Бикфорд, Чарльз

Чарльз Бикфорд
Charles Bickford
В трейлере фильма «Джонни Белинда» (1948)
Имя при рождении:	Чарльз Эмброуз Бикфорд
Дата рождения:	1 января 1891(1891-01-01)
Место рождения:	Кембридж, Массачусетс, США
Дата смерти:	9 ноября 1967(1967-11-09) (76 лет)
Место смерти:	Лос-Анджелес, США
Гражданство:	США США
Профессия:	актёр
Карьера:	1911—1967

Чарльз Эмброуз Бикфорд (англ. Charles Ambrose Bickford; 1 января 1891 — 9 ноября 1967) — американский актёр театра, кино и телевидения, известный исполнитель ролей второго плана. Трижды номинировался на премию «Оскар».

Молодость

Бикфорд родился в Кембридже, штат Массачусетс, в первую минуту нового 1891 года. Был пятым из семи детей. В детстве отличался самостоятельностью и непокорностью, а в девять лет его судили за попытку убийства машиниста, которой своей тележкой случайно убил его собаку, но был оправдан. Будучи подростком, много путешествовал по Америке. До того, как стать актёром, Бикфорд работал лесорубом, агентом по инвестициям и занимался финансовыми проблемами. В Военно-морских силах США был пожарным и кочегаром. Именно в то время его друг предложил работу в бурлеске. Следующие 16 лет своей жизни Бикфорд провёл на сцене.

Карьера

Бикфорд собирался поступить на инженера в Массачусетский технологический институт, но во время своих путешествий по Америке он познакомился с менеджером бурлеск-шоу, который убедил его принять участие в представлениях. Его дебют состоялся в калифорнийском Окленде в 1911 году. Бикфорду понравилось играть, в результате чего он отказался от поступления в институт. Первый выход на театральную сцену состоялся в 1912 году в бостонском Castle Square Theatre. Бикфорд много путешествовал по стране, участвуя в различных постановках. В 1925 году получил восторженные отзывы критиков за работу в бродвейском спектакле Outside Looking In, где играл вместе с Джеймсом Кэгни (его дебют на Бродвее). Ему предложили роль в фильме «Красавчик Жест» (1926), но он отказался, не захотев уйти с Бродвея на пике своей славы. После хорошо принятой у критиков, но оказавшейся неуспешной среди зрителей пьесы Максвелла Андерсона и Гарольда Хикерсона Gods of the Lightning, рассказывающей о Сакко и Ванцетти (Бикфорд сыграл Сакко), он связался с режиссёром Сесилом Б. Де Миллем и заключил контракт с MGM, получив одну из главных ролей в первом звуковом фильме Де Милля «Динамит» (1929). Позже Бикфорд сыграл в нескольких фильмах продюсера Луиса Б. Майера.

Он стал звездой после роли любовника героини Греты Гарбо в ленте «Анна Кристи» (1930), но ему не было свойственно амплуа романтического героя. На съёмочной площадке Бикфорд часто проявлял свой волевой характер и решал вопросы с помощью силы, особенно когда им пытались помыкать: ударил Де Милля на съёмках «Динамита» и чуть не подрался с Майером. Он отказался от ролей во многих фильмах и не скрывал своего презрения к большей части сценариев, которых ему предлагали. Захотев расторжение контракта с MGM, Бикфорд вскоре его получает, но вместе с тем он оказывается в чёрных списках и на других киностудиях. В течение нескольких лет он перебивался случайными ролями в малозаметных фильмах. В 1935 году во время съёмок ленты Восток Явы актёр получил серьёзные ранения в результате нападения льва. Когда он выздоровел, то потерял не только свой контракт со студией Fox, но и из-за оставшихся на шее шрамов для него была потеряна возможность играть главные роли в фильмах. После этого Бикфорд стал играть характерные роли второго плана, став одним из наиболее ярких актёров Голливуда, сыграв в таких известных фильмах, как «Человек с равнины» (1936), «Песня Бернадетт» (1943), «Дуэль под солнцем» (1946), «Дочь фермера» (1947), «Джонни Белинда» (1948), «Звезда родилась» (1954), «Не как чужой» (1955, премия Национального совета кинокритиков США за лучшую мужскую роль второго плана) и «Непрощённая» (1960).

Бикфорд обнаружил, что у публики, сначала в кино, а потом и на телевидении, он пользуется наибольшим успехом как характерный актёр. Он стал очень популярным благодаря своему внешнему виду — худощавый, поджарый мужчина средних лет — и грубому, мощному голосу. Чаще всего он играл любящих отцов, суровых бизнесменов, спортсменов и капитанов кораблей. В 1940-е был трижды номинирован на премию «Оскар» за лучшую мужскую роль второго плана (за фильмы «Песня Бернадетт», «Дочь фермера» и «Джонни Белинда»). Был приглашённой звездой в Шоу Барбары Стэнвик и медицинской драме Одиннадцатый час. Последние годы Бикфорд играл фермера Джона Грейнджера, владелец ранчо Шило, в вестерн-сериале Вирджинец.

В 1965 году опубликовал свою автобиографию Bulls Balls Bicycles & Actors.

Смерть

Чарльз Бикфорд скончался в Лос-Анджелесе в результате заражения крови в возрасте семидесяти шести лет, снявшись за несколько дней до этого в одном из эпизодов сериала Вирджинец. У него остались сын Рекс и дочь Дорис.

Ссылки

• [ibdb.com/person.php?id=32052 Чарльз Бикфорд] (англ.) на сайте Internet Broadway Database

Отрывок, характеризующий Бикфорд, Чарльз

– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.
«Могло или не могло это быть? – думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. – Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» – сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.