Чарльз Монтгомери Бёрнс

Персонаж мультсериала «Симпсоны»
Чарльз Монтгомери Бёрнс
Пол:	мужской
Волосы:	седые, в молодости тёмно-каштановые, в детстве светлые и кудрявые
Возраст:	от 81 до 150
Работа:	владелец Спрингфилдской атомной электростанции, миллиардер
Близкие родственники:	сын Ларри Бёрнс, мать Миссис Бёрнс(Дафнии), брат Джордж Бёрнс, отец Клиффорд Бёрнс
Первое появление:	эпизод «Симпсоны готовят на открытом огне»

Чарльз Монтгомери Плантагенет Шикльгрубер Бёрнс, обычно Мистер Бёрнс, иногда Монти Бёрнс (озвучен в первых нескольких эпизодах Кристофером Коллинзом, после — Гарри Ширером) — один из главных персонажей мультсериала «Симпсоны», в некоторой степени он антагонист данного сериала, владелец Спрингфилдской атомной электростанции, хотя и не бессменный.

Характеристика

Бёрнс сказочно богат, и благодаря своему статусу спрингфилдского плутократа имеет возможность делать всё, что пожелает, без каких-либо последствий.

Почти всегда за ним ухаживает его помощник Вэйлон Смитерс.

Имена родителей Бёрнса — Дафни и Клиффорд. Имя и фамилия Монтгомери Бёрнса — шотландские, что намекает на стереотип о скупости шотландцев (в одном из эпизодов показан фамильный портрет, на котором мистер Бёрнс или его предок изображён в килте).

Мэтт Грейнинг в интервью Portland Tribune пояснил, что имя для Бёрнса ему подсказало название Парка Монтгомери.

Принято считать, что внешность Мистера Бёрнса Мэтт Грейнинг списал с норвежского промышленного магната Фреда Олсена, который часто появлялся в американских новостях в конце 80-х.

Изначально его звали Монтгомери Бёрнс, но в эпизоде «Two Cars in Every Garage and Three Eyes on Every Fish» он закричал: «Ты не сделаешь этого со мной, я — Чарльз Монтгомери Бёрнс!», что было парафразом реплики из фильма «Гражданин Кейн»: «Ты не сделаешь этого со мной, я — Чарльз Фостер Кейн!».

Его любимое слово «Превосходно!» (англ. Excellent), которое он бормочет себе под нос зловещим голосом, перебирая пальцами.

Бёрнс зависит от Смиттерса, который выполняет все его просьбы от похищения людей до обслуживания за завтраком.

Бёрнс изначально задумывался как главный злодей сериала, его появление часто сопровождается Имперским маршем из «Звездных войн». Однако его старческая дряхлость и беспомощность стали постоянным поводом для шуток. К примеру, он настолько слаб, что неспособен отобрать конфету у годовалого ребёнка или даже раздавить муравья. Легко сбивается с ног ветром и даже собственной тысячедолларовой купюрой. В серии «Double, Double, Boy in Trouble» сообщает Барту, что его вес равен весу одежды и ключей. Также, в 18 серии 5 сезона едва не тонет в ванной, не в силах выдержать вес небольшой мочалки.

Бёрнс постоянно забывает имя своего работника Гомера Симпсона, за что тот его ненавидит.

В 7-й серии восьмого сезона можно видеть, что его телефонный номер 555-0001.

В 21-й серии 8-го сезона Мистер Бернс обанкротился, и Лиза Симпсон помогла ему восстановить состояние.

В 21-й серии 5-го сезона показывается, как жестокий самолюбивый старик.

В 15-й серии 14-го сезона стрелял в Гомера, когда тот стал владельцем АЭС по его же распоряжению, после чего уволил самого Бёрнса.

В 6-й серии 22 сезона «The Fool Monty», выясняется, что если Бёрнс начинает совершать добрые поступки, он начинает умирать. А продолжая вершить зло, он тем самым не может умереть.

Возраст

По поводу возраста Бёрнса среди зрителей ведутся дискуссии. День его рождения 15 сентября 1920 года. Хотя однажды в эпизоде «Simpson and Delilah», когда Гомер становится управляющим и высказывает предположение, что Бёрнсу 102, тот отвечает, что ему 81. Возраст Бёрнса и постоянные намёки на его невероятную старость — одна из повторяющихся шуток сериала. Однако в ретроспективном эпизоде, когда дед Симпсон рассказывает Барту истории Второй мировой войны, упоминается заносчивый рядовой у сержанта Симпсона (хотя также упоминалось, что Бёрнс на самом деле имел более высокий ранг).

В серии «Lisa the Tree Hugger» упоминается, что Бёрнс самый старый человек в городе.

Бёрнс получил диплом Йельского Университета в 1940.

В сериале встречались утверждения, что Бёрнс получил долголетие от Сатаны, а также, что специальные еженедельные медицинские ритуалы, после которых он находится в неадекватном состоянии и светится изнутри (серия The Springfield Files), позволяют ему продлить жизнь ещё на неделю. (В одном эпизоде содержится аллюзия на роман Оскара Уайльда «Портрет Дориана Грея»).

У Бёрнса та же группа крови, что и у Барта Симпсона. После переливания крови от Барта Бёрнс стал удивительно бодр и энергичен (что пародирует известный сюжет о колдунах, продлевающих свою жизнь при помощи крови младенцев).

В 4 серии 15 сезона Бёрнс при снятии денег с банкомата вводит четырёхзначный пин-код, который соответствует его возрасту.

В 12 серии 11 сезона Бёрнс утверждает, что ему больше ста лет.

В 4 серии 13 сезона пассия мистера Бёрнса спрашивает у него, как веселятся люди в 104 года.

В 17 серии 23 сезона Монтгомери говорит Гомеру, что на самом деле ему четырёхзначное число лет.

Причина смерти родителей (как признаётся сам Монтгомери Бернс) — это попытка помешать ему.

В 8 серии 20 сезона «Мистер Бёрнс и пчёлы» Бёрнс поёт гимн Австро-Венгрии, как своей родины, якобы не зная о её развале. Также он не знает о смерти эрцгерцога австрийского Франца Фердинанда, умершего 28 июня 1914 года. Позже Смитерс объясняет ему ключевые события после развала Австро-Венгрии (Первую Мировую войну и т. д.) Соответственно Монтгомери мог родиться во времена Австро-Венгрии (до 1914 года).

В 7 серии 23 сезона Бёрнс упоминает, что спасся с «Титаника», сделав плот из тел пассажиров 3-го класса.

Также в одной из серий он говорит Лизе, что он старше Теодора Рузвельта на семь-восемь лет. А Теодор Рузвельт родился в 1858 году.

Биография

Детство

Родился, предположительно, в Танжерштадте. В редких ретроспективных эпизодах показано детство Бёрнса. Когда Монтгомери был совсем маленьким, он счастливо жил с его родными любящими родителями, младшим братом и медвежонком Бобо. (Однако в серии «Double, Double, Boy in Trouble» Бёрнс рассказывает Барту, что был младшим из 14-ти детей, однако все они умерли раньше него, в результате чего он стал единственным наследником состояния своих родителей; при этом Бёрнс прозрачно намекает, что имел прямое отношение ко всем этим несчастным случаям). Очевидно, родители даже называли его «Счастливчик». В серии «The Mansion Family» Бёрнс в больнице указывает причину смерти родителей: «Мешали мне».

Бёрнс рано выбрал путь хитрого миллиардера (реминисценция на фильм «Гражданин Кейн»). Мать Бёрнса всё ещё жива, хотя ей уже 122 года (по данным Смитерса) и Бёрнс очень обижен на неё за это. Его детские воспоминания обычно показываются раскрашенными под сепию, имитируя стиль кинематографа начала XX века.

Семья Бёрнсов в начале XX века владела «атомной мельницей», нанимая сильных рабочих, которые расщепляли атомы методичными ударами молота (дед Бёрнса однажды замуровал живьём своего рабочего, который украл шесть атомов). Будучи избалованным ребёнком, Бёрнс развлекался тем, что вредил несчастным рабочим-иммигрантам (один из эпизодов показывает маленького Монти, пинающего рабочего с Кони-Айленда). Он и его семья обычно показываются как классические капиталисты — эксплуататоры: он нанимает иммигрантов как рабскую рабочую силу, он говорил, что ездил верхом на толстом мужчине, и когда Мардж предложила «тему дня» — исправление нравственности рабочих, он выдвинул идею «детский рабочий день». Следя за своими работниками по видеомонитору, он непременно произносит в их адрес оскорбительные выражения.

В 1941 Бёрнс получил диплом Йельского университета, где он вступил в секретное общество «Череп и кости». Он мог иметь дело с графиней фон Цеппелин. Он утверждал, что был лично знаком с президентом Калвином Кулиджем.

В 1957 Бёрнс приходит на 25-ю встречу друзей по колледжу, где встречает Лили Бэнкрофт (впоследствии ставшую матерью Лэрри Бёрнса). Родители Лили заставили её отдать сына в сиротский приют, затем, как говорит Бёрнс, они «упекли её в монастырь в южных морях». Он не видел своего сына, пока уже взрослый Лэрри сам не нашёл его в Спрингфилде. Когда произошла встреча, Бёрнс был очень смущен грубостью своего отпрыска, Гомер же придумал план «похищения» Лэрри, чтобы заставить его отца полюбить его. Однако план провалился и Лэрри покинул Спрингфилд.

В 12 сезоне 11 серии номер карты мед. страхования Бёрнса 0000002, он признаётся, что его обогнал только Теодор Рузвельт. Тогда, следовательно, Бёрнс родился в середине 19-го века.

В «C.E. D’OH» Бёрнс проговаривается, что у него была невеста Гертруда. Но поскольку он трудоголик, он пропустил не только их свадьбу, но и развод. «Она умерла от одиночества. Одиночества и диабета».

После Второй мировой войны

Бёрнс служил в армии во время Второй мировой войны, участвовал в военных действиях в Европе будучи в подчинении у сержанта Абрахама Симпсона. Однако Бёрнс мог также работать и в нацистской Германии, о чём он часто упоминал. Он замечает: «Шиндлер и я были как горошины в стручке. Мы были оба владельцами фабрик, мы оба делали снаряды для нацистов». Также в серии American Story X-cellent, при обыске Бёрнса находится удостоверение о том, что он служит СС. Также в одном из эпизодов, Бёрнса можно увидеть играющим в игральный автомат на тему Второй Мировой войны, но когда он видит свастику на немецком танке, он говорит: "Погодите, я что, стреляю в нацистов? Обычно было наоборот."

После войны правительство США в рамках плана Маршалла выпустило купюру достоинством в один триллион долларов, и Бёрнс должен был доставить её самолётом в Европу. Но по дороге «деньги пропали». История триллиона долларов описывается в серии «The Trouble With Trillions». Согласно эпизоду, на момент изготовления купюры в триллион долларов Монтгомери Бёрнс являлся «самым богатым человеком Америки». В результате событий, происходящих в серии, банкнота в триллион долларов, которая до этого хранилась в бумажнике Бёрнса, по вине Гомера Симпсона попадает в руки Фиделя Кастро и помогает тому продолжать строить на Кубе коммунизм.

А в серии «Midnight Rx» Монтгомери, рассказывая о созданном им деревянном самолете «фанерный пеликан», произнес: «я взлетел на два метра, и пролетел полтора, затем выяснилось, что от дождя он загорается. А после фюрер меня выгнал». Это пародия на построенный в 1947 году американским миллионером и авиатором Говардом Хьюзом гигантский деревянный самолет Hughes H-4 Hercules, совершивший один-единственный полет на крайне низкой высоте и неофициально прозванный «еловым гусем» (Spruce Goose). Поведение Бёрнса в эпизоде «$pringfield (Or, How I Learned to Stop Worrying and Love Legalized Gambling)», когда он, став владельцем казино и будучи одержимым параноидальным страхом перед микробами, запирается в стерильном боксе и отпускает длинную бороду и ногти, пародирует аналогичное поведение того же Хьюза в последние годы жизни. При этом любовь Бёрнса к авиации никуда не исчезает, и он пытается под дулом револьвера принудить Смитерса к полету на умещающемся на ладони самолете собственной конструкции.

В 70-х годах XX века участвовал в разработке биологического оружия. Его планы сорвала мать Гомера.

В серии The Seemingly Never-Ending Story Бёрнс рассказывает о том, как однажды проиграл спор Богатому Техасцу, не выполнив последнее задание: он не смог сфотографироваться с улыбающимся ребёнком. Ставкой было его состояние, которое перешло Техасцу. Бёрнс устроился на работу в таверну Мо за 5 долларов в час и стал лучшим работником месяца. Атомную электростанцию Бёрнс вскоре вернул себе, за деньги, вынутые из музыкального автомата, и фотографией Лизы Симпсон.

Настоящее время

Мать Бёрнса жива, о чём сообщается в серии «Homer the Smithers». Она парализована, ей 120 лет, и, по словам Смиттерса, способна только кричать по телефону.

Управляет Спрингфилдской атомной электростанцией. Неоднократно увольнял Гомера Симпсона. Его богатство позволяет обходиться без труда на станции и заниматься немыслимыми проектами (пример — закрыть солнечный свет большим заградителем).

Бёрнс славится равнодушным отношением к чувствам других людей, тем не менее, ему самому небезразлично отношение окружающих к его персоне. Время от времени он старается завоевать любовь простых граждан, но у него ничего не выходит. Тем не менее, в серии He Loves to Fly and He D'oh's, Бёрнс искренне отблагодарил Гомера за своё спасение.

Бёрнс увеличивает своё состояние любой ценой, и не гнушается даже простым воровством. Например, в 23 серии 6 сезона он крадет 200 долларов с прилавка магазина, а в 1 серии 19 сезона чуть не утонул в фонтане из-за одного цента. Также в эпизоде Old Money , когда Эйб пытался потратить на что-нибудь полезное для людей, к нему приходит Бёрнс и слезно умоляет дать 106000$, однако Эйб прогнал его и Монти поклялся отомстить ему за это. Однако несмотря на свою скупость, в серии The Fool Monty мэр Куимби признается, что мистер Бёрнс единственный в Спрингфилде, кто платит налоги.

Состояние мистера Бёрнса постоянно меняется. Бёрнс то является одним из самых богатых людей мира, то просит Смитерса «еще раз заложить электростанцию». Так, в серии The Old Man and The Lisa он оказывается полностью разоренным и вынужден начинать с нуля. В 8 серии 20 сезона «The Burns and the Bees», миллиардеры, собравшиеся за городом, ночевали в хижинах, над дверями которых были написаны размеры их состояний, на табло хижины Бёрнса сумма росла от «1.800.037.022»

Критика и отзывы

В рейтингах

• Монтгомери Бёрнс помещали во все списки самых богатых вымышленных персонажей по версии журнала «Forbes»: в 2002 его состояние журналисты оценили в 1 миллиард долларов и поставили на 11 место. в 2005 году он занял 5 место с состоянием 8,4 миллиарда долларов. В 2006 году его состояние выросло в 2 раза до $16,4 млрд и Бёрнс получил 2 место. В 2007 году его финансовые активы снизились и опять стали равны 8,4 миллиарда долларов США, что опустило позицию Бёрнса до 6 места. В 2008 году Бёрнс сильно обеднел, у него было только $996 миллионов и только 13 место в рейтинге. В списке 2010 года состояние Монтгомери Бёрнса немного возросло и стало равно 1,3 миллиарда, из-за этого Бёрнс получил 12 место. В 2011 году состояние Бёрнса по оценке «Forbes» составило 1,1 миллиард, но позиция не изменилась и он так и остался на 12 месте. В 2012 его богатство снова возросло до 1,3 миллиарда долларов, тем не менее Бёрнс потерял одну позицию и стал 13-м в списке. В списке 2013 года Бёрнс поднялся до 10 места, увеличив своё состояние до 1,5 миллиарда. В 2008 году тот же журнал поставил поместье Бёрнса на 3 место в списке самых дорогих домов, оценив его стоимость в 127 миллионов.

Ссылки

• [www.thesimpsons.com/bios/bios_townspeople_burns.htm Монтгомери Бёрнс на сайте The Simpsons.com]
• Чарльз Монтгомери Бёрнс (англ.) на сайте Internet Movie Database
• [www.maximonline.com/articles/index.aspx?a_id=7636&src=dx26 Maxim Mr. Burns Interview]

Отрывок, характеризующий Чарльз Монтгомери Бёрнс

– Что? что? – спросила Наташа.
– Это то, то, вот… – сказала Соня с бледным лицом и дрожащими губами.
Наташа тихо затворила дверь и отошла с Соней к окну, не понимая еще того, что ей говорили.
– Помнишь ты, – с испуганным и торжественным лицом говорила Соня, – помнишь, когда я за тебя в зеркало смотрела… В Отрадном, на святках… Помнишь, что я видела?..
– Да, да! – широко раскрывая глаза, сказала Наташа, смутно вспоминая, что тогда Соня сказала что то о князе Андрее, которого она видела лежащим.
– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.


От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.