Самнер, Чарльз

Чарльз Самнер

англ. Charles Sumner

Чарльз Самнер (англ. Charles Sumner; 6 января 1811 — 11 марта 1874) — американский политик, сенатор от штата Массачусетс. Учёный-юрист и пламенный оратор, Самнер был лидером антирабовладельческих сил в Массачусетсе и лидером радикальных республиканцев в сенате Соединённых Штатов во время Гражданской войны в США и Реконструкции Юга, занимаясь ликвидацией могущества бывших конфедератов и обеспечением равных прав вольноотпущенникам.

Самнер менял принадлежность к политическим партиям несколько раз, получив известность как республиканец. Один из самых образованных государственных деятелей той эпохи, он специализировался в области внешней политики, тесно сотрудничая с Авраамом Линкольном, чтобы удерживать англичан и французов от вмешательства на стороне Конфедерации в Гражданскую войну. Он направил всю свою огромную энергию на разрушение того, что он считал «силой рабства» (англ. Slave Power, Slaveocracy), то есть стремление плантаторов-рабовладельцев взять под контроль федеральное правительство и обеспечить сохранение и развитие рабства.

Биография

Сын бостонского юриста-аболициониста. Окончив в 1830 году Гарвардский колледж, а в 1834 году юридический факультет Гарвардского университета, Самнер работал адвокатом, редактором в юридическом журнале, репортёром в Окружном суде и преподавателем международного права.

В 1837—1840 годах путешествовал по Европе, изучив французский, испанский, немецкий и итальянский языки, а также слушая в Сорбонне и других университетах лекции не только по юриспруденции, но и по широчайшему кругу вопросов — от античной истории до геологии. Он также был очень рад встретить слушателей-мулатов, которые не подвергались дискриминации; Самнер поставил своей целью сделать действительно равными всех американцев, независимо от цвета их кожи.

Вернувшись в Бостон, Самнер сдружился с Генри Лонгфелло и был избран членом Американского общества антикваров.

Политик-аболиционист

На политическую арену вышел своей речью против надвигавшейся войны с Мексикой, произнесённой на День независимости США в 1845 году — в ней Самнер пламенно осуждал экспансию и рабство и прославлял мир и свободу. Он стал активистом антирабовладельческого движения, выступал против сегрегации в школах, поддерживал усилия Хораса Манна по созданию государственной системы общедоступного образования и требовал тюремной реформы.

Его речи, литературно совершенные и пересыпанные изречениями античных авторов и библейскими цитатами, были так убедительны, что Самнер возглавил фракцию «Совесть» партии вигов в Массачусетсе, однако отклонил предложение выдвигаться от этой политической силы в Палату представителей, так как президентским кандидатом вигов стал рабовладелец Закари Тэйлор. Вместо этого, он участвовал в организации Партии свободной земли и баллотировался от неё, но выборы проиграл. Впрочем, после перехода Дэниела Уэбстера на работу в Государственный департамент в 1851 году его партия и нехотя присоединившиеся к ней демократы номинировали на освободившееся место в Сенате, избрав с перевесом в один голос.

Нападение конгрессмена-рабовладельца

Во время гражданской войны в Канзасе Самнер боролся против билля Канзас-Небраска, не запрещавшего распространение рабства на свободные земли штата. 19-20 мая 1856 года он произнёс свою знаменитую речь «Преступление против Канзаса» с ядовитым обвинением рабовладельцев. В ответ представитель от штата Южная Каролина Престон Брукс напал на Самнера с тростью с золотым набалдашником, повалил его на пол сената и чуть не убил за то, что тот высмеивал его родственника, сенатора от Южной Каролины Эндрю Батлера как «сутенёра рабства». Это событие вызвало осуждение прогрессивной общественности — поэт Уильям Каллен Брайант и философ Ральф Уолдо Эмерсон осудил его как безусловно варварский акт; однако консервативные южане рукоплескали нападавшему и присылали ему новые трости, поощряя к дальнейшему насилию.

Гражданская война

После трёх лет лечения от травмы головы и посттравматического стрессового расстройства Самнер вернулся в сенат, вскоре после чего началась война. Он стал главным представителем сената по иностранным делам и лидером радикальных республиканцев, которые стремились уничтожить рабство и радикально изменить Юг. С началом Гражданской войны Самнер с другими радикалами, Бенджамином Уэйдом и Закарией Чандлером, часто навещали президента Авраама Линкольна в Белом доме, где обсуждали восстание конфедератов и проблему рабства, отстаивая скорейшее освобождение рабов.

Непосредственно по своей профильной деятельности в комитете по международным отношениям он разрешил инцидент с судном Trent, не допустив более интенсивного вмешательства англичан в гражданскую войну на стороне Конфедерации. Кроме того, благодаря его усилиям США признали Гаити — республику, основанную восставшими рабами. В 1864 году Самнер представлял в Сенате 13-ю поправку к Конституции, запрещавшую рабство и принудительный труд. На следующий день после её принятия он же внёс для работы в Верховном суде США кандидатуру чёрного юриста и аболициониста Джона Рока.

Радикальная Реконструкция

В качестве главного радикального лидера в сенате во время Реконструкции, в 1865—1871 годах, Самнер боролся за то, чтобы обеспечить равные гражданские и избирательные права для вольноотпущенников на том основании, что одним из основных принципов американского республиканизма было «согласие управляемых». Для этого надлежало не допускать бывших конфедератов до власти, чтобы они своими действиями не разрушили плоды победы Севера в Гражданской войне. Самнер объединил усилия с другим лидером левого крыла республиканских радикалов Тадеушем Стивенсом, чтобы победить в противостоянии с президентом Эндрю Джонсоном и провести через сенат радикальные взгляды на Реконструкцию Юга.

Противостояние Гранту

Хотя Самнер возглавлял кампанию за покупку Аляски, он был резко против американского империализма в Карибском бассейне, в частности, против аннексии Доминиканской Республики (Санто-Доминго), к которой президента Улиссом Грантом подстрекало его окружение. В 1870 году Самнер высказался в сенате против проекта договора, и тот был отклонён. Это означало разрыв Самнера с Грантом, которого он ранее поддерживал. На следующий же день президент отозвал с поста посла в Великобритании друга Самнера — Джона Лотропа Мотли. А в марте 1871 года сторонники Гранта в сенате затем отняли у Самнера основу его власти — его председательство в комитете по международным отношениям, которое он занимал с 1861 года.

Самнер утверждал, что коррумпированный деспотизм Гранта и успех политики реконструкции требует для страны нового руководства. Он выступал против переизбрания Гранта в поддержку кандидата от либеральных республиканцев Хораса Грили в 1872 году и потерял власть внутри Республиканской партии. В том же году ему предложили выдвинуться на должность губернатора Массачусетса, но из-за подорванного здоровья он отказался. Менее чем через два года он умер в своем кабинете.

Ссылки

• Сумнер, Чарльз // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [america-xix.org.ru/personalia/ch_sumner.html Чарльз Самнер]

Отрывок, характеризующий Самнер, Чарльз

– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.