Линдберг, Чарльз

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Чарльз Линдберг»)
Перейти к: навигация, поиск
Чарльз Линдберг
англ. Charles Augustus Lindbergh Jr.
Чарльз Линдберг (1902—1974)
Род деятельности:

лётчик

Дети:

Чарльз Линдберг — младший

Награды и премии:

Чарльз Огастес Линдберг (англ. Charles Augustus Lindbergh Jr.; 4 февраля 1902, Детройт, Мичиган — 26 августа 1974, остров Мауи, Гавайи) — американский лётчик, ставший первым, кто перелетел Атлантический океан в одиночку (20—21 мая 1927 года по маршруту Нью-Йорк — Париж). До Линдберга трансатлантический перелёт с запада на восток впервые совершили два английских лётчика — Джон Олкок и Артур Браун — по маршруту Ньюфаундленд — Клифден (Ирландия) в 1919 году.





Биография

Детство и юность

Чарльз Линдберг родился в Детройте (штат Мичиган, США) в семье выходца из Швеции и преподавательницы колледжа. Линдберг-старший был конгрессменом, пацифистом, протестовавшим против участия США в Первой мировой войне.

Маленький Чарльз весьма сильно интересовался техникой. Сначала дело ограничивалось принадлежавшим семье автомобилем Saxon Six, чуть позже — мотоциклом Excelsior. Сменив из-за развода родителей несколько школ, Чарльз поступил в Висконсинский университет в Мадисоне на факультет инженерной механики. Здесь он и увлёкся лётным делом. Спустя два года, в 1922 году, факультет механики был оставлен, а юноша стал кадетом лётной школы в Линкольне, штат Небраска[1].

Первые полёты

Свой первый полёт Линдберг совершил через девять дней после того, как стал пассажиром двухместного биплана Lincoln-Standard «Tourabout». На такой же машине он взял свой первый официальный урок лётного дела. Однако двадцатилетний студент не был допущен к одиночным полётам: в самолёте требовалась связь с компанией на случай аварии. Связь стоила денег. У Линдберга их не было. У него не было средств даже продолжать учёбу.

Чтобы обзавестись необходимым опытом и заработать, Чарльз оставил Линкольн. И отправился в путешествие по США, посетив Небраску, Вайоминг, Колорадо, Монтану. «Сначала он был механиком, — вспоминал главный инструктор Роберт Линч, — затем стал парашютистом и воздушным сорвиголовой».

Линдберг много занимался прыжками с парашютом, исполняя замысловатые трюки. Одним из его любимых трюков был прыжок с парашютом с самолёта на скорости 90 миль в час. Эти манёвры привлекли внимание публики, и скоро Чарльз стал известным под псевдонимом Малышка Линдберг. Говорили, что смотреть на него доставляет больше острых ощущений, чем на любого другого лётчика. «Плоские штопоры», «иммельманы» и «нырки» проделывались с такой небывалой лёгкостью, что собравшаяся толпа только восхищённо выдыхала. Однако через год его лётная программа была выполнена, и Линдберг устроился в гараж механиком. При этом будучи очень популярным, он время от времени совершает прыжки с парашютом.

Зимой Чарльз вернулся в дом отца в Миннесоте и не летал больше шести месяцев. Его первый сольный полёт состоялся только 23 мая, когда Линдберг явился на Суфер-Филд (англ.) в Америкусе, Джорджия, бывшее армейское тренировочное поле. Он приобрёл биплан JN-4 Jenny за 500 долларов и уже через полчаса в компании пилота испытал его в воздухе[1].

Трансатлантический перелёт

Первый трансатлантический перелет совершили Алкок и Браун 14—15 июня 1919 года из Сент-Джонса (Нью-Фаундленд) до Клифдена (Ирландия).

В 1919 году нью-йоркский владелец отеля Реймонд Ортейг (англ.) предложил 25 000 долларов призового фонда первому лётчику, который совершит беспосадочный полёт из Нью-Йорка в Париж. Пытаясь его выиграть, погибли или были ранены несколько пилотов.

Линдберг решается поучаствовать в соревновании, однако подготовка полёта требовала денег. Он убедил девять предпринимателей в Сент-Луисе помочь с финансированием. По его заказу Ryan Airlines из Сан-Диего выпустила специальный самолёт — одномоторный моноплан. В разработке проекта участвовал сам Линдберг. Он назвал машину «Духом Сент-Луиса».

10—11 мая 1927 года. Линдберг испытал самолёт, пролетев из Сан-Диего в Нью-Йорк, с ночёвкой в Сент-Луисе. Полёт занял 20 часов 21 минуту. Длина маршрута составила 5800 км.

20 мая в 7:52 Линдберг берёт старт с Рузвельт-Филд (Гарден-Сити, Лонг-Айленд, Нью-Йорк) и 21 мая в 17:21 (по парижскому времени — в 22:21) приземляется в Ле-Бурже.

За трансатлантический перелёт Чарльз Линдберг был награждён Крестом лётных заслуг и стал первым человеком, награждённым этой наградой, а так же ему была вручена Золотая авиационная медаль ФАИ.

В 1927 году Линдберг публикует книгу «Мы», в которой подробно рассказывает о своём трансатлантическом перелёте. От имени фонда Даниэля Гуггенхайма по развитию аэронавтики Линдберг пролетает через США. Затем Линдберг узнал об исследованиях пионера ракеты Роберт Годдарда, профессора физики Университета Кларка, и убедил семью Гуггенхайма поддержать эксперименты Годдарда. Эти эксперименты позже привели к развитию ракет, спутников и космических путешествий. Линдберг также работал для нескольких авиакомпаний в качестве технического консультанта.

В декабре 1927 года по просьбе правительства США Линдберг совершил полёты в страны Латинской Америки — символ американской доброй воли. В Мексике он встретил Энн Спенсер Морроу, дочь американского посла Дуайта У. Морроу, которая стала его женой в 1929 году. Чарльз научил жену летать, навигации она обучалась у Гарольда Гатти. Супруги совершали воздушные экспедиции по всему миру, составляя схему новых маршрутов для различных авиакомпаний. Энн Морроу Линдберг также прославилась как поэт и прозаик[1].

Участие в разработке искусственного сердца

В 1931—1935 годы Линдберг совместно с пионером в области сосудистой хирургии, лауреатом Нобелевской премии Алексисом Каррелем выполнял эксперименты по применению первого примитивного устройства оксигенации крови и, таким образом, участвовал в разработке аппарата искусственного кровообращения.

Похищение сына

1 марта 1932 года был похищен полуторагодовалый сын Линдберга. Родителям поступило требование о выкупе в 50 тысяч долларов, который и был выплачен, однако ребёнок домой не вернулся. Около десяти недель спустя было найдено тело мальчика: ребёнок на самом деле был убит спустя несколько часов после похищения.

Благодаря тому, что выкуп был выплачен так называемыми золотыми сертификатами, срок действия которых истекал в 1933 году, уже в 1934 году удалось обнаружить предполагаемого убийцу — Бруно Хауптманна. Почерк Хауптманна совпал с почерком человека, писавшего требования о выкупе. Были предъявлены и другие улики, однако подсудимый так и не признал свою вину. Жена Хауптманна и его работодатель утверждали, что на момент убийства Бруно находился в Нью-Йорке.

Кроме того, многие аспекты этого дела вызывают вопросы и неоднозначные трактовки. Присяжные признали Бруно виновным в похищении и преднамеренном убийстве и 3 апреля 1936 года Хауптманн был казнён на электрическом стуле. В современной истории Бруно Хауптманн все большим количеством историков, криминалистов и независимых исследователей признается невиновным. История с похищением ребёнка Линдберга, в слегка измененном виде, стала основой романа Агаты Кристи «Убийство в „Восточном экспрессе“» (1934). В 1974 году был снят одноимённый фильм. Трагедия Линдберга также входит в сюжет детективного романа Юлиана Семёнова «Экспансия-III».

Трагедия стала сенсацией. Репортёры, фотографы и просто любопытные досаждали Линдбергам постоянно. Кончилось тем, что после суда в 1935 году Линдберг с женой и старшим сыном Джоном переехали в Европу. Конгресс постановил принять «Закон Линдберга». Закон сделал похищение людей федеральным преступлением[1]. Реакцией на злоупотребления фотографов стал запрет на фото- и киносъёмку в зале суда, вследствие которого в США была возобновлена традиция репортёрского рисунка.

Участие во Второй мировой войне

В Европе Линдберг был приглашён правительствами Франции и Германии в тур авиационной промышленности. В Германии его восхитила высокоразвитая авиационная промышленность. До такой степени, что, когда в 1938 году Герман Геринг представил Линдберга к немецкому ордену Германского Орла, это вызвало в Соединённых Штатах бурную реакцию: авиатора обвинили в принятии идей нацизма (он и в самом деле в начале 30-х водил дружбу с американскими приверженцами идей немецкого нацизма[2]).

В предвоенные годы и в начальный период Второй мировой войны (до вступления в неё США) выступал с поддержкой действий нацистской Германии, обращался к евреям США с призывом «не втягивать народ в войну» и т. п. В 1941 году он стал одним из ведущих представителей Первого комитета — организации, которая выступала против добровольного вступления Америки во Вторую мировую войну. Линдберг подверг критике внешнюю политику президента Франклина Рузвельта. Президенту это, конечно, понравиться не могло. В ответ на публичное осуждение Рузвельта военный авиатор подал в отставку. Линдберг стал техническим консультантом и лётчиком-испытателем для компании Форда и Объединённой авиастроительной корпорации.

После нападения на Пёрл-Харбор в декабре 1941 года Линдберг, однако, подал заявление о возвращении на военную службу, в чём ему было отказано президентом.

В апреле 1944 года Линдберг в качестве гражданского советника армии Соединённых Штатов и флота отправляется на военный фронт в Тихом океане. Хотя он был гражданским лицом, на его счету имелось около 50 боевых вылетов. Ему принадлежат также разработки методов автопилота, существенно расширившие возможности американских истребителей[1].

Послевоенные годы

После войны Линдберг работал в качестве консультанта начальника штаба ВВС США. В 1954 году президент Дуайт Д. Эйзенхауэр присвоил Линдбергу звание бригадного генерала ВВС. Pan American World Airways также наняла Линдберга в качестве консультанта. Он посоветовал авиакомпании приобрести реактивный транспорт и участвовал в разработке дизайна Boeing 747.

В 1953 году Линдберг публикует книгу «Дух Сент-Луиса». Книга получила Пулитцеровскую премию. В это время он много путешествует, интересуется культурой народов Африки и Филиппин. В конце 1960-х годов вновь возвращается к общественной деятельности, особенно выступая за кампанию по защите горбатых и синих китов, находящихся под угрозой вымирания. Он также выступает против развития сверхзвуковых транспортных самолётов, опасаясь воздействия, которое эти самолёты могут оказать на атмосферу Земли[1].

Чарльз Огастес Линдберг умер от рака 26 августа 1974 года в своём доме на гавайском острове Мауи. В 1978 году были опубликованы его автобиография и коллекция произведений.

Образ в культуре

  • В 1929 году Бертольт Брехт написал пьесу (Lehrstück) «Полёт Линдберга» (музыка Курта Вайля и Пауля Хиндемита) (Der Lindberghflug). После войны, в 1950 году, из-за нацистских симпатий Линдберга Брехт убрал все ссылки на него и переименовал пьесу в «Перелёт через океан» (Der Ozeanflug).
  • Линдберг фигурирует как профашистский правитель США, установивший режим жестокого антисемитского террора, в двух книгах в жанре альтернативной истории — «Окончательное решение» (The Ultimate Solution, 1973) Эрика Нордена и «Заговор против Америки» (The Plot Against America, 2004) Филипа Рота. У Нордена Линдберга назначают марионеточным правителем нацисты, оккупировавшие Америку; у Рота исполняется сценарий его победы как кандидата от республиканцев-изоляционистов над Франклином Рузвельтом на президентских выборах 1940 года и последующего союза с нацистской Германией.
  • В экранизации книги «Дух Сент-Луиса», вышедшей 20 апреля 1957 года, за месяц до 30-й годовщины перелёта, Линдберга сыграл актёр Джеймс Стюарт, также служивший в ВВС США и вышедший в отставку в том же звании (бригадный генерал), что и его герой.
  • По одной из версий происхождения названия танца линди хоп, это имя ему дал знаменитый танцор George (Shorty) Showden, который в шутку назвал новый танец Lindy hop, увидев газеты с заголовками «Lindy hops the Atlantic» о первом трансатлантическом перелёте Чарльза Линдберга.
  • В  фильме Интерстеллар Кристофера Нолана, в комнате Мерфи   несколько раз крупным планом показывают шкаф где на полке лежит биографическая  книга А. Скотта Берга «Линдберг» (A. Scott Berg Lindbergh 978-0399144493[3] ).
  • В книге Макса Аллана Коллинза «Похищенный» (Stolen Away, 1991) увлекательно рассказана потрясшая в свое время Америку история похищения годовалого ребенка легендарного летчика Чарльза Линдберга, первым совершившего перелет через Атлантический океан. В очередном романе о детективе Натане Геллере Макс Аллан Коллинз вновь возвращается к событиям 30-х годов 20-го столетия и с присущим ему мастерством воссоздает тревожную атмосферу эпохи.

Награды

Память

В 1976 г. Международный астрономический союз присвоил имя Чарльза Линдберга кратеру на видимой стороне Луны.

Напишите отзыв о статье "Линдберг, Чарльз"

Литература

Владимир Шитов "Дух Сент-Луиса" (рус.) // Гражданская авиация. — М., 2012. — № 5. — С. 44-45.

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 6 Елена Соковенина. [www.chaskor.ru/article/smotrite_von_on_letit_22115 Смотрите, вон он летит!], Частный корреспондент (4 февраля 2011). Проверено 4 февраля 2011.
  2. из д/ф «Американский план войны с Великобританией» (Discovery World)
  3. [en.wikipedia.org/wiki/Lindbergh_%2528book%2529 Lindbergh (book)] (англ.) // Wikipedia, the free encyclopedia.

Ссылки

  • [www.peoples.ru/military/aviation/charls_lindberg/ Чарлз Огастес Линдберг]
  • [encyklopedia.narod.ru/bios/putesh/lindberg/lindberg.html Чарльз Аугустус Линдберг]
  • [web.archive.org/web/20070630085623/www.kommersant.ru/k-money-old/story.asp?m_id=14734 Герой двух океанов]
  • [www.chayka.org/oarticle.php?id=531 Эти странные Линдберги]
  • [murders.ru/Lin_son_1.html История расследования дела о похищении сына Линдберга]
  • [temya.ru/news/2011-02-19-26 Кого прозвали летучим американцем?]
  • [manwb.ru/articles/persons/great_europ/ChLind_AlxnShvazburg/ Чарлз Линдберг: взлёт и падение]

Отрывок, характеризующий Линдберг, Чарльз

– Que diable! [Черт возьми!] – сказал голос человека, стукнувшегося обо что то.
Князь Андрей, выглянув из сарая, увидал подходящего к нему Пьера, который споткнулся на лежавшую жердь и чуть не упал. Князю Андрею вообще неприятно было видеть людей из своего мира, в особенности же Пьера, который напоминал ему все те тяжелые минуты, которые он пережил в последний приезд в Москву.
– А, вот как! – сказал он. – Какими судьбами? Вот не ждал.
В то время как он говорил это, в глазах его и выражении всего лица было больше чем сухость – была враждебность, которую тотчас же заметил Пьер. Он подходил к сараю в самом оживленном состоянии духа, но, увидав выражение лица князя Андрея, он почувствовал себя стесненным и неловким.
– Я приехал… так… знаете… приехал… мне интересно, – сказал Пьер, уже столько раз в этот день бессмысленно повторявший это слово «интересно». – Я хотел видеть сражение.
– Да, да, а братья масоны что говорят о войне? Как предотвратить ее? – сказал князь Андрей насмешливо. – Ну что Москва? Что мои? Приехали ли наконец в Москву? – спросил он серьезно.
– Приехали. Жюли Друбецкая говорила мне. Я поехал к ним и не застал. Они уехали в подмосковную.


Офицеры хотели откланяться, но князь Андрей, как будто не желая оставаться с глазу на глаз с своим другом, предложил им посидеть и напиться чаю. Подали скамейки и чай. Офицеры не без удивления смотрели на толстую, громадную фигуру Пьера и слушали его рассказы о Москве и о расположении наших войск, которые ему удалось объездить. Князь Андрей молчал, и лицо его так было неприятно, что Пьер обращался более к добродушному батальонному командиру Тимохину, чем к Болконскому.
– Так ты понял все расположение войск? – перебил его князь Андрей.
– Да, то есть как? – сказал Пьер. – Как невоенный человек, я не могу сказать, чтобы вполне, но все таки понял общее расположение.
– Eh bien, vous etes plus avance que qui cela soit, [Ну, так ты больше знаешь, чем кто бы то ни было.] – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Пьер с недоуменьем, через очки глядя на князя Андрея. – Ну, как вы скажете насчет назначения Кутузова? – сказал он.
– Я очень рад был этому назначению, вот все, что я знаю, – сказал князь Андрей.
– Ну, а скажите, какое ваше мнение насчет Барклая де Толли? В Москве бог знает что говорили про него. Как вы судите о нем?
– Спроси вот у них, – сказал князь Андрей, указывая на офицеров.
Пьер с снисходительно вопросительной улыбкой, с которой невольно все обращались к Тимохину, посмотрел на него.
– Свет увидали, ваше сиятельство, как светлейший поступил, – робко и беспрестанно оглядываясь на своего полкового командира, сказал Тимохин.
– Отчего же так? – спросил Пьер.
– Да вот хоть бы насчет дров или кормов, доложу вам. Ведь мы от Свенцян отступали, не смей хворостины тронуть, или сенца там, или что. Ведь мы уходим, ему достается, не так ли, ваше сиятельство? – обратился он к своему князю, – а ты не смей. В нашем полку под суд двух офицеров отдали за этакие дела. Ну, как светлейший поступил, так насчет этого просто стало. Свет увидали…
– Так отчего же он запрещал?
Тимохин сконфуженно оглядывался, не понимая, как и что отвечать на такой вопрос. Пьер с тем же вопросом обратился к князю Андрею.
– А чтобы не разорять край, который мы оставляли неприятелю, – злобно насмешливо сказал князь Андрей. – Это очень основательно; нельзя позволять грабить край и приучаться войскам к мародерству. Ну и в Смоленске он тоже правильно рассудил, что французы могут обойти нас и что у них больше сил. Но он не мог понять того, – вдруг как бы вырвавшимся тонким голосом закричал князь Андрей, – но он не мог понять, что мы в первый раз дрались там за русскую землю, что в войсках был такой дух, какого никогда я не видал, что мы два дня сряду отбивали французов и что этот успех удесятерял наши силы. Он велел отступать, и все усилия и потери пропали даром. Он не думал об измене, он старался все сделать как можно лучше, он все обдумал; но от этого то он и не годится. Он не годится теперь именно потому, что он все обдумывает очень основательно и аккуратно, как и следует всякому немцу. Как бы тебе сказать… Ну, у отца твоего немец лакей, и он прекрасный лакей и удовлетворит всем его нуждам лучше тебя, и пускай он служит; но ежели отец при смерти болен, ты прогонишь лакея и своими непривычными, неловкими руками станешь ходить за отцом и лучше успокоишь его, чем искусный, но чужой человек. Так и сделали с Барклаем. Пока Россия была здорова, ей мог служить чужой, и был прекрасный министр, но как только она в опасности; нужен свой, родной человек. А у вас в клубе выдумали, что он изменник! Тем, что его оклеветали изменником, сделают только то, что потом, устыдившись своего ложного нарекания, из изменников сделают вдруг героем или гением, что еще будет несправедливее. Он честный и очень аккуратный немец…
– Однако, говорят, он искусный полководец, – сказал Пьер.
– Я не понимаю, что такое значит искусный полководец, – с насмешкой сказал князь Андрей.
– Искусный полководец, – сказал Пьер, – ну, тот, который предвидел все случайности… ну, угадал мысли противника.
– Да это невозможно, – сказал князь Андрей, как будто про давно решенное дело.
Пьер с удивлением посмотрел на него.
– Однако, – сказал он, – ведь говорят же, что война подобна шахматной игре.
– Да, – сказал князь Андрей, – только с тою маленькою разницей, что в шахматах над каждым шагом ты можешь думать сколько угодно, что ты там вне условий времени, и еще с той разницей, что конь всегда сильнее пешки и две пешки всегда сильнее одной, a на войне один батальон иногда сильнее дивизии, а иногда слабее роты. Относительная сила войск никому не может быть известна. Поверь мне, – сказал он, – что ежели бы что зависело от распоряжений штабов, то я бы был там и делал бы распоряжения, а вместо того я имею честь служить здесь, в полку вот с этими господами, и считаю, что от нас действительно будет зависеть завтрашний день, а не от них… Успех никогда не зависел и не будет зависеть ни от позиции, ни от вооружения, ни даже от числа; а уж меньше всего от позиции.
– А от чего же?
– От того чувства, которое есть во мне, в нем, – он указал на Тимохина, – в каждом солдате.
Князь Андрей взглянул на Тимохина, который испуганно и недоумевая смотрел на своего командира. В противность своей прежней сдержанной молчаливости князь Андрей казался теперь взволнованным. Он, видимо, не мог удержаться от высказывания тех мыслей, которые неожиданно приходили ему.
– Сражение выиграет тот, кто твердо решил его выиграть. Отчего мы под Аустерлицем проиграли сражение? У нас потеря была почти равная с французами, но мы сказали себе очень рано, что мы проиграли сражение, – и проиграли. А сказали мы это потому, что нам там незачем было драться: поскорее хотелось уйти с поля сражения. «Проиграли – ну так бежать!» – мы и побежали. Ежели бы до вечера мы не говорили этого, бог знает что бы было. А завтра мы этого не скажем. Ты говоришь: наша позиция, левый фланг слаб, правый фланг растянут, – продолжал он, – все это вздор, ничего этого нет. А что нам предстоит завтра? Сто миллионов самых разнообразных случайностей, которые будут решаться мгновенно тем, что побежали или побегут они или наши, что убьют того, убьют другого; а то, что делается теперь, – все это забава. Дело в том, что те, с кем ты ездил по позиции, не только не содействуют общему ходу дел, но мешают ему. Они заняты только своими маленькими интересами.
– В такую минуту? – укоризненно сказал Пьер.
– В такую минуту, – повторил князь Андрей, – для них это только такая минута, в которую можно подкопаться под врага и получить лишний крестик или ленточку. Для меня на завтра вот что: стотысячное русское и стотысячное французское войска сошлись драться, и факт в том, что эти двести тысяч дерутся, и кто будет злей драться и себя меньше жалеть, тот победит. И хочешь, я тебе скажу, что, что бы там ни было, что бы ни путали там вверху, мы выиграем сражение завтра. Завтра, что бы там ни было, мы выиграем сражение!
– Вот, ваше сиятельство, правда, правда истинная, – проговорил Тимохин. – Что себя жалеть теперь! Солдаты в моем батальоне, поверите ли, не стали водку, пить: не такой день, говорят. – Все помолчали.
Офицеры поднялись. Князь Андрей вышел с ними за сарай, отдавая последние приказания адъютанту. Когда офицеры ушли, Пьер подошел к князю Андрею и только что хотел начать разговор, как по дороге недалеко от сарая застучали копыта трех лошадей, и, взглянув по этому направлению, князь Андрей узнал Вольцогена с Клаузевицем, сопутствуемых казаком. Они близко проехали, продолжая разговаривать, и Пьер с Андреем невольно услыхали следующие фразы:
– Der Krieg muss im Raum verlegt werden. Der Ansicht kann ich nicht genug Preis geben, [Война должна быть перенесена в пространство. Это воззрение я не могу достаточно восхвалить (нем.) ] – говорил один.
– O ja, – сказал другой голос, – da der Zweck ist nur den Feind zu schwachen, so kann man gewiss nicht den Verlust der Privatpersonen in Achtung nehmen. [О да, так как цель состоит в том, чтобы ослабить неприятеля, то нельзя принимать во внимание потери частных лиц (нем.) ]
– O ja, [О да (нем.) ] – подтвердил первый голос.
– Да, im Raum verlegen, [перенести в пространство (нем.) ] – повторил, злобно фыркая носом, князь Андрей, когда они проехали. – Im Raum то [В пространстве (нем.) ] у меня остался отец, и сын, и сестра в Лысых Горах. Ему это все равно. Вот оно то, что я тебе говорил, – эти господа немцы завтра не выиграют сражение, а только нагадят, сколько их сил будет, потому что в его немецкой голове только рассуждения, не стоящие выеденного яйца, а в сердце нет того, что одно только и нужно на завтра, – то, что есть в Тимохине. Они всю Европу отдали ему и приехали нас учить – славные учители! – опять взвизгнул его голос.
– Так вы думаете, что завтрашнее сражение будет выиграно? – сказал Пьер.
– Да, да, – рассеянно сказал князь Андрей. – Одно, что бы я сделал, ежели бы имел власть, – начал он опять, – я не брал бы пленных. Что такое пленные? Это рыцарство. Французы разорили мой дом и идут разорить Москву, и оскорбили и оскорбляют меня всякую секунду. Они враги мои, они преступники все, по моим понятиям. И так же думает Тимохин и вся армия. Надо их казнить. Ежели они враги мои, то не могут быть друзьями, как бы они там ни разговаривали в Тильзите.
– Да, да, – проговорил Пьер, блестящими глазами глядя на князя Андрея, – я совершенно, совершенно согласен с вами!
Тот вопрос, который с Можайской горы и во весь этот день тревожил Пьера, теперь представился ему совершенно ясным и вполне разрешенным. Он понял теперь весь смысл и все значение этой войны и предстоящего сражения. Все, что он видел в этот день, все значительные, строгие выражения лиц, которые он мельком видел, осветились для него новым светом. Он понял ту скрытую (latente), как говорится в физике, теплоту патриотизма, которая была во всех тех людях, которых он видел, и которая объясняла ему то, зачем все эти люди спокойно и как будто легкомысленно готовились к смерти.
– Не брать пленных, – продолжал князь Андрей. – Это одно изменило бы всю войну и сделало бы ее менее жестокой. А то мы играли в войну – вот что скверно, мы великодушничаем и тому подобное. Это великодушничанье и чувствительность – вроде великодушия и чувствительности барыни, с которой делается дурнота, когда она видит убиваемого теленка; она так добра, что не может видеть кровь, но она с аппетитом кушает этого теленка под соусом. Нам толкуют о правах войны, о рыцарстве, о парламентерстве, щадить несчастных и так далее. Все вздор. Я видел в 1805 году рыцарство, парламентерство: нас надули, мы надули. Грабят чужие дома, пускают фальшивые ассигнации, да хуже всего – убивают моих детей, моего отца и говорят о правилах войны и великодушии к врагам. Не брать пленных, а убивать и идти на смерть! Кто дошел до этого так, как я, теми же страданиями…
Князь Андрей, думавший, что ему было все равно, возьмут ли или не возьмут Москву так, как взяли Смоленск, внезапно остановился в своей речи от неожиданной судороги, схватившей его за горло. Он прошелся несколько раз молча, но тлаза его лихорадочно блестели, и губа дрожала, когда он опять стал говорить:
– Ежели бы не было великодушничанья на войне, то мы шли бы только тогда, когда стоит того идти на верную смерть, как теперь. Тогда не было бы войны за то, что Павел Иваныч обидел Михаила Иваныча. А ежели война как теперь, так война. И тогда интенсивность войск была бы не та, как теперь. Тогда бы все эти вестфальцы и гессенцы, которых ведет Наполеон, не пошли бы за ним в Россию, и мы бы не ходили драться в Австрию и в Пруссию, сами не зная зачем. Война не любезность, а самое гадкое дело в жизни, и надо понимать это и не играть в войну. Надо принимать строго и серьезно эту страшную необходимость. Всё в этом: откинуть ложь, и война так война, а не игрушка. А то война – это любимая забава праздных и легкомысленных людей… Военное сословие самое почетное. А что такое война, что нужно для успеха в военном деле, какие нравы военного общества? Цель войны – убийство, орудия войны – шпионство, измена и поощрение ее, разорение жителей, ограбление их или воровство для продовольствия армии; обман и ложь, называемые военными хитростями; нравы военного сословия – отсутствие свободы, то есть дисциплина, праздность, невежество, жестокость, разврат, пьянство. И несмотря на то – это высшее сословие, почитаемое всеми. Все цари, кроме китайского, носят военный мундир, и тому, кто больше убил народа, дают большую награду… Сойдутся, как завтра, на убийство друг друга, перебьют, перекалечат десятки тысяч людей, а потом будут служить благодарственные молебны за то, что побили много люден (которых число еще прибавляют), и провозглашают победу, полагая, что чем больше побито людей, тем больше заслуга. Как бог оттуда смотрит и слушает их! – тонким, пискливым голосом прокричал князь Андрей. – Ах, душа моя, последнее время мне стало тяжело жить. Я вижу, что стал понимать слишком много. А не годится человеку вкушать от древа познания добра и зла… Ну, да не надолго! – прибавил он. – Однако ты спишь, да и мне пера, поезжай в Горки, – вдруг сказал князь Андрей.
– О нет! – отвечал Пьер, испуганно соболезнующими глазами глядя на князя Андрея.
– Поезжай, поезжай: перед сраженьем нужно выспаться, – повторил князь Андрей. Он быстро подошел к Пьеру, обнял его и поцеловал. – Прощай, ступай, – прокричал он. – Увидимся ли, нет… – и он, поспешно повернувшись, ушел в сарай.
Было уже темно, и Пьер не мог разобрать того выражения, которое было на лице князя Андрея, было ли оно злобно или нежно.
Пьер постоял несколько времени молча, раздумывая, пойти ли за ним или ехать домой. «Нет, ему не нужно! – решил сам собой Пьер, – и я знаю, что это наше последнее свидание». Он тяжело вздохнул и поехал назад в Горки.
Князь Андрей, вернувшись в сарай, лег на ковер, но не мог спать.
Он закрыл глаза. Одни образы сменялись другими. На одном он долго, радостно остановился. Он живо вспомнил один вечер в Петербурге. Наташа с оживленным, взволнованным лицом рассказывала ему, как она в прошлое лето, ходя за грибами, заблудилась в большом лесу. Она несвязно описывала ему и глушь леса, и свои чувства, и разговоры с пчельником, которого она встретила, и, всякую минуту прерываясь в своем рассказе, говорила: «Нет, не могу, я не так рассказываю; нет, вы не понимаете», – несмотря на то, что князь Андрей успокоивал ее, говоря, что он понимает, и действительно понимал все, что она хотела сказать. Наташа была недовольна своими словами, – она чувствовала, что не выходило то страстно поэтическое ощущение, которое она испытала в этот день и которое она хотела выворотить наружу. «Это такая прелесть был этот старик, и темно так в лесу… и такие добрые у него… нет, я не умею рассказать», – говорила она, краснея и волнуясь. Князь Андрей улыбнулся теперь той же радостной улыбкой, которой он улыбался тогда, глядя ей в глаза. «Я понимал ее, – думал князь Андрей. – Не только понимал, но эту то душевную силу, эту искренность, эту открытость душевную, эту то душу ее, которую как будто связывало тело, эту то душу я и любил в ней… так сильно, так счастливо любил…» И вдруг он вспомнил о том, чем кончилась его любовь. «Ему ничего этого не нужно было. Он ничего этого не видел и не понимал. Он видел в ней хорошенькую и свеженькую девочку, с которой он не удостоил связать свою судьбу. А я? И до сих пор он жив и весел».