального с медведем. Он приехал несколько дней тому назад и остановился, как всегда, в доме своего отца. Хотя он и предполагал, что история его уже известна в Москве, и что дамы, окружающие его отца, всегда недоброжелательные к нему, воспользуются этим случаем, чтобы раздражить графа, он всё таки в день приезда пошел на половину отца. Войдя в гостиную, обычное местопребывание княжен, он поздоровался с дамами, сидевшими за пяльцами и за книгой, которую вслух читала одна из них. Их было три. Старшая, чистоплотная, с длинною талией, строгая девица, та самая, которая выходила к Анне Михайловне, читала; младшие, обе румяные и хорошенькие, отличавшиеся друг от друга только тем, что у одной была родинка над губой, очень красившая ее, шили в пяльцах. Пьер был встречен как мертвец или зачумленный. Старшая княжна прервала чтение и молча посмотрела на него испуганными глазами; младшая, без родинки, приняла точно такое же выражение; самая меньшая, с родинкой, веселого и смешливого характера, нагнулась к пяльцам, чтобы скрыть улыбку, вызванную, вероятно, предстоящею сценой, забавность которой она предвидела. Она притянула вниз шерстинку и нагнулась, будто разбирая узоры и едва удерживаясь от смеха.
– Bonjour, ma cousine, – сказал Пьер. – Vous ne me гесоnnaissez pas? [Здравствуйте, кузина. Вы меня не узнаете?]
– Я слишком хорошо вас узнаю, слишком хорошо.
– Как здоровье графа? Могу я видеть его? – спросил Пьер неловко, как всегда, но не смущаясь.
– Граф страдает и физически и нравственно, и, кажется, вы позаботились о том, чтобы причинить ему побольше нравственных страданий.
– Могу я видеть графа? – повторил Пьер.
– Гм!.. Ежели вы хотите убить его, совсем убить, то можете видеть. Ольга, поди посмотри, готов ли бульон для дяденьки, скоро время, – прибавила она, показывая этим Пьеру, что они заняты и заняты успокоиваньем его отца, тогда как он, очевидно, занят только расстроиванием.
Ольга вышла. Пьер постоял, посмотрел на сестер и, поклонившись, сказал:
– Так я пойду к себе. Когда можно будет, вы мне скажите.
Он вышел, и звонкий, но негромкий смех сестры с родинкой послышался за ним.
На другой день приехал князь Василий и поместился в доме графа. Он призвал к себе Пьера и сказал ему:
– Mon cher, si vous vous conduisez ici, comme a Petersbourg, vous finirez tres mal; c'est tout ce que je vous dis. [Мой милый, если вы будете вести себя здесь, как в Петербурге, вы кончите очень дурно; больше мне нечего вам сказать.] Граф очень, очень болен: тебе совсем не надо его видеть.
С тех пор Пьера не тревожили, и он целый день проводил один наверху, в своей комнате.
В то время как Борис вошел к нему, Пьер ходил по своей комнате, изредка останавливаясь в углах, делая угрожающие жесты к стене, как будто пронзая невидимого врага шпагой, и строго взглядывая сверх очков и затем вновь начиная свою прогулку, проговаривая неясные слова, пожимая плечами и разводя руками.
– L'Angleterre a vecu, [Англии конец,] – проговорил он, нахмуриваясь и указывая на кого то пальцем. – M. Pitt comme traitre a la nation et au droit des gens est condamiene a… [Питт, как изменник нации и народному праву, приговаривается к…] – Он не успел договорить приговора Питту, воображая себя в эту минуту самим Наполеоном и вместе с своим героем уже совершив опасный переезд через Па де Кале и завоевав Лондон, – как увидал входившего к нему молодого, стройного и красивого офицера. Он остановился. Пьер оставил Бориса четырнадцатилетним мальчиком и решительно не помнил его; но, несмотря на то, с свойственною ему быстрою и радушною манерой взял его за руку и дружелюбно улыбнулся.
– Вы меня помните? – спокойно, с приятной улыбкой сказал Борис. – Я с матушкой приехал к графу, но он, кажется, не совсем здоров.
– Да, кажется, нездоров. Его всё тревожат, – отвечал Пьер, стараясь вспомнить, кто этот молодой человек.
Борис чувствовал, что Пьер не узнает его, но не считал нужным называть себя и, не испытывая ни малейшего смущения, смотрел ему прямо в глаза.
– Граф Ростов просил вас нынче приехать к нему обедать, – сказал он после довольно долгого и неловкого для Пьера молчания.
– А! Граф Ростов! – радостно заговорил Пьер. – Так вы его сын, Илья. Я, можете себе представить, в первую минуту не узнал вас. Помните, как мы на Воробьевы горы ездили c m me Jacquot… [мадам Жако…] давно.
– Вы ошибаетесь, – неторопливо, с смелою и несколько насмешливою улыбкой проговорил Борис. – Я Борис, сын княгини Анны Михайловны Друбецкой. Ростова отца зовут Ильей, а сына – Николаем. И я m me Jacquot никакой не знал.
Пьер замахал руками и головой, как будто комары или пчелы напали на него.
– Ах, ну что это! я всё спутал. В Москве столько родных! Вы Борис…да. Ну вот мы с вами и договорились. Ну, что вы думаете о булонской экспедиции? Ведь англичанам плохо придется, ежели только Наполеон переправится через канал? Я думаю, что экспедиция очень возможна. Вилльнев бы не оплошал!
Борис ничего не знал о булонской экспедиции, он не читал газет и о Вилльневе в первый раз слышал.
– Мы здесь в Москве больше заняты обедами и сплетнями, чем политикой, – сказал он своим спокойным, насмешливым тоном. – Я ничего про это не знаю и не думаю. Москва занята сплетнями больше всего, – продолжал он. – Теперь говорят про вас и про графа.
Пьер улыбнулся своей доброю улыбкой, как будто боясь за своего собеседника, как бы он не сказал чего нибудь такого, в чем стал бы раскаиваться. Но Борис говорил отчетливо, ясно и сухо, прямо глядя в глаза Пьеру.
– Москве больше делать нечего, как сплетничать, – продолжал он. – Все заняты тем, кому оставит граф свое состояние, хотя, может быть, он переживет всех нас, чего я от души желаю…
– Да, это всё очень тяжело, – подхватил Пьер, – очень тяжело. – Пьер всё боялся, что этот офицер нечаянно вдастся в неловкий для самого себя разговор.
– А вам должно казаться, – говорил Борис, слегка краснея, но не изменяя голоса и позы, – вам должно казаться, что все заняты только тем, чтобы получить что нибудь от богача.
«Так и есть», подумал Пьер.
– А я именно хочу сказать вам, чтоб избежать недоразумений, что вы очень ошибетесь, ежели причтете меня и мою мать к числу этих людей. Мы очень бедны, но я, по крайней мере, за себя говорю: именно потому, что отец ваш богат, я не считаю себя его родственником, и ни я, ни мать никогда ничего не будем просить и не примем от него.