Час Быка

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Час Быка


«Час Быка». Первое отдельное издание

Автор:

Иван Ефремов

Жанр:

Научная фантастика

Язык оригинала:

русский

Оригинал издан:

1970

Оформление:

Галина Бойко и Игорь Шалито

Издатель:

«Молодая Гвардия»

Предыдущая:

«Туманность Андромеды»

«Час Быка́» — социально-философский научно-фантастический роман Ивана Антоновича Ефремова о путешествии людей будущего, уроженцев коммунистической Земли, на планету Торманс, куда ранее бежала с Земли часть людей и где в результате возникло статичное тоталитарное общество. Написан в 1968 году.

В «Часе Быка» использован фантастический мир будущего Земли, описанный автором в более раннем романе «Туманность Андромеды»; упоминаются (в качестве «исторических личностей») персонажи последнего: Рен Боз, Веда Конг, Эрг Ноор, Дар Ветер, Мвен Мас. Однако события «Часа Быка» происходят значительно позже и общих с «Туманностью Андромеды» действующих персонажей нет, а сюжет романа вполне самостоятелен.

Роман посвящён Таисии Иосифовне Ефремовой.





Сюжет

Произведение построено по схеме «рассказ в рассказе». Действие начинается на Земле, в далёком коммунистическом будущем, в Эру Встретившихся Рук (ЭВР) — период, когда появление сверхсветовых звездолётов позволило достигать далёких миров в относительно короткие сроки и устанавливать прямой контакт с их разумными обитателями.

В школе третьего цикла изучаются закономерности развития общества. По теории, общество в своём развитии должно перейти на высшую, коммунистическую фазу, либо погибнуть, самоуничтожившись. Ученики задают учителю вопрос о Тормансе — единственной известной им планете, где человечество не стало коммунистическим, но, тем не менее, выжило. Экспедиция землян на Торманс состоялась 130 лет назад. Учитель предлагает обсудить этот вопрос на отдельном занятии, которое проходит после посещения памятника участникам экспедиции на плоскогорье Реват. Ученики просматривают материалы экспедиции и узнают, что происходило на Тормансе больше века назад.

Космический корабль «Тёмное пламя», построенный с использованием новой технологии «прямого луча», позволяющей перемещаться (в нуль-пространстве) на гигантские расстояния за короткое время, отправляется к удалённой звёздной системе, одна из планет которой, как предполагается, была колонизирована землянами, бежавшими с Земли ещё в период кризиса, на заре космической эры. За тысячи лет на планете Торманс сложилось тоталитарное общественное устройство, противоположное коммунистическому обществу на Земле.

Роман рассказывает о взаимоотношениях экипажа звездолёта с жителями Торманса и об их действиях по преодолению инфернального устройства общества планеты. В ходе пребывания на Тормансе звездолётчики взаимодействуют с людьми самого разного ранга, от правителей планеты до представителей общественных низов. Некоторые из землян гибнут, включая руководителя экспедиции, женщину-историка Фай Родис. Астронавигатор Вир Норин в конце романа добровольно остаётся на Тормансе, чтобы помогать силам сопротивления. Остальные возвращаются на Землю.

В финале говорится о том, что контакт с землянами всё-таки помог людям Торманса найти путь к совершенствованию общества. По прошествии 130 лет звездолёт одной из цивилизаций, проходя неподалёку от Торманса, взял на борт послание для Земли. Вскоре на Тор-Ми-Осс (новое название Торманса) отправляется звездолёт с планеты Зелёного солнца — одного из заселённых землянами миров.

Главные концепции

  • Инферно — природа как ад, средоточие зла для мыслящих, чувствующих существ.
  • Стрела Аримана — свойство инфернальных обществ автоматически направлять зло на лучших и честнейших своих представителей.
  • Коммунистическая Земля — общество свободных и ответственных людей, без денег и собственности, с всепланетными обсуждениями и прямым голосованием по всем вопросам, руководимое в каждой сфере деятельности Советами, состоящими из лучших и самых уважаемых специалистов.
  • Великое Кольцо — сообщество цивилизаций, общающихся посредством посылки радиосообщений. Время, когда Земля вступила в сообщество, называется Эрой Великого Кольца, она сменилась Эрой Встретившихся Рук — эпохой прямых контактов между отдельными цивилизациями.
  • Охранные системы, предохраняющие высокоразвитое общество от инфернальных пережитков человеческой психики.
  • Порог Синед Роба — ни одно низкое по морально-этическому уровню общество не может выйти в межзвёздный Космос, поскольку истребит себя своим собственным оружием, ещё находясь в пределах своей планеты или своей звёздной системы (имя учёного — анаграмма от «Денеш Габор»).
  • Недопустимость существования цивилизаций, перекрывающих путь к знаниям для своих подданных:
«На это не имеет права ни одно государство, ни одна планета во вселенной. Священный долг каждого из нас — нарушать такое беспримерное угнетение. Кто смеет закрывать мыслящему существу путь к познанию мира? … когда в Великом Кольце обнаруживают государство, закрывающее своим людям путь к знанию, то такое государство разрушают. Это единственный случай, дающий право на прямое вмешательство в дела чужой планеты. … запрет познавать искусство, науки, жизнь других планет недопустим»

Эры истории Человечества

На протяжении примерно трёх тысячелетий с XX века на Земле сменились:

  • ЭРМ — Эра Разобщённого Мира;
  • ЭМВ — Эра Мирового Воссоединения;
  • ЭОТ — Эра Общего Труда;
  • ЭВК — Эра Великого Кольца;
  • ЭВР — Эра Встретившихся Рук.

Мир Торманса

Торманс был колонизирован землянами в самом конце Эры Разобщённого Мира, когда часть землян, в связи с значительными социальными, медицинскими, экологическими и природными проблемами, а также угрозой глобального ядерного конфликта, покинула планету на примитивных звездолётах (после чего на Земле произошло Великое сражение, уничтожившее много материально-культурных достижений). Этнически они, по всей видимости, состояли из европеоидов, родным языком которых был английский; и монголоидов, предположительно — китайцев. В силу ряда случайностей произошло их перемещение на огромное расстояние от Земли — к звезде, имеющей землеподобную планету. Колонизация Торманса повторяла заселение Америки европейцами.
Изначально это была планета, богатая природными ресурсами, но когда население достигло 15 миллиардов, наступили 80 лет катастрофы «Эпохи Голода и Убийств». К моменту прилёта «Тёмного пламени», типичным ландшафтом планеты стали или скудные возделанные поля, или сухие степи. Люди живут в гигантских городах, главный город называется Средоточие Мудрости. На всей планете люди говорят на одном языке, представляющем собой своеобразный синтез языков Восточной Азии и английского. Письменность представляет собою систему знаков — идеограмм и довольно сложную для землян, при этом существует упрощённый набор письменных знаков, каким обходятся тормансиане в повседневной жизни; язык имеет сложную фонетику, а смысл слов меняется при изменении интонации.

Демографический взрыв, а также ряд социально-экономических проблем (потребность в большом количестве низкоквалифицированной рабочей силы, при общей перенаселённости и недостатке ресурсов) привели к экстраординарным мерам по контролю над народонаселением: жители планеты разделены на два класса — «кжи» (краткожители) и «джи» (долгожители). Это разделение происходит в детстве на основании результатов тестирования.

«Кжи» не получают образования, работают только физически и обязаны умереть в Храме Нежной Смерти по наступлении 25-летнего возраста (есть отдельные группы, переживающие 30-летие — те, кто работает в сфере развлечений. Напротив, ставшие инвалидами отправляются на «нежную смерть» раньше срока). Они — источник быстро восполняемой рабочей силы, не создающий для общества дополнительной нагрузки в виде медицинского обслуживания или пенсионного обеспечения (большинство умирает здоровыми).

«Джи» — учёные, техники, люди искусства, представляющие ценность для общества благодаря своим знаниям и талантам. В обществе Торманса существует и искусственно поддерживается антагонизм между этими двумя классами: «джи» и «кжи» презирают и ненавидят друг друга, они разделены и даже говорят по-разному.

Руководство обществом осуществляется сановниками-«змееносцами» (с нашивками в виде змей). Представители этой прослойки имеют максимально возможные в тормансианском обществе материальные блага.

Общественное устройство на планете — тоталитарное. Абсолютная власть принадлежит Совету Четырёх. В момент прибытия землян в Совет входят Ген Ши, Зет Уг, Ка Луф и его Председатель Чойо Чагас. Власть последнего безгранична: даже планета была переименована в Ян-Ях — в честь его жены, при этом планета переименовывалась каждый раз именами других жён при их смене; тем не менее остальные члены Совета имеют свои собственные далеко идущие амбиции и готовы к схватке за власть.

Власть Совета Четырёх основывается на политике террора, периодически осуществляемую в отношении всех слоёв общества — от «кжи» до «змееносцев». Таэль рассказывает Фай Родис: «Никто не может устоять. То, что рассказывается в легендах о несгибаемых людях,— или ложь, или свидетельство недостаточного умения палачей… они под пытками также сломаются, превратясь из человека в забитое, полумёртвое животное, исполняющее в полусне приказы». Следствием этого является отсутствие инициативы у руководящих органов, буквальное следование каждому пункту спускаемых сверху инструкций. Широко используются методики управления психикой людей, направленные на выявление оппозиционных режиму настроений; тренировки абсолютно послушных работников личной охраны членов Совета Четырёх.

В результате значительного сокращения населения (как следствия института ранней смерти), значительные области планеты оказались заброшены. В заброшенных городах обитают опустившиеся люди, оставившие общество и сплотившиеся в анархические банды («оскорбители двух благ» — долгой жизни и лёгкой смерти). Центральное правительство и региональные органы власти ведут против них борьбу — постоянную и безуспешную, вследствие недостатка ресурсов.

Персонажи

Список персонажей приводит в начале романа сам автор:

Экипаж звездолёта «Тёмное пламя»
  • Фай Родис — начальница экспедиции, историк
  • Гриф Рифт — командир звездолёта, инженер аннигиляционных устройств
  • Вир Норин — астронавигатор
  • Мента Кор — астронавигатор
  • Див Симбел — инженер-пилот
  • Гэн Атал — инженер броневой защиты
  • Нея Холли — инженер биологической защиты
  • Соль Саин — инженер вычислительных установок
  • Олла Дез — инженер связи и съёмки
  • Эвиза Танет — врач
  • Тивиса Хенако — биолог
  • Чеди Даан — социолог-лингвист, антрополог
  • Тор Лик — астрофизик и планетолог
Персонажи планеты Торманс
  • Чойо Чагас — председатель Совета Четырёх, Владыка планеты
  • Гентло Ши (Ген Ши), Зетрино Умрог (Зет Уг), Кандо Лелуф (Ка Луф) — его заместители, члены Совета Четырёх
  • Янтре Яхах (Ян-Ях) — жена Чойо Чагаса
  • Эр Во-Биа — любовница Чагаса
  • Хонтээло Толло Фраэль (Таэль) — инженер информации
  • Ян Гао-Юар (Янгар) — начальник «лиловых»
  • Сю Ан-Те (Сю-Те) — девушка Торманса
  • Гзер Бу-Ям — предводитель «кжи»
Второстепенные персонажи Торманса
  • Цасор — «кжи», вместе с которой жила Чеди Даан
  • Ри Бур-Тин (Ритин) — скульптор, член подпольной организации
  • Гах Ду-Ден (Гахден) — архитектор
  • Шот Ка-Шек (Шотшек) — «кжи», пытавшийся убить Чеди Даан
  • Чадмо Сонте Тазтот — учёный-скептик, посетивший лекцию землян

История создания и публикации

Словосочетание «час быка» встречается в научно-популярной книге Ефремова «Дорога ветров», посвящённой экспедициям в Монголию:

Было самое глухое время — «час быка»[1] (два часа ночи) — власти злых духов и чёрного (злого) шаманства, по старинным монгольским суевериям.

Словосочетание звучит и в эпиграфе, который представляет собой цитату из китайско-русского словаря[2] епископа Иннокентия 1909 года: «Ди пхи юй чхоу[3] — Земля рождена в час Быка (иначе Демона, два часа ночи)».

Название планеты Ефремов взял из романа Дэвида Линдсея «Путешествие к Арктуру»[4]. Последняя глава названа «Кораблю — взлёт!» — эта фраза была одним из любимых изречений Ефремова[5].

Роман задумывался в начале 1960-х годов как небольшая повесть «Долгая заря», анонсированная в «Технике — молодежи» в 1964 году. Однако публикация не состоялась, а повесть переросла в роман. Он был написан за три года и впервые напечатан:

  • в журнале «Техника — молодёжи» (1968, № 10 — 1969, № 7; с рисунками А. Побединского);
  • в журнале «Молодая гвардия» (1969, № 1-4);
  • в газете «Молодёжь Грузии» от 5.4.1969 года (отрывок).

Затем, спустя год, вышло первое книжное издание романа (с изменениями и дополнениями) в издательстве «Молодая гвардия» (1970),[6] тиражом 200 000 экземпляров.

После этого на произведение был наложен негласный запрет: его изымали из библиотек в спецхраны, а в собрании сочинений 1975 года о нём не вспомнили даже в послесловии.

После почти 18-летнего периода замалчивания роман (в авторском дополненном варианте) вышел в 1988 году в издательстве Московского полиграфического института[7] и Волго-Вятском книжном издательстве[8]. Собрание сочинений И. Ефремова, вышедшее в 1986—1989 году, было дополнено «Часом Быка» и другими произведениями, так что пятый том «разросся» до трёх книг. Роман неоднократно издавался в конце 1980-х — 1990-х годов.[9]. Был переведён на украинский, французский, болгарский, чешский языки.

Проблематика

Ефремов говорил, что роман возник из желания поспорить с авторами антиутопий:

Я обнаружил тенденцию в нашей научной фантастике (не говорю уже о зарубежной!) — рассматривать будущее в мрачных красках грядущих катастроф, неудач и неожиданностей, преимущественно неприятных.
Конечно, и о трудностях, о неудачах, даже о возможных катастрофах надо писать. Но при этом писатель обязан показать выход из грозных ловушек, которые будущее готовит для человечества. А у авторов «антиутопий» выхода-то никакого нет. Всё или фатально, или подчинено прорвавшимся диким, животным инстинктам человека[10].

Ефремов новаторски переосмыслил жанр антиутопии, сочетая в одном романе как картину общества в условиях экологической и социальной катастрофы, так и альтернативное ему общество коммунистической Земли (ранее подробно описанное в «Туманности Андромеды»).

В книге достаточно намёков на Китай, поскольку роман был написан в период советско-китайского раскола. Например, сады диктатора планеты Чойо Чагаса называются также садами «величайшего гения Цоам», что является очевидным перевёртышем имени Мао Цзэдун, а Совет Четырёх, управляющий планетой, легко ассоциируется с группой лидеров Коммунистической Партии Китая с 1966 по 1976 годы, названную после её отстранения от власти «Бандой четырёх».

Также в романе критикуется "гангстеризующийся капитализм", который смыкается с "муравьиным лжесоциализмом". Так, упоминание мифической прародины тормансиан — Белых Звёзд вызывает аллюзии на государственную символику США.

Однако в романе легко усматриваются и черты, характерные и для СССР. Всеволод Ревич пишет в книге «Перекрёсток утопий»:

…хотел того автор или не хотел, всё, что творилось на Тормансе, с неотвратимостью проецировалось на нашу страну. Ефремов даже заглянул вперёд — в книге просматриваются ассоциации с временами застоя и — как его следствия — нынешнего беспредела[11].

Интересно, что в книге вообще нет упоминания об СССР: в разговорах героев о временах, когда на Земле кризис цивилизации, подобный тормансианскому, был преодолён, в качестве страны, «прошедшей по лезвию бритвы между капитализмом и муравьиным лжесоциализмом», называется Россия.

В романе «Час Быка» герои часто ссылаются на «философа и историка пятого периода ЭРМ» Эрфа Рома, имя которого, возможно, является слегка завуалированными именем мыслителя-фрейдомарксиста Эриха Фромма, а также анаграммой имени самого Ивана Ефремова[12].

Напишите отзыв о статье "Час Быка"

Ссылки

В Викицитатнике есть страница по теме
Час Быка
  • [www.fantlab.ru/work13729 Информация о произведении «Час Быка»] на сайте «Лаборатория Фантастики»
  • Графика Г. Бойко и Игоря Шалито. [noogen.su/galerei/bsh1.htm «Час Быка»]
  • [iae.newmail.ru/Publicism/HB.htm Как создавался «Час Быка» (Беседа с Иваном Ефремовым) (нерабочая)]
  • Всеволод Ревич. [www.lib.ru/RUFANT/REWICH/perekrestok.txt_with-big-pictures.html#16 «Перекрёсток утопий» (глава «Последний коммунист»)]
  • Н. Чёрная. [fandom.rusf.ru/convent/58/efremov_1988_t02.htm «Час Быка» И. Ефремова и развитие традиций антиутопии]
  • Максим Михайлов. [иванефремов.рф/_ld/0/33___.pdf Хронология Ивана Ефремова]
  • Рок-группа из Бишкека [vk.com/drawmysoul Draw My Soul] написала песню [vk.com/audios-41631696 «Торманс»] по мотивам романа «Час Быка»
  • [www.i-efremov.ru/ Иван Ефремов — жизнь и творчество]
  • В. П. Буря. [fantlab.ru/blogarticle26480 Роман «Час Быка» Ефремова мог называться по-другому]. Фрагмент интервью с Г. Г. Пермяковым, 2005 г.[13]

Примечания

  1. монг. үхэр цаг
  2. Полный китайско-русский словарь, составленный по словарям: Чжайльса (Г. А. Джайлс), Архимандрита Палладия (завершённого П. С. Поповым) и другим, под редакцией Епископа Иннокентия. В двух томах. Издание Пекинской духовной миссии. Пекин. 1909
  3. 地辟于丑
  4. Алексей Копейкин. [www.bibliogid.ru/news/tema/predshestvenniki «Забытые боги»] // BiblioГид, 05.09.2004 г.
  5. [iae.newmail.ru/Chud_iae/6.htm Глава 6. «Человек, мыслитель, друг»] // Чудинов П. К. «Иван Антонович Ефремов (1907—1972)». / Отв. ред. академик Б. С. Соколов. — М.:"Наука", 1987
  6. [www.i-efremov.ru/BIBL1.htm Библиография И. А. Ефремова. Художественные произведения.]
  7. [fantlab.ru/edition27371 Час быка]
  8. [fantlab.ru/edition7300 Час Быка]
  9. [fantlab.ru/work13729 Иван Ефремов «Час Быка»]
  10. Георгий Савченко [iae.newmail.ru/Publicism/HB.htm Как создавался «Час Быка» (Беседа с Иваном Ефремовым)] // Журнал «Молодая гвардия». — 1969. — № 5. — С.307-320.
  11. [www.lib.ru/RUFANT/REWICH/perekrestok.txt_with-big-pictures.html#16 Всеволод Ревич. «Перекрёсток утопий» (глава «Последний коммунист»)]
  12. Андрей Константинов. [noogen.su/Efremov Светозарный мост (о жизни, творчестве и идейном наследии И.А.Ефремова)]
  13. Г. Пермяков: «Иван Антонович Ефремов закончил работу над новым произведением, но не было для него подходящего названия. Он попросил меня прислать ему несколько звучных китайских изречений. Послал штук шесть, он выбрал „Земля раскалывается в час Быка“. Отсюда название — „Час Быка“. Другое изречение он выбрал в качестве эпиграфа к роману. Потом я получил в подарок книгу с его автографом и письмо со словами благодарности…».

Отрывок, характеризующий Час Быка

Князь Андрей, невеселый и озабоченный соображениями о том, что и что ему нужно о делах спросить у предводителя, подъезжал по аллее сада к отрадненскому дому Ростовых. Вправо из за деревьев он услыхал женский, веселый крик, и увидал бегущую на перерез его коляски толпу девушек. Впереди других ближе, подбегала к коляске черноволосая, очень тоненькая, странно тоненькая, черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, повязанная белым носовым платком, из под которого выбивались пряди расчесавшихся волос. Девушка что то кричала, но узнав чужого, не взглянув на него, со смехом побежала назад.
Князю Андрею вдруг стало от чего то больно. День был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование и была довольна, и счастлива какой то своей отдельной, – верно глупой – но веселой и счастливой жизнию. «Чему она так рада? о чем она думает! Не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей.
Граф Илья Андреич в 1809 м году жил в Отрадном всё так же как и прежде, то есть принимая почти всю губернию, с охотами, театрами, обедами и музыкантами. Он, как всякому новому гостю, был рад князю Андрею, и почти насильно оставил его ночевать.
В продолжение скучного дня, во время которого князя Андрея занимали старшие хозяева и почетнейшие из гостей, которыми по случаю приближающихся именин был полон дом старого графа, Болконский несколько раз взглядывая на Наташу чему то смеявшуюся и веселившуюся между другой молодой половиной общества, всё спрашивал себя: «о чем она думает? Чему она так рада!».
Вечером оставшись один на новом месте, он долго не мог заснуть. Он читал, потом потушил свечу и опять зажег ее. В комнате с закрытыми изнутри ставнями было жарко. Он досадовал на этого глупого старика (так он называл Ростова), который задержал его, уверяя, что нужные бумаги в городе, не доставлены еще, досадовал на себя за то, что остался.
Князь Андрей встал и подошел к окну, чтобы отворить его. Как только он открыл ставни, лунный свет, как будто он настороже у окна давно ждал этого, ворвался в комнату. Он отворил окно. Ночь была свежая и неподвижно светлая. Перед самым окном был ряд подстриженных дерев, черных с одной и серебристо освещенных с другой стороны. Под деревами была какая то сочная, мокрая, кудрявая растительность с серебристыми кое где листьями и стеблями. Далее за черными деревами была какая то блестящая росой крыша, правее большое кудрявое дерево, с ярко белым стволом и сучьями, и выше его почти полная луна на светлом, почти беззвездном, весеннем небе. Князь Андрей облокотился на окно и глаза его остановились на этом небе.
Комната князя Андрея была в среднем этаже; в комнатах над ним тоже жили и не спали. Он услыхал сверху женский говор.
– Только еще один раз, – сказал сверху женский голос, который сейчас узнал князь Андрей.
– Да когда же ты спать будешь? – отвечал другой голос.
– Я не буду, я не могу спать, что ж мне делать! Ну, последний раз…
Два женские голоса запели какую то музыкальную фразу, составлявшую конец чего то.
– Ах какая прелесть! Ну теперь спать, и конец.
– Ты спи, а я не могу, – отвечал первый голос, приблизившийся к окну. Она видимо совсем высунулась в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и даже дыханье. Всё затихло и окаменело, как и луна и ее свет и тени. Князь Андрей тоже боялся пошевелиться, чтобы не выдать своего невольного присутствия.
– Соня! Соня! – послышался опять первый голос. – Ну как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! Ах, какая прелесть! Да проснись же, Соня, – сказала она почти со слезами в голосе. – Ведь этакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало.
Соня неохотно что то отвечала.
– Нет, ты посмотри, что за луна!… Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки, – туже, как можно туже – натужиться надо. Вот так!
– Полно, ты упадешь.
Послышалась борьба и недовольный голос Сони: «Ведь второй час».
– Ах, ты только всё портишь мне. Ну, иди, иди.
Опять всё замолкло, но князь Андрей знал, что она всё еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.
– Ах… Боже мой! Боже мой! что ж это такое! – вдруг вскрикнула она. – Спать так спать! – и захлопнула окно.
«И дела нет до моего существования!» подумал князь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему то ожидая и боясь, что она скажет что нибудь про него. – «И опять она! И как нарочно!» думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, тотчас же заснул.


На другой день простившись только с одним графом, не дождавшись выхода дам, князь Андрей поехал домой.
Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем полтора месяца тому назад; всё было полно, тенисто и густо; и молодые ели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.
Целый день был жаркий, где то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая мокрая, глянцовитая блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Всё было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.
«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, – ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, – и всё это вдруг вспомнилось ему.
«Нет, жизнь не кончена в 31 год, вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтоб не жили они так независимо от моей жизни, чтоб на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»

Возвратившись из своей поездки, князь Андрей решился осенью ехать в Петербург и придумал разные причины этого решенья. Целый ряд разумных, логических доводов, почему ему необходимо ехать в Петербург и даже служить, ежеминутно был готов к его услугам. Он даже теперь не понимал, как мог он когда нибудь сомневаться в необходимости принять деятельное участие в жизни, точно так же как месяц тому назад он не понимал, как могла бы ему притти мысль уехать из деревни. Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни. Он даже не понимал того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь после своих уроков жизни опять бы поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви. Теперь разум подсказывал совсем другое. После этой поездки князь Андрей стал скучать в деревне, прежние занятия не интересовали его, и часто, сидя один в своем кабинете, он вставал, подходил к зеркалу и долго смотрел на свое лицо. Потом он отворачивался и смотрел на портрет покойницы Лизы, которая с взбитыми a la grecque [по гречески] буклями нежно и весело смотрела на него из золотой рамки. Она уже не говорила мужу прежних страшных слов, она просто и весело с любопытством смотрела на него. И князь Андрей, заложив назад руки, долго ходил по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, передумывая те неразумные, невыразимые словом, тайные как преступление мысли, связанные с Пьером, с славой, с девушкой на окне, с дубом, с женской красотой и любовью, которые изменили всю его жизнь. И в эти то минуты, когда кто входил к нему, он бывал особенно сух, строго решителен и в особенности неприятно логичен.
– Mon cher, [Дорогой мой,] – бывало скажет входя в такую минуту княжна Марья, – Николушке нельзя нынче гулять: очень холодно.
– Ежели бы было тепло, – в такие минуты особенно сухо отвечал князь Андрей своей сестре, – то он бы пошел в одной рубашке, а так как холодно, надо надеть на него теплую одежду, которая для этого и выдумана. Вот что следует из того, что холодно, а не то чтобы оставаться дома, когда ребенку нужен воздух, – говорил он с особенной логичностью, как бы наказывая кого то за всю эту тайную, нелогичную, происходившую в нем, внутреннюю работу. Княжна Марья думала в этих случаях о том, как сушит мужчин эта умственная работа.


Князь Андрей приехал в Петербург в августе 1809 года. Это было время апогея славы молодого Сперанского и энергии совершаемых им переворотов. В этом самом августе, государь, ехав в коляске, был вывален, повредил себе ногу, и оставался в Петергофе три недели, видаясь ежедневно и исключительно со Сперанским. В это время готовились не только два столь знаменитые и встревожившие общество указа об уничтожении придворных чинов и об экзаменах на чины коллежских асессоров и статских советников, но и целая государственная конституция, долженствовавшая изменить существующий судебный, административный и финансовый порядок управления России от государственного совета до волостного правления. Теперь осуществлялись и воплощались те неясные, либеральные мечтания, с которыми вступил на престол император Александр, и которые он стремился осуществить с помощью своих помощников Чарторижского, Новосильцева, Кочубея и Строгонова, которых он сам шутя называл comite du salut publique. [комитет общественного спасения.]
Теперь всех вместе заменил Сперанский по гражданской части и Аракчеев по военной. Князь Андрей вскоре после приезда своего, как камергер, явился ко двору и на выход. Государь два раза, встретив его, не удостоил его ни одним словом. Князю Андрею всегда еще прежде казалось, что он антипатичен государю, что государю неприятно его лицо и всё существо его. В сухом, отдаляющем взгляде, которым посмотрел на него государь, князь Андрей еще более чем прежде нашел подтверждение этому предположению. Придворные объяснили князю Андрею невнимание к нему государя тем, что Его Величество был недоволен тем, что Болконский не служил с 1805 года.
«Я сам знаю, как мы не властны в своих симпатиях и антипатиях, думал князь Андрей, и потому нечего думать о том, чтобы представить лично мою записку о военном уставе государю, но дело будет говорить само за себя». Он передал о своей записке старому фельдмаршалу, другу отца. Фельдмаршал, назначив ему час, ласково принял его и обещался доложить государю. Через несколько дней было объявлено князю Андрею, что он имеет явиться к военному министру, графу Аракчееву.
В девять часов утра, в назначенный день, князь Андрей явился в приемную к графу Аракчееву.
Лично князь Андрей не знал Аракчеева и никогда не видал его, но всё, что он знал о нем, мало внушало ему уважения к этому человеку.
«Он – военный министр, доверенное лицо государя императора; никому не должно быть дела до его личных свойств; ему поручено рассмотреть мою записку, следовательно он один и может дать ход ей», думал князь Андрей, дожидаясь в числе многих важных и неважных лиц в приемной графа Аракчеева.
Князь Андрей во время своей, большей частью адъютантской, службы много видел приемных важных лиц и различные характеры этих приемных были для него очень ясны. У графа Аракчеева был совершенно особенный характер приемной. На неважных лицах, ожидающих очереди аудиенции в приемной графа Аракчеева, написано было чувство пристыженности и покорности; на более чиновных лицах выражалось одно общее чувство неловкости, скрытое под личиной развязности и насмешки над собою, над своим положением и над ожидаемым лицом. Иные задумчиво ходили взад и вперед, иные шепчась смеялись, и князь Андрей слышал sobriquet [насмешливое прозвище] Силы Андреича и слова: «дядя задаст», относившиеся к графу Аракчееву. Один генерал (важное лицо) видимо оскорбленный тем, что должен был так долго ждать, сидел перекладывая ноги и презрительно сам с собой улыбаясь.
Но как только растворялась дверь, на всех лицах выражалось мгновенно только одно – страх. Князь Андрей попросил дежурного другой раз доложить о себе, но на него посмотрели с насмешкой и сказали, что его черед придет в свое время. После нескольких лиц, введенных и выведенных адъютантом из кабинета министра, в страшную дверь был впущен офицер, поразивший князя Андрея своим униженным и испуганным видом. Аудиенция офицера продолжалась долго. Вдруг послышались из за двери раскаты неприятного голоса, и бледный офицер, с трясущимися губами, вышел оттуда, и схватив себя за голову, прошел через приемную.
Вслед за тем князь Андрей был подведен к двери, и дежурный шопотом сказал: «направо, к окну».
Князь Андрей вошел в небогатый опрятный кабинет и у стола увидал cорокалетнего человека с длинной талией, с длинной, коротко обстриженной головой и толстыми морщинами, с нахмуренными бровями над каре зелеными тупыми глазами и висячим красным носом. Аракчеев поворотил к нему голову, не глядя на него.
– Вы чего просите? – спросил Аракчеев.
– Я ничего не… прошу, ваше сиятельство, – тихо проговорил князь Андрей. Глаза Аракчеева обратились на него.
– Садитесь, – сказал Аракчеев, – князь Болконский?
– Я ничего не прошу, а государь император изволил переслать к вашему сиятельству поданную мною записку…
– Изволите видеть, мой любезнейший, записку я вашу читал, – перебил Аракчеев, только первые слова сказав ласково, опять не глядя ему в лицо и впадая всё более и более в ворчливо презрительный тон. – Новые законы военные предлагаете? Законов много, исполнять некому старых. Нынче все законы пишут, писать легче, чем делать.
– Я приехал по воле государя императора узнать у вашего сиятельства, какой ход вы полагаете дать поданной записке? – сказал учтиво князь Андрей.
– На записку вашу мной положена резолюция и переслана в комитет. Я не одобряю, – сказал Аракчеев, вставая и доставая с письменного стола бумагу. – Вот! – он подал князю Андрею.
На бумаге поперег ее, карандашом, без заглавных букв, без орфографии, без знаков препинания, было написано: «неосновательно составлено понеже как подражание списано с французского военного устава и от воинского артикула без нужды отступающего».
– В какой же комитет передана записка? – спросил князь Андрей.
– В комитет о воинском уставе, и мною представлено о зачислении вашего благородия в члены. Только без жалованья.
Князь Андрей улыбнулся.
– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.


Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.