Кин-дза-дза!
Поделись знанием:
К:Фильмы 1986 года
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.
Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.
– Mon enfant! – проговорила она, – je vous aime et vous connais depuis longtemps. [Дитя мое! я вас люблю и знаю давно.]
Несмотря на все свое волнение, княжна Марья поняла, что это была графиня и что надо было ей сказать что нибудь. Она, сама не зная как, проговорила какие то учтивые французские слова, в том же тоне, в котором были те, которые ей говорили, и спросила: что он?
– Доктор говорит, что нет опасности, – сказала графиня, но в то время, как она говорила это, она со вздохом подняла глаза кверху, и в этом жесте было выражение, противоречащее ее словам.
– Где он? Можно его видеть, можно? – спросила княжна.
– Сейчас, княжна, сейчас, мой дружок. Это его сын? – сказала она, обращаясь к Николушке, который входил с Десалем. – Мы все поместимся, дом большой. О, какой прелестный мальчик!
Графиня ввела княжну в гостиную. Соня разговаривала с m lle Bourienne. Графиня ласкала мальчика. Старый граф вошел в комнату, приветствуя княжну. Старый граф чрезвычайно переменился с тех пор, как его последний раз видела княжна. Тогда он был бойкий, веселый, самоуверенный старичок, теперь он казался жалким, затерянным человеком. Он, говоря с княжной, беспрестанно оглядывался, как бы спрашивая у всех, то ли он делает, что надобно. После разорения Москвы и его имения, выбитый из привычной колеи, он, видимо, потерял сознание своего значения и чувствовал, что ему уже нет места в жизни.
Несмотря на то волнение, в котором она находилась, несмотря на одно желание поскорее увидать брата и на досаду за то, что в эту минуту, когда ей одного хочется – увидать его, – ее занимают и притворно хвалят ее племянника, княжна замечала все, что делалось вокруг нее, и чувствовала необходимость на время подчиниться этому новому порядку, в который она вступала. Она знала, что все это необходимо, и ей было это трудно, но она не досадовала на них.
– Это моя племянница, – сказал граф, представляя Соню, – вы не знаете ее, княжна?
Княжна повернулась к ней и, стараясь затушить поднявшееся в ее душе враждебное чувство к этой девушке, поцеловала ее. Но ей становилось тяжело оттого, что настроение всех окружающих было так далеко от того, что было в ее душе.
– Где он? – спросила она еще раз, обращаясь ко всем.
– Он внизу, Наташа с ним, – отвечала Соня, краснея. – Пошли узнать. Вы, я думаю, устали, княжна?
У княжны выступили на глаза слезы досады. Она отвернулась и хотела опять спросить у графини, где пройти к нему, как в дверях послышались легкие, стремительные, как будто веселые шаги. Княжна оглянулась и увидела почти вбегающую Наташу, ту Наташу, которая в то давнишнее свидание в Москве так не понравилась ей.
Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече.
Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней.
На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.
– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.
Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…
Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?
Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.
Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.
Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.
Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.
Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.
«Могло или не могло это быть? – думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. – Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» – сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.
Услыхав этот звук, Наташа положила чулок, перегнулась ближе к нему и вдруг, заметив его светящиеся глаза, подошла к нему легким шагом и нагнулась.
– Вы не спите?
– Нет, я давно смотрю на вас; я почувствовал, когда вы вошли. Никто, как вы, но дает мне той мягкой тишины… того света. Мне так и хочется плакать от радости.
Наташа ближе придвинулась к нему. Лицо ее сияло восторженною радостью.
– Наташа, я слишком люблю вас. Больше всего на свете.
– А я? – Она отвернулась на мгновение. – Отчего же слишком? – сказала она.
– Отчего слишком?.. Ну, как вы думаете, как вы чувствуете по душе, по всей душе, буду я жив? Как вам кажется?
– Я уверена, я уверена! – почти вскрикнула Наташа, страстным движением взяв его за обе руки.
Он помолчал.
– Как бы хорошо! – И, взяв ее руку, он поцеловал ее.
Наташа была счастлива и взволнована; и тотчас же она вспомнила, что этого нельзя, что ему нужно спокойствие.
– Однако вы не спали, – сказала она, подавляя свою радость. – Постарайтесь заснуть… пожалуйста.
Он выпустил, пожав ее, ее руку, она перешла к свече и опять села в прежнее положение. Два раза она оглянулась на него, глаза его светились ей навстречу. Она задала себе урок на чулке и сказала себе, что до тех пор она не оглянется, пока не кончит его.
Действительно, скоро после этого он закрыл глаза и заснул. Он спал недолго и вдруг в холодном поту тревожно проснулся.
Засыпая, он думал все о том же, о чем он думал все ото время, – о жизни и смерти. И больше о смерти. Он чувствовал себя ближе к ней.
«Любовь? Что такое любовь? – думал он. – Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть бог, и умереть – значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего то недоставало в них, что то было односторонне личное, умственное – не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.
Он видел во сне, что он лежит в той же комнате, в которой он лежал в действительности, но что он не ранен, а здоров. Много разных лиц, ничтожных, равнодушных, являются перед князем Андреем. Он говорит с ними, спорит о чем то ненужном. Они сбираются ехать куда то. Князь Андрей смутно припоминает, что все это ничтожно и что у него есть другие, важнейшие заботы, но продолжает говорить, удивляя их, какие то пустые, остроумные слова. Понемногу, незаметно все эти лица начинают исчезать, и все заменяется одним вопросом о затворенной двери. Он встает и идет к двери, чтобы задвинуть задвижку и запереть ее. Оттого, что он успеет или не успеет запереть ее, зависит все. Он идет, спешит, ноги его не двигаются, и он знает, что не успеет запереть дверь, но все таки болезненно напрягает все свои силы. И мучительный страх охватывает его. И этот страх есть страх смерти: за дверью стоит оно. Но в то же время как он бессильно неловко подползает к двери, это что то ужасное, с другой стороны уже, надавливая, ломится в нее. Что то не человеческое – смерть – ломится в дверь, и надо удержать ее. Он ухватывается за дверь, напрягает последние усилия – запереть уже нельзя – хоть удержать ее; но силы его слабы, неловки, и, надавливаемая ужасным, дверь отворяется и опять затворяется.
Еще раз оно надавило оттуда. Последние, сверхъестественные усилия тщетны, и обе половинки отворились беззвучно. Оно вошло, и оно есть смерть. И князь Андрей умер.
Но в то же мгновение, как он умер, князь Андрей вспомнил, что он спит, и в то же мгновение, как он умер, он, сделав над собою усилие, проснулся.
«Да, это была смерть. Я умер – я проснулся. Да, смерть – пробуждение!» – вдруг просветлело в его душе, и завеса, скрывавшая до сих пор неведомое, была приподнята перед его душевным взором. Он почувствовал как бы освобождение прежде связанной в нем силы и ту странную легкость, которая с тех пор не оставляла его.
Когда он, очнувшись в холодном поту, зашевелился на диване, Наташа подошла к нему и спросила, что с ним. Он не ответил ей и, не понимая ее, посмотрел на нее странным взглядом.
Это то было то, что случилось с ним за два дня до приезда княжны Марьи. С этого же дня, как говорил доктор, изнурительная лихорадка приняла дурной характер, но Наташа не интересовалась тем, что говорил доктор: она видела эти страшные, более для нее несомненные, нравственные признаки.
С этого дня началось для князя Андрея вместе с пробуждением от сна – пробуждение от жизни. И относительно продолжительности жизни оно не казалось ему более медленно, чем пробуждение от сна относительно продолжительности сновидения.
Ничего не было страшного и резкого в этом, относительно медленном, пробуждении.
Последние дни и часы его прошли обыкновенно и просто. И княжна Марья и Наташа, не отходившие от него, чувствовали это. Они не плакали, не содрогались и последнее время, сами чувствуя это, ходили уже не за ним (его уже не было, он ушел от них), а за самым близким воспоминанием о нем – за его телом. Чувства обеих были так сильны, что на них не действовала внешняя, страшная сторона смерти, и они не находили нужным растравлять свое горе. Они не плакали ни при нем, ни без него, но и никогда не говорили про него между собой. Они чувствовали, что не могли выразить словами того, что они понимали.
Они обе видели, как он глубже и глубже, медленно и спокойно, опускался от них куда то туда, и обе знали, что это так должно быть и что это хорошо.
Его исповедовали, причастили; все приходили к нему прощаться. Когда ему привели сына, он приложил к нему свои губы и отвернулся, не потому, чтобы ему было тяжело или жалко (княжна Марья и Наташа понимали это), но только потому, что он полагал, что это все, что от него требовали; но когда ему сказали, чтобы он благословил его, он исполнил требуемое и оглянулся, как будто спрашивая, не нужно ли еще что нибудь сделать.
Когда происходили последние содрогания тела, оставляемого духом, княжна Марья и Наташа были тут.
– Кончилось?! – сказала княжна Марья, после того как тело его уже несколько минут неподвижно, холодея, лежало перед ними. Наташа подошла, взглянула в мертвые глаза и поспешила закрыть их. Она закрыла их и не поцеловала их, а приложилась к тому, что было ближайшим воспоминанием о нем.
«Куда он ушел? Где он теперь?..»
Когда одетое, обмытое тело лежало в гробу на столе, все подходили к нему прощаться, и все плакали.
Николушка плакал от страдальческого недоумения, разрывавшего его сердце. Графиня и Соня плакали от жалости к Наташе и о том, что его нет больше. Старый граф плакал о том, что скоро, он чувствовал, и ему предстояло сделать тот же страшный шаг.
Наташа и княжна Марья плакали тоже теперь, но они плакали не от своего личного горя; они плакали от благоговейного умиления, охватившего их души перед сознанием простого и торжественного таинства смерти, совершившегося перед ними.
Для человеческого ума недоступна совокупность причин явлений. Но потребность отыскивать причины вложена в душу человека. И человеческий ум, не вникнувши в бесчисленность и сложность условий явлений, из которых каждое отдельно может представляться причиною, хватается за первое, самое понятное сближение и говорит: вот причина. В исторических событиях (где предметом наблюдения суть действия людей) самым первобытным сближением представляется воля богов, потом воля тех людей, которые стоят на самом видном историческом месте, – исторических героев. Но стоит только вникнуть в сущность каждого исторического события, то есть в деятельность всей массы людей, участвовавших в событии, чтобы убедиться, что воля исторического героя не только не руководит действиями масс, но сама постоянно руководима. Казалось бы, все равно понимать значение исторического события так или иначе. Но между человеком, который говорит, что народы Запада пошли на Восток, потому что Наполеон захотел этого, и человеком, который говорит, что это совершилось, потому что должно было совершиться, существует то же различие, которое существовало между людьми, утверждавшими, что земля стоит твердо и планеты движутся вокруг нее, и теми, которые говорили, что они не знают, на чем держится земля, но знают, что есть законы, управляющие движением и ее, и других планет. Причин исторического события – нет и не может быть, кроме единственной причины всех причин. Но есть законы, управляющие событиями, отчасти неизвестные, отчасти нащупываемые нами. Открытие этих законов возможно только тогда, когда мы вполне отрешимся от отыскиванья причин в воле одного человека, точно так же, как открытие законов движения планет стало возможно только тогда, когда люди отрешились от представления утвержденности земли.
После Бородинского сражения, занятия неприятелем Москвы и сожжения ее, важнейшим эпизодом войны 1812 года историки признают движение русской армии с Рязанской на Калужскую дорогу и к Тарутинскому лагерю – так называемый фланговый марш за Красной Пахрой. Историки приписывают славу этого гениального подвига различным лицам и спорят о том, кому, собственно, она принадлежит. Даже иностранные, даже французские историки признают гениальность русских полководцев, говоря об этом фланговом марше. Но почему военные писатели, а за ними и все, полагают, что этот фланговый марш есть весьма глубокомысленное изобретение какого нибудь одного лица, спасшее Россию и погубившее Наполеона, – весьма трудно понять. Во первых, трудно понять, в чем состоит глубокомыслие и гениальность этого движения; ибо для того, чтобы догадаться, что самое лучшее положение армии (когда ее не атакуют) находиться там, где больше продовольствия, – не нужно большого умственного напряжения. И каждый, даже глупый тринадцатилетний мальчик, без труда мог догадаться, что в 1812 году самое выгодное положение армии, после отступления от Москвы, было на Калужской дороге. Итак, нельзя понять, во первых, какими умозаключениями доходят историки до того, чтобы видеть что то глубокомысленное в этом маневре. Во вторых, еще труднее понять, в чем именно историки видят спасительность этого маневра для русских и пагубность его для французов; ибо фланговый марш этот, при других, предшествующих, сопутствовавших и последовавших обстоятельствах, мог быть пагубным для русского и спасительным для французского войска. Если с того времени, как совершилось это движение, положение русского войска стало улучшаться, то из этого никак не следует, чтобы это движение было тому причиною.
Этот фланговый марш не только не мог бы принести какие нибудь выгоды, но мог бы погубить русскую армию, ежели бы при том не было совпадения других условий. Что бы было, если бы не сгорела Москва? Если бы Мюрат не потерял из виду русских? Если бы Наполеон не находился в бездействии? Если бы под Красной Пахрой русская армия, по совету Бенигсена и Барклая, дала бы сражение? Что бы было, если бы французы атаковали русских, когда они шли за Пахрой? Что бы было, если бы впоследствии Наполеон, подойдя к Тарутину, атаковал бы русских хотя бы с одной десятой долей той энергии, с которой он атаковал в Смоленске? Что бы было, если бы французы пошли на Петербург?.. При всех этих предположениях спасительность флангового марша могла перейти в пагубность.
В третьих, и самое непонятное, состоит в том, что люди, изучающие историю, умышленно не хотят видеть того, что фланговый марш нельзя приписывать никакому одному человеку, что никто никогда его не предвидел, что маневр этот, точно так же как и отступление в Филях, в настоящем никогда никому не представлялся в его цельности, а шаг за шагом, событие за событием, мгновение за мгновением вытекал из бесчисленного количества самых разнообразных условий, и только тогда представился во всей своей цельности, когда он совершился и стал прошедшим.
На совете в Филях у русского начальства преобладающею мыслью было само собой разумевшееся отступление по прямому направлению назад, то есть по Нижегородской дороге. Доказательствами тому служит то, что большинство голосов на совете было подано в этом смысле, и, главное, известный разговор после совета главнокомандующего с Ланским, заведовавшим провиантскою частью. Ланской донес главнокомандующему, что продовольствие для армии собрано преимущественно по Оке, в Тульской и Калужской губерниях и что в случае отступления на Нижний запасы провианта будут отделены от армии большою рекою Окой, через которую перевоз в первозимье бывает невозможен. Это был первый признак необходимости уклонения от прежде представлявшегося самым естественным прямого направления на Нижний. Армия подержалась южнее, по Рязанской дороге, и ближе к запасам. Впоследствии бездействие французов, потерявших даже из виду русскую армию, заботы о защите Тульского завода и, главное, выгоды приближения к своим запасам заставили армию отклониться еще южнее, на Тульскую дорогу. Перейдя отчаянным движением за Пахрой на Тульскую дорогу, военачальники русской армии думали оставаться у Подольска, и не было мысли о Тарутинской позиции; но бесчисленное количество обстоятельств и появление опять французских войск, прежде потерявших из виду русских, и проекты сражения, и, главное, обилие провианта в Калуге заставили нашу армию еще более отклониться к югу и перейти в середину путей своего продовольствия, с Тульской на Калужскую дорогу, к Тарутину. Точно так же, как нельзя отвечать на тот вопрос, когда оставлена была Москва, нельзя отвечать и на то, когда именно и кем решено было перейти к Тарутину. Только тогда, когда войска пришли уже к Тарутину вследствие бесчисленных дифференциальных сил, тогда только стали люди уверять себя, что они этого хотели и давно предвидели.
Знаменитый фланговый марш состоял только в том, что русское войско, отступая все прямо назад по обратному направлению наступления, после того как наступление французов прекратилось, отклонилось от принятого сначала прямого направления и, не видя за собой преследования, естественно подалось в ту сторону, куда его влекло обилие продовольствия.
Если бы представить себе не гениальных полководцев во главе русской армии, но просто одну армию без начальников, то и эта армия не могла бы сделать ничего другого, кроме обратного движения к Москве, описывая дугу с той стороны, с которой было больше продовольствия и край был обильнее.
Передвижение это с Нижегородской на Рязанскую, Тульскую и Калужскую дороги было до такой степени естественно, что в этом самом направлении отбегали мародеры русской армии и что в этом самом направлении требовалось из Петербурга, чтобы Кутузов перевел свою армию. В Тарутине Кутузов получил почти выговор от государя за то, что он отвел армию на Рязанскую дорогу, и ему указывалось то самое положение против Калуги, в котором он уже находился в то время, как получил письмо государя.
Откатывавшийся по направлению толчка, данного ему во время всей кампании и в Бородинском сражении, шар русского войска, при уничтожении силы толчка и не получая новых толчков, принял то положение, которое было ему естественно.
Заслуга Кутузова не состояла в каком нибудь гениальном, как это называют, стратегическом маневре, а в том, что он один понимал значение совершавшегося события. Он один понимал уже тогда значение бездействия французской армии, он один продолжал утверждать, что Бородинское сражение была победа; он один – тот, который, казалось бы, по своему положению главнокомандующего, должен был быть вызываем к наступлению, – он один все силы свои употреблял на то, чтобы удержать русскую армию от бесполезных сражений.
(перенаправлено с «Чатлано-пацакский язык»)
| Кин-дза-дза! | |
 | |
| Жанр | |
|---|---|
| Кинокомпания |
Киностудия «Мосфильм». |
| Длительность |
135 мин. |
| Год | |
«Кин-дза-дза́!» — полнометражный двухсерийный комедийный художественный фильм в жанре антиутопии, снятый на киностудии «Мосфильм» режиссёром Георгием Данелией. Фильм вышел на экран 1 декабря 1986 года[1]. Прокат (1987, 14-е место) — 15,7 млн зрителей[2].
Картина «Кин-дза-дза!» оказала влияние на современную русскоязычную культуру — вымышленные слова из фильма вошли в разговорный язык, некоторые фразы персонажей стали устойчивыми выражениями.
Содержание
Сюжет
Москва, 1980-е годы. Прораб Владимир Николаевич Машков («дядя Вова») приходит после работы домой, где жена просит его сходить в магазин за хлебом и макаронами. Около булочной на Калининском проспекте к нему подходит молодой человек со скрипкой (студент Гедеван, «Скрипач») и обращает его внимание на странного босоногого человека, утверждающего, что он инопланетянин. Незнакомец показывает Машкову и Гедевану небольшой прибор («машинку перемещения») и спрашивает номер их планеты в «тентуре». Прораб, считая незнакомца сумасшедшим, протягивает к «машинке» руку и, несмотря на уверения незнакомца, что надо знать, как ею пользоваться, нажимает кнопку на ней. В результате дядя Вова и Скрипач мгновенно оказываются одни в песчаной пустыне под палящим солнцем.
Сперва герои решают, что попали в Каракумы, но позже выясняется, что они оказались в галактике Кин-дза-дза на планете Плюк, жители которой похожи на людей внешне, но способны читать мысли. Местный чатланский язык состоит лишь из нескольких слов. Хотя планета Плюк технически более развита, чем Земля, но вся техника сплошь проржавевшая, изношенная и работает плохо. Флора и фауна полностью уничтожены, а вся вода превращена в «луц» (топливо). Население Плюка, как и других планет галактики Кин-дза-дза, делится на две категории — «чатлане» и «пацаки», принадлежность к каждой из которых определяется исключительно при помощи специального прибора — «визатора». Плюк — чатланская планета, поэтому пацаки на Плюке подвергаются дискриминации: они обязаны носить в носу специальный колокольчик («цак») и при встрече с чатланином приседать перед ним особым образом («делать ку»), им назначаются более жёсткие наказания за правонарушения; артисты-пацаки имеют право выступать только в железной клетке, имеет место сегрегация в общественном транспорте и др.
Дядя Вова и Скрипач, согласно показаниям визатора оказавшиеся пацаками, ищут способ вернуться на Землю. Они вступают в контакт с двумя жуликоватыми артистами — пацаком Би и чатланином Уэфом, имеющими собственный космический корабль — «пепелац». Однако, в пепелаце отсутствует необходимый для межзвёздных полётов узел — «гравицаппа». Поисками новой гравицаппы землянам и приходится заняться.
Неожиданным подспорьем оказывается то, что величайшей ценностью на Плюке является «КЦ» — обыкновенные спички, которых у курящего дяди Вовы оказывается целый коробок. Обладание КЦ сильно повышает социальный статус жителей планеты, хотя обладание контрафактными КЦ незаконно. Уэф решает сэкономить, и вместо того чтобы лететь в город за нормальной гравицаппой, направляет корабль к контрабандистам. Не зная истинной ценности КЦ, дядя Вова отдаёт им все свои спички, но гравицаппу так и не получает, так как контрабандисты сбегают на своём корабле. В результате лишившихся своего капитала землян бросают и артисты. Дядя Вова и Скрипач оказываются вынуждены искать другие способы заработка и выживания. Вскоре они открывают новый источник дохода: земные песни в их исполнении неожиданно пользуются большим спросом у плюкан.
Во время новой встречи землян с Би и Уэфом происходит небольшая драка, в ходе которой разбивается скрипка Гедевана и в ней герои обнаруживают спичку, случайно попавшую внутрь. Артисты в надежде купить гравицаппу (она стоит пол-спички) и слетать на Землю, где можно закупить большое количество КЦ, отвозят Гедевана и Машкова в местный «планетарий», чтобы узнать местонахождение планеты Земля («номер планеты в тентуре»). Узнав номер Земли в тентуре, Би и Уэф пытаются украсть у Машкова последнюю спичку, однако Гедеван обращается за помощью к местным блюстителям закона — «эцилоппам». В результате Би и Уэф оказываются арестованными и посаженными в местную тюрьму («эцих»). Спичку («контрабандный КЦ») эцилопп изымает и назначает сумму штрафа, которую необходимо заплатить, чтобы вызволить артистов из тюрьмы.
Теперь у героев нет ни пепелаца, ни КЦ. Однако в этот момент появляется странник, чья «машинка перемещения» отправила землян на Плюк, и предлагает героям немедленно переместиться на Землю. Однако Машков отказывается возвращаться, так как не может бросить артистов. Странник исчезает, а у Гедевана, осознавшего, что с Плюка он уже никогда не вернётся, начинается истерика и он начинает выбрасывать в костёр все свои вещи из сумки. В выброшенных вещах Машков внезапно находит гравицаппу, которую Гедеван, не зная что это такое, похитил в «планетарии», чтобы показать учёным на Земле. Решая вызволить владеющих пепелацем артистов, земляне начинают исполнять песни и претерпевать многочисленные унижения, зарабатывая деньги для выкупа. В тот момент, когда они, наконец, собирают необходимую сумму, все заработанные деньги у них отнимает эцилопп, а им предлагает «надеть намордники и радоваться». Это оказывается последней каплей и они, захватив эцилоппа в заложники, учиняют бунт против главы местной власти (Господина ПЖ) и самостоятельно освобождают Уэфа и Би из эциха.
Выясняется, что, даже имея пепелац с гравицаппой, вернуться на Землю крайне затруднительно, так как на пути между Плюком и Землей находится планета Альфа, жители которой презирают «снедаемых страстями» обитателей галактики Кин-дза-дза и превращают их в растения, если те попадают к ним на планету. Би и Уэф, решив сначала скрыть этот факт от землян, отвозят их на мёртвую, опустошённую войной с Плюком, пацакскую планету Хануд, являющуюся их родиной. Там они объясняют землянам суть проблемы и предлагают вместо возвращения на Землю остаться с ними, чтобы, накопив денег, выкупить эту планету и тиранически управлять ею. Дядя Вова и Гедеван, осознав, что на Землю они уже не попадут, в отчаянии снимают дыхательные аппараты, чтобы покончить жизнь самоубийством. Шокированные артисты соглашаются рискнуть — катапультировать землян на Альфу, а самим, затормозив пепелац на орбите, вернуться обратно в галактику Кин-дза-дза. Однако этот план не срабатывает: Би с Уэфом оказываются во власти жителей Альфы, и те превращают их в растения. Местный руководитель альфиец Абрадокс предлагает героям выбор: либо вернуть их на Землю, либо назад в прошлое, когда они сами могли решить свою судьбу. Дядя Вова просит вернуть их обратно на Плюк.
Снова оказавшись на Плюке в тот день, когда были арестованы артисты, Дядя Вова и Гедеван вновь устраивают бунт, пробиваются в эцих, повторно освобождают артистов и отдают им гравицаппу. В этот момент их находит переместившийся с Земли босоногий странник, из-за которого земляне оказались на Плюке. Странник возвращает дядю Вову и Гедевана обратно на Землю, причём в прошлое (за несколько минут до их первой встречи на Калининском проспекте).
После возвращения на Землю все события, показанные в начале фильма, повторяются, но ни Машков, ни Гедеван не помнят о произошедшем, пока на том же самом месте, где они впервые встретились, мимо них не проезжает трактор с оранжевым проблесковым маячком, которой напоминает им эцилоппа. Они одновременно, автоматически приседают и говорят «ку!», после чего узнают друг друга. В конце фильма дядя Вова смотрит в небо, откуда раздаётся песня в исполнении Уэфа и Би.
Персонажи
В ролях
| Актёр | Персонаж | Примечание |
|---|---|---|
| В главных ролях | ||
| Станислав Любшин | Владимир Николаевич Машков (Прораб, дядя Вова) | На роль вначале был утверждён Александр Фатюшин, однако он не смог принять участие в фильме, так как его не отпустило на съёмки руководство театра[3][4]. |
| Леван Габриадзе | Гедеван Александрович Алексидзе (Скрипач) | |
| Евгений Леонов | Уэф | |
| Юрий Яковлев | Би | Роль Би в сценарии писалась под актёра Алексея Петренко, но он отказался сниматься, так как ему не понравился сценарий[5]. Затем на роль был утверждён Валентин Гафт, который участвовал в репетициях, но отказался от участия в фильме за несколько дней до начала съёмок, так как ему показалось, что режиссёр уделяет ему слишком мало внимания[6][7]. |
| В остальных ролях | ||
| Анатолий Серенко | босоногий инопланетянин-путешественник | Озвучил Игорь Ясулович[8] |
| Ольга Машная | Деконт (помощница Абрадокса) | |
| Лев Перфилов | Кырр (чатланин-диссидент, живущий на катере) | |
| Ирина Шмелёва | Цан (женщина на самоходной тележке) | |
| В эпизодах | ||
| Игорь Боголюбов | личный пацак господина ПЖ | Исполнить эту мужскую роль Г. Данелия вначале предлагал Галине Волчек[9]. |
| Валентин Букин | эцилопп, летающий на пепелаце | |
| Юрий Воронков | крупный бородатый чатланин у колеса обозрения; пацак в вагонетке | |
| Николай Гаро | господин ПЖ | На роль был сначала утверждён Ролан Быков, но он не смог приехать на съёмки, и Г. Данелия попросил её исполнить директора картины Николая Гаро[10]. |
| Олег Матвеев | первый охранник ПЖ у бассейна (молодой, в перчатках)[11] | |
| Харий Швейц | второй охранник ПЖ у бассейна (бородатый толстяк) | |
| Валентин Голубенко | третий охранник ПЖ у бассейна (высокий, крупный, носатый, без бороды) | |
| Александра Дорохина | женщина в тоннеле, с которой пытался познакомиться Уэф | |
| Геннадий Иванов | эцилопп-негр у входа в «универсам»[12] | Мастер по свету на картине |
| Олеся Иванова | лохматая женщина у колеса обозрения, стучавшая по клетке, чтобы Би и Уэф прекратили петь | |
| Игорь Кан | ? | Указан в титрах, но роль неизвестна |
| Александр Литовкин | главарь контрабандистов | |
| Виктор Маренков | пацак-сторож на пепелацедроме, который носит на голове змеевик[13] | Постановщик декораций |
| Анатолий Мартынов[14] | ? | Указан в титрах, но роль неизвестна |
| Виктор Махмутов | крупный рыжий чатланин в поезде | |
| Татьяна Новицкая | работница планетария | |
| Татьяна Перфильева | старушка в вагонетке подземного поезда, сидевшая рядом с Би | |
| Людмила Солоденко | темнокожая женщина у колеса обозрения, которая кидалась песком в Уэфа | |
| Владимир Фёдоров | карлик в жёлтых штанах | |
| Валерий Фролов[15] | однорукий чатланин-контрабандист | |
| Галина Данелия-Юркова | Люся, жена Машкова | В титрах «Г. Юркова». Второй режиссёр[16] |
| Геннадий Ялович | эцилопп «в штатском» («Пацаки, а вы почему не на коленях выступаете?») | В титрах «И. Ялович». Озвучил Игорь Ясулович |
| Георгий Данелия | Абрадокс | Не указан в титрах. Автор сценария, режиссёр-постановщик. Озвучил Артём Карапетян.[17] Изначально на роль Абрадокса был утверждён немецкий актёр Норберт Кухинке. Однако когда Кухинке уже находился в самолёте, летящем из ФРГ в Москву, руководство Мосфильма запретило снимать его из политических соображений. Георгий Данелия хотел предложить эту роль Сергею Бондарчуку или Иннокентию Смоктуновскому, но не смог до них дозвониться. В итоге эту роль пришлось ему сыграть самому[18]. |
| Вероника Изотова | рабыня главаря контрабандистов | Не указана в титрах |
| Юрий Наумцев | эцилопп-судья[19] | Не указан в титрах |
| Владимир Разумовский | эцилопп с намордниками[20] | Не указан в титрах |
| Нина Русланова | Галина Борисовна[21] | Не указана в титрах |
| Нина Тер-Осипян | мама ПЖ | Не указана в титрах |
Не снимавшиеся, но связанные с фильмом
- Борислав Брондуков. В сценарии к фильму «Кин-дза-дза» была придумана роль специально для этого артиста, но к моменту начала съёмок фильма Брондуков перенёс инсульт и не мог сниматься. В результате персонаж, роль которого должен был исполнять Брондуков, был вообще убран из сценария[22]. Хотя подробной информации об этой роли не сохранилось, но она вероятно предполагалась достаточно большой. Так, например, киностудией была подготовлена афиша к фильму, на которой наравне с главными героями картины (в исполнении Ю. Яковлева, Е. Леонова, С. Любшина и Л. Габриадзе) был крупно изображён Б. Брондуков в роли чатланина[23].
- Вахтанг Кикабидзе — должен был сниматься в фильме в одной из главных ролей, но врачи не пустили его на съёмки в пустыне[24][25].
- Вера Марецкая. Снялась в 1942 году в фильме «Котовский» в нескольких ролях. Отрывок из этого фильма, где она[26] танцует и поёт комические куплеты, попал в фильм «Кин-дза-дза!» (его смотрит по телевизору дядя Вова).
- Рене Хобуа — грузинский строитель, имя которого традиционно указывается в титрах почти всех фильмов режиссёра Г. Данелии среди исполнителей эпизодических ролей, хотя ни он сам, ни другой актёр с такой фамилией в этих фильмах никогда не снимался. Указание в титрах «Р. Хобуа» — традиционная шутка режиссёра Г. Данелии.
- Леонид Ярмольник — должен был сыграть инопланетянина, спекулирующего космической пылью[27]. Ярмольник дважды ездил на съёмки в пустыню Каракумы, но так и не снялся в фильме, так как в первый его приезд сгорела декорация, а второй — в эту же декорацию в день съёмок въехал пьяный водитель лихтвагена[5][28]. В итоге эта роль была убрана из сценария, в результате чего фильм вышел в прокат под рабочим названием «Кин-дза-дза!», хотя ранее предполагалось, что он будет называться «Звёздная пыль».
Съёмочная группа
- Авторы сценария: Резо Габриадзе (в титрах — Реваз Габриадзе), Георгий Данелия (также исполнил роль Абрадокса)
- Режиссёр-постановщик: Георгий Данелия (также исполнил роль Абрадокса)
- Режиссёры: Л. Биц, К. Геворкян
- Второй режиссёр: Галина Данелия-Юркова (в титрах не указана[29][30]; также исполнила роль Люси, жены Машкова)
- Оператор-постановщик: Павел Лебешев
- Оператор: Ю. Яковлев
- Художники-постановщики: Леван Шенгелия[18] (в титрах не указан), Александр Самулекин, Теодор Тэжик
- Помощник художника-постановщика: Кирилл Данелия[31] (в титрах не указан)
- Композитор: Гия Канчели
- Звукооператор: Екатерина Попова-Эванс (в титрах — Екатерина Попова)
- Художники по костюмам: С. Кахишвили, Т. Прошина, А. Спешнева[18] (в титрах не указана), Н. Серебряков[18] (в титрах не указан), В. Соковнин[32][33][34] (в титрах не указан), Н. Журавлёва[34] (в титрах не указана)
- Монтажёры: Татьяна Егорычева, Наталья Добрунова
- Художник-гримёр: Н. Насекина
- Комбинированные съёмки:
- Оператор: Александр Двигубский
- Художник: П. Хурумов
- Инженеры-дизайнеры: В. Соломыков, А. Батынков, В. Данилюк, С. Варшавский, В. Колейчук, В. Чибисов
- Художник-декоратор: А. Бессольцын, В. Сахаров[35] (в титрах не указан).
- Художник-фотограф: Е. Кочетков
- Мастер по свету: Г. Иванов (также исполнил роль эцилоппа-негра)
- Осветители (в титрах не указаны)[36]: М. Журавкин, В. Кулик, М. Жердин
- Ассистенты:
- Режиссёра: Е. Ремизова, С. Хахам
- Оператора: Ю. Кобзев, А. Широков
- Административная группа: Э. Белоусов, Г. Давыдов, С. Сендык, А. Притчин
- Редактор: Л. Горина
- Музыкальный редактор: Раиса Лукина
- Директор картины: Николай Гаро (также исполнил роль господина ПЖ)
Название фильма
По мнению кинокритика М. Кушнирова, название фильма перекликается с фильмом Ю. Желябужского 1926 года «Дина Дзадзу» о грузинской истории[37]. Однако, по словам режиссёра Г. Данелии, название «Кин-дза-дза» никак с этим фильмом не связано и было придумано следующим образом[38]: «У нас поначалу в пепелаце висел гамак. В нём раскачивался Леонов. К нему подсел Любшин, поинтересовался: „Что у тебя в портфеле?“ Леонов за ним, как эхо, повторял: „Феле-феле-феле…“ — дальше отвечает: „Зелень“. — „Какая?“ — „Киндза“. И давай петь: „Кин-дза-дза-дза…“ Всю дорогу пел. „Не можешь заткнуться?“ Песня испепелилась. Название осталось…».
Изначально предполагалось, что «Кин-дза-дза!» — это лишь рабочее название картины, а в прокат она выйдет под названием «Космическая пыль»[39][40][41] или «Звёздная пыль»[42]. Однако после того, как из сценария был убран эпизод с торговцем космической пылью, которого должен был сыграть Л. Ярмольник, от названия «Космическая пыль» пришлось отказаться[43].
Сценарий
Зимой 1984 известный итальянский сценарист Тонино Гуэрра пришёл в гости к Г. Данелии, где тот рассказал ему, что хочет снять современный и необычный фильм для молодого поколения, но не знает о чём. «У вас в России слишком холодные и длинные зимы, сделай сказку, чтобы можно было согреться», — посоветовал ему Гуэрра. Данелия решает снять фантастику, отправив героев на другую планету, где очень жарко и героям очень хочется вернуться домой[44]. В качестве литературной основы Данелия планировал взять роман Р. Л. Стивенсона «Остров сокровищ» и перенести его действие в космос[45]. Во время поездки в Тбилиси Данелия поделился идеей фильма со своим другом — сценаристом Резо Габриадзе[45]. Они начали её обсуждать, в результате чего основной сюжет сценария полностью изменился. Сам сценарий фильма писался Г. Данелией и Р. Габриадзе несколько месяцев. Многое из него по тем или иным причинам не вошло в фильм (пачка со всеми вариантами сценария весила около 5 кг)[46]. Кроме того, сценарий уточнялся, дописывался и переписывался непосредственно во время съёмок фильма[47].
Впервые, ещё до окончания съёмок, сценарий фильма был частично опубликован в журнале «Советский экран» в 1985 году[39], в 2003 году в сеть попал уже полный текст одного из вариантов литературного сценария фильма[48]. Сюжетная линия в литературном сценарии и в фильме в целом схожи, но в ряде мест они сильно различаются. Например, в сценарии на Плюке имеется третья раса — фитюльки. Предполагалось, что в фильме фитюльки будут анимационными, однако от них пришлось отказаться из-за отсутствия соответствующих технологий[38]. Кроме того, в фильме недовольный пацаками чатланин с транклюкатором является эпизодическим персонажем — он лишь произносит фразу: «Я скажу всем, до чего довёл планету этот фигляр ПЖ!» уходит по пустыне вдаль, вновь появляясь лишь в сцене, где герои открывают эцих. В сценарии же его роль (указано даже его имя — Кырр) более развёрнута. Он, разозлившись на наглых пацаков, из-за которых ему пришлось выстрелить в шар с «последним выдохом» его собственного отца, ушёл из заброшенного катера в город, чтобы транклюкировать доведшего до этого планету господина ПЖ. В городе он взрывает шар с «последним выдохом господина ПЖ», устраивает революцию и захватывает власть. После этого его все начинают называть «папа Кырр». В сцене же с «последним эцихом», согласно сценарию, герои должны были встретиться уже не с Кырром, а с господином ПЖ, которого посадили в железный ящик.
Некоторые персонажи в сценарии были написаны под конкретных актёров. Например, в сценарии была придумана роль специально для Борислава Брондукова. Однако Брондуков перенёс инсульт и сниматься не смог. Замену актёру решили не искать, его героя из сценария убрали[22]. Предполагалось, что Леонид Ярмольник сыграет инопланетянина, спекулирующего космической пылью[27], но в фильм этот персонаж из сценария не попал.
Часть отличий фильма от сценария связана с цензурой. Например, по сценарию Скрипач вёз не уксус, а чачу. Собственно, на Альфу вместо Земли герои в сценарии попали именно из-за того, что перепились и промахнулись. Когда фильм уже был снят, как раз развернулась антиалкогольная кампания, и чачу заменили на уксус, а причиной попадания на Альфу сделали обычную неудачу[49]. Однако в одном случае цензуры удалось избежать. Во время съёмок фильма к власти в СССР пришёл К. У. Черненко и, чтобы фильм не запретили, Данелия и Габриадзе решили переозвучить слово «Ку», которое совпадало с инициалами генерального секретаря ЦК КПСС, на какое-нибудь другое слово. Выдвигались варианты «Ка», «Ко», «Кы» и др., однако вскоре Черненко скончался и слово «Ку» в фильме осталось[49].
В 2005 году Г. Данелия, основываясь на литературном сценарии и внеся в него ряд изменений, начал снимать ремейк фильма, но уже в виде анимации. В широкий прокат мультфильм «Ку! Кин-дза-дза» вышел 11 апреля 2013 года.
Видео
Фильм снят на цветной плёнке «ДС» (ширина 35 мм, длина 3693,4 м[50]). Хотя первоначально для фильма была выделена высококачественная плёнка «Кодак», но режиссёр Г. Данелия и оператор фильма П. Лебешев решили, что изображение должно быть жёстким — без полутонов и хорошей проработки теней. В связи с этим вся плёнка «Кодак» была отдана другой съёмочной группе, а фильм «Кин-дза-дза!» снимался на советской плёнке «ДС» (дневного света), которая обеспечивала именно такую прорисовку[51].
Фильм был изначально запланирован как двухсерийный. Однако, когда он был снят, режиссёру Г. Данелии показалось, что в фильме есть длинноты, которые он сократил. В итоге получилась одна серия длительностью 105 минут. Но на киностудии «Мосфильм» режиссёру категорически запретили сдавать одну серию, так как в этом случае получалось, что киностудия недосдала государству одну картину (было запланировано две единицы — две серии, а получилась одна единица — одна серия). Соответственно, 5000 человек недополучили бы зарплату. В итоге режиссёр восстановил все вырезанные эпизоды и на экраны в 1986 году фильм вышел в двух сериях общей продолжительностью 135 минут. Сокращённый вариант фильма демонстрировался лишь однажды, по словам Г. Данелии, на фестивале, «который был на пароходе — какие-то японцы приезжали»[52].
В 1999 году руководство киностудии «Мосфильм» приняло программу восстановления фонда фильмов прошлых лет. В рамках этой программы совместно с киновидеообъединением «Крупный план» были проведены работы по полной реставрации изображения и звука 35 фильмов, в том числе и фильма «Кин-дза-дза!»[53]. Фильм был восстановлен и подготовлен к записи на DVD[54]. Релиз отреставрированного фильма на DVD состоялся 10 декабря 2001 года[55].
В 2013 году вышла HD-версия в формате Blu-Ray, тоже отреставрированная компанией «Крупный план».
Музыка
Музыка и песни
- Автор основной музыкальной темы к фильму — композитор Гия Канчели. Исполняет музыку Российский государственный симфонический оркестр кинематографии под руководством дирижёра Сергея Скрипки.
- Песня «Одесситка» звучит в начале и в конце фильма из телевизора в квартире прораба Владимира Машкова, по которому демонстрируется сцена из художественного фильма «Котовский» 1942 года[56]. В показанном отрывке действие происходит в ресторане Одессы, в период иностранной оккупации города во время Гражданской войны. На сцене выступает актриса, которая танцует канкан и исполняет эстрадные куплеты о весёлой и разгульной жизни одесситок:
Слова песни
Одесситка — вот она какая,
Одесситка — пылкая, живая!
Одесситка пляшет и поёт,
Поцелуи раздаёт
Тем, кто весело живёт!Мама, мама, что мы будем делать,
Когда настанут зимни холода?
У тебя нет тёплого платочка,
У меня нет зимнего пальта!Добродетель пусть хранят дурнушки, —
Я шикарна с пяток до макушки!
Я Одессой-мамой рождена,
Ничему я не верна,
Кроме денег и вина!Одесситка — вот она какая,
Одесситка — пылкая, живая!
Одесситка — пьёт она вино, —
Добродетель всё равно
Потеряла уж давно!
- Музыка к канкану для фильма «Котовский» была написана композитором Оскаром Строком[57], который, собственно, её и исполняет, играя в фильме аккомпаниатора в ресторане[26]. Автором текста куплетов «Одесситка» является Л. М. Зингерталь[58][59].
- В качестве припева к канкану использована песенка «Мама, что мы будем делать», появившаяся в 1919 году в киевском театре-кабаре «Кривой Джимми», где её исполнял «салонный хор», в котором солировал Ф. Курихин[60]. Особую популярность песня получила благодаря созданному Леонидом Утёсовым «комическому хору», где её пели артисты, изображавшие нищих[61]. В фильме «Кин-дза-дза!» эту песню, изменив в ней вторую строчку на «Мама, мама, как мы будем жить», неоднократно исполняют попавшие на Плюк земляне, но в этом случае её текст поётся на мелодию «Колыбельной» — хрестоматийной пьесы для начинающих пианистов — французского композитора Исидора Филиппа (Isidor Philipp)[62].
- Русская народная песня «Марусенька» («На речке, на речке, на том бережочке мыла Марусенька белые ножки»), которую поёт Уэф, когда его увозят в железном ящике (эцихе) на Плюке, а также когда его отправляют в оранжерею на Альфе, звучит в большинстве фильмов Г. Данелии (в исполнении Леонова), начиная с комедии «Тридцать три», а также в работах других режиссёров, где снимался Е. Леонов. В одном из своих интервью Г. Данелия рассказал, что это была любимая песня Е. Леонова[46][63].
- Песня «Strangers in the Night» («Незнакомцы в ночи»), которую поют Гедеван и дядя Вова в столице, — одна из самых популярных песен Фрэнка Синатры, исполненная им в 1966 году. Несмотря на популярность песни, сам Синатра её не любил и называл «дерьмовой» («a piece of shit») или «наих…вейшей песней» («the worst fucking song»)[64]. В автобиографической книге «Тостуемый пьёт до дна» в рассказе «Выкинутый вальс»[49] режиссёр фильма Г. Данелия описывает случай, произошедший с ним и композитором А. Петровым в Италии, который объясняет, почему он выбрал именно эту песню для сцены, где герои униженно поют в клетке на коленях. Согласно Г. Данелии, однажды в гостиницу, где они жили, пришла римская проститутка и стала долго упрашивать и умолять Петрова сочинить музыку для песни её сестры. Для доказательства своего умения петь сестра проститутки, которая также пришла в гостиницу, спела Петрову и Данелии куплет как раз из песни «Strangers in the Night».
- Песня «Ку. Ку. Ку. Ку. Ыыыыыы», которую громко поют Уэф и Би, а местные жители, желая, чтобы те скорее прекратили своё выступление, стучат им по клетке и кидают в них песок, была создана специально для фильма. Для неё Гия Канчели сочинил мелодию, где использовались только две ноты. При записи музыки её исполняли четыре человека: пианист и композитор Игорь Назарук издавал неприятные звуки на синтезаторе, режиссёр Георгий Данелия играл на скрипке, профессиональный скрипач скрипел старым ржавым замком, а композитор Гия Канчели царапал бритвой по стеклу[65].
Развитие музыкальной темы
- Через несколько лет после выхода фильма на экран композитор фильма Гия Канчели по просьбе известного скрипача Гидона Кремера написал шутливую пьесу для симфонического оркестра по мотивам музыки «Кин-дза-дза» и «Слёзы капали». Впервые её исполнили в Германии под названием «Айне кляйне Данелиада» (Маленькая Данелиада)[66]. Необычность этой пьесы заключается в том, что оркестранты во время исполнения несколько раз должны пропеть слово «ку». Позже на эту музыку в Вене был поставлен балет, где «ку» поёт уже женский хор[18].
- Музыка из фильма в 2008 году использовалась в рекламе шоколадных батончиков «Snickers» — под неё белки впадали в транс, увидев плакат с горой орехов[67].
- Музыкальная группа «Markscheider Kunst» в 2010 году выпустила пластинку «Утопия», на которой одна из песен (по согласованию с Гией Канчели) написана на музыкальную тему из фильма «Кин-дза-дза»[68].
Чатланский язык
Одной из уникальных особенностей фильма является тот факт, что герои, разговаривая на русском языке, постоянно вставляют в свою речь слова языка жителей планеты Плюк. Авторами языка являются Георгий Данелия и Резо Габриадзе, написавшие сценарий к фильму. В начальных титрах второй серии фильма зрителям даже демонстрируется «Краткий чатлано-пацакский словарь», который включает следующие понятия:
- КЦ — спичка
- Цак — колокольчик для носа
- Эцих — ящик для узников
- Эцилопп — представитель власти
- Пепелац — межзвездный корабль
- Гравицаппа — деталь от мотора пепелаца
- Кю — допустимое в обществе ругательство
- Ку — все остальные слова
Кроме показанных в словаре, в фильме используются и другие слова: антитентура, визатор, каппа, луц, пацак, плюка, тентура, транклюкатор, цаппа, чатл, чатланин и др.
Некоторые вымышленные слова из фильма вошли в разговорный русский язык. Так, например, слово «ку» в шутку иногда используется для приветствия, а словом «пепелац» иногда называют автомобили. Кроме того, во время Всероссийской переписи населения 2010 года несколько жителей Курской области сообщили переписчикам, что их национальная принадлежность — «пацак», что и было зафиксировано в переписных листах[69].
Позже Георгий Данелия объяснил происхождение некоторых слов языка[70]: «эцилопп» от англ. police (полиция), читаемое наоборот, «пацак» - от грузинского «много» и от «кацап», «пепелац» от груз. პეპელა [пепела] (бабочка), «гравицаппа» от «гравитация»[71], «чатланин» и «чатл» от «чатлах» — ругательства на некоторых восточных языках, которое, по словам Г. Данелии, означает «негодяй, сволочь».
Места съёмок
- Для съёмок сцен в квартире Машкова директор картины Николай Гаро предоставил собственную квартиру[72].
- Сцена встречи Машкова и Гедевана снималась в Москве на Калининском проспекте (ныне улица Новый Арбат). Магазин «Хлеб»[73], куда шёл дядя Вова, находился в доме № 28 (сейчас в этом доме ресторан «Кишмиш» и кафе «Денди»). Странник стоял на углу возле дома № 26 (в то время — магазин парфюмерии «Сирень»[74], в настоящее время — магазин посуды Zepter).
- Сцены в пустыне снимались в Туркмении в пустыне Каракумы недалеко от города Небит-Даг[18] (ныне г. Балканабад).
- Сцены встречи с контрабандистами снимались на заброшенном заводе в Черёмушках[75].
- Сцена сна Гедевана, где он разговаривает с Галиной Борисовной, снималась в Ярославле напротив дома Общества врачей (Волжская набережная, дом 15)[76].
- Эпизод, где герои едут на вагонетке в тоннеле, снимался в московском метро на месте строившейся станции Полянка[77].
- Сцены, где множество людей качает насосы, а также сцена чемпионата по игре в плюку снимались в 1-м павильоне Мосфильма[78]. На колосниках этого кинопавильона снимались некоторые сцены в «столице» Плюка[51], включая сцену в «планетарии», когда герой Любшина звонит домой[79].
- Эпизод, в котором герои в клетке поют «Strangers in the ку», снимался под вращающейся сценой Театра Советской Армии[51].
- Сцены дворца ПЖ и эциха снимали в 4-м павильоне Мосфильма.
Костюмы
Перед съёмками фильма художниками по костюмам (Алиной Спешневой, Николаем Серебряниковым и Светланой Кахишвили) было сделано большое количество эскизов, однако изготовить по ним костюмы не удалось, так как в это время снимался исторический фильм С. Бондарчука «Борис Годунов» и пошивочный цех «Мосфильма» оказался перегружен[49]. В итоге, костюмы к фильму делались Светланой Кахишвили, Георгием Данелией, Теодором Тэжиком и другими членами съёмочной группы из подручных материалов[49].
Главным костюмом на планете Плюк стало тёплое нижнее бельё (майки и кальсоны) фирмы «Заря», которое обесцвечивали в хлорке, а ворс местами выжигали[49]. Также большое количество костюмов для персонажей фильма было изготовлено из деталей старых лётных костюмов (пружинок, подушечек, тесёмок, сеточек, металлических колечек, нейлоновых мешочков, молний и пр.)[49]. Так, пружинки носили во рту эцилопы, подушечки были прикреплены к задам инопланетянок[49]. Нейлоновые мешочки были надеты на ноги пацаков и перевязаны тесёмками, а на голову им были надеты лямочки от лётного костюма[49]. Остальные детали инопланетных костюмов набирались в костюмерной «Мосфильма» и на помойках в пустыне Каракумы, где снимался фильм[49].
Для сцены в объекте «Торговый зал» для шлемов эцилоппов требовалось двести ярких лампочек, которые отсутствовали на складе Мосфильма, а купить их за наличные было запрещено[5]. Режиссёр Данелия в поисках лампочек обращался за помощью к первому секретарю Московского горкома КПСС Виктору Гришину, который ему не помог[5]. После увольнения Гришина в 1985 году, Данелия обратился к новому первому секретарю Московского горкома КПСС Борису Ельцину, которому сказал, что Гришина сняли с должности именно из-за лампочек. В результате помощники Ельцина занимались поиском этих лампочек для костюмов эцилоппов[5]. Лампочки в итоге достал сотрудник аппарата ЦК КПСС Леон Оников[5].
Костюмы некоторых персонажей:
- Уэф — брезентовые матросские штаны с приклеенной к заду, найденной на помойке, блямбой непонятного назначения, байковая майка фирмы «Заря», костюм водолаза (вывернутый ворсом наружу), полусапожки из фильма «Легенда о Тиле», на голове гульфик от лётного костюма[49][51][80].
- Би — лётный костюм и вязаная шапочка[49].
- Машков — пальто и свитер из личного гардероба Г. Данелии[81].
- Гедеван — меховая шапка и свитер из личного гардероба Г. Данелии[81].
- Цан (женщина на тачанке) — кусок холстины, которую обычно использовали для мытья полов, во рту — пружинка от лётного костюма, на голове парик с болтами и пружинками[49][82][83]
- Кырр (чатланин на катере) — найденное на помойке пальто, специально испачканное и разорванное[82][83].
Декорации и реквизит
 |
Этот раздел статьи ещё не написан. Согласно замыслу одного из участников Википедии, на этом месте должен располагаться специальный раздел.
Вы можете помочь проекту, написав этот раздел. |
Спецэффекты
|
Этот раздел статьи ещё не написан. Согласно замыслу одного из участников Википедии, на этом месте должен располагаться специальный раздел.
Вы можете помочь проекту, написав этот раздел. |
Награды
Призы
- 1987 — Международный кинофестиваль в Рио-де-Жанейро («Rio Cine Festival»), специальный приз жюри «За изобразительную концепцию». Присуждён Г. Данелии[84];
- 1987 — Премия «Ника» в номинации «Лучшая музыка к фильму». Присуждена Г. Канчели[85];
- 1987 — Премия «Ника» в номинации «Лучшая работа звукооператора». Присуждена Е. Поповой[86];
- 1988 — Международный фестиваль кинофантастики в Порту («Fantasporto»), специальный приз международного жюри. Присуждён Г. Данелии[87][88];
- 2002 — Премия «Странник» в номинации «Легенда фантастического кинематографа». Присуждена Г. Данелии[89].
Номинации
- 1988 — Международный фестиваль кинофантастики в Порту («Fantasporto»). «Кин-дза-дза!» номинировалась на премию «Лучший фильм», однако приз в данной номинации был присуждён фильму Китайская история о призраках (режиссёр Чэн Сяодун, Гонконг)[90].
Библиография
Книги
- Милосердова М. [www.russkoekino.ru/books/ruskino/ruskino-0118.shtml Кин-дза-дза] // Российский иллюзион. Антология. — М.: Материк, 2003. c. 675—680. — ISBN 5-85646-100-2
- Данелия Г. Тостуемый пьёт до дна. — М.: Эксмо, 2006. — 352 стр. — ISBN 5-699-12715-1
- Данелия Г. Безбилетный пассажир: «байки» кинорежиссёра. — М.: Эксмо, 2006. — 416 стр. — ISBN 978-5-699-12714-6, ISBN 5-699-12714-3
- Данелия Галина, Машкова-Сулукадзе Е. Георгий Данелия. Творчество. Работа. Семья. — М.: Зебра-Е, 2012. — 360 стр. — ISBN 978-5-94663-410-6
- Яковлев Ю. [www.vakhtangov.ru/upload/books/pdfs/8612b2a538.pdf Между прошлым и будущим]. — М.: Астрель, АСТ, 2003. — 320 стр. — (Серия: Жизнь за кулисами). — ISBN 5-17-021054-X, ISBN 5-271-07462-5. (См. главу «Планета Плюк»).
Статьи
- Марголит Е. [www.russiancinema.ru/template.php?dept_id=3&e_dept_id=5&e_chrdept_id=2&e_chr_id=75&chr_year=1986 01.12.1986 на экраны страны выпущен фильм Георгия Данелия «Кин-дза-дза»] // Новейшая история отечественного кино. 1986—2000. Кино и контекст. Т. IV. — СПб: Сеанс, 2002.
- Дёмин В. Модель космического зла // «Литературная Россия», 15 мая, 1987. С. 22—23.
- Гуревич Л. [www.russiancinema.ru/template.php?dept_id=15&e_dept_id=2&e_movie_id=2744 Многозначность здравого смысла] // «Искусство кино», № 7, 1987.
- Кушниров М. [2011.russiancinema.ru/index.php?e_dept_id=2&e_movie_id=2744#_id=2&e_movie_id=2744 На третьем дыхании] // «Искусство кино», № 7, 1987.
- Лордкипанидзе Н. Для души! // «Советская культура», 7 апреля, 1987.
- Михалкович В. [kin-dza-dza.org.ru/topic110.html Прораб-пришелец] // «Советский экран», № 9, 1987. С. 11.
- Валентинов Л. Невероятное космическое путешествие. // «Советский экран», № 17, 1986. С. 6-7.
- Сергеев А. Вид с колеса обозрения. / О съёмках художественного фильма «Кин-дза-дза». / По материалам беседы с режиссёром-постановщиком фильма Г. Данелия. // Газета «Социалистическая индустрия», 1 апреля 1987.
См. также
Напишите отзыв о статье "Кин-дза-дза!"
Примечания
- ↑ [www.imdb.com/title/tt0091341/releaseinfo По данным IMDb]
- ↑ [www.imdb.com/title/tt0091341/business По данным IMDb]
- ↑ [www.mk.ru/culture/article/2011/03/25/575868-ego-slezam-moskva-ne-verila.html Его слезам Москва не верила // Московский Комсомолец № 25601 от 26 марта 2011.]
- ↑ [sobesednik.ru/kultura-i-tv/20150404-vdova-fatyushina-na-ego-mogile-nashla-otvety-na-vse-voprosy Вдова Фатюшина: На его могиле нашла ответы на все вопросы]. // «Собеседник», 4 апреля 2015.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 Данелия Г. Н. Кот ушёл, а улыбка осталась. — М.: Эксмо, 2014. ISBN 978-5-699-76244-6
- ↑ [www.mk.ru/culture/news/2010/09/01/526672-den-nesvyatogo-valentina.html Райкина М. День несвятого Валентина // «Московский Комсомолец», № 25439 от 2 сентября 2010.]
- ↑ [www.kommersant.ru/doc/2787619 Владимирова Е. Когда-то меня не брали рабочим сцены. Актеру Валентину Гафту — 80]. // «Огонёк», 31 августа 2015.
- ↑ [www.svobodanews.ru/Transcript/2006/04/30/20060430104634863.html Радиоинтервью с Игорем Ясуловичем // Радио «Свобода», 30 апреля 2006].
- ↑ Документальный фильм [www.1tv.ru/documentary/fi8713/fd201508252340 «Небеса не обманешь»] // Первый канал, 2015. Интервью Волчек с 41 по 42 минуту фильма.
- ↑ Галицкая О. [www.mk.ru/culture/cinema/article/2014/02/09/982151-samyiy-luchshiy-mosfilm.html Самый лучший «Мосфильм»]. // «МК», 9 февраля 2014.
- ↑ Журнал «Советский экран» № 17 за 1986 год, стр.7, подпись под фото
- ↑ [kin-dza-dza.org.ru/viewtopic.php?p=5859#5858 Письмо Геннадия Иванова, а также сравнение фото этого актёра в фильме «Трудно быть богом» с персонажем из «Кин-дза-дза». Не следует также путать осветителя и актёра Геннадия Борисовича Иванова с режиссёром Геннадием Кронидовичем Ивановым]
- ↑ [kin-dza-dza.org.ru/topic561.html Свидетельство Геннадия Борисовича Иванова, мастера по свету на картине]
- ↑ Один из поклонников фильма позвонил на «Мосфильм-Инфо», где ему [kin-dza-dza.org.ru/topic224-426.html сообщили], что в картине снимался именно Анатолий (а не Александр и не Алексей) Мартынов
- ↑ [kin-dza-dza.org.ru/topic224-426.html Кин-дза-дза! • Просмотр темы - Споры вокруг эпизодических ролей]
- ↑ [www.paradisegroup.ru/rolan_magazine/?issue=2003108-34&article=154385 Андриянов А. Г. Данелия и Г. Данелия — совсем не одно и то же // Журнал «Ролан», № 8 (34) Октябрь, 2003] — интервью Г. Данелия-Юрковой.
- ↑ По данным базы [www.kinoros.ru/db/movies/246/actors.html «Кино России»]
- ↑ 1 2 3 4 5 6 [magazines.russ.ru/druzhba/2005/9/da4.html Данелия Г. «Тостуемый пьёт до дна» // «Дружба Народов» № 9, 2005.]
- ↑ См. сличение кадров в фильмах, где снимался Ю. Наумцев: [kin-dza-dza.org.ru/topic224-535.html] и [kin-dza-dza.org.ru/topic224-544.html]
- ↑ [kin-dza-dza.org.ru/viewtopic.php?p=6866#6866 Сравнение фото В. Разумовского в фильме «Визит к минотавру» (1988) с кадрами из «Кин-дза-дзы»]
- ↑ Один из поклонников фильма написал письмо Левану Габриадзе, где спросил об актёрах, сыгравших некоторые эпизодические роли. Он получил [kin-dza-dza.org.ru/profile.php?mode=reputation&p=1881 ответное письмо], в котором Л. Габриадзе сообщил, что «Преподаватель в Ярославле — Русланова».
- ↑ 1 2 [www.newsru.com/cinema/11mar2004/brond_print.html Скончался известный комедийный актёр Борислав Брондуков // NEWSru.com, 11 марта 2004]
- ↑ [www.museikino.ru/funds/posters/pl_7188/ Музей кино. Фонд киноплакатов и афиш].
- ↑ [lenta.ru/articles/2013/07/27/buba/ Бологов П. Он часто время торопил. Вахтанг Кикабидзе рассказал «Ленте.ру» свою историю]. // Лента. RU, 27 июля 2013.
- ↑ [z-city.com.ua/subbota-plus/saturdays-meeting.html?id=-33400 Гранишевская Е. Вахтанг Кикабидзе: «Хочу пожелать запорожцам мирной жизни!»]. // Z-City. Плюс суббота. № 40 (867) 1-8 октября 2015.
- ↑ 1 2 Гиммерверт А. Оскар Строк — король и подданный. — Нижний Новгород: Деком, 2006. — 256 стр. — ISBN 5-89533-166-1 — Тираж: 2000 экз. См. [archive.is/20120717052315/img230.imageshack.us/img230/4742/strokcr6.jpg отрывок из книги про съёмки фильма «Котовский»]
- ↑ 1 2 Шульга О. Леонид Ярмольник. // Журнал «Советский экран», № 20, 1985. С. 18-19. Цитата: «…в фантастической комедии „Космическая пыль“ [одно из рабочих названий фильма „Кин-дза-дза“] он [Л. Ярмольник] предстаёт инопланетянином, спекулирующим космической пылью»
- ↑ [sobesednik.ru/kultura-i-tv/20160426-georgiya-daneliya-podklyuchili-k-kislorodnomu-apparatu Георгий Данелия тяжело болеет.] // «Собеседник», 26 апреля 2016.
- ↑ [mk.ru/blogs/idmk/2003/10/01/Atmosphere/166165/ Прянник Е. Дама с Данелиями // «МК», 1 октября 2003] — Интервью с Галиной Данелия-Юрковой.
- ↑ [www.trud.ru/issue/article.php?id=200612072271201 Мамедова М. Галина Данелия: Я замужем за гусаром. // газета «Труд», № 227, 7 декабря 2006.] — Интервью с Галиной Данелия-Юрковой.
- ↑ [sarvzglyad.ru/?news_id=3920 Ференец Е. Стеклянный, деревянный, оловянный]. // Газета «Саратовский взгляд», № 15 (262), 21-27 апреля 2011.
- ↑ [rah.ru/exhibitions/detail.php?ID=30528 Выставка произведений Владимира Соковнина]. // Российская академия художеств, 19 января 2016.
- ↑ [tvkultura.ru/article/show/article_id/147069 Народный художник России Владимир Соковнин]. // Программа «Худсовет», телеканал «Культура», 18 января 2016.
- ↑ 1 2 [sokovnin.ru/sokovnin_cv.htm Официальный сайт В. Соковнина]
- ↑ [www.vlad.aif.ru/culture/article/23855 Курочкина И. Труд дизайнера оценивается неадекватно]. \\ «АиФ-Владимир» № 6 от 8 февраля 2012.
- ↑ [kin-dza-dza.org.ru/topic561-19.html По словам мастера по свету картины — Г. Б. Иванова]
- ↑ Кушниров М. На третьем дыхании // «Искусство кино», № 7, 1987.
- ↑ 1 2 [novayagazeta.ru/data/2010/092/24.html Малюкова Л. Да! Не! Ли… Я // «Новая газета» № 92 от 23 августа 2010.]
- ↑ 1 2 Данелия Г., Габриадзе Р. «Кин-дза-дза». // «Советский экран», № 13, 1985. С. 18.
- ↑ Евгений Леонов: Риск в искусстве — это прекрасно. // «Искусство кино», № 8, 1986. С. 57.
- ↑ Милосердова Н. Знакомьтесь: Ирина Шмелёва. // «Советский экран», № 9, 1986. С. 16-17.
- ↑ Интервью с Ю. Яковлевым. // Журнал «Спутник кинозрителя», № 7, 1986. С. 11.
- ↑ [rutv.ru/brand/show/episode/752496 Документальный фильм «Мосфильм. 90 шагов. Кин-дза-дза!»].
- ↑ [russia.tv/video.html?d=0&vid=57180 Документальный фильм «Георгий Данелия. Человек с планеты „Кин-дза-дза“»] // Телеканал «Россия».
- ↑ 1 2 [www.mk.ru/editions/atmosphere/article/2005/07/01/194273-kamen-nozhnitsyibumaga.html Камень, ножницы, бумага…] // «Атмосфера», № 1706 от 1 июля 2005.
- ↑ 1 2 [magazines.russ.ru/druzhba/2002/12/danel.html Данелия Г. «Безбилетный пассажир» // «Дружба Народов» № 12, 2002].
- ↑ Яковлев Ю. [www.vakhtangov.ru/upload/books/pdfs/8612b2a538.pdf Между прошлым и будущим]. — М.: Астрель, АСТ, 2003. — 320 стр. — (Серия: Жизнь за кулисами). — ISBN 5-17-021054-X, ISBN 5-271-07462-5. (См. главу «Планета Плюк»).
- ↑ [kin-dza-dza.clan.su/load/1-1-0-3 Литературный сценарий фильма]
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 [magazines.russ.ru/druzhba/2005/8/da2.html Данелия Г. «Тостуемый пьёт до дна» // «Дружба Народов» № 8, 2005.]
- ↑ [www.mosfilm.ru/index.php?File=catalog/main.php&Film=1390 Каталог полнометражных фильмов на сайте киностудии «Мосфильм».]
- ↑ 1 2 3 4 Скольких пацаков и чатлан «Кин-дза-дза!» ещё превратит в людей! (интервью с Г. Данелия и П. Лебешевым) // Комсомольская правда, 1 декабря 2000. (на сайте kp.ru в архиве данный выпуск отсутствует. См. перепечатки [mars-x.ru/kino/1/4_1.shtml] или [danelia.20m.com/dan11.htm])
- ↑ [web.archive.org/web/20070423142045/www.tvkultura.ru/news.html?id=5624 Данелия Георгий: Я уже вошел во вкус] // Телеканал «Культура», 25 августа 2005. — ответы Г. Данелия на вопросы зрителей.
- ↑ [old.mosfilm.ru/Page.aspx?id=ac442972-3abb-4462-8b0f-e0d744c6150e&lang=ru И снова «Война и мир»]. Мосфильм (24 марта 2003). Проверено 27 июля 2012. [www.webcitation.org/69fUftfUP Архивировано из первоисточника 4 августа 2012].
- ↑ [www.close-up.ru/catalog/detail.php?FID=5529 Фильм на сайте киновидеообъединения «Крупный план»]
- ↑ [www.imdb.com/title/tt0091341/releaseinfo Согласно IMDb.]
- ↑ [ru.youtube.com/watch?v=L87JUZlttwE Отрывок из фильма «Котовский» (на YouTube)]
- ↑ [www.jewukr.org/observer/eo2003/page_show_ru.php?id=2324 Шехтман С. «Душа» приглашает танго. // «Еврейский обозреватель», 2/165, январь, 2008]; [webcache.googleusercontent.com/search?q=cache:x70T1AGxqwAJ:www.jewukr.org/observer/eo2003/page_show_ru.php?id%3D2324+%22Оскар+Строк%22%2Bканкан%2Bодесситка&hl=ru&ct=clnk&cd=5&gl=ru Копия в кэше Google].
- ↑ [russkay-literatura.ru/kataev-b-p/715-kataev-xutorok-v-stepi-roman.html Катаев В. Хуторок в степи (роман, 1956)]
- ↑ [www.odessapassage.com/passage/magazine_details.aspx?lang=rus&id=35615 Бинов М. Зингерталь, мой цыпочка, сыграй ты мне на скрипочка // Журнал «Пассаж», № 1, 2002. С. 104—105.]
- ↑ Смелянский А. М. [teatr-lib.ru/Library/Smeliansky/Bulgakov_v_hudozhestvennom_teatre/ Михаил Булгаков в Художественном театре]. / Вст. ст. О. Н. Ефремова. 2-е изд., перераб. и доп. М.: Искусство, 1989. 432 с.
- ↑ [lib.ru/MEMUARY/UTESOW/serdce.txt Утёсов Л. Спасибо, сердце! — М.: Всероссийское театральное общество, 1976.]
- ↑ [notes.tarakanov.net/composers/f.htm Филипп И. Колыбельная (ноты) // Артоболевская А. «Первая встреча с музыкой». Учебное пособие и хрестоматия для начальных классов ДМШ. — М.: «Советский композитор», 1986. Стр. 31.]; [archive.is/20120710110540/img255.imageshack.us/img255/5122/filippkplybelnayagc5.gif Прямая ссылка на ноты из данной книги]
- ↑ [www.youtube.com/watch?v=CbNXvzaQz5Q Ролик на YouTube с отрывками из фильмов Г. Данелия, где исполняется песня «На речке, на речке, на том бережочке»].
- ↑ [www.classictvinfo.com/Sinatra/SinatraSpecials.htm Davidson J. Frank Sinatra Specials]
- ↑ [magazines.russ.ru/druzhba/2003/1/dan.html Данелия Г. Безбилетный пассажир // «Дружба Народов», № 1, 2003.]
- ↑ [www.youtube.com/watch?v=FOnBFfhGvf4 «Маленькая Данелиада» на YouTube]
- ↑ [ru.youtube.com/watch?v=c7oMF3iA1dQ Реклама «Snickers» под музыку из фильма «Кин-дза-дза!» (ролик на YouTube)]
- ↑ [mediaryazan.ru/articles/detail/14947.html Миловзорова О. Добрались. // Информационное агентство «МедиаРязань», 3 марта 2010]
- ↑ [vkurske.com/events/e27144692/ Бугорский С. В Курской области по время Всероссийской переписи населения 2010 года обнаружились пацаки] // Информационное агентство vRossii.ru, 29 марта 2011.
- ↑ [www.gudok.ru/newspaper/?ID=709058&archive=2009.05.13 Отснято и забыто] — интервью с Г. Данелия // газета «Гудок», 13 мая 2009
- ↑ [www.63media.ru/press/16.10.2000/41848/ Липилин В. Георгий Данелия]. // «Самарское обозрение», № 43 от 16 октября. 2000. [ottodix.ru/article.php?id=1320 Зеркало]
- ↑ [215vtenture.ru/viewtopic.php?p=7137 Стенограмма интервью Г. Данелия], 22 ноября 2009.
- ↑ [pastvu.com/p/204004 Фотография дома 28 по Калининскому проспекту. 1975—1980 гг]
- ↑ [pastvu.com/p/83991 Фотография здания в конце 1970-х годов]
- ↑ [www.youtube.com/watch?v=HfKYNJePVLE#t=8m Интервью со Станиславом Любшиным].
- ↑ [www.archi.ru/files/Img_arc/alf/d/d_ovr_ya.htm Фото и описание Дома Общества врачей в Ярославле]
- ↑ [news.metro.ru/lg060906.html Ратманский В. Там, где снимали «Кин-дза-дзу». — Литературная газета, 6 сентября 2006 года, № 36.]
- ↑ [mosfilm.ru/news/index.php?ELEMENT_ID=11401&sphrase_id=73507 Новогодние огоньки в павильонах «Мосфильма»]. // Официальный сайт кинокомпании «Мосфильм», 10 декабря 2014.
- ↑ [www.rg.ru/2004/01/24/mosfilm_80.html Архипов Р. Шоу Трумана. Корреспондент «РГ» проник на территорию «Мосфильма»]. // «Российская газета», 24 января 2004.
- ↑ [www.youtube.com/watch?v=HfKYNJePVLE#t=5m23s Интервью с Теодором Тэжиком]
- ↑ 1 2 Занимонец А. [www.tele.ru/stars/star-story/georgiy-daneliya-raskurochil-doma-sanuzel-dlya-semok/ Георгий Данелия раскурочил дома санузел для съемок. Жена режиссёра рассказала о том, как нелегко 30 лет жить с гением]. // «Теленеделя», 10.04.2012.
- ↑ 1 2 Ческис М. [versiasovsek.ru/material.php?6910 Черненко чуть не отменил «Ку». Культовой картине Георгия Данелия «кин-дза-дза» исполняется 20 лет]. // «Версия», 16.06.2006.
- ↑ 1 2 [7days.ru/caravan-collection/2011/11/irina-shmeleva-moe-amerikanskoe-schaste/3 Ирина Шмелёва. Мое американское счастье]. // «7 дней», 2011.
- ↑ [www.millarch.org/artigo/o-brasil-vivo-de-aloisio-magalhaes Millarch A. O Brasil vivo de Aloisio Magalhães // almanaque «Estado do Paraná», 06/12/1987. P. 3]
- ↑ [www.kinonika.com/1987/luchshaya-muzyika-k-filmu.html По данным официального сайта премии «Ника»]
- ↑ [www.kinonika.com/1987/luchshaya-rabota-zvukooperatora.html По данным официального сайта премии «Ника»]
- ↑ [www.imdb.com/title/tt0091341/awards По данным IMDb]
- ↑ [www.caleida.pt/fantasporto/textos/1988.html По данным португальского сайта, посвящённого фестивалю «Fantasporto»]
- ↑ [rusf.ru/strannik/winners/lar_02.html По данным официального сайта премии «Странник»]
- ↑ [www.imdb.com/Sections/Awards/Fantasporto/1988 По данным IMDb]
Ссылки
Кинобазы
- «Кин-дза-дза!» (англ.) на сайте Internet Movie Database
- Полная версия фильма [youtube.com/watch?v=I47CNxwlt9U&hl=ru «Кин-дза-дза!» (1-я серия)] на YouTube
- Полная версия фильма [youtube.com/watch?v=eti9Qn4bZDg&hl=ru «Кин-дза-дза!» (2-я серия)] на YouTube
- [cinema.mosfilm.ru/films/film/kin-dza-dza-full/kin-dza-dza/ «Кин-дза-дза!»] на сайте «Мосфильма»
Документальные кадры
- [kin-dza-dza.org.ru/topic203.html Фотографии со съёмок фильма]
- [www.youtube.com/watch?v=rvjs74pHmDg Видеозапись процесса озвучания фильма] (YouTube, отрывок из документального фильма «Как слово наше отзовется. Народный артист СССР Юрий Яковлев» (СССР, 1987)).
- [www.museikino.ru/exposition/films/kin-dza-dza/ Эскизы декораций]
Крылатые фразы из фильма
- [opankey.com/films/kin-dza-dza_cytat Крылатые фразы из фильма]
- [www.perlodrom.ru/kino/kindzadza/ Крылатые фразы из фильма в MP3]
- [www.youtube.com/view_play_list?p=20E45836EC82316F Крылатые фразы из фильма на YouTube]
Сайты поклонников фильма
- [kin-dza-dza.clan.su/index/0-2 Портал «Содружество ресурсов Тентуры»]
- [kin-dza-dza.org.ru Форум «Кин-Дза-Дза»]
-
— сообщество «Кин-дза-дза!» в «Живом Журнале» - [my.mail.ru/community/kin-dza-dza Сообщество «Кин-Дза-Дза» на Mail.ru]
| ||||||
| ||||||||||
Отрывок, характеризующий Кин-дза-дза!
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.
Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.
– Mon enfant! – проговорила она, – je vous aime et vous connais depuis longtemps. [Дитя мое! я вас люблю и знаю давно.]
Несмотря на все свое волнение, княжна Марья поняла, что это была графиня и что надо было ей сказать что нибудь. Она, сама не зная как, проговорила какие то учтивые французские слова, в том же тоне, в котором были те, которые ей говорили, и спросила: что он?
– Доктор говорит, что нет опасности, – сказала графиня, но в то время, как она говорила это, она со вздохом подняла глаза кверху, и в этом жесте было выражение, противоречащее ее словам.
– Где он? Можно его видеть, можно? – спросила княжна.
– Сейчас, княжна, сейчас, мой дружок. Это его сын? – сказала она, обращаясь к Николушке, который входил с Десалем. – Мы все поместимся, дом большой. О, какой прелестный мальчик!
Графиня ввела княжну в гостиную. Соня разговаривала с m lle Bourienne. Графиня ласкала мальчика. Старый граф вошел в комнату, приветствуя княжну. Старый граф чрезвычайно переменился с тех пор, как его последний раз видела княжна. Тогда он был бойкий, веселый, самоуверенный старичок, теперь он казался жалким, затерянным человеком. Он, говоря с княжной, беспрестанно оглядывался, как бы спрашивая у всех, то ли он делает, что надобно. После разорения Москвы и его имения, выбитый из привычной колеи, он, видимо, потерял сознание своего значения и чувствовал, что ему уже нет места в жизни.
Несмотря на то волнение, в котором она находилась, несмотря на одно желание поскорее увидать брата и на досаду за то, что в эту минуту, когда ей одного хочется – увидать его, – ее занимают и притворно хвалят ее племянника, княжна замечала все, что делалось вокруг нее, и чувствовала необходимость на время подчиниться этому новому порядку, в который она вступала. Она знала, что все это необходимо, и ей было это трудно, но она не досадовала на них.
– Это моя племянница, – сказал граф, представляя Соню, – вы не знаете ее, княжна?
Княжна повернулась к ней и, стараясь затушить поднявшееся в ее душе враждебное чувство к этой девушке, поцеловала ее. Но ей становилось тяжело оттого, что настроение всех окружающих было так далеко от того, что было в ее душе.
– Где он? – спросила она еще раз, обращаясь ко всем.
– Он внизу, Наташа с ним, – отвечала Соня, краснея. – Пошли узнать. Вы, я думаю, устали, княжна?
У княжны выступили на глаза слезы досады. Она отвернулась и хотела опять спросить у графини, где пройти к нему, как в дверях послышались легкие, стремительные, как будто веселые шаги. Княжна оглянулась и увидела почти вбегающую Наташу, ту Наташу, которая в то давнишнее свидание в Москве так не понравилась ей.
Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече.
Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней.
На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.
– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.
Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…
Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?
Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.
Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.
Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.
Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.
Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.
«Могло или не могло это быть? – думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. – Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» – сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.
Услыхав этот звук, Наташа положила чулок, перегнулась ближе к нему и вдруг, заметив его светящиеся глаза, подошла к нему легким шагом и нагнулась.
– Вы не спите?
– Нет, я давно смотрю на вас; я почувствовал, когда вы вошли. Никто, как вы, но дает мне той мягкой тишины… того света. Мне так и хочется плакать от радости.
Наташа ближе придвинулась к нему. Лицо ее сияло восторженною радостью.
– Наташа, я слишком люблю вас. Больше всего на свете.
– А я? – Она отвернулась на мгновение. – Отчего же слишком? – сказала она.
– Отчего слишком?.. Ну, как вы думаете, как вы чувствуете по душе, по всей душе, буду я жив? Как вам кажется?
– Я уверена, я уверена! – почти вскрикнула Наташа, страстным движением взяв его за обе руки.
Он помолчал.
– Как бы хорошо! – И, взяв ее руку, он поцеловал ее.
Наташа была счастлива и взволнована; и тотчас же она вспомнила, что этого нельзя, что ему нужно спокойствие.
– Однако вы не спали, – сказала она, подавляя свою радость. – Постарайтесь заснуть… пожалуйста.
Он выпустил, пожав ее, ее руку, она перешла к свече и опять села в прежнее положение. Два раза она оглянулась на него, глаза его светились ей навстречу. Она задала себе урок на чулке и сказала себе, что до тех пор она не оглянется, пока не кончит его.
Действительно, скоро после этого он закрыл глаза и заснул. Он спал недолго и вдруг в холодном поту тревожно проснулся.
Засыпая, он думал все о том же, о чем он думал все ото время, – о жизни и смерти. И больше о смерти. Он чувствовал себя ближе к ней.
«Любовь? Что такое любовь? – думал он. – Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть бог, и умереть – значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего то недоставало в них, что то было односторонне личное, умственное – не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.
Он видел во сне, что он лежит в той же комнате, в которой он лежал в действительности, но что он не ранен, а здоров. Много разных лиц, ничтожных, равнодушных, являются перед князем Андреем. Он говорит с ними, спорит о чем то ненужном. Они сбираются ехать куда то. Князь Андрей смутно припоминает, что все это ничтожно и что у него есть другие, важнейшие заботы, но продолжает говорить, удивляя их, какие то пустые, остроумные слова. Понемногу, незаметно все эти лица начинают исчезать, и все заменяется одним вопросом о затворенной двери. Он встает и идет к двери, чтобы задвинуть задвижку и запереть ее. Оттого, что он успеет или не успеет запереть ее, зависит все. Он идет, спешит, ноги его не двигаются, и он знает, что не успеет запереть дверь, но все таки болезненно напрягает все свои силы. И мучительный страх охватывает его. И этот страх есть страх смерти: за дверью стоит оно. Но в то же время как он бессильно неловко подползает к двери, это что то ужасное, с другой стороны уже, надавливая, ломится в нее. Что то не человеческое – смерть – ломится в дверь, и надо удержать ее. Он ухватывается за дверь, напрягает последние усилия – запереть уже нельзя – хоть удержать ее; но силы его слабы, неловки, и, надавливаемая ужасным, дверь отворяется и опять затворяется.
Еще раз оно надавило оттуда. Последние, сверхъестественные усилия тщетны, и обе половинки отворились беззвучно. Оно вошло, и оно есть смерть. И князь Андрей умер.
Но в то же мгновение, как он умер, князь Андрей вспомнил, что он спит, и в то же мгновение, как он умер, он, сделав над собою усилие, проснулся.
«Да, это была смерть. Я умер – я проснулся. Да, смерть – пробуждение!» – вдруг просветлело в его душе, и завеса, скрывавшая до сих пор неведомое, была приподнята перед его душевным взором. Он почувствовал как бы освобождение прежде связанной в нем силы и ту странную легкость, которая с тех пор не оставляла его.
Когда он, очнувшись в холодном поту, зашевелился на диване, Наташа подошла к нему и спросила, что с ним. Он не ответил ей и, не понимая ее, посмотрел на нее странным взглядом.
Это то было то, что случилось с ним за два дня до приезда княжны Марьи. С этого же дня, как говорил доктор, изнурительная лихорадка приняла дурной характер, но Наташа не интересовалась тем, что говорил доктор: она видела эти страшные, более для нее несомненные, нравственные признаки.
С этого дня началось для князя Андрея вместе с пробуждением от сна – пробуждение от жизни. И относительно продолжительности жизни оно не казалось ему более медленно, чем пробуждение от сна относительно продолжительности сновидения.
Ничего не было страшного и резкого в этом, относительно медленном, пробуждении.
Последние дни и часы его прошли обыкновенно и просто. И княжна Марья и Наташа, не отходившие от него, чувствовали это. Они не плакали, не содрогались и последнее время, сами чувствуя это, ходили уже не за ним (его уже не было, он ушел от них), а за самым близким воспоминанием о нем – за его телом. Чувства обеих были так сильны, что на них не действовала внешняя, страшная сторона смерти, и они не находили нужным растравлять свое горе. Они не плакали ни при нем, ни без него, но и никогда не говорили про него между собой. Они чувствовали, что не могли выразить словами того, что они понимали.
Они обе видели, как он глубже и глубже, медленно и спокойно, опускался от них куда то туда, и обе знали, что это так должно быть и что это хорошо.
Его исповедовали, причастили; все приходили к нему прощаться. Когда ему привели сына, он приложил к нему свои губы и отвернулся, не потому, чтобы ему было тяжело или жалко (княжна Марья и Наташа понимали это), но только потому, что он полагал, что это все, что от него требовали; но когда ему сказали, чтобы он благословил его, он исполнил требуемое и оглянулся, как будто спрашивая, не нужно ли еще что нибудь сделать.
Когда происходили последние содрогания тела, оставляемого духом, княжна Марья и Наташа были тут.
– Кончилось?! – сказала княжна Марья, после того как тело его уже несколько минут неподвижно, холодея, лежало перед ними. Наташа подошла, взглянула в мертвые глаза и поспешила закрыть их. Она закрыла их и не поцеловала их, а приложилась к тому, что было ближайшим воспоминанием о нем.
«Куда он ушел? Где он теперь?..»
Когда одетое, обмытое тело лежало в гробу на столе, все подходили к нему прощаться, и все плакали.
Николушка плакал от страдальческого недоумения, разрывавшего его сердце. Графиня и Соня плакали от жалости к Наташе и о том, что его нет больше. Старый граф плакал о том, что скоро, он чувствовал, и ему предстояло сделать тот же страшный шаг.
Наташа и княжна Марья плакали тоже теперь, но они плакали не от своего личного горя; они плакали от благоговейного умиления, охватившего их души перед сознанием простого и торжественного таинства смерти, совершившегося перед ними.
Для человеческого ума недоступна совокупность причин явлений. Но потребность отыскивать причины вложена в душу человека. И человеческий ум, не вникнувши в бесчисленность и сложность условий явлений, из которых каждое отдельно может представляться причиною, хватается за первое, самое понятное сближение и говорит: вот причина. В исторических событиях (где предметом наблюдения суть действия людей) самым первобытным сближением представляется воля богов, потом воля тех людей, которые стоят на самом видном историческом месте, – исторических героев. Но стоит только вникнуть в сущность каждого исторического события, то есть в деятельность всей массы людей, участвовавших в событии, чтобы убедиться, что воля исторического героя не только не руководит действиями масс, но сама постоянно руководима. Казалось бы, все равно понимать значение исторического события так или иначе. Но между человеком, который говорит, что народы Запада пошли на Восток, потому что Наполеон захотел этого, и человеком, который говорит, что это совершилось, потому что должно было совершиться, существует то же различие, которое существовало между людьми, утверждавшими, что земля стоит твердо и планеты движутся вокруг нее, и теми, которые говорили, что они не знают, на чем держится земля, но знают, что есть законы, управляющие движением и ее, и других планет. Причин исторического события – нет и не может быть, кроме единственной причины всех причин. Но есть законы, управляющие событиями, отчасти неизвестные, отчасти нащупываемые нами. Открытие этих законов возможно только тогда, когда мы вполне отрешимся от отыскиванья причин в воле одного человека, точно так же, как открытие законов движения планет стало возможно только тогда, когда люди отрешились от представления утвержденности земли.
После Бородинского сражения, занятия неприятелем Москвы и сожжения ее, важнейшим эпизодом войны 1812 года историки признают движение русской армии с Рязанской на Калужскую дорогу и к Тарутинскому лагерю – так называемый фланговый марш за Красной Пахрой. Историки приписывают славу этого гениального подвига различным лицам и спорят о том, кому, собственно, она принадлежит. Даже иностранные, даже французские историки признают гениальность русских полководцев, говоря об этом фланговом марше. Но почему военные писатели, а за ними и все, полагают, что этот фланговый марш есть весьма глубокомысленное изобретение какого нибудь одного лица, спасшее Россию и погубившее Наполеона, – весьма трудно понять. Во первых, трудно понять, в чем состоит глубокомыслие и гениальность этого движения; ибо для того, чтобы догадаться, что самое лучшее положение армии (когда ее не атакуют) находиться там, где больше продовольствия, – не нужно большого умственного напряжения. И каждый, даже глупый тринадцатилетний мальчик, без труда мог догадаться, что в 1812 году самое выгодное положение армии, после отступления от Москвы, было на Калужской дороге. Итак, нельзя понять, во первых, какими умозаключениями доходят историки до того, чтобы видеть что то глубокомысленное в этом маневре. Во вторых, еще труднее понять, в чем именно историки видят спасительность этого маневра для русских и пагубность его для французов; ибо фланговый марш этот, при других, предшествующих, сопутствовавших и последовавших обстоятельствах, мог быть пагубным для русского и спасительным для французского войска. Если с того времени, как совершилось это движение, положение русского войска стало улучшаться, то из этого никак не следует, чтобы это движение было тому причиною.
Этот фланговый марш не только не мог бы принести какие нибудь выгоды, но мог бы погубить русскую армию, ежели бы при том не было совпадения других условий. Что бы было, если бы не сгорела Москва? Если бы Мюрат не потерял из виду русских? Если бы Наполеон не находился в бездействии? Если бы под Красной Пахрой русская армия, по совету Бенигсена и Барклая, дала бы сражение? Что бы было, если бы французы атаковали русских, когда они шли за Пахрой? Что бы было, если бы впоследствии Наполеон, подойдя к Тарутину, атаковал бы русских хотя бы с одной десятой долей той энергии, с которой он атаковал в Смоленске? Что бы было, если бы французы пошли на Петербург?.. При всех этих предположениях спасительность флангового марша могла перейти в пагубность.
В третьих, и самое непонятное, состоит в том, что люди, изучающие историю, умышленно не хотят видеть того, что фланговый марш нельзя приписывать никакому одному человеку, что никто никогда его не предвидел, что маневр этот, точно так же как и отступление в Филях, в настоящем никогда никому не представлялся в его цельности, а шаг за шагом, событие за событием, мгновение за мгновением вытекал из бесчисленного количества самых разнообразных условий, и только тогда представился во всей своей цельности, когда он совершился и стал прошедшим.
На совете в Филях у русского начальства преобладающею мыслью было само собой разумевшееся отступление по прямому направлению назад, то есть по Нижегородской дороге. Доказательствами тому служит то, что большинство голосов на совете было подано в этом смысле, и, главное, известный разговор после совета главнокомандующего с Ланским, заведовавшим провиантскою частью. Ланской донес главнокомандующему, что продовольствие для армии собрано преимущественно по Оке, в Тульской и Калужской губерниях и что в случае отступления на Нижний запасы провианта будут отделены от армии большою рекою Окой, через которую перевоз в первозимье бывает невозможен. Это был первый признак необходимости уклонения от прежде представлявшегося самым естественным прямого направления на Нижний. Армия подержалась южнее, по Рязанской дороге, и ближе к запасам. Впоследствии бездействие французов, потерявших даже из виду русскую армию, заботы о защите Тульского завода и, главное, выгоды приближения к своим запасам заставили армию отклониться еще южнее, на Тульскую дорогу. Перейдя отчаянным движением за Пахрой на Тульскую дорогу, военачальники русской армии думали оставаться у Подольска, и не было мысли о Тарутинской позиции; но бесчисленное количество обстоятельств и появление опять французских войск, прежде потерявших из виду русских, и проекты сражения, и, главное, обилие провианта в Калуге заставили нашу армию еще более отклониться к югу и перейти в середину путей своего продовольствия, с Тульской на Калужскую дорогу, к Тарутину. Точно так же, как нельзя отвечать на тот вопрос, когда оставлена была Москва, нельзя отвечать и на то, когда именно и кем решено было перейти к Тарутину. Только тогда, когда войска пришли уже к Тарутину вследствие бесчисленных дифференциальных сил, тогда только стали люди уверять себя, что они этого хотели и давно предвидели.
Знаменитый фланговый марш состоял только в том, что русское войско, отступая все прямо назад по обратному направлению наступления, после того как наступление французов прекратилось, отклонилось от принятого сначала прямого направления и, не видя за собой преследования, естественно подалось в ту сторону, куда его влекло обилие продовольствия.
Если бы представить себе не гениальных полководцев во главе русской армии, но просто одну армию без начальников, то и эта армия не могла бы сделать ничего другого, кроме обратного движения к Москве, описывая дугу с той стороны, с которой было больше продовольствия и край был обильнее.
Передвижение это с Нижегородской на Рязанскую, Тульскую и Калужскую дороги было до такой степени естественно, что в этом самом направлении отбегали мародеры русской армии и что в этом самом направлении требовалось из Петербурга, чтобы Кутузов перевел свою армию. В Тарутине Кутузов получил почти выговор от государя за то, что он отвел армию на Рязанскую дорогу, и ему указывалось то самое положение против Калуги, в котором он уже находился в то время, как получил письмо государя.
Откатывавшийся по направлению толчка, данного ему во время всей кампании и в Бородинском сражении, шар русского войска, при уничтожении силы толчка и не получая новых толчков, принял то положение, которое было ему естественно.
Заслуга Кутузова не состояла в каком нибудь гениальном, как это называют, стратегическом маневре, а в том, что он один понимал значение совершавшегося события. Он один понимал уже тогда значение бездействия французской армии, он один продолжал утверждать, что Бородинское сражение была победа; он один – тот, который, казалось бы, по своему положению главнокомандующего, должен был быть вызываем к наступлению, – он один все силы свои употреблял на то, чтобы удержать русскую армию от бесполезных сражений.
