Чарторыйский, Адам Ежи

Адам Ежи Чарторыйский Adam Jerzy Czartoryski<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Адам Ежи Чарторыйский</td></tr>
Министр иностранных дел Российской империи
1804 — 1806
Предшественник:	Александр Романович Воронцов
Преемник:	Андрей Яковлевич Будберг
Рождение:	14 января 1770(1770-01-14) Варшава
Смерть:	15 июля 1861(1861-07-15) (91 год) Франция
Награды:

Князь А́дам Е́жи Чарторы́йский (польск. Adam Jerzy Czartoryski; на русский лад Ада́м Ада́мович Чарторы́йский; 14 января 1770, Варшава — 15 июля 1861, под Парижем) — глава княжеского рода Чарторыйских, которого в течение долгой жизни польские инсургенты не раз прочили в короли Польши.

В начале XIX века близок к Александру I, входил в его «негласный комитет», занимал пост министра иностранных дел Российской империи (1804—1806). Глава национального правительства в дни Ноябрьского восстания 1830 года. В середине XIX века его парижский дом (особняк Ламбер) стал штаб-квартирой патриотически настроенной польской эмиграции. Известен также как ценитель искусства и мемуарист.

Происхождение и ранние годы

Сын князя Адама Казимира Чарторыйского и Изабеллы Флеминг. Ходили слухи, что Адам родился от связи Изабеллы с генералом Николаем Репниным, который был послом Екатерины II в Речи Посполитой и обладал большим влиянием на решения короля и сейма:

Исступленным патриотизмом его мать заслужила от поляков название матки отчизны; в объятиях этой матки, польской Юдифи, русский Олоферн наш, князь Николай Васильевич Репнин не потерял, однако же, головы, и отчизну её, когда был послом в Варшаве, заставлял трепетать перед собою. Князь Адам был плодом всем известного сего чудовищного союза. С малолетства напитанный чувствами жесточайшей ненависти к истинному своему отечеству, он посвящён был его же служению.

— «Записки» Вигеля

Родители старались дать ему и его брату, Константину-Адаму, возможно лучшее образование, для чего приглашали к ним известных педагогов; в 1786 году отправили их в путешествие по Европе. Особенно важным было пребывание Адама Чарторыйского, с 1791 года, в Англии. В Польшу он вернулся перед самой войной, приведшей ко второму разделу государства. Он принял участие в военной кампании и был вынужден по окончании войны снова уехать в Англию.

Попытался в 1794 году принять участие в восстании Костюшко, но был арестован в Брюсселе по распоряжению австрийского правительства. Екатерина II приказала конфисковать владения Чарторыйских. В результате переговоров она согласилась отказаться от этих планов, если молодые князья Адам и Константин в качестве заложников приедут в Санкт-Петербург.

На русской службе

Неожиданный поворот судьбы сделал князя Адама Чарторыйского поверенным душевных тайн великого князя Александра I; между ними завязалась тесная дружба, возбудившая подозрение императора Павла, который в 1798 году отправил его в качестве посла к сардинскому двору. В 1801 году Чарторыйский возвратился в Петербург, где его царственный друг, теперь император, пожелал пользоваться его советами Адам Чарторыйский вошёл в состав ближайших сотрудников Александра I и в этом качестве принял деятельное участие в негласном комитете, в котором обсуждались преобразовательные планы нового правительства.

С 1803 года назначен попечителем Виленского учебного округа. Вскоре князь Адам Чарторыйский был поставлен во главе министерства иностранных дел, откровенно указав императору на то, что он может направлять внешнюю политику России не иначе, как в согласии с интересами Польши. Заключение Россией союза с Австрией и Англией и объявление войны Наполеону было делом Чарторыйского, составившего смелый план переустройства Европы. Согласно этому плану восстанавливалось польско-литовское государство, но в тесном политическом союзе с Россией. Однако поражение при Аустерлице охладило императора к этому плану. В 1807 году Чарторыйский оставил пост министра иностранных дел, а в 1810 году навсегда покинул Петербург и сосредоточил свою деятельность исключительно на управлении виленским учебным округом.

Как указывал И. Н. Лобойко, «когда князь Чарторыжский заметил, что он теряет при российском Дворе прежнее значение, с досады удалился за границу и несколько лет жил в Париже… Государь, не желая оскорблять князя Чарторыжского, не лишал его звания попечителя». В мае 1822 года Чарторыйский вернулся в Вильну и только в 1823 году, вследствие процесса по делу филоматов—филаретов, он вынужденно ушёл в отставку.

Глава польской эмиграции

Поселившись в Пулавах князь Адам Чарторыжский выступил уже в иной роли: не в качестве посредника между польской нацией и русским престолом, а в качестве одного из организаторов направленных против России польских движений.

С началом польского восстания в ноябре 1830 года стал членом Административного совета, с декабря 1830 года председатель Временного правительства (польск. Rząd Tymczasowy), затем до 15 августа 1831 года председатель Национального правительства (польск. Rząd Narodowy). С подавлением восстания эмигрировал.

С 1833 года обосновался в Париже. Возглавил консервативное крыло польской эмиграции — «Монархическое товарищество Третьего Мая». Поддерживал антироссийскую политику западноевропейских держав, противоправительственные революционные и национально-освободительные движения, рассчитывая при их успехе на восстановление Польши. Во время Крымской войны покровительствовал польским военным формированиям в Турции. После заключения Парижского мира в марте 1856 года удалился от политической деятельности.

Семья

С 25 сентября 1817 года был женат на Анне Софии Сапеге (1799—1864), единственной дочери князя Александра Антония Сапеги, одного из адъютантов Наполеона, от брака с Анной Замойской. Помимо князя Чарторыйского, руки Анны добивался генерал Людвик Михал Пац (1780—1835), также служивший у Наполеона адъютантом. Узнав о намерении Чарторыйского жениться на Сапеге, он вызвал его на дуэль и легко ранил. После свадьбы, Пац вторично вызвал соперника на дуэль, которая долгое время не могла состояться, благодаря вмешательству великого князя Константина Павловича. В марте 1818 года противники стрелялись в окрестностях Варшавы, и Чарторыйский опять отделался лёгкой раной в ногу. В браке имели детей, из которых трое достигли зрелости:

• Витольд Адам (1824—1865), женат с 1851 года на Марии Грохольской (1833—1928)
• Леон (1825—1827)
• Владислав (1828—1894), был женат на внебрачной дочери королевы Марии Кристины, Марии Ампаро, затем на принцессе Орлеанского дома;
• Изабелла Елизавета (1830—1899), замужем с 1857 года за графом Яном Дзялыньским (1829—1880).
• Эльжбета Мария Тереза (1830—1830)

Кроме того, существует мнение, что он был отцом дочери императрицы Елизаветы Алексеевны по имени Мария (1799—1800).

Литература

• Чарторыйский, Адам Юрий // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Чарторижский Адам. [pawet.net/library/history/bel_history/_memoirs/007/Чарторижский_Адам._Мемуары.html Мемуары]. — М.: ТЕРРА — Книжный клуб, 1998. — ISBN 5-300-01808-2.

Ссылки

• Adam Jerzy [www.sejm-wielki.pl/b/3.662.359 ks. Czartoryski na Klewaniu i Żukowie h. Pogoń Litewska]

Отрывок, характеризующий Чарторыйский, Адам Ежи

– Не скажу, чтобы был не в духе, но ему, кажется, хотелось бы, чтоб его выслушали.
– Да его слушали на военном совете и будут слушать, когда он будет говорить дело; но медлить и ждать чего то теперь, когда Бонапарт боится более всего генерального сражения, – невозможно.
– Да вы его видели? – сказал князь Андрей. – Ну, что Бонапарт? Какое впечатление он произвел на вас?
– Да, видел и убедился, что он боится генерального сражения более всего на свете, – повторил Долгоруков, видимо, дорожа этим общим выводом, сделанным им из его свидания с Наполеоном. – Ежели бы он не боялся сражения, для чего бы ему было требовать этого свидания, вести переговоры и, главное, отступать, тогда как отступление так противно всей его методе ведения войны? Поверьте мне: он боится, боится генерального сражения, его час настал. Это я вам говорю.
– Но расскажите, как он, что? – еще спросил князь Андрей.
– Он человек в сером сюртуке, очень желавший, чтобы я ему говорил «ваше величество», но, к огорчению своему, не получивший от меня никакого титула. Вот это какой человек, и больше ничего, – отвечал Долгоруков, оглядываясь с улыбкой на Билибина.
– Несмотря на мое полное уважение к старому Кутузову, – продолжал он, – хороши мы были бы все, ожидая чего то и тем давая ему случай уйти или обмануть нас, тогда как теперь он верно в наших руках. Нет, не надобно забывать Суворова и его правила: не ставить себя в положение атакованного, а атаковать самому. Поверьте, на войне энергия молодых людей часто вернее указывает путь, чем вся опытность старых кунктаторов.
– Но в какой же позиции мы атакуем его? Я был на аванпостах нынче, и нельзя решить, где он именно стоит с главными силами, – сказал князь Андрей.
Ему хотелось высказать Долгорукову свой, составленный им, план атаки.
– Ах, это совершенно всё равно, – быстро заговорил Долгоруков, вставая и раскрывая карту на столе. – Все случаи предвидены: ежели он стоит у Брюнна…
И князь Долгоруков быстро и неясно рассказал план флангового движения Вейротера.
Князь Андрей стал возражать и доказывать свой план, который мог быть одинаково хорош с планом Вейротера, но имел тот недостаток, что план Вейротера уже был одобрен. Как только князь Андрей стал доказывать невыгоды того и выгоды своего, князь Долгоруков перестал его слушать и рассеянно смотрел не на карту, а на лицо князя Андрея.
– Впрочем, у Кутузова будет нынче военный совет: вы там можете всё это высказать, – сказал Долгоруков.
– Я это и сделаю, – сказал князь Андрей, отходя от карты.
– И о чем вы заботитесь, господа? – сказал Билибин, до сих пор с веселой улыбкой слушавший их разговор и теперь, видимо, собираясь пошутить. – Будет ли завтра победа или поражение, слава русского оружия застрахована. Кроме вашего Кутузова, нет ни одного русского начальника колонн. Начальники: Неrr general Wimpfen, le comte de Langeron, le prince de Lichtenstein, le prince de Hohenloe et enfin Prsch… prsch… et ainsi de suite, comme tous les noms polonais. [Вимпфен, граф Ланжерон, князь Лихтенштейн, Гогенлое и еще Пришпршипрш, как все польские имена.]
– Taisez vous, mauvaise langue, [Удержите ваше злоязычие.] – сказал Долгоруков. – Неправда, теперь уже два русских: Милорадович и Дохтуров, и был бы 3 й, граф Аракчеев, но у него нервы слабы.
– Однако Михаил Иларионович, я думаю, вышел, – сказал князь Андрей. – Желаю счастия и успеха, господа, – прибавил он и вышел, пожав руки Долгорукову и Бибилину.
Возвращаясь домой, князь Андрей не мог удержаться, чтобы не спросить молчаливо сидевшего подле него Кутузова, о том, что он думает о завтрашнем сражении?
Кутузов строго посмотрел на своего адъютанта и, помолчав, ответил:
– Я думаю, что сражение будет проиграно, и я так сказал графу Толстому и просил его передать это государю. Что же, ты думаешь, он мне ответил? Eh, mon cher general, je me mele de riz et des et cotelettes, melez vous des affaires de la guerre. [И, любезный генерал! Я занят рисом и котлетами, а вы занимайтесь военными делами.] Да… Вот что мне отвечали!


В 10 м часу вечера Вейротер с своими планами переехал на квартиру Кутузова, где и был назначен военный совет. Все начальники колонн были потребованы к главнокомандующему, и, за исключением князя Багратиона, который отказался приехать, все явились к назначенному часу.
Вейротер, бывший полным распорядителем предполагаемого сражения, представлял своею оживленностью и торопливостью резкую противоположность с недовольным и сонным Кутузовым, неохотно игравшим роль председателя и руководителя военного совета. Вейротер, очевидно, чувствовал себя во главе.движения, которое стало уже неудержимо. Он был, как запряженная лошадь, разбежавшаяся с возом под гору. Он ли вез, или его гнало, он не знал; но он несся во всю возможную быстроту, не имея времени уже обсуждать того, к чему поведет это движение. Вейротер в этот вечер был два раза для личного осмотра в цепи неприятеля и два раза у государей, русского и австрийского, для доклада и объяснений, и в своей канцелярии, где он диктовал немецкую диспозицию. Он, измученный, приехал теперь к Кутузову.
Он, видимо, так был занят, что забывал даже быть почтительным с главнокомандующим: он перебивал его, говорил быстро, неясно, не глядя в лицо собеседника, не отвечая на деланные ему вопросы, был испачкан грязью и имел вид жалкий, измученный, растерянный и вместе с тем самонадеянный и гордый.
Кутузов занимал небольшой дворянский замок около Остралиц. В большой гостиной, сделавшейся кабинетом главнокомандующего, собрались: сам Кутузов, Вейротер и члены военного совета. Они пили чай. Ожидали только князя Багратиона, чтобы приступить к военному совету. В 8 м часу приехал ординарец Багратиона с известием, что князь быть не может. Князь Андрей пришел доложить о том главнокомандующему и, пользуясь прежде данным ему Кутузовым позволением присутствовать при совете, остался в комнате.
– Так как князь Багратион не будет, то мы можем начинать, – сказал Вейротер, поспешно вставая с своего места и приближаясь к столу, на котором была разложена огромная карта окрестностей Брюнна.
Кутузов в расстегнутом мундире, из которого, как бы освободившись, выплыла на воротник его жирная шея, сидел в вольтеровском кресле, положив симметрично пухлые старческие руки на подлокотники, и почти спал. На звук голоса Вейротера он с усилием открыл единственный глаз.
– Да, да, пожалуйста, а то поздно, – проговорил он и, кивнув головой, опустил ее и опять закрыл глаза.
Ежели первое время члены совета думали, что Кутузов притворялся спящим, то звуки, которые он издавал носом во время последующего чтения, доказывали, что в эту минуту для главнокомандующего дело шло о гораздо важнейшем, чем о желании выказать свое презрение к диспозиции или к чему бы то ни было: дело шло для него о неудержимом удовлетворении человеческой потребности – .сна. Он действительно спал. Вейротер с движением человека, слишком занятого для того, чтобы терять хоть одну минуту времени, взглянул на Кутузова и, убедившись, что он спит, взял бумагу и громким однообразным тоном начал читать диспозицию будущего сражения под заглавием, которое он тоже прочел:
«Диспозиция к атаке неприятельской позиции позади Кобельница и Сокольница, 20 ноября 1805 года».
Диспозиция была очень сложная и трудная. В оригинальной диспозиции значилось:
Da der Feind mit seinerien linken Fluegel an die mit Wald bedeckten Berge lehnt und sich mit seinerien rechten Fluegel laengs Kobeinitz und Sokolienitz hinter die dort befindIichen Teiche zieht, wir im Gegentheil mit unserem linken Fluegel seinen rechten sehr debordiren, so ist es vortheilhaft letzteren Fluegel des Feindes zu attakiren, besondere wenn wir die Doerfer Sokolienitz und Kobelienitz im Besitze haben, wodurch wir dem Feind zugleich in die Flanke fallen und ihn auf der Flaeche zwischen Schlapanitz und dem Thuerassa Walde verfolgen koennen, indem wir dem Defileen von Schlapanitz und Bellowitz ausweichen, welche die feindliche Front decken. Zu dieserien Endzwecke ist es noethig… Die erste Kolonne Marieschirt… die zweite Kolonne Marieschirt… die dritte Kolonne Marieschirt… [Так как неприятель опирается левым крылом своим на покрытые лесом горы, а правым крылом тянется вдоль Кобельница и Сокольница позади находящихся там прудов, а мы, напротив, превосходим нашим левым крылом его правое, то выгодно нам атаковать сие последнее неприятельское крыло, особливо если мы займем деревни Сокольниц и Кобельниц, будучи поставлены в возможность нападать на фланг неприятеля и преследовать его в равнине между Шлапаницем и лесом Тюрасским, избегая вместе с тем дефилеи между Шлапаницем и Беловицем, которою прикрыт неприятельский фронт. Для этой цели необходимо… Первая колонна марширует… вторая колонна марширует… третья колонна марширует…] и т. д., читал Вейротер. Генералы, казалось, неохотно слушали трудную диспозицию. Белокурый высокий генерал Буксгевден стоял, прислонившись спиною к стене, и, остановив свои глаза на горевшей свече, казалось, не слушал и даже не хотел, чтобы думали, что он слушает. Прямо против Вейротера, устремив на него свои блестящие открытые глаза, в воинственной позе, оперев руки с вытянутыми наружу локтями на колени, сидел румяный Милорадович с приподнятыми усами и плечами. Он упорно молчал, глядя в лицо Вейротера, и спускал с него глаза только в то время, когда австрийский начальник штаба замолкал. В это время Милорадович значительно оглядывался на других генералов. Но по значению этого значительного взгляда нельзя было понять, был ли он согласен или несогласен, доволен или недоволен диспозицией. Ближе всех к Вейротеру сидел граф Ланжерон и с тонкой улыбкой южного французского лица, не покидавшей его во всё время чтения, глядел на свои тонкие пальцы, быстро перевертывавшие за углы золотую табакерку с портретом. В середине одного из длиннейших периодов он остановил вращательное движение табакерки, поднял голову и с неприятною учтивостью на самых концах тонких губ перебил Вейротера и хотел сказать что то; но австрийский генерал, не прерывая чтения, сердито нахмурился и замахал локтями, как бы говоря: потом, потом вы мне скажете свои мысли, теперь извольте смотреть на карту и слушать. Ланжерон поднял глаза кверху с выражением недоумения, оглянулся на Милорадовича, как бы ища объяснения, но, встретив значительный, ничего не значущий взгляд Милорадовича, грустно опустил глаза и опять принялся вертеть табакерку.