Чапский, Юзеф

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Юзеф Чапский
Имя при рождении:

Józef Czapski

Дата рождения:

3 апреля 1896(1896-04-03)

Место рождения:

Прага

Дата смерти:

12 января 1993(1993-01-12) (96 лет)

Место смерти:

Мезон-Лаффит близ Парижа

Награды:

Ю́зеф Мариан Францишек Ча́пский (польск. Józef Marian Franciszek Czapski; 3 апреля 1896, Прага — 12 января 1993, Мезон-Лаффит близ Парижа) — польский художник и писатель, племянник губернатора Минска, двоюродный брат Г. Чичерина, представитель старого немецкого рода графов Гуттен-Чапских.





Ранние годы

Детство провел в поместье Прилуки под Минском, закончил гимназию в Санкт-Петербурге (1915), окончил 1-й курс юридического факультета Санкт-Петербургского университета, отчислен в 1916 в связи с призывом на воинскую службу. Был близок к кругу Зинаиды Гиппиус. В годы Первой мировой войны — кавалерийский офицер, награждён орденом «За боевые заслуги».

С 1918 года учился в Варшавской школе изящных искусств, в 19211924 — в Краковской художественной академии, в 19241931 продолжил изучение живописи во Франции, затем вернулся в Польшу. 1 сентября 1939 года Чапский как офицер запаса был призван в польскую армию. 27 сентября под Львовом попал в плен к частям Красной Армии. Находился в концлагере в Старобельске на Украине, затем в Грязовце Вологодской области. 3 сентября 1941 года, после подписания военного соглашения между советским и польским правительством, Чапский был освобождён и вскоре вступил в польскую армию генерала Андерса, был его уполномоченным по по розыску польских офицеров, пропавших на территории СССР.

В 1942 в Ташкенте познакомился у А. Н. Толстого с Анной Ахматовой. Возможно, Чапскому посвящено её стихотворение «В ту ночь мы сошли друг от друга с ума…» (второй и последний раз они виделись в 1965 в Париже). В 1943 переправился в Иран, воевал на итальянском фронте.

Поздние годы

С 1945 года жил во Франции, активно участвовал в издании известного польского журнала «Культура» под редакцией Е. Гедройца, в работе журнала Владимира Максимова «Континент». Чапский писал о Д. С. Мережковском, Д. В. Философове, А. М. Ремизове, с которыми был близко знаком. Одним из первых, наряду с Чеславом Милошем, открыл для польского читателя философию Симоны Вайль (Вейль).

Автор мемуарных книг о ГУЛАГе «Старобельские воспоминания» (1944), «На бесчеловечной земле» (1949), эссе о художниках-постимпрессионистах, в частности — о любимом Сезанне. Его рассказы были одним из источников Анджея Вайды при его работе над фильмом Катынь.

Сочинения

  • Wspomnienia starobielskie (1944);
  • Na nieludzkiej ziemi (1949);
  • Tumult i widma (1981);
  • Wyrwane strony (1993);
  • Dzienniki — wspomnienia — relacje (1986)

Публикации на русском языке

  • Бесчеловечье // Новая Польша, 2000, № 3
  • Беседа о Старобельске// Катынь. Свидетельства, воспоминания, публицистика. М.: Текст, 2001.
  • Об Анне Ахматовой// Новая Польша, 2002, № 11
  • О немцах// Новая Польша, 2007, № 5, с.22-32
  • О «Молодой Польше»// Новая Польша, 2008, № 9, с.49-52
  • Вырванные страницы [фрагменты одноименной книги]// Новая Польша, 2010, № 9
  • О Милоше// Горбаневская Н. Мой Милош. М.: Новое издательство, 2012, с. 385-388
  • Старобельские рассказы. На бесчеловечной земле. Москва-Вроцлав: Летний сад - Коллегиум Восточной Европы имени Яна Новака Езёранского, 2012. - 476 с.

Напишите отзыв о статье "Чапский, Юзеф"

Литература

  • Абаринов В. Катынский лабиринт. М.: Новости, 1991 (по указателю).
  • Silberstein Jil. Lumières de Joseph Czapski. Paris: Noir sur blanc, 2003 (польск. изд. — 2004).
  • [www.novpol.ru/index.php?id=1276 Петр Мицнер. Философов и Чапские]
  • [www.novpol.ru/index.php?id=1686 Татьяна Косинова. Петербург в биографии Юзефа Чапского]

Ссылки

  • [www.culture.pl/pl/culture/artykuly/os_czapski_jozef Józef Czapski]  (польск.)
  • [www.culture.pl/web/english/resources-visual-arts-full-page/-/eo_event_asset_publisher/eAN5/content/jozef-czapski_jozef Józef Czapski]  (англ.)
  • [www.collections.spb.ru/akhmatova/catalog1/a/0068.htm Чапский Юзеф]
  • [www.muzeumkielce.net/wystawy/archiwum/2001/czapski/czapski.htm О Чапском-художнике]
  • [www.krotov.info/libr_min/m/mackiew5.html#n307 Об участии Чапского в расследовании Катынских преступлений]
  • [www.memo.ru/d/141894.html]  (рус.)

Отрывок, характеризующий Чапский, Юзеф

Когда чтение, продолжавшееся более часу, было кончено, Ланжерон, опять остановив табакерку и не глядя на Вейротера и ни на кого особенно, начал говорить о том, как трудно было исполнить такую диспозицию, где положение неприятеля предполагается известным, тогда как положение это может быть нам неизвестно, так как неприятель находится в движении. Возражения Ланжерона были основательны, но было очевидно, что цель этих возражений состояла преимущественно в желании дать почувствовать генералу Вейротеру, столь самоуверенно, как школьникам ученикам, читавшему свою диспозицию, что он имел дело не с одними дураками, а с людьми, которые могли и его поучить в военном деле. Когда замолк однообразный звук голоса Вейротера, Кутузов открыл глава, как мельник, который просыпается при перерыве усыпительного звука мельничных колес, прислушался к тому, что говорил Ланжерон, и, как будто говоря: «а вы всё еще про эти глупости!» поспешно закрыл глаза и еще ниже опустил голову.
Стараясь как можно язвительнее оскорбить Вейротера в его авторском военном самолюбии, Ланжерон доказывал, что Бонапарте легко может атаковать, вместо того, чтобы быть атакованным, и вследствие того сделать всю эту диспозицию совершенно бесполезною. Вейротер на все возражения отвечал твердой презрительной улыбкой, очевидно вперед приготовленной для всякого возражения, независимо от того, что бы ему ни говорили.
– Ежели бы он мог атаковать нас, то он нынче бы это сделал, – сказал он.
– Вы, стало быть, думаете, что он бессилен, – сказал Ланжерон.
– Много, если у него 40 тысяч войска, – отвечал Вейротер с улыбкой доктора, которому лекарка хочет указать средство лечения.
– В таком случае он идет на свою погибель, ожидая нашей атаки, – с тонкой иронической улыбкой сказал Ланжерон, за подтверждением оглядываясь опять на ближайшего Милорадовича.
Но Милорадович, очевидно, в эту минуту думал менее всего о том, о чем спорили генералы.
– Ma foi, [Ей Богу,] – сказал он, – завтра всё увидим на поле сражения.
Вейротер усмехнулся опять тою улыбкой, которая говорила, что ему смешно и странно встречать возражения от русских генералов и доказывать то, в чем не только он сам слишком хорошо был уверен, но в чем уверены были им государи императоры.
– Неприятель потушил огни, и слышен непрерывный шум в его лагере, – сказал он. – Что это значит? – Или он удаляется, чего одного мы должны бояться, или он переменяет позицию (он усмехнулся). Но даже ежели бы он и занял позицию в Тюрасе, он только избавляет нас от больших хлопот, и распоряжения все, до малейших подробностей, остаются те же.
– Каким же образом?.. – сказал князь Андрей, уже давно выжидавший случая выразить свои сомнения.
Кутузов проснулся, тяжело откашлялся и оглянул генералов.
– Господа, диспозиция на завтра, даже на нынче (потому что уже первый час), не может быть изменена, – сказал он. – Вы ее слышали, и все мы исполним наш долг. А перед сражением нет ничего важнее… (он помолчал) как выспаться хорошенько.
Он сделал вид, что привстает. Генералы откланялись и удалились. Было уже за полночь. Князь Андрей вышел.

Военный совет, на котором князю Андрею не удалось высказать свое мнение, как он надеялся, оставил в нем неясное и тревожное впечатление. Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов с Ланжероном и др., не одобрявшими план атаки, он не знал. «Но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначе делаться? Неужели из за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч и моей, моей жизнью?» думал он.
«Да, очень может быть, завтра убьют», подумал он. И вдруг, при этой мысли о смерти, целый ряд воспоминаний, самых далеких и самых задушевных, восстал в его воображении; он вспоминал последнее прощание с отцом и женою; он вспоминал первые времена своей любви к ней! Вспомнил о ее беременности, и ему стало жалко и ее и себя, и он в нервично размягченном и взволнованном состоянии вышел из избы, в которой он стоял с Несвицким, и стал ходить перед домом.
Ночь была туманная, и сквозь туман таинственно пробивался лунный свет. «Да, завтра, завтра! – думал он. – Завтра, может быть, всё будет кончено для меня, всех этих воспоминаний не будет более, все эти воспоминания не будут иметь для меня более никакого смысла. Завтра же, может быть, даже наверное, завтра, я это предчувствую, в первый раз мне придется, наконец, показать всё то, что я могу сделать». И ему представилось сражение, потеря его, сосредоточение боя на одном пункте и замешательство всех начальствующих лиц. И вот та счастливая минута, тот Тулон, которого так долго ждал он, наконец, представляется ему. Он твердо и ясно говорит свое мнение и Кутузову, и Вейротеру, и императорам. Все поражены верностью его соображения, но никто не берется исполнить его, и вот он берет полк, дивизию, выговаривает условие, чтобы уже никто не вмешивался в его распоряжения, и ведет свою дивизию к решительному пункту и один одерживает победу. А смерть и страдания? говорит другой голос. Но князь Андрей не отвечает этому голосу и продолжает свои успехи. Диспозиция следующего сражения делается им одним. Он носит звание дежурного по армии при Кутузове, но делает всё он один. Следующее сражение выиграно им одним. Кутузов сменяется, назначается он… Ну, а потом? говорит опять другой голос, а потом, ежели ты десять раз прежде этого не будешь ранен, убит или обманут; ну, а потом что ж? – «Ну, а потом, – отвечает сам себе князь Андрей, – я не знаю, что будет потом, не хочу и не могу знать: но ежели хочу этого, хочу славы, хочу быть известным людям, хочу быть любимым ими, то ведь я не виноват, что я хочу этого, что одного этого я хочу, для одного этого я живу. Да, для одного этого! Я никогда никому не скажу этого, но, Боже мой! что же мне делать, ежели я ничего не люблю, как только славу, любовь людскую. Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не страшно. И как ни дороги, ни милы мне многие люди – отец, сестра, жена, – самые дорогие мне люди, – но, как ни страшно и неестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы, торжества над людьми, за любовь к себе людей, которых я не знаю и не буду знать, за любовь вот этих людей», подумал он, прислушиваясь к говору на дворе Кутузова. На дворе Кутузова слышались голоса укладывавшихся денщиков; один голос, вероятно, кучера, дразнившего старого Кутузовского повара, которого знал князь Андрей, и которого звали Титом, говорил: «Тит, а Тит?»