Чарли и шоколадная фабрика (повесть)

Чарли и шоколадная фабрика
Charlie and the Chocolate Factory
Обложка первого издания 1964 года
Жанр:	сказка
Автор:	Роальд Даль
Язык оригинала:	английский
Дата первой публикации:	1964 г.
Издательство:	Alfred A. Knopf, Inc (США)
[www.lib.ru/INPROZ/DAL/choko.txt Электронная версия]

«Чарли и шоколадная фабрика» (англ. Charlie and the Chocolate Factory, 1964) — сказочная повесть Роальда Даля о приключениях мальчика Чарли на шоколадной фабрике эксцентричного кондитера мистера Вонки.

Повесть впервые была опубликована в США, в 1964 г. в издательстве Alfred A. Knopf, в Великобритании книга увидела свет в 1967 г. в издательстве Allen & Unwin. Книга была дважды экранизирована: в 1971 г. и в 2005 г. В 1972 г. Роальд Даль написал продолжение повести — «Чарли и огромный стеклянный лифт» (англ. Charlie and the Great Glass Elevator), и планировал создать третью книгу серии, но свой замысел не осуществил. Книга неоднократно издавалась на английском языке, переведена на многие языки.

На русском языке повесть была впервые издана в 1991 году в переводе Елены и Михаила Барон (в издательстве «Радуга»), затем в пересказе С. Кибирского и Н. Матреницкой (в журнале «Пионер» и отдельной книгой), в дальнейшем неоднократно выходили другие переводы сказки.

Сюжет

Маленький мальчик Чарли Бакет (англ. Charlie Bucket) живёт в очень бедной семье. Семь человек (мальчик, его родители, два дедушки и две бабушки) ютятся в маленьком домике на окраине города, из всей семьи только отец Чарли имеет работу: он закручивает пробки на тюбиках с зубной пастой. Семья не может позволить себе самого необходимого: в доме только одна кровать, на которой лежат четыре старика, семья живёт впроголодь, питается картошкой и капустой. Чарли очень любит шоколад, но получает его только раз в год, одну плитку на свой день рождения, в качестве подарка.

Эксцентричный шоколадный магнат мистер Вилли Вонка (англ. Willy Wonka), проведший в затворничестве десять лет на своей фабрике, объявляет, что хочет устроить розыгрыш пяти золотых билетов, которые позволят пяти детям побывать на его фабрике. После экскурсии каждый из них получит пожизненное обеспечение шоколадом, а один — будет награждён неким особенным призом.

Счастливчиками, нашедшими пять билетов, спрятанных под обёрткой шоколада, стали:

• Август Глуп (англ. Augustus Gloop) — жадный и прожорливый мальчик, «еда — его любимое занятие»;
• Верука (Веруча) Солт (англ. Veruca Salt) — избалованная девочка из семьи владельца фабрики по переработке орехов, привыкла, чтобы все её требования немедленно исполнялись;
• Виолетта Боригард (Бьюргард) (англ. Violet Beauregarde) — девочка, которая постоянно жует резинку, установила мировой рекорд — жуёт одну жевательную резинку в течение трёх месяцев;
• Майк Тиви (англ. Mike Teavee) — мальчик, который с утра до ночи смотрит телевизор.
• Чарли Бакет — главный герой этой повести.

В экскурсии по фабрике, кроме детей, участвуют их родители: каждый ребёнок пришёл с матерью либо отцом, кроме Чарли, которого сопровождает его дедушка Джо. В процессе посещения фабрики все дети, исключая Чарли, не обращают внимания на предупреждения Вонки и оказываются жертвами своих пороков, попадая по очереди в различные ситуации, которые заставляют их покинуть фабрику.

В конце остается один Чарли, которому и достаётся главный приз — он становится помощником и наследником мистера Вилли Вонки. Остальные дети получают обещанное пожизненное обеспечение шоколадом.

Содержание

Номер главы	Оригинал	Перевод Елены и Михаила Барон (1991)	Пересказ С. Кибирского и Н. Матреницкой (1991)	Перевод Марка Фрейдкина (2001)
1	Here Comes Charlie	Познакомьтесь с Чарли		На сцене появляется Чарли
2	Mr. Willy Wonka's Factory	Фабрика мистера Вилли Вонки	Фабрика Вилли Вонки	Фабрика мистера Уилли Уонки
3	Mr. Wonka and the Indian Prince	Мистер Вонка и индийский принц	Шоколадный дворец индийского принца	Мистер Уонка и индийский принц
4	The Secret Workers	Необыкновенные рабочие	Таинственные рабочие	Рабочие-невидимки
5	The Golden Tickets	Золотые билеты
6	The First Two Finders	Двое первых счастливчиков	Первые два счастливчика	Два первых счастливчика
7	Charlie's Birthday	День рождения Чарли
8	Two More Golden Tickets Found	Найдены ещё два золотых билета		Найдено ещё два золотых билета
9	Grandpa Joe Takes a Gamble	Дедушка Джо рискует	Заначка дедушки Джо	Дедушка Джо пускается на авантюру
10	The Family Begins to Starve	Семья Бакет начинает голодать	Семья Бакетов начинает голодать	Семья начинает голодать
11	The Miracle	Чудо
12	What It Said on the Golden Ticket	Что было написано на золотом билете	О чём говорилось в золотом билете	Что было написано на золотом билете
13	The Big Day Arrives	Великий день	Долгожданный день наступил	Великий день настаёт
14	Mr. Willy Wonka	Мистер Вилли Вонка	Вилли Вонка	Мистер Уилли Уонка
15	The Chocolate Room	Шоколадный цех	Шоколадная река	Шоколадный цех
16	The Oompa-Loompas	Умпа-лумпы		Симпатимпасы
17	Augustus Gloop Goes up the Pipe	Август Глуп попадает в трубу	Августус Глуп попадает в трубу	Огастес Глуп поднимается по трубе
18	Down the Chocolate River	Вниз по Шоколадной реке
19	The Inventing Room – Everlasting Gobstoppers and Hair Toffee	Цех изобретений. Вечные леденцы и волосатые ириски	Лаборатория изобретений	Цех изобретений. Леденцы вечного пользования и ириски для ращения волос
20	The Great Gum Machine	Удивительная машина	Удивительная жвачка	Гигантская машина по производству жевательной резинки
21	Good-bye Violet	Прощай, Виолетта!
22	Along the Corridor	Чудо-коридор	Снова по коридору	По коридору
23	Square Sweets That Look Round	Улыбающиеся конфеты	Квадратные конфеты-гляделки	Квадратные конфеты, которые покосились
24	Veruca in the Nut Room	Верука Солт в Ореховом цехе	Ореховый цех	Верука в Ореховом цехе
25	The Great Glass Elevator	Большой стеклянный лифтолёт	Стеклянный лифт	Огромный стеклянный лифт
26	The Television-Chocolate Room	Телешоколадный цех	Шоколад по телевизору	Телевизионно-Шоколадный цех
27	Mike Teavee is Sent by Television	Майка Тиви передают по телевидению		Телепортация Майка Телика
28	Only Charlie Left	Остался только Чарли
29	The Other Children Go Home	Дети возвращаются домой	Неудачники возвращаются домой	Остальные дети расходятся по домам
30	Charlie's Chocolate Factory	Шоколадная фабрика Чарли Бакета	Шоколадная фабрика Чарли

Помещения фабрики

Фабрика Вилли Вонки очень большая, расположена как на поверхности, так и под землёй, на фабрике имеется бесчисленное множество цехов, лабораторий, складов, есть даже «леденцовая шахта глубиной 10 000 футов» (то есть глубиной более 3 километров). Во время экскурсии дети и их родители посещают некоторые из цехов и лабораторий фабрики.

Шоколадный цех (англ. The Chocolate Room)

Цех представляет собой долину, в которой всё съедобное и сладкое: трава, кусты, деревья. По долине протекает река из жидкого шоколада высшего качества, который перемешивается и взбивается при помощи «водопада». В шоколадном цеху компания теряет Августа Глупа: не обращая внимания на предостережения мистера Вонки, он жадно пьёт шоколад, наклонившись с берега, соскальзывает в реку и едва не тонет, но оказывается затянутым в одну из стеклянных труб, по которым шоколад распределяется по всей фабрике.

Умпа-лумпы (англ. Oompa-Loompas)

В шоколадном цеху герои впервые встречают умпа-лумпов: маленьких человечков, ростом не выше колена, которые работают на фабрике. Мистер Вонка привёз их из некой страны Умпландии, где они жили в домиках на деревьях, в чрезвычайно тяжёлых условиях, преследуемые хищниками, вынужденные питаться отвратительными зелёными гусеницами, в то время как их любимая еда — какао-бобы, которые они теперь получают в неограниченном количестве на фабрике Вонки.

Умпа-лумпы (а также белки, см. далее «Ореховый цех») являются единственными работниками на фабрике. Вонка не нанимает на работу обычных людей, поскольку столкнулся с тем, что многие из работников-людей занимались промышленным шпионажем и продавали секреты Вонки кондитерам-конкурентам.

Умпа-лумпы очень любят петь и танцевать, после каждого происшествия они поют песенки, в которых высмеивают недостатки ребёнка, получившего неприятности по своей же вине.

Цех изобретений (англ. The Inventing Room)

Исследовательская лаборатория и экспериментальное производство — любимое детище мистера Вонки. Здесь разрабатываются новые сладости: вечные леденцы (англ. Everlasting Gobstoppers, леденцы, которые можно сосать год и больше, и они не исчезнут), волосатые ириски (англ. Hair Toffee, у того, кто съест такую ириску, начинают расти густые волосы на голове, усы и борода) и гордость Вонки — жвачка-обед (англ. Three-Course Dinner Chewing Gum). Жующий эту жвачку ощущает, что он ест обед из трёх блюд, при этом он насыщается, так, как если бы он действительно съел обед.

Перед тем, как начать осматривать Цех изобретений, Вонка предупредил детей и родителей о том, что в лаборатории надо соблюдать осторожность и ничего не трогать. Однако Виолетта Боригард, несмотря на предупреждающие крики кондитера, хватает экспериментальную жвачку-обед и начинает жевать её. К несчастью для Виолетты, жвачка ещё не доработана, и десертная часть жвачки, черничный пирог со сливками, вызывает побочный эффект: Виолетта раздувается и становится похожей на огромную ягоду черники. Умпа-лумпы укатывают её в другой цех, чтобы там отжать из неё черничный сок.

Улыбающиеся конфеты (квадратные конфеты-гляделки)

Путешествуя по фабрике, экскурсанты попадают в цех, где готовятся улыбающиеся конфеты (или квадратные конфеты-гляделки) — конфеты с живыми личиками. В английском оригинале они называются англ. Square Candies that Look Round, что можно понять, как «квадратные конфеты, смотрящие по сторонам» и как «квадратные конфеты, выглядящие круглыми». Такая неоднозначность приводит к достаточно горячему спору между мистером Вонкой и Верукой Солт: Верука утверждала, что «конфеты квадратные и выглядят как квадратные», Вонка же доказывал, что конфеты действительно «глазеют по сторонам».

Ореховый цех (англ. The Nut Sorting Room)

В этом цехе обученные белки сортируют орехи: хорошие идут в производство, плохие — в мусоропровод.

Верука Солт начинает требовать, чтобы одна из учёных белок была немедленно куплена для неё, но это невозможно — мистер Вонка не продаёт своих белок. Верука, несмотря на запрет Вонки, пытается собственноручно поймать одну из белок, и это заканчивается для неё плачевно: белки наваливаются на неё и сбрасывают в мусоропровод, а затем белки сталкивают в мусоропровод и родителей Веруки, мистера и миссис Солт.

Телешоколадный цех (англ. The Television Room)

В Телешоколадный цех герои попадают при помощи «большого стеклянного лифта», который по своей сути является не лифтом, а летательным аппаратом, способным свободно перемещаться в любом направлении. В этом цехе происходят испытания последнего изобретения Вонки — телевизионного шоколада (англ. Television Chocolate). Вонка разработал способ передачи шоколада на расстояние, подобно тому, как передаются на расстояние телевизионные сигналы. Переданный таким образом шоколад принимается обычным телевизором, его можно взять с экрана и съесть. В процессе передачи шоколад сильно уменьшается в размерах, поэтому, чтобы получить плитку обычных размеров, отправляемая шоколадная плитка должна быть огромных размеров.

Майк Тиви, желая стать первым в мире человеком, переданным по шоколадному телевидению, становится под передающую телешоколадную камеру, совершает путешествие и оказывается на телеэкране. Он жив и здоров, однако в процессе путешествия уменьшился, его рост — не более дюйма, и он бегает по ладони своей матери. Чтобы вернуть мальчику нормальные размеры, Майка приходится отправить в цех испытаний жевательной резинки для растяжки на специальном станке.

Другие цеха фабрики

В повести упоминается более двадцати пяти других цехов и лабораторий фабрики, которые экскурсанты не посещали. В большинстве случаев это просто таблички с названием необычных лакомств, например «Разноцветное драже, чтобы плевать всеми цветами радуги» или «Леденцовососальные карандаши». Иногда мистер Вонка рассказывает какую либо историю, связанную с его изобретениями. Например, он рассказал о том, как один из умпа-лумпов выпил «шипучего подъёмного напитка» (англ. Fizzy Lifting Drink), поднимающего человека в воздух, и улетел в неизвестном направлении. Чтобы опуститься на землю, ему нужно было отрыгнуть «подъёмный газ», содержащийся в напитке, но умпа-лумпа не сделал этого.

Конец путешествия

Для Чарли путешествие по фабрике заканчивается благополучно. Он становится помощником и наследником мистера Вонки, а все его родные, шесть человек, переселяются из бедного домика на шоколадную фабрику.

Прочие дети получают обещанное обеспечение шоколадом. Но многие из них сильно пострадали в результате происшествий, случившихся с ними на фабрике. Из Виолетты Боригард удалось выдавить сок (в результате чего она стала настолько гибкой, что даже передвигается акробатически), но её лицо осталось фиолетовым. Майка Тиви чрезмерно растянули, и теперь он худой как спичка, а его рост после растяжки — не меньше трёх метров. Толстяк Август Глуп и семья Солт пострадали меньше: первый всего лишь похудел, а Солты перепачкались во время путешествия по мусоропроводу. Характерно, что мистер Вонка не выказывает ни малейшего сожаления по поводу происшедшего с непослушными детьми: судя по всему, это даже забавляет его.

История создания

К написанию книг для детей Даль обратился в самом начале своей творческой деятельности: в 1943 г. была опубликована его повесть «Гремлины» (англ. The Gremlins) о сказочных созданиях, помогающих лётчикам Королевских ВВС. Книга имела успех, однако после выхода книги в свет писатель долгое время не обращался к детской тематике. В послевоенный период Даль работал, преимущественно в жанре рассказа для взрослых читателей, публиковался в таких изданиях, как «The New Yorker», «Cosmopolitan», The Saturday Evening Post», выпустил несколько авторских сборников.

Лишь спустя 18 лет после «Гремлинов», в 1961, в США выходит вторая книга для детей — «Джеймс и гигантский персик» (англ. James and the Giant Peach), повесть «Чарли и шоколадная фабрика», выпущенная американским издательством Alfred A. Knopf в 1964 г. становится третьей детской книгой Даля.

Работа над книгой велась в период 1961—1962 гг. Это был нелёгкий период в жизни писателя. В 1960 г. в результате полученной травмы у его сына Тео развивается водянка головного мозга, мальчику угрожает смерть; в 1962 г. осложнения после кори приводят к смерти дочери Оливии. Чтобы поддержать своих детей (всего их было пятеро) Даль стал придумывать для них сказки. «Обыкновенно я рассказывал им разные истории каждый вечер — вспоминает писатель. — Некоторые из них были ужасны. Но раз или два дети говорили: „А можно узнать продолжение истории, которую ты рассказывал последний раз?“ Так я начал писать „Джеймса“». Это так понравилось мне, что, не останавливаясь, я перешёл прямо к «Чарли».

По словам Даля, основой для рассказанной истории послужили детские впечатления автора. Во время обучения в школе-интернате «Рептон» он и другие мальчики получали занятные подарки. «Время от времени каждый мальчик нашей школы получал простую серую картонную коробку, — пишет Даль в автобиографической повести „Мальчик“. — Хотите верьте, хотите нет, это был подарок от большой шоколадной фабрики, „Кэдбери“. Внутри коробки лежали двенадцать плиток, все разной формы, с разной начинкой и все с номерами от 1 до 12. Одиннадцать из этих шоколадок были новыми изобретениями фабрики. Двенадцатая, хорошо нам известная, была „контрольной“». Роальд и другие мальчики дегустировали их, причем относились к этому очень серьезно. Один из вердиктов Даля звучал так: «Слишком тонкий вкус для обычного неба». Писатель вспоминает в «Мальчике», что именно в ту пору он стал воспринимать шоколад как нечто сложное, как результат лабораторных исследований и часто мечтал о работе в кондитерской лаборатории, воображал как он создаёт, новый, невиданный доселе, сорт шоколада. «Это были сладкие мечты, восхитительные фантазии, и я не сомневаюсь, что позже, тридцать пять спустя, когда я раздумывал над сюжетом моей второй книги для детей, я вспомнил те маленькие картонные коробки и шоколадки-новинки внутри них и начал писать книгу под названием „Чарли и шоколадная фабрика“».

Рабочие варианты повести

Опубликованное произведение достаточно сильно отличается от первоначального замысла, оставшегося в черновиках. Рукописи, хранящиеся в британском музее Роальда Даля позволяют проследить, как изменялось содержание повести во время работы над ней.

Первоначальный вариант, датируемый работниками музея 1961 годом, был озаглавлен «Чарли и шоколадный мальчик» (англ. Charlie’s Chocolate Boy) и значительно отличается от опубликованной повести. В шоколадные батончики прячется десять «золотых билетов» еженедельно, так что мистер Вонка проводит экскурсию по фабрике каждую субботу. В этом черновом варианте главного героя зовут Чарли Бакет, имена остальных девяти детей, также и состав несчастий, с ними происшедших, отличаются от имён детей и от описаний происшествий в опубликованной книге.

Во время экскурсии Чарли Бакет прячется в «шоколадном мальчике», которого делают в «цехе пасхальных яиц». Шоколадную фигуру с Чарли внутри, доставляют в дом мистера Вонки, в качества подарка для Фреди Вонки, сына кондитера. В доме Вонки мальчик становится свидетелем ограбления и поднимает тревогу. В благодарность за помощь в поимке воров мистер Вонка дарит Чарли Бакету кондитерский магазин, «Шоколадную лавку Чарли» (англ. Charlie’s Chocolate Shop).

Во втором известном варианте повести число детей, путешествующих по фабрике, уменьшено до семи, включая Чарли Бакета. Рабочие фабрики описаны как «люди в белых халатах», после каждого происшествия с непослушным ребёнком некий голос декламирует соответствующие стихи.

Идеи не имеющего заголовка варианта 1962 года близки к окончательному варианту повести. Вонка распространяет только семь билетов единожды (а не еженедельно), что делает поиски билета более напряжёнными. Участники экскурсии и их характеристики перечислены на первой странице рукописи, помимо Чарли Бакета в число детей, посетивших фабрику, входят:

• Август Глуп — прожорливый мальчик;
• Марвин Прун (англ. Marvin Prune) — тщеславный мальчик, упомянут, но его приключение на фабрике не описано ни в этом, ни в последующих вариантах повести;
• Хепиз Траут (англ. Herpes Trout) — мальчик, проводящий всё своё время перед телевизором, в опубликованной повести мальчик, страдающий телеманией, получит имя Майк Тиви;
• Миранда Мери Паркер (англ. Miranda Mary Parker) — девочка, которой позволено делать всё, что ей хочется.
• Верука Солт — избалованная девочка, получающая всё, что она пожелает;
• Виолетта Бьюгард — девочка, которая постоянно жует жевательную резинку.

Таким образом, состав действующих лиц близок к окончательному.

На фабрике работают маленькие человечки, «випл-скрампеты» (англ. Whipple-Scrumpets), которые декламируют стихи после каждого происшествия.

Этот вариант не завершён, повествование заканчивается падением Августа Глупа в шоколадную реку. Даль продолжает историю в другой рукописи, которая получила название «Чарли и шоколадная фабрика». Марвин Прун исключается из числа героев. В конце повести Чарли становится помощником Вонки и его наследником.

В окончательном варианте повести число детей снова уменьшено, вместе с Чарли их осталось пятеро (исключена Миранда Паркер), работники фабрики получили своё привычное имя «умпа-лумпы».

В 2005 г. «The Times» опубликовала главу, не вошедшую в окончательный вариант книги. В главе описывается посещение цеха по производству некоего «порошка для прыщей» (Spotty Powder). Порошок предназначен для детей, желающих пропустить занятия в школе. Достаточно подсыпать немного этого порошка в хлопья во время завтрака, как спустя пять секунд у съевшего хлопья с «порошком для прыщей» появляется сыпь. Родители, видя это, думают, что их ребёнок заболел ветрянкой и, конечно же, оставляют его дома. К обеду сыпь исчезает.

Миранда Пайкер, описанная в этом варианте как самодовольная зубрила, вместе с отцом, директором школы, решают прекратить производство этого ужасного, с их точки зрения, порошка. Они врываются в комнату, где производится порошок и в ту же секунду присутствующие слышат ужасный крик: судя по всему, Миранда и её отец куда-то провалились. Миссис Пайкер обвиняет Вонку, что её муж и дочь попали в мельницу и теперь будут перемолоты в порошок, кондитер совершенно серьёзно подтверждает её опасения: «Конечно! Они часть рецепта. Время от времени мы должны добавлять одного-двух учителей, иначе порошок не будет работать». Однако это всего лишь чёрный юмор Вонки: тут же он подзывает умпа-лумпов, которые должны проводить миссис Пайкер в бойлерную, где отмываются Миранда и мистер Пайкер, измазавшиеся в ингредиентах сладостей.

Изменения во втором английском издании

В первом издании книги умпа-лумпы были изображены как племя симпатичных чернокожих пигмеев, привезённое Вонкой из джунглей Африки. Поначалу такому образу умпа-лумпов никто не придавал особого значения, но потом, в 1972 году, со стороны Элеоноры Кэмерон прозвучало обвинение в том, что изображая умпа-лумпов таким образом, Даль фактически изображает владение чернокожими рабами. Издатели Даля решили, что в «нынешнем многонациональном обществе умпа-лумпы, описанные так, как они описаны, неприемлемы для многих взрослых». Даль пересмотрел повесть и в 1973 г. одновременно с сиквелом «Чарли и огромный стеклянный лифт» вышел новый вариант книги, в котором умпа-лумпы были изображены как маленькие человечки с нежно-розовой кожей и длинными золотисто-коричневыми волосам, родом из вымышленной страны Умпландии.

Критика произведения

Успех книги не был мгновенным: повесть впервые вышла в 1964 г. и в первый год был продано лишь 5000 экземпляров, но затем, в течение пяти лет, ежегодные продажи достигли 125000 экземпляров. «Чарли» стал книгой, которой Роальд Даль заявил о себе, как о выдающемся детском писателе.

С тех пор книга неоднократно издавалась на разных языках, С течением времени популярность повести не уменьшается и «Чарли» остаётся любимой сказкой многих ребят во всём мире.

Известный британский критик Джулия Эклешер (англ. Julia Eccleshare) пишет в послесловии к повести, вышедшей в издательстве Puffin Books: «„Чарли“ вызывает ощущение, что Роальд Даль испытывает наслаждение, рассказывая истории, точно так же, как мы наслаждаемся, читая их. В верности этого ощущения особенно убеждаешься, когда начинается путешествие по шоколадной фабрике. Это показывает, как хорошо Роальд Даль понимает детей». Действительно, «Даль рисует детский рай: волшебную шоколадную фабрику, с подземными ходами и секретными пещерами».

То, что Даль нарисовал детский рай — это не только заключение взрослого критика, который, может быть, давно забыл свои детские воззрения. Маргарет Толбот, автор статьи о Роальде Дале, вспоминает: "Я на практике сидела рядом с тремя девятилетними мальчишками, которые на протяжении сорока пяти минут грезили о фабрике Вонки и изобретали собственные сладости. <…> Девятилетний друг моего сына написал мне письмо о том, почему он любит Даля: «Его книги образны и увлекательны. После того, как я прочитал „Чарли и шоколадную фабрику“, у меня было ощущение, что я отведал всех сладостей мира».

Однако при том, что книга заслужила детскую любовь, отношение к ней взрослых читателей достаточно было настороженным; после выхода повести в свет прозвучали негативные отзывы о сказке.

Как уже упоминалось выше, книга подвергалась критике за некорректное изображение чернокожих персонажей, что послужило причиной внесения изменений в повесть при её переиздании.

В 1972—1973 гг. литературно-критический журнал «The Horn Book Magazine», посвящённый детской литературе, опубликовал ряд материалов связанных с критикой произведений Роальда Даля. Писатель участвовал в дискуссии и направил в редакцию письмо в свою защиту.

Начало обсуждению было положено статьёй канадской писательницы Элеоноры Кэмерон, в которой, помимо прочего, жёсткой критике была подвергнута повесть «Чарли и шоколадная фабрика». Согласно Камерон, «Чарли и шоколадная фабрика» — ярчайший пример дурного вкуса «из всех книг, когда-либо написанных для детей». Эта книга не только была написана об искушении сладостями, она сама является таким искушением. «Поначалу она кажется нам прелестной и доставляет краткое удовольствие, однако не насыщает нас и перебивает аппетит». Фантаст Урсула Ле Гуин согласилась с мнением Кэмерон, хотя и признала, что «дети от восьми до одиннадцати лет, похоже, действительно обожают» книги Даля. Одиннадцатилетняя дочь писательницы, «к сожалению», усвоила привычку дочитывать «Чарли» и тут же приниматься его читать с самого начала. Это длилось на протяжении двух месяцев. Читая «Чарли», она словно попадала под воздействие злых чар, а по прочтении этой книги ещё некоторое время оставалась довольно противной, хотя в обычном состоянии это был милый ребёнок. «Чему могут научить детей такие книги, как „Чарли“? Быть „хорошими потребителями“?» — спрашивает Ле Гуин. — «Нет уж, увольте!».

Следует отметить, что школьные библиотекари и учителя, как люди, во многом ответственные за формирование детских читательских пристрастий, активно включились в анализ и обсуждение произведений Даля, в том числе и «Чарли». Во время обсуждения в журнале «The Horn Book» (1972—1973 гг.) мнения высказывались диаметрально противоположные. Мэри Сакер, учитель из Балтимора приветствует критику повести: "Читая прекрасную статью Элеоноры Кэмерон в октябрьском выпуске журнала, я наконец-то нашла кого-то, кто согласен с моим мнением о «Чарли и шоколадная фабрика». Мария Брентон, библиотекарь из Валеша, штат Нью-Йорк, напротив, выступает в поддержку Даля и его книг: «Дети разных способностей и разного происхождения любят „Чарли“ и „Джеймса“. Такие книги делают мальчиков и девочек завсегдатаями библиотек. Поэтому, Роальд Даль, продолжайте, пожалуйста!».

А в 1988 г. библиотекарь публичной библиотеки американского города Боулдер, штат Колорадо переместил книгу «Чарли и шоколадная фабрика» в фонд ограниченного доступа, поскольку поддерживал мнение о том, что книга пропагандирует «философию бедняка». (После того как факт об изъятии книги из свободного доступа стал известен, книга была возращена на своё место).

Критики указывали, что Чарли является героем не благодаря наличию выдающихся качеств личности, но благодаря тому, что он тихий и вежливый мальчик из бедной семьи, привыкший подчиняться. Лишь отсутствие плохих качеств делает Чарли «хорошим мальчиком». Указывалось, что в изображении детских недостатков Даль «перегибает палку»: пороки четырёх «плохих ребят» не экстраординарны, однако Даль изображает детей носителями смертных грехов. Так, жадный Август Глуп — олицетворение чревоугодия, избалованная Верука Солт — алчности, любительница жвачки Виолетта — гордыни, телефанат Майк Тиви — праздности. Чарли, напротив, демонстрирует полное отсутствие таких характеристик. Но почему? Не потому ли, что он беден и просто физически не может предаваться, например, чревоугодию.

Кроме того, Чарли не так уж безгрешен. В эссе московского школьника Бори Пастухова ведут спор Романтик (отец мальчика) и Скептик (которого представляет сам Борис). Скептик указывает, что Чарли не имел права покупать шоколад, когда голодала его семья, и должен быть наказан, также как и прочие герои. На это Романтик отвечает: «А, по-моему, вся прелесть книги в том, что Чарли не был наказан. Ведь кто из нас не бывает слаб, но все мы надеемся на чудо». Скептик соглашается: «Вот с этим трудно спорить. Поэтому мы так любим книги с хорошим концом».

Награды произведения

• 1972 — New England Round Table of Children’s Librarians Award.
• 1973 — Surrey School Award.
• 2000 — Millennium Children’s Book Award
• 2000 — Blue Peter Book Award

Экранизации

В 1971 году на экраны вышел фильм «Вилли Вонка и шоколадная фабрика», снятый режиссёром Мэлом Стюартом (англ. Mel Stuart) и продюсером Дэвидом Уолпером (англ. David L. Wolper), с Джином Уайдером в роли мистера Вонки. Роальд Даль написал первый вариант сценария фильма, в который в дальнейшем вносились изменения. В конечном итоге фильм не понравился писателю. «Даль считал, что фильм излишне сосредоточен на Вилли Вонке, — говорит Лиза Эттенбороу, сотрудница Музея Роальда Даля. — Для него книга была повестью о Чарли».

В 2005 году появилась вторая экранизация, фильм «Чарли и шоколадная фабрика», снятый Тимом Бёртоном, с Джонни Деппом в роли Вонки.

В третьем сезоне (1968 г.) детской телепередачи BBC «Джеканори» (англ. Jackanory) сказка читалась актёром Бернардом Криббинсом (англ. Bernard Cribbins).

В 1983 г. шведское телевидение демонстрировало слайд-шоу «Чарли и шоколадная фабрика» (швед. "Kalle och chokladfabriken"), состоявшее из рисунков шведской художницы Бент Анне Руннерштрём (швед. Bengt Arne Runnerström) в сопровождении текста, который читал актёр Эрнст-Хуго Ярегард.

Помимо киноверсий существует ряд инсценировок и мюзиклов, созданных на основе произведения. Издавались аудиокниги «Чарли и шоколадная фабрика», в том числе записи чтения повести автором, Роальдом Далем.

Пародии и аллюзии на произведение

«Чарли и шоколадная фабрика» является заметным явлением западноевропейской и мировой культуры, поэтому не удивительно, что сюжет и персонажи этой повести часто становятся объектом пародирования, а многие произведения культуры содержат в себе аллюзии на эту повесть Роальда Даля.

• Американский мультсериал «Симпсоны» содержит множество таких пародий.
  • В 14 серии 15 сезона (2004 г.) «Зиф, приходящий к обеду» («The Ziff Who Came to Dinner») Лиза Симпсон упоминает в разговоре, что её отец, Гомер, полагает, что в повести «Чарли и шоколадная фабрика» рассказана реальная история и ищет фабрику, описанную в книге;
  • В 19 серии, того же, 15-го, сезона «Просто Симпсон» («Simple Simpson») на телевидении демонстрируется рекламный ролик, в котором счастливцу, нашедшему Золотой билет, обещается поездка на Фабрику бекона фермера Билли (англ. Farmer Billy’s Bacon Factory). Гомер Симпсон покупает огромные количества бекона в надежде найти Золотой билет, но находит лишь Серебряный билет, которой позволяет выступить в качестве судьи на конкурсе свиней, который будет проходить во время ярмарки.
  • В 13 серии 11 сезона (2000 г.) «Осёдланная Галактика» («Saddlesore Galactica») показаны карлики-жокеи, живущие у шоколадного водопада — аллюзия на умпа-лумпов.
  • Во 2 эпизоде 6 сезона (1994 г.) «Соперница Лизы» («Lisa’s Rival») один из учеников, немец Утер, собирается участвовать в школьном конкурсе и строит диораму «Чарли и шоколадная фабрика», но съедает свою работу прежде чем жюри увидело её.
  • В 15 серии 22 сезона (2011 г.) «Скорпионья небылица» (The Scorpion’s Tale) Гомер называет фармацевтического агента Хотенхоффера «Мистер Вонка», а позже Хотенхоффер признаётся, что он — Август Глуп, сильно изменившийся после падения в шоколадную реку.
  • В 41 (американском) выпуске комикса «Симпсоны» «Барт и фабрика веселья клоуна Красти» (англ. Bart Simpson & The Krusty Brand Fun Factory) в бутылки с газированной водой прячется 4 золотых соломинки; нашедший соломинку получает приглашение на фабрику Красти, производящую разные пищевые продукты. На фабрике работают обезьяны с чипами, вживлёнными в мозг, экскурсанты путешествуют по фабрике в лодке, плывущей по вишнёвой газированной реке.
• В начале 13 эпизода 1 сезона мультсериала «Футурама» «Фрай и фабрика Слёрма» («Fry and the Slurm Factory») демонстрируется рекламный ролик, где нашедшему «золотую крышку» в банке с неким напитком «Слёрм» обещается приз — экскурсия на завод по производству «Слёрма». Фрай находит крышку и отправляется вместе с другими победителями в путешествие по слёрмовой реке, по берегам которой «грунка-лунки» (англ. Grunka-Lunkas) поют свои песни.
• В 20 серии 2 сезона мультипликационного сериала «Гриффины» «Загубленный талант» («Wasted Talent») нашедший некий «серебряный свиток» в банке пива получает приглашение на экскурсию по пивоваренному заводу. Герои сериала Питер и Джо находят свитки и отправляются на экскурсию, кроме того, упоминается, что свиток нашли Чарли Бакет и его дедушка.
• В 91 серии американского телесериала «Офис» «Золотой билет», один из главных героев, Майкл Скотт, организует рекламную акцию в стиле Вилли Вонки: в пять партий бумаги прячется пять «золотых билетов», нашедший «золотой билет» получает десятипроцентную скидку в течение одного года.
• В седьмом сезоне (2006 г.) британской версии реалити-шоу «Большой брат» «Канал 4» Channel 4 совместно с компанией Nestle провели промоакцию, в ходе которой нашедший один из 100 «золотых билетов», спрятанных под упаковкой батончиков «КитКат», получал право стать участником шоу («соседом») минуя отборочный кастинг.
• В 1993 г. в Чикаго была создана рок-группа «Верука Солт» (англ. Veruca Salt), названная в честь одной из героинь повести Роальда Даля.
• В дебютный альбом «Портрет американской семьи» («Portrait of an American Family», 1994 г.) американской рок-группы «Мэрилин Мэнсон» (Marilyn Manson) вошла в качестве первой песни композиция «Прелюдия (Семейное путешествие)» (англ. Prelude (The Family Trip)), текст которой представляет несколько изменённый текст песни упма-лумпов из 18 главы повести «Вниз по шоколадной реке» (англ. Down the Chocolate River). Также под влиянием книги Мэнсоном была написана песня «Choklit Factory», вышедшая в 1991 году на демо-кассете After School Special.
• Символом американской хоккейной команды «Херши Бэрс» (англ. Hershey Bears) является медведь Коко (англ. Coco), любимая книга которого — «Чарли и шоколадная фабрика»

Использование сюжета и персонажей

Кондитерские изделия

В 1971 г. компания из Чикаго Quaker Oats, финансировавшая съёмки экранизации Мэла Стюарта и Дэвида Уолпера, получила права на использование названий сладостей, упоминавшихся в фильме. На рынок были выведены «Вечные леденцы», конфеты «Умпа-лумпа», по почте можно было заказать «Набор кондитера от мистера Вонки», который включал в себя формы, этикетки и ингредиенты для конфет и позволял приготовить сладости в домашних условиях. В дальнейшем производством «сладостей Вилли Вонки» занималась американская компания Breaker Confections, позже сменившая своё название на Willy Wonka Candy Factory («Кондитерская фабрика Вилли Вонки»). В 1988 предприятие и права на бренд были приобретены компанией Nestle

С выходом в 2005 г. экранизации Тима Бёртона был произведена широкомасштабная рекламная кампания с тем, чтобы связать марку с новым фильмом. В настоящее время продукты под маркой The Willy Wonka Candy Company продаются в США, Канаде, Великобритании, Ирландии, Австралии и Новой Зеландии.

Игры

В 1985 г. вышла аркада «Чарли и Шоколадная фабрика», предназначенная для компьютера ZX Spectrum (разработчик Soft Option Ltd, издатель Hill MacGibbon). Игра содержит несколько эпизодов, в первом эпизоде игрок должен, управляя движением Августа Глупа и выбирая трубы, доставить Августа в ёмкость, в другой части игры нужно уклоняться от ягод черники, которые бросает Виолетта Бьюгард и т. д.

В июле 2005, одновременно с выходом экранизации Тима Бёртона компания Backbone Entertainment (издатели Global Star Software и 2K System) выпустила игры для игровых приставок и персональных компьютеров в жанре «action-adventure». Основой для видеоряда игры послужил фильм, многие персонажи озвучены артистами, снимавшимися в фильме Бертона. В ходе игры игрок (персонализированный как Чарли) должен при помощи умпа-лумпов (они могут получать команды от игрока) решить, такие задачи, как, например, удаление Августа Глупа из трубы или спасение Веруки Солт, для чего необходимо отыскать мусоросжигательную печь.

В 2002 году американская компания Winning Moves Games выпустила серию настольных игр и паззлов по мотивам произведений Рональда Даля, в том числе игру по мотивам повести «Чарли и шоколадная фабрика». Во время путешествия по игровому полю необходимо собрать шесть сладостей разных видов и достичь стеклянного лифта.

Аттракционы

1 апреля 2006 британский парк аттракционов «Элтон Тауэз» (англ. Alton Towers), расположенный в графстве Стаффордшир, открыл семейный аттракцион, основанный на темах книги. Аттракцион состоит из двух частей: вначале посетители путешествуют по «фабрике» в розовых лодках, плывущих по «шоколадной реке», затем, после просмотра видео-шоу, попадают в стеклянный лифт, из которого они осматривают оставшуюся часть фабрики. Путешествие занимает 11 минут. В основу оформления аттракциона положены иллюстрации Квентина Блейка.

См. также: [www.roalddahlfans.com/books/charwindows.php Charlie and the Chocolate Factory Marshall Field's Christmas Windows 2003] (англ.). RoaldDahlFans.com. — Рождественские витрины универмага Marshall Field's (Чикаго, США) оформленные по мотивам повести «Чарли и шоколадная фабрика». Проверено 5 мая 2010. [www.webcitation.org/66fk5RsSh Архивировано из первоисточника 4 апреля 2012].

Издания

Книга выдержала ряд изданий как на английском, так и в переводах на другие языки (русский, испанский, французский польский и пр.).

Российские издания произведения

• Дал, Роулд Золотой билет, или Чарли и шоколадная фабрика // Пионер. — 1991. — № 8-9. (пересказ с английского С. Кибирского и Н. Матреницкой)
• Дал, Роалд. Чарли и шоколадная фабрика. — М.: Радуга, 1991. (перевод с английского М. Барон и Е. Барон)
• Дал, Роулд. Золотой билет, или Чарли и шоколадная фабрика. — М.: МП «Нимак», МП «КТК», 1991. (пересказ с английского С. Кибирского и Н. Матреницкой, иллюстрации В. Мочалова)
• Даль, Роальд. Чарли и шоколадная фабрика. — М.: Захаров, 2000. — ISBN 5-8159-0084-2. (пересказ С. Кладо)
• Даль, Роальд. Чарли и шоколадная фабрика // Даль, Роальд. Детские бестселлеры : Сб. — М.: Бумажная галерея, 2001. — ISBN 5-900504-62-X. (перевод М. Фрейдкина)
• Даль, Роальд. Чарли и шоколадная фабрика // Даль, Роальд. Необыкновенные истории : Сб. — СПб.: Азбука-классика, 2004. — ISBN 5-352-01094-5. (перевод И. Богданова)
• Даль, Роальд. Чарли и шоколадная фабрика // Даль, Роальд. Необыкновенные истории : Сб. — СПб.: Азбука-классика, 2004. — ISBN 5-352-00753-7. (перевод И. Богданова)
• Даль, Роальд. Чарли и шоколадная фабрика = Charlie and the Chocolate Factory. — М.: Захаров, 2004. — ISBN 5-8159-0415-5. (повесть на русском языке в пересказе С. Кладо и на языке оригинала)
• Даль, Роальд. Чарли и шоколадная фабрика. — М.: Росмэн-Пресс, 2005. — ISBN 5-353-01812-5. (перевод Майи Лахути)
• Книги для чтения на английском языке, адаптированные для уровня Pre-Intermediate, с заданиями и упражнениями:
  • Дал, Роалд. Чарли и шоколадная фабрика = Charlie and the Chocolate Factory. — М.: Айрис-Пресс, 2007. — (Английский клуб). — ISBN 978-5-8112-2736-5.
  • Дал, Роалд. Чарли и шоколадная фабрика = Charlie and the Chocolate Factory. — М.: Айрис-Пресс, 2009. — (Английский клуб). — ISBN 978-5-8112-3471-4.

Ссылки

[www.lib.ru/INPROZ/DAL/choko.txt Роальд Даль. Чарли и шоколадная фабрика (пер. М.и Е.Барон)] в библиотеке Максима Мошкова

См. также

• Роальд Даль — статья о жизни и творчестве писателя.
• Вилли Вонка — статья об одном из главных героев повести.
• «Вилли Вонка и шоколадная фабрика» — экранизация повести, снятая в 1971 г.
• «Чарли и шоколадная фабрика» — экранизация 2005 г.

Отрывок, характеризующий Чарли и шоколадная фабрика (повесть)

Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.

Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.
В то время как Пьер входил в приемную, курьер, приезжавший из армии, выходил от графа.
Курьер безнадежно махнул рукой на вопросы, с которыми обратились к нему, и прошел через залу.
Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
– А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер.
– Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил, а перевел, и перевел то скверно, потому что ты и по французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». – «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» – «Я никаких газет не видал, а сочинил». Так и осталось. Граф и отца призывал: стоит на своем. И отдали под суд, и приговорили, кажется, к каторжной работе. Теперь отец пришел просить за него. Но дрянной мальчишка! Знаете, эдакой купеческий сынишка, франтик, соблазнитель, слушал где то лекции и уж думает, что ему черт не брат. Ведь это какой молодчик! У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ бога вседержителя и представлен в одной руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько дней и что же сделал! Нашел мерзавца живописца…


В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему.
Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]
– Mais rien, [Да ничего,] – отвечал Пьер, все не поднимая глаз и не изменяя выражения задумчивого лица.
Граф нахмурился.
– Un conseil d'ami, mon cher. Decampez et au plutot, c'est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?]
Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.

Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.


Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.
В продолжение этих трех дней, предшествовавших пленению Москвы, все семейство Ростовых находилось в различных житейских хлопотах. Глава семейства, граф Илья Андреич, беспрестанно ездил по городу, собирая со всех сторон ходившие слухи, и дома делал общие поверхностные и торопливые распоряжения о приготовлениях к отъезду.
Графиня следила за уборкой вещей, всем была недовольна и ходила за беспрестанно убегавшим от нее Петей, ревнуя его к Наташе, с которой он проводил все время. Соня одна распоряжалась практической стороной дела: укладываньем вещей. Но Соня была особенно грустна и молчалива все это последнее время. Письмо Nicolas, в котором он упоминал о княжне Марье, вызвало в ее присутствии радостные рассуждения графини о том, как во встрече княжны Марьи с Nicolas она видела промысл божий.
– Я никогда не радовалась тогда, – сказала графиня, – когда Болконский был женихом Наташи, а я всегда желала, и у меня есть предчувствие, что Николинька женится на княжне. И как бы это хорошо было!
Соня чувствовала, что это была правда, что единственная возможность поправления дел Ростовых была женитьба на богатой и что княжна была хорошая партия. Но ей было это очень горько. Несмотря на свое горе или, может быть, именно вследствие своего горя, она на себя взяла все трудные заботы распоряжений об уборке и укладке вещей и целые дни была занята. Граф и графиня обращались к ней, когда им что нибудь нужно было приказывать. Петя и Наташа, напротив, не только не помогали родителям, но большею частью всем в доме надоедали и мешали. И целый день почти слышны были в доме их беготня, крики и беспричинный хохот. Они смеялись и радовались вовсе не оттого, что была причина их смеху; но им на душе было радостно и весело, и потому все, что ни случалось, было для них причиной радости и смеха. Пете было весело оттого, что, уехав из дома мальчиком, он вернулся (как ему говорили все) молодцом мужчиной; весело было оттого, что он дома, оттого, что он из Белой Церкви, где не скоро была надежда попасть в сраженье, попал в Москву, где на днях будут драться; и главное, весело оттого, что Наташа, настроению духа которой он всегда покорялся, была весела. Наташа же была весела потому, что она слишком долго была грустна, и теперь ничто не напоминало ей причину ее грусти, и она была здорова. Еще она была весела потому, что был человек, который ею восхищался (восхищение других была та мазь колес, которая была необходима для того, чтоб ее машина совершенно свободно двигалась), и Петя восхищался ею. Главное же, веселы они были потому, что война была под Москвой, что будут сражаться у заставы, что раздают оружие, что все бегут, уезжают куда то, что вообще происходит что то необычайное, что всегда радостно для человека, в особенности для молодого.


31 го августа, в субботу, в доме Ростовых все казалось перевернутым вверх дном. Все двери были растворены, вся мебель вынесена или переставлена, зеркала, картины сняты. В комнатах стояли сундуки, валялось сено, оберточная бумага и веревки. Мужики и дворовые, выносившие вещи, тяжелыми шагами ходили по паркету. На дворе теснились мужицкие телеги, некоторые уже уложенные верхом и увязанные, некоторые еще пустые.
Голоса и шаги огромной дворни и приехавших с подводами мужиков звучали, перекликиваясь, на дворе и в доме. Граф с утра выехал куда то. Графиня, у которой разболелась голова от суеты и шума, лежала в новой диванной с уксусными повязками на голове. Пети не было дома (он пошел к товарищу, с которым намеревался из ополченцев перейти в действующую армию). Соня присутствовала в зале при укладке хрусталя и фарфора. Наташа сидела в своей разоренной комнате на полу, между разбросанными платьями, лентами, шарфами, и, неподвижно глядя на пол, держала в руках старое бальное платье, то самое (уже старое по моде) платье, в котором она в первый раз была на петербургском бале.
Наташе совестно было ничего не делать в доме, тогда как все были так заняты, и она несколько раз с утра еще пробовала приняться за дело; но душа ее не лежала к этому делу; а она не могла и не умела делать что нибудь не от всей души, не изо всех своих сил. Она постояла над Соней при укладке фарфора, хотела помочь, но тотчас же бросила и пошла к себе укладывать свои вещи. Сначала ее веселило то, что она раздавала свои платья и ленты горничным, но потом, когда остальные все таки надо было укладывать, ей это показалось скучным.
– Дуняша, ты уложишь, голубушка? Да? Да?
И когда Дуняша охотно обещалась ей все сделать, Наташа села на пол, взяла в руки старое бальное платье и задумалась совсем не о том, что бы должно было занимать ее теперь. Из задумчивости, в которой находилась Наташа, вывел ее говор девушек в соседней девичьей и звуки их поспешных шагов из девичьей на заднее крыльцо. Наташа встала и посмотрела в окно. На улице остановился огромный поезд раненых.
Девушки, лакеи, ключница, няня, повар, кучера, форейторы, поваренки стояли у ворот, глядя на раненых.
Наташа, накинув белый носовой платок на волосы и придерживая его обеими руками за кончики, вышла на улицу.
Бывшая ключница, старушка Мавра Кузминишна, отделилась от толпы, стоявшей у ворот, и, подойдя к телеге, на которой была рогожная кибиточка, разговаривала с лежавшим в этой телеге молодым бледным офицером. Наташа подвинулась на несколько шагов и робко остановилась, продолжая придерживать свой платок и слушая то, что говорила ключница.
– Что ж, у вас, значит, никого и нет в Москве? – говорила Мавра Кузминишна. – Вам бы покойнее где на квартире… Вот бы хоть к нам. Господа уезжают.
– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.


Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.