Часовое дело в России

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Часовое дело в России — отрасль, ведущая свою историю с XV века. На протяжении нескольких веков в Россию завозились импортные изделия, затем с некоторым отставанием было налажено производство отечественных часовых механизмов.





История

На Руси

Первое известное свидетельство о появлении часов на Руси относится к 1404 году, когда афонский монах Лазарь Серб установил в Москве на башне дворца великого князя Василия Дмитриевича часы с боем[1].

В летописях об установке часов в Кремле писали:

Сей часник наречётся часомерье, на всякий час ударяет молотом в колокол, размеряя и рассчитывая часы ночные и дневные[2]

Известно, что в XVI и XVII веках кремлёвские башни — Спасская (подробно см. Старые Кремлёвские куранты) и Троицкая — были оборудованы башенными часами. Их переделывали несколько раз. Это делали такие мастера, как Никифор Никитин, Кирилл Самойлов, Андрей Данилов, а также англичанин Христофор Галовей (Christopher Galloway)[1]. Есть свидетельство, что в 1585 году при трёх воротах Кремля — Спасских, Тайницких и Троицких — находились на службе часовщики.

В Коломенском музее в Москве хранятся механизмы башенных часов Соловецкого монастыря, «сооруженные новгородским мастером Семеном» в 1539 году, механизм часов Николо-Перервинского монастыря, изготовленных Рязанцевым, и др.[2]

Опись имущества Василия Голицына, фаворита правительницы Софьи Алексеевны, гласит, что после ареста у него нашли «много часов боевых (с боем) и столовых в корпусах черепаховых, оклеенных китовым усом, кожею красною; немчин на коне, а в лошади часы»[2]. В Музеях Московского Кремля хранятся карманные часы патриарха Филарета.

Российская империя

XVIII век

Преобразования Петра Великого создали благодатные условия для более широкого знакомства страны с европейским часовым делом. Императрицам Екатерине I, Елизавете Петровне и Екатерине Великой из Англии и Франции привозили маятниковые и карманные часы от лучших мастеров эпохи[1]. На протяжении всего XVIII века часовое искусство развивалось и было чрезвычайно востребовано. Хронометрами оснащали некоторые корабли морского флота; большое количество часов и других точных приборов использовалось Сенатом в картографических работах; Академия наук принимала на работу государственных часовщиков, чтобы сподвигнуть их на исследование[1].

Поскольку в Петербурге и Москве обосновалось большое количество часовых мастеров, к концу XVIII века появились первые российские часовые мануфактуры.

В XVIII веке в Москве на Мясницкой создаётся «Часовой двор». Там и в дальнейшем открывались часовые мастерские, в том числе братьев Николая и Ивана Бутеноп, которые в середине XIX века реставрировали часы Спасской башни. Особенно известны были мастерские на Тверской улице И. П. Носова и Д. И. Толстого[3].

В 1769 году правительство организовало часовые фабрики в Петербурге и Москве. Но Московская фабрика через девять лет закрылась. Большая часть продукции Петербургской фабрики использовалась как награды и пожалования. Это были часы в золотом корпусе с бриллиантами, с репетицией (звоном), а также и каретные часы. Эта фабрика вскоре тоже закрылась.

В 1774 году часовых дел мастера Басилье и Сандо (при материальной поддержке Екатерины Великой) основали первую в России часовую мануфактуру. В 1784 швед Петр Норштейн (Peter Nordsteen) при поддержке князя Потёмкина открыл мануфактуру карманных часов в своей белорусской Дубровине, которая после его смерти была выкуплена государством и перенесена в подмосковную Купавну[1]. Она также обслуживала двор, и на открытый рынок попадало мало продукции.

Знаменитые часы «Павлин», хранящиеся в Эрмитаже, были сделаны в 1772 году англичанином Джеймсом Коксом и куплены Екатериной Великой.

XIX век

В первой половине XIX века в Петербурге открылась часовая школа. Также в страну из-за наполеоновских нашествий хлынуло большое число эмигрантов. Благодаря двум этим обстоятельствам число часовщиков увеличилось.

Значителен был и импорт европейских моделей. Поскольку качественные и сложные механизмы в России весьма ценились, лучшие европейские мастера присылали свои изделия. Среди работавших на русский рынок часовщиков были Авраам-Луи Бреге, Луи Одемар, Павел Буре. Большим спросом пользовались швейцарские часы Tissot, Moser & Co, Bovet & Fol, Courvoisier & Cie. Из Германии привозили маятниковые часы A. Lange & Söhne. Многие швейцарские мануфактуры либо отправляли в Россию своих уполномоченных, либо открывали здесь свои филиалы[1].

Особую известность получили русские часовые механики Л. И. Нечаев и И. Мезгин.

До начала Первой мировой войны русский рынок (дворяне и купцы) являлся значительным источником доходов для всей европейской часовой индустрии. Русские мастера были также настолько успешны, что европейцы заимствовали их идеи, как в случае фирмы «Cartier», которая восприняла у «Фаберже» покрытие эмалью для ювелирных изделий[1].

В 1900 году в Санкт-Петербурге было открыто механико-оптическое и часовое учебное заведение, которым руководил профессор Н. Б. Завадский. На его базе в 1922 году был организован техникум[3].

В 1912 году на трамвайных остановках в Москве было установлено 138 вторичных электрочасов немецкой фирмы «Сименс и Гальске», которые шли от сигналов первичных часов в здании Городской Думы[3].

Марки
  • Павел Буре
  • «Фаберже»
  • «Генри Мозер»
  • «Генрих Канъ»
  • «В. Габю»
  • «Дюбуа и К°»
  • «Лангендорф Ватч и К°»

В СССР

Революция, по выражению европейского историка часового дела, «ознаменовала конец культуры высокого часового искусства в России»[1].

В начале 1920-х годов русское часовое производство охватывало около 155 предприятий, в том числе государственная часовая фабрика «Новь», фабрика стенных часов «Шарапов», и мастерские по сборке старинной знаменитой фирмы «Павел Буре». Сохранилась и центральная мастерская по ремонту часов Moser. Параллельно существовало и множество небольших мастерских[1].

В 1927 году советское правительство издало декрет о создании национальной часовой промышленности. Предусматривалось учреждение в Москве 1-й и 2-й государственных часовых фабрик. Их годовой объём производства, согласно документу, должен был составлять 500 тыс. карманных часов и столько же больших маятников. Производственные технологии следовало заимствовать у швейцарцев и американцев[1].

В 1930-40-х годах часовое дело действительно развивалось, и объём производства карманных, наручных, настольных часов и будильников вырос до нескольких миллионов[1].

Это производство, разумеется, было практически полностью остановлено в годы Великой Отечественной войны. После 1945 года началось возрождение отрасли, ставшее новым этапом в развитии часовых фабрик и НИИ.

К концу 1980-х годов совокупное производство часовых изделий в СССР превысило 74 миллиона штук.

Марки

электронные часы:

Заводы

В Советском Союзе в 1980-е массовое производство часов для персонального использования (бытовых) было организовано на заводах:

Российская Федерация

В настоящее время производством часов занимаются Петродворцовый часовой завод «Ракета», Челябинский часовой завод, Чистопольский часовой завод «Восток», Златоустовский часовой завод[4], мануфактура «Константин Чайкин».

См. также

Напишите отзыв о статье "Часовое дело в России"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 500 лет истории европейских часов. Каталог выставки. Московский Кремль. 2011. С. 46-51
  2. 1 2 3 [www.citywatch.ru/stat/291_stat.html Часовое дело в доревлюционной России]
  3. 1 2 3 [slava.su/istorija-chasovogo-zavoda-slava-s-chego-nachinalos-chasovoe-delo-v-rossii.html С чего начиналось часовое дело в России]
  4. www.zlat-zchz.com/продукция-products/

Литература

  • В. Н. Пипуныров, Б. М. Чернягин. «Развитие хронометрии в России». Москва, 1977 г.
  • «Рождение времени. История образов и понятий». Каталог выставки. ГТГ, 2000 г.
  • «500 лет истории европейских часов». Каталог выставки. Московский Кремль. 2011 г.
  • Фокина Т. А. Часы мастеров и предприятий России ХVIII — начала ХХ века из собрания Политехнического музея, Москва, 2007 г.
  • Чайкин К. Ю. Часовое дело в России. Мастера и хранители. Санкт-Петербург. 2012 г.
  • Ченакал В. Л. Русские приборостроители первой половины XVIII в. Л., 1953 г.
  • Chenakal V.L. Watchmakers and clockmakers in Russia 1400 to 1850. London, 1972 г.
  • Гончарова А. А., Гордеев И. В. Кремлёвские куранты. Москва, 1959 г.
  • Романов П. М. Детище первой пятилетки. Москва, 1985 г.
  • Кочин Н. И. Иван Петрович Кулибин. 1735—1818, Москва, 1957 г.

Ссылки

  • [watchdirectory.ru/istoriya/92-rossiyskie-chasy-istoriya.html История часового дела в России]

Отрывок, характеризующий Часовое дело в России

Император Франц принял его, стоя посредине комнаты. Перед тем как начинать разговор, князя Андрея поразило то, что император как будто смешался, не зная, что сказать, и покраснел.
– Скажите, когда началось сражение? – спросил он поспешно.
Князь Андрей отвечал. После этого вопроса следовали другие, столь же простые вопросы: «здоров ли Кутузов? как давно выехал он из Кремса?» и т. п. Император говорил с таким выражением, как будто вся цель его состояла только в том, чтобы сделать известное количество вопросов. Ответы же на эти вопросы, как было слишком очевидно, не могли интересовать его.
– В котором часу началось сражение? – спросил император.
– Не могу донести вашему величеству, в котором часу началось сражение с фронта, но в Дюренштейне, где я находился, войско начало атаку в 6 часу вечера, – сказал Болконский, оживляясь и при этом случае предполагая, что ему удастся представить уже готовое в его голове правдивое описание всего того, что он знал и видел.
Но император улыбнулся и перебил его:
– Сколько миль?
– Откуда и докуда, ваше величество?
– От Дюренштейна до Кремса?
– Три с половиною мили, ваше величество.
– Французы оставили левый берег?
– Как доносили лазутчики, в ночь на плотах переправились последние.
– Достаточно ли фуража в Кремсе?
– Фураж не был доставлен в том количестве…
Император перебил его.
– В котором часу убит генерал Шмит?…
– В семь часов, кажется.
– В 7 часов. Очень печально! Очень печально!
Император сказал, что он благодарит, и поклонился. Князь Андрей вышел и тотчас же со всех сторон был окружен придворными. Со всех сторон глядели на него ласковые глаза и слышались ласковые слова. Вчерашний флигель адъютант делал ему упреки, зачем он не остановился во дворце, и предлагал ему свой дом. Военный министр подошел, поздравляя его с орденом Марии Терезии З й степени, которым жаловал его император. Камергер императрицы приглашал его к ее величеству. Эрцгерцогиня тоже желала его видеть. Он не знал, кому отвечать, и несколько секунд собирался с мыслями. Русский посланник взял его за плечо, отвел к окну и стал говорить с ним.
Вопреки словам Билибина, известие, привезенное им, было принято радостно. Назначено было благодарственное молебствие. Кутузов был награжден Марией Терезией большого креста, и вся армия получила награды. Болконский получал приглашения со всех сторон и всё утро должен был делать визиты главным сановникам Австрии. Окончив свои визиты в пятом часу вечера, мысленно сочиняя письмо отцу о сражении и о своей поездке в Брюнн, князь Андрей возвращался домой к Билибину. У крыльца дома, занимаемого Билибиным, стояла до половины уложенная вещами бричка, и Франц, слуга Билибина, с трудом таща чемодан, вышел из двери.
Прежде чем ехать к Билибину, князь Андрей поехал в книжную лавку запастись на поход книгами и засиделся в лавке.
– Что такое? – спросил Болконский.
– Ach, Erlaucht? – сказал Франц, с трудом взваливая чемодан в бричку. – Wir ziehen noch weiter. Der Bosewicht ist schon wieder hinter uns her! [Ах, ваше сиятельство! Мы отправляемся еще далее. Злодей уж опять за нами по пятам.]
– Что такое? Что? – спрашивал князь Андрей.
Билибин вышел навстречу Болконскому. На всегда спокойном лице Билибина было волнение.
– Non, non, avouez que c'est charmant, – говорил он, – cette histoire du pont de Thabor (мост в Вене). Ils l'ont passe sans coup ferir. [Нет, нет, признайтесь, что это прелесть, эта история с Таборским мостом. Они перешли его без сопротивления.]
Князь Андрей ничего не понимал.
– Да откуда же вы, что вы не знаете того, что уже знают все кучера в городе?
– Я от эрцгерцогини. Там я ничего не слыхал.
– И не видали, что везде укладываются?
– Не видал… Да в чем дело? – нетерпеливо спросил князь Андрей.
– В чем дело? Дело в том, что французы перешли мост, который защищает Ауэсперг, и мост не взорвали, так что Мюрат бежит теперь по дороге к Брюнну, и нынче завтра они будут здесь.
– Как здесь? Да как же не взорвали мост, когда он минирован?
– А это я у вас спрашиваю. Этого никто, и сам Бонапарте, не знает.
Болконский пожал плечами.
– Но ежели мост перейден, значит, и армия погибла: она будет отрезана, – сказал он.
– В этом то и штука, – отвечал Билибин. – Слушайте. Вступают французы в Вену, как я вам говорил. Всё очень хорошо. На другой день, то есть вчера, господа маршалы: Мюрат Ланн и Бельяр, садятся верхом и отправляются на мост. (Заметьте, все трое гасконцы.) Господа, – говорит один, – вы знаете, что Таборский мост минирован и контраминирован, и что перед ним грозный tete de pont и пятнадцать тысяч войска, которому велено взорвать мост и нас не пускать. Но нашему государю императору Наполеону будет приятно, ежели мы возьмем этот мост. Проедемте втроем и возьмем этот мост. – Поедемте, говорят другие; и они отправляются и берут мост, переходят его и теперь со всею армией по сю сторону Дуная направляются на нас, на вас и на ваши сообщения.
– Полноте шутить, – грустно и серьезно сказал князь Андрей.
Известие это было горестно и вместе с тем приятно князю Андрею.
Как только он узнал, что русская армия находится в таком безнадежном положении, ему пришло в голову, что ему то именно предназначено вывести русскую армию из этого положения, что вот он, тот Тулон, который выведет его из рядов неизвестных офицеров и откроет ему первый путь к славе! Слушая Билибина, он соображал уже, как, приехав к армии, он на военном совете подаст мнение, которое одно спасет армию, и как ему одному будет поручено исполнение этого плана.
– Полноте шутить, – сказал он.
– Не шучу, – продолжал Билибин, – ничего нет справедливее и печальнее. Господа эти приезжают на мост одни и поднимают белые платки; уверяют, что перемирие, и что они, маршалы, едут для переговоров с князем Ауэрспергом. Дежурный офицер пускает их в tete de pont. [мостовое укрепление.] Они рассказывают ему тысячу гасконских глупостей: говорят, что война кончена, что император Франц назначил свидание Бонапарту, что они желают видеть князя Ауэрсперга, и тысячу гасконад и проч. Офицер посылает за Ауэрспергом; господа эти обнимают офицеров, шутят, садятся на пушки, а между тем французский баталион незамеченный входит на мост, сбрасывает мешки с горючими веществами в воду и подходит к tete de pont. Наконец, является сам генерал лейтенант, наш милый князь Ауэрсперг фон Маутерн. «Милый неприятель! Цвет австрийского воинства, герой турецких войн! Вражда кончена, мы можем подать друг другу руку… император Наполеон сгорает желанием узнать князя Ауэрсперга». Одним словом, эти господа, не даром гасконцы, так забрасывают Ауэрсперга прекрасными словами, он так прельщен своею столь быстро установившеюся интимностью с французскими маршалами, так ослеплен видом мантии и страусовых перьев Мюрата, qu'il n'y voit que du feu, et oubl celui qu'il devait faire faire sur l'ennemi. [Что он видит только их огонь и забывает о своем, о том, который он обязан был открыть против неприятеля.] (Несмотря на живость своей речи, Билибин не забыл приостановиться после этого mot, чтобы дать время оценить его.) Французский баталион вбегает в tete de pont, заколачивают пушки, и мост взят. Нет, но что лучше всего, – продолжал он, успокоиваясь в своем волнении прелестью собственного рассказа, – это то, что сержант, приставленный к той пушке, по сигналу которой должно было зажигать мины и взрывать мост, сержант этот, увидав, что французские войска бегут на мост, хотел уже стрелять, но Ланн отвел его руку. Сержант, который, видно, был умнее своего генерала, подходит к Ауэрспергу и говорит: «Князь, вас обманывают, вот французы!» Мюрат видит, что дело проиграно, ежели дать говорить сержанту. Он с удивлением (настоящий гасконец) обращается к Ауэрспергу: «Я не узнаю столь хваленую в мире австрийскую дисциплину, – говорит он, – и вы позволяете так говорить с вами низшему чину!» C'est genial. Le prince d'Auersperg se pique d'honneur et fait mettre le sergent aux arrets. Non, mais avouez que c'est charmant toute cette histoire du pont de Thabor. Ce n'est ni betise, ni lachete… [Это гениально. Князь Ауэрсперг оскорбляется и приказывает арестовать сержанта. Нет, признайтесь, что это прелесть, вся эта история с мостом. Это не то что глупость, не то что подлость…]
– С'est trahison peut etre, [Быть может, измена,] – сказал князь Андрей, живо воображая себе серые шинели, раны, пороховой дым, звуки пальбы и славу, которая ожидает его.
– Non plus. Cela met la cour dans de trop mauvais draps, – продолжал Билибин. – Ce n'est ni trahison, ni lachete, ni betise; c'est comme a Ulm… – Он как будто задумался, отыскивая выражение: – c'est… c'est du Mack. Nous sommes mackes , [Также нет. Это ставит двор в самое нелепое положение; это ни измена, ни подлость, ни глупость; это как при Ульме, это… это Маковщина . Мы обмаковались. ] – заключил он, чувствуя, что он сказал un mot, и свежее mot, такое mot, которое будет повторяться.
Собранные до тех пор складки на лбу быстро распустились в знак удовольствия, и он, слегка улыбаясь, стал рассматривать свои ногти.
– Куда вы? – сказал он вдруг, обращаясь к князю Андрею, который встал и направился в свою комнату.
– Я еду.
– Куда?
– В армию.
– Да вы хотели остаться еще два дня?
– А теперь я еду сейчас.
И князь Андрей, сделав распоряжение об отъезде, ушел в свою комнату.
– Знаете что, мой милый, – сказал Билибин, входя к нему в комнату. – Я подумал об вас. Зачем вы поедете?
И в доказательство неопровержимости этого довода складки все сбежали с лица.
Князь Андрей вопросительно посмотрел на своего собеседника и ничего не ответил.
– Зачем вы поедете? Я знаю, вы думаете, что ваш долг – скакать в армию теперь, когда армия в опасности. Я это понимаю, mon cher, c'est de l'heroisme. [мой дорогой, это героизм.]
– Нисколько, – сказал князь Андрей.
– Но вы un philoSophiee, [философ,] будьте же им вполне, посмотрите на вещи с другой стороны, и вы увидите, что ваш долг, напротив, беречь себя. Предоставьте это другим, которые ни на что более не годны… Вам не велено приезжать назад, и отсюда вас не отпустили; стало быть, вы можете остаться и ехать с нами, куда нас повлечет наша несчастная судьба. Говорят, едут в Ольмюц. А Ольмюц очень милый город. И мы с вами вместе спокойно поедем в моей коляске.
– Перестаньте шутить, Билибин, – сказал Болконский.
– Я говорю вам искренно и дружески. Рассудите. Куда и для чего вы поедете теперь, когда вы можете оставаться здесь? Вас ожидает одно из двух (он собрал кожу над левым виском): или не доедете до армии и мир будет заключен, или поражение и срам со всею кутузовскою армией.
И Билибин распустил кожу, чувствуя, что дилемма его неопровержима.
– Этого я не могу рассудить, – холодно сказал князь Андрей, а подумал: «еду для того, чтобы спасти армию».
– Mon cher, vous etes un heros, [Мой дорогой, вы – герой,] – сказал Билибин.


В ту же ночь, откланявшись военному министру, Болконский ехал в армию, сам не зная, где он найдет ее, и опасаясь по дороге к Кремсу быть перехваченным французами.
В Брюнне всё придворное население укладывалось, и уже отправлялись тяжести в Ольмюц. Около Эцельсдорфа князь Андрей выехал на дорогу, по которой с величайшею поспешностью и в величайшем беспорядке двигалась русская армия. Дорога была так запружена повозками, что невозможно было ехать в экипаже. Взяв у казачьего начальника лошадь и казака, князь Андрей, голодный и усталый, обгоняя обозы, ехал отыскивать главнокомандующего и свою повозку. Самые зловещие слухи о положении армии доходили до него дорогой, и вид беспорядочно бегущей армии подтверждал эти слухи.