Чача (напиток)

Ча́ча (груз. ჭაჭა) — грузинский крепкий спиртной напиток, относящийся к классу бренди из отжимки. Это спиртной напиток, получающийся из мезги (твёрдая фракция отжимки винограда) после брожения и перегонки.

Изготовление

Существует как домашнее (кустарное), так и промышленное производство на ликёро-водочных заводах, рецепты которого варьируются. Для изготовления чачи используются некондиционные для виноделия (недозревшие) грозди винограда вместе с гребнями и отжимки, остающиеся после производства вина.

Основное сырьё в Западной Грузии — виноград сорта Ркацители, в Аджарии и Абхазии — Изабелла и Качич. Перегоняется два, реже один раз. Полученный виноградный спирт крепостью от 70 до 80 градусов разводят водой до нормы и бутилируют. Некоторые сорта выдерживают в дубовых бочках.

В сентябре 2011 года власти Грузии оформили патент на чачу.

Употребление

Обычно употребляется в чистом виде. Также применяется для изготовления различных коктейлей с добавлением свежих фруктов и льда. В крестьянской Грузии маленькую чарку чачи традиционно принято выпивать утром, особенно в холодную погоду. В Западной Грузии чачу закусывают сладким, а в Восточной — соленьями. В Абхазии чачу традиционно использовали в качестве аперитива, в настоящее время всё чаще как основной напиток неофициального застолья, особенно в зимнее время.

Чача обладает тонким ароматом исходного винограда. Это более крепкий напиток (55—60 % об.), чем большинство видов бренди, виски и водки, что следует учитывать при дозировке.

Грузинский обычай угощения чачей вызывает неоднозначную реакцию иностранцев. В частности, корреспондент Би-би-си по Европе пишет:

По грузинским традициям, гость — посланник свыше. Поэтому иностранных гостей кормят на убой. Это не так уж неприятно, хотя и вредно для талии. Но есть вещь, которая приводит гостей, у которых впереди ещё длинный рабочий день, в ужас; это возглас «Тост!», после которого извлекается бутылка чачи, — убойного грузинского шнапса, — или пластиковая бутылка местного вина. Все это нужно пить в изрядном количестве. Отговорки, что вам надо ехать обратно, шесть часов петляя по горной дороге не принимаются. Вместо этого вам предложат ночлег, и вы будете вовлечены в масштабное традиционное празденство.

Оригинальный текст (англ.)  

A guest is a gift from God, goes the saying in Georgia. So foreign visitors are plied with food and drink - an enjoyable experience, if not always good for the waistline. But "a toast!" is the phrase dreaded by any visitor with a busy work day ahead. Out comes a bottle of Chacha, the lethal Georgian schnapps, or a large plastic bottle of homemade wine. Both must be downed in large shots. Excuses that you have to drive back six hours along twisting mountain roads won't be accepted. Instead, you'll be offered a bed for the night, and be propelled into a full-scale traditional feast.

Чача в жизни известных людей

По воспоминаниям А. А. Громыко, Сталин на Ялтинской конференции подарил Черчиллю и Рузвельту чачу, которая ранее им не была известна. При этом Сталин заметил: «Это, по-моему, лучшая из всех видов водки. Правда, я сам её не пью. Предпочитаю лёгкие сухие вина».

Отрывок, характеризующий Чача (напиток)

– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.