Чараймаки

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Чараймаки
Численность и ареал

Всего: ок. 1,620,000[1]
Афганистан Афганистан: 1,404,000
Иран Иран:209,000
Таджикистан Таджикистан: 7,000

Язык

племенные диалекты дари (фарси)

Религия

Ислам (суннизм), в Иране шиизм

Входит в

Ираноязычные народы

Родственные народы

Хазарейцы, Фарсиваны

Чарайма́ки (дари چار‌ایماق «четыре племени») — совокупность ираноязычных племенных групп (джемшиды, фирузкухи, таймани, теймури) проживающих на северо-западе Афганистана и северо-востоке Ирана и ведущих преимущественно полукочевой образ жизни. Общая численность ок. 1 600 000 чел.





Название и этногенез

Общее название племён гибридное: дари چار‌ [ʧɒr] означает «четыре», а тюркское слово [ɑymɑq] происходит от монг. аймаг «племя». Выделяют соответственно четыре основные племенные группировки чараймаков: джемшиды, фирузкухи, таймани и теймури, разделяющиеся дальше на племена и роды. К чараймакам часто причисляют и пятое племя зури. В этногенезе чараймакских племён принимали участие пришлые монголы, тюрки и местные персы (фарсиваны). Монгольское влияние проявляется как в языке, так и физическом типе многих представителей племён.

Расселение и религия

Области обитания чараймаков представляет собой непригодные для земледелия горные или предгорные пустыни области Гор и солончаковые степи у солёных озёр вдоль ирано-афганской границы, окружающие персоязычные (дариязычные) густонаселённые оазисы таджиков-фарсиванов (прежде всего оазис города Герат). Многие чараймаки до сих пор живут в юртообразных временных жилищах и кочуют вместе со своими стадами, в то же время наметился процесс оседания племён, некоторые из которых освоили пашенное земледелие[2].

Наиболее сильный тюрко-монгольский субстрат демонстрируют теймури и аймак-хазара[3]. Наименее тюркизированные группы — джемшиды и фирузкухи.

В противоположность шиитским оседлым фарсиванам Гератского региона и соседним хазарейцам чараймаки исповедуют суннитский ислам. В то же время в Иране большинство племенных групп обращено в шиизм.

Язык

Диалекты чараймаков не подвергались основательному научному исследованию, но в целом характеризуются как принадлежащие персо-таджикскому континууму диалектов. В Афганистане их официально считают говорами языка дари, и в переписях чараймаков записывают таджиками[4].

Отмечается, что говоры джемшидов и, возможно, фирузкухов близки к южнотаджикским диалектам, а таймени — к гератским. Для всех чараймакских диалектов характерно наличие сильного тюрко-монгольского суперстрата[5].

Известные чараймаки

Напишите отзыв о статье "Чараймаки"

Примечания

  1. [www.joshuaproject.net/people-clusters.php?rop2=C0007 Aimaq]. [www.webcitation.org/65Yc7f0Si Архивировано из первоисточника 19 февраля 2012].
  2. Рахимов Р. Р. Теймури // Народы и религии мира / Глав. ред. В. А. Тишков. М.: Большая Российская Энциклопедия, 1999. — С. 819.
  3. «Afghanistan». Encyclopædia Britannica. Ultimate Reference Suite. Chicago: Encyclopædia Britannica, 2008.
  4. [www.nps.edu/Programs/CCs/Ghor/Ghor.html Aimak, Ghor province on NPS]
  5. Мошкало В. В. Чар-аймаков группа диалектов / Языки мира. Иранские языки. I. М.1997, стр. 201

Отрывок, характеризующий Чараймаки

Другой голос человека, среднего роста, лет сорока, которого Пьер в прежние времена видал у цыган и знал за нехорошего игрока в карты и который, тоже измененный в мундире, придвинулся к Пьеру, перебил Апраксина.
– Да и не время рассуждать, – говорил голос этого дворянина, – а нужно действовать: война в России. Враг наш идет, чтобы погубить Россию, чтобы поругать могилы наших отцов, чтоб увезти жен, детей. – Дворянин ударил себя в грудь. – Мы все встанем, все поголовно пойдем, все за царя батюшку! – кричал он, выкатывая кровью налившиеся глаза. Несколько одобряющих голосов послышалось из толпы. – Мы русские и не пожалеем крови своей для защиты веры, престола и отечества. А бредни надо оставить, ежели мы сыны отечества. Мы покажем Европе, как Россия восстает за Россию, – кричал дворянин.
Пьер хотел возражать, но не мог сказать ни слова. Он чувствовал, что звук его слов, независимо от того, какую они заключали мысль, был менее слышен, чем звук слов оживленного дворянина.
Илья Андреич одобривал сзади кружка; некоторые бойко поворачивались плечом к оратору при конце фразы и говорили:
– Вот так, так! Это так!
Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу. Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, – ее и забыли после большого количества речей, последовавших за ней, – но для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.
Издатель Русского вестника Глинка, которого узнали («писатель, писатель! – послышалось в толпе), сказал, что ад должно отражать адом, что он видел ребенка, улыбающегося при блеске молнии и при раскатах грома, но что мы не будем этим ребенком.
– Да, да, при раскатах грома! – повторяли одобрительно в задних рядах.
Толпа подошла к большому столу, у которого, в мундирах, в лентах, седые, плешивые, сидели семидесятилетние вельможи старики, которых почти всех, по домам с шутами и в клубах за бостоном, видал Пьер. Толпа подошла к столу, не переставая гудеть. Один за другим, и иногда два вместе, прижатые сзади к высоким спинкам стульев налегающею толпой, говорили ораторы. Стоявшие сзади замечали, чего не досказал говоривший оратор, и торопились сказать это пропущенное. Другие, в этой жаре и тесноте, шарили в своей голове, не найдется ли какая мысль, и торопились говорить ее. Знакомые Пьеру старички вельможи сидели и оглядывались то на того, то на другого, и выражение большей части из них говорило только, что им очень жарко. Пьер, однако, чувствовал себя взволнованным, и общее чувство желания показать, что нам всё нипочем, выражавшееся больше в звуках и выражениях лиц, чем в смысле речей, сообщалось и ему. Он не отрекся от своих мыслей, но чувствовал себя в чем то виноватым и желал оправдаться.
– Я сказал только, что нам удобнее было бы делать пожертвования, когда мы будем знать, в чем нужда, – стараясь перекричать другие голоса, проговорил он.
Один ближайший старичок оглянулся на него, но тотчас был отвлечен криком, начавшимся на другой стороне стола.
– Да, Москва будет сдана! Она будет искупительницей! – кричал один.
– Он враг человечества! – кричал другой. – Позвольте мне говорить… Господа, вы меня давите…


В это время быстрыми шагами перед расступившейся толпой дворян, в генеральском мундире, с лентой через плечо, с своим высунутым подбородком и быстрыми глазами, вошел граф Растопчин.
– Государь император сейчас будет, – сказал Растопчин, – я только что оттуда. Я полагаю, что в том положении, в котором мы находимся, судить много нечего. Государь удостоил собрать нас и купечество, – сказал граф Растопчин. – Оттуда польются миллионы (он указал на залу купцов), а наше дело выставить ополчение и не щадить себя… Это меньшее, что мы можем сделать!
Начались совещания между одними вельможами, сидевшими за столом. Все совещание прошло больше чем тихо. Оно даже казалось грустно, когда, после всего прежнего шума, поодиночке были слышны старые голоса, говорившие один: «согласен», другой для разнообразия: «и я того же мнения», и т. д.
Было велено секретарю писать постановление московского дворянства о том, что москвичи, подобно смолянам, жертвуют по десять человек с тысячи и полное обмундирование. Господа заседавшие встали, как бы облегченные, загремели стульями и пошли по зале разминать ноги, забирая кое кого под руку и разговаривая.
– Государь! Государь! – вдруг разнеслось по залам, и вся толпа бросилась к выходу.
По широкому ходу, между стеной дворян, государь прошел в залу. На всех лицах выражалось почтительное и испуганное любопытство. Пьер стоял довольно далеко и не мог вполне расслышать речи государя. Он понял только, по тому, что он слышал, что государь говорил об опасности, в которой находилось государство, и о надеждах, которые он возлагал на московское дворянство. Государю отвечал другой голос, сообщавший о только что состоявшемся постановлении дворянства.