Чарнолуский, Владимир Иванович

Владимир Иванович Чарнолуский
Дата рождения:	12 (24) сентября 1865(1865-09-24)
Место рождения:	с. Сачковичи, Черниговская губерния
Дата смерти:	2 ноября 1941(1941-11-02) (76 лет)
Место смерти:	г. Пушкино, Московская область, РСФСР
Страна:	Российская империя, СССР
Научная сфера:	педагогика, библиография, библиотековедение
Учёная степень:	доктор педагогических наук (1935)
Учёное звание:	профессор
Альма-матер:	Киевский университет
Известен как:	один из создателей отечественной систематической педагогической библиографии в России

Владимир Иванович Чарнолуский (12 (24) сентября 1865, с. Сачковичи Черниговской губернии — 2 ноября 1941, г. Пушкино Московской области) — видный деятель в области народного образования и общественно-педагогического движения, профессор (1924), доктор педагогических наук (1935). Один из создателей отечественной систематической педагогической библиографии в России. Один из основателей Всероссийского учительского союза.

Биография

Родился в 1865 году в селе Сачковичи Черниговской губернии (ныне в Брянской области).

Учился в Московском, затем в Киевском университете, который окончил в 1888 году.

В 1891—1897 работал в санкт-петербургском комитете грамотности, состоя секретарём до его закрытия. По его инициативе и методике комитетом проведена перепись российских начальных школ. Материалы этого первого всестороннего исследования народного образования в России были обобщены в фундаментальном труде «Начальное народное образование в России», редактором которого он состоял совместно с Г. А. Фальборком. Исследование, начатое санкт-петербургским комитетом грамотности, было закончено Императорским Вольным экономическим обществом (до 1903 года вышли тома 1, 2 и 4).

После 1897 — один из организаторов издательства марксистского толка «Знание» в Санкт-Петербурге. Выступал с резкой критикой правительственной политики в области образования, за что был арестован и сослан. По возвращении из ссылки, в 1905—1907 годах активно участвовал в деятельности Всероссийского учительского союза (ВУС), избирался в его Центральное бюро. Стремился превратить общественное-педагогическое движение в действенную силу, способствующую развитию просвещения.

В 1906 входил в правление петербургской Лиги образования, где внёс на рассмотрение проект создания при ней Центрального справочного бюро образования и воспитания, а также педагогической библиотеки, музея и архива, которые должны были способствовать расширению кругозора учителей, формированию их мировоззрения.

В 1908—1916 разработал (совместно с Г. А. Фальборком и др.) демократическую программу реформирования системы российского образования, которая предусматривала децентрализацию управления образованием, разнообразие источников финансирования, расширение автономии школ, создание школьных советов, в которые должны войти учителя. Эту многоцелевую программу намечалось осуществлять через государственные органы с привлечением педагогических, кооперативных и других общественных организаций.

Всячески подчёркивал необходимость создания правовой базы образования. Его труд «Настольная книга по народному образованию» (т. 1—4, 1899—1911), изданный также совместно с Г. А. Фальборком, содержал полный свод законов, распоряжений и справочных сведений по вопросам школьного и внешкольного образования. Кроме того, напечатал ряд статей по вопросам народного образования в «Русском Богатстве», «Северном Вестнике» и др.

После Февральской революции 1917 года вошёл в Комитет по народному образованию при Министерстве нар. просвещения Временного правительства (председатель бюро и руководитель двух комиссий). Способствовал сплочению вокруг к-та видных педагогов Под руководством Ч были разработаны осн. принципы реформы образования, воплотившиеся в Декларации и Врем положении «О единой общественной общеобразовательной школе» (октябрь 1917).

После Октябрьской революции 1917 года в труде «Культура социальной личности» (рукопись не опубликована, хранится в научном архиве РАО) обосновал концепцию «единой общей гармонической школы».

С 1919 работал в Новозыбковском уездном отделе народного образования, с 1921 — в Наркомпросе РСФСР.

Был среди инициаторов создания в 1923 году будущей Государственной библиотеки по народному образованию. Одновременно до середины 1920-х годов сотрудничал в научных институтах Наркомпроса, преподавал в 1-м и 2-м МГУ. Продолжал просветительскую деятельность среди учителей, был инициатором издания справочной литературы для педагогов советской школы (педагогические календари, спутники учителя и др.).

В конце 1920-х годов посвятил себя библиотековедению и библиографии, став одним из создателей систематической педагогической библиографии в России.

В 1928—1933 работал главным библиотекарем Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина.

С 1938 — председатель секции педагогической библиографии Книжной палаты СССР.

В конце 1930-х годов предложил создать в Академии наук СССР секцию для разработки теоретических основ педагогики и народного образования.

Литература

• [www.psyoffice.ru/6-1041-charnoluskii-vladimir-ivanovich.htm Чарнолуский Владимир Иванович] // Российская педагогическая энциклопедия / Под ред. В. Г. Панова. — М.: Большая Российская энциклопедия, 1993.
• Чарнолуский Владимир Иванович // Педагогический энциклопедический словарь / Под ред Б. М. Бим-Бада. — М.: Большая Российская энциклопедия, 2003. — С. 421. — 528 с. — ISBN 5-7107-7304-2. (в пер.)

Отрывок, характеризующий Чарнолуский, Владимир Иванович

Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.