Чаянов, Александр Васильевич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Александр Васильевич Чаянов
Место смерти:

Алма-Ата, Казахская СССР

Научная сфера:

экономика

Александр Васильевич Чая́нов (17 [29] января 1888, Москва[1] — 3 октября 1937, Алма-Ата) — российский и советский экономист, социолог, социальный антрополог, основатель междисциплинарного крестьяноведения[2][3]; писатель-фантаст и утопист. Автор термина «моральная экономика».





Биография

Окончив частное реальное училище К. П. Воскресенского, в 1906 году поступил в Московский сельскохозяйственный институт (скорее всего под влиянием родственников: его мать была одной из первых женщин, окончивших Петровскую академию, её выпускником был и двоюродный брат Александра — известный опытник Сократ Константинович Чаянов)[4].

Дипломную работу выполнил под руководством А. Ф. Фортунатова.

Его однокурсником и другом был Николай Вавилов, который позже вспоминал о годах учёбы:

Это была пора, когда в академии было 300 студентов, знавших друг друга, когда вся академия от профессоров до студентов была большой дружной семьей. То была пора кружков любителей естествознания, общественной агрономии, дополнявших и без того прекрасную школу. Студент ловил идеи у профессуры и сам быстро превращался в исследователя.[5]

В 1911 году, получив диплом учёного-агронома 1-й степени, Чаянов был оставлен в институте для подготовки к занятию кафедры сельскохозяйственной экономии. В 1912 году был направлен в научную командировку: посетил Англию, Францию, Германию, Швейцарию, Италию.

Вернувшись, преподавал в родном институте и Народном университете Шанявского. Преподавательскую и исследовательскую деятельность сочетал с участием в кооперативных и общественных организациях. Являлся одним из организаторов и руководителей Центрального товарищества льноводов (Центральный союза льноводческих кооперативов — Льноцентра) России.

В 1915 году ему было присвоено звание адъюнкт-профессора. В научном плане одним из главных направлений деятельности Чаянова была разработка теории крестьянского хозяйства.

Активный участник Февральской революции. На Всероссийском кооперативном съезде (1917) был избран членом Совета Всероссийского кооперативного съезда — высшего органа управления кооперативным движением. Видный деятель кооперативного движения России после Февральской революции. Автор радикальной аграрной программы. Член Главного земского комитета, созданного для подготовки и осуществления земельных преобразования, член Временного Совета Российской Республики (Предпарламента), товарищ министра земледелия во Временном правительстве (пробыл на этом посту около двух недель). В 1917 году кандидат в члены Учредительного собрания по Владимирскому избирательному округу (список № 7 от кооперативов Владимирской губернии), но избран не был[6].

С 1918 года был профессором Петровской сельскохозяйственной академии[7].

В 1919 году возглавил Высший семинарий сельскохозяйственной экономии и политики, преобразованный в том же году в НИИ сельскохозяйственной экономии.

В 1921—1923 годы — член коллегии Наркомзема РСФСР и его представитель в Госплане РСФСР.

В 1926 году Чаянов был обвинён в мелкобуржуазности и антимарксистском толковании сущности крестьянского хозяйства.

В июле 1930 года Чаянов вместе с другими крупнейшими экономистами был арестован по делу вымышленной «кулацко-эсэровской группы Кондратьева — Чаянова», входившую в опять-таки сфабрикованную[8] «Трудовую крестьянскую партию», которую обвинили в намерении организовать кулацкие восстания. Допросы Чаянова вели начальник секретного отдела ОГПУ Я. С. Агранов и начальник 3-го отделения СО ОГПУ А. С. Славатинский. 26 января 1932 г. Чаянов был осужден коллегией ОГПУ при Совнаркоме СССР на 5 лет тюремного заключения, четыре из которых провел в тюрьмах (следственном изоляторе ОГПУ, Бутырской и Ярославской). Последний год заключения был заменен ссылкой в Алма-Ату, где Чаянов работал в Сельскохозяйственном институте, НИИ сельскохозяйственной экономики и Наркомате земледелия Казахстана. В 1935 г. ссылка была продлена на 3 года. В марте 1937 г. А. В. Чаянов был вновь арестован НКВД, а 3 октября 1937 г. расстрелян в Алма-Ате.

Военная коллегия Верховного суда СССР установила 16 июля 1987 г., что

«…Чаянов А.В и другие лица привлечены к уголовной ответственности, признаны виновными во внесудебном порядке и осуждены за особо опасные государственные преступления необоснованно. Участниками антисоветской организации они не были и вредительской деятельностью не занимались. Выводы о виновности Кондратьева Н. Д., Чаянова А. В., Макарова Н. П. и других основаны лишь на их показаниях на предварительном следствии. Между тем эти показания в силу их противоречивости и несоответствия иным фактическим обстоятельствам дела не могут быть положены в основу вывода о виновности осужденных в антисоветской вредительской деятельности. В протесте Генерального Прокурора СССР приведены убедительные данные, свидетельствующие о том, что признание осужденными своей вины получено в результате незаконных методов ведения следствия. Агранов, Радзивиловский, Славатинский и другие лица, причастные к рассмотрению данного дела, впоследствии сами были осуждены за незаконные методы ведения следствия по этому и другим уголовным делам».[9]

и определила отменить Постановление Коллегии ОГПУ СССР от 26 января 1932 г. и прекратить уголовное дело за отсутствием в действиях состава преступления.

Вторая жена — Ольга Эммануиловна Чаянова (в девичестве Гуревич, 1897—1983), театровед, дочь публициста и редактора Э. Л. Гуревича (1866—1952), сестра физика Л. Э. Гуревича (1904—1990). Дважды необоснованно репрессирована в 1937 и 1948 гг. Сыновья: Никита Александрович Чаянов (1923—1942) и Василий Александрович Чаянов (1925—2000-е(?)).

Изданные книги А. В. Чаянова были запрещены цензурой и включены в списки и сводные каталоги Главлита СССР, они не подлежали распространению, их изымали из библиотек.[10] Но уничтожены оказались не все, поскольку часть была выпущена под псевдонимами: «Иван Кремнев» и «Ботаник Х».[11] Если первый псевдоним был раскрыт, то второй, под которым Чаянов выпустил в 1918—1928 годы пять «романтических» повестей, уберёг их от уничтожения.

Реабилитирован в 1987 году[12].

В политических партиях не состоял.

Библиография

Научные труды

  • Очерки по теории трудового хозяйства (М., ч.1-2, 1912—1913)
  • Чаянов А. В. Продовольственный вопрос. Лекции, читанные на курсах по подготовке работников по культурно-просветительной деятельности при Советах студенческих депутатов в апреле 1917 г.(М., 1917)
  • Что такое аграрный вопрос? (М., 1917)
  • Русское льноводство, льняной рынок и льняная кооперация. М., 1918
  • Основные идеи и формы организации крестьянской кооперации (М., 1919)
  • История бюджетных исследований. М., изд. ЦСУ, 1922.
  • Основные идеи и методы общественной агрономии. М., 1924
  • Краткий курс кооперации (М., 1925)
  • Избранные произведения. М., Московский рабочий, 1989.
  • О сельскохозяйственной кооперации. Саратов, 1989.
  • Чаянов А. В. Бюджетные исследования. История и методы. — М., 1929., 5 000 экз. (Перевод: Chayanov, A. The Theory of Peasant Co-Operatives. — Ohio State Univ Press, 1991. — ISBN 0-8142-0566-6.)
  • Чаянов А. В. [mirknig.com/knigi/business/1181347592-chayanov-av-krestyanskoe-hozyaystvo-izbrannye-trudy.html Крестьянское хозяйство. Избранные труды]. — М.: Экономика, 1989. — 492 с. — (Экономическое наследие). — ISBN 5-282-00835-1.
  • Чаянов А. В. Избранные труды. М., Колос, 1993. — 1 000 экз.

Художественные произведения

  • Лёлина книжка (Сборник стихов). М.: [Издание автора], 1912.
  • История парикмахерской куклы, или Последняя любовь московского архитектора М. Романтическая повесть, написанная ботаником Х. и иллюстрированная антропологом А. М., I-й год республики [1918] — 108 c. Тираж не указан.
  • Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии. М., 1920 (Под псевд. Иван Кремнёв).
  • Обманщики (пьеса). М.: Издание автора, 1921.
  • Венедиктов, или Достопамятные события жизни моей. Романтическая повесть, написанная ботаником Х. и иллюстрированная фитопатологом У. М.: V год республики [1922]. — 64 с. Тираж 1000 экз.
  • Венецианское зеркало, или Диковинные похождения стеклянного человека. Романтическая повесть, написанная ботаником Х. и на этот раз никем не иллюстрированная. Берлин: Геликон, 1923. — 48 с.
  • Необычайные, но истинные приключения графа Фёдора Михайловича Бутурлина, описанные по семейным преданиям московским ботаником Х. и иллюстрированные фитопатологом У. М.: VII год республики [1924]. — 112 c. Тираж 500 экз.
  • Юлия, или Встречи под Новодевичем. Романтическая повесть, написанная московским ботаником Х. и иллюстрированная А. Кравченко. М.: Издание автора, 1928. — 64 с. Тираж 300 экз.[13]
  • «История парикмахерской куклы» и другие сочинения Ботаника Х. (пять романтических повестей и пьеса). New York: Russica Publishers, Inc., 1982.
  • Венецианское зеркало. М.: Современник, 1989. — 240 с., 200 000 экз. ISBN 5-270-00465-8
  • Alexandre Tchaianov. Diableries moscovites. Illustrees par A. Rybnikov, N. Ouchakova & A. Kravtchenko. Preface de Vitaly Amoursky. Traduit de russe par Sophie Benech. — Paris: Editions Intreferences, 1998. — 280 p. ISBN 2-909589-03-X
  • Московская гофманиада. М.: ИД Тончу, 2006. ISBN 5-98339-014-7
  • Диковинные похождения стеклянного человека. М.: ПАН-Пресс, 2010. ISBN 978-5-9680-0168-9
  • Юлия, или Встречи под Новодевичем. М.: ТриМаг, 2014. ISBN 978-5-901666-46-3

Москвоведение

  • План г. Москвы XVII века: План составлен на основании «Строельной книги Московским Церквам 1657 года», переписных и др. книг 1620, 1626 и 1638 годов, планов Ив. Мичурина 1739 г. и Хотева 1854 года. Улицы проведены для Китая и Белого Города сообразно планам XVII века из Атл. Merian’a и Blavian’a, а для Земляного и Замоскворечья сообразно плану Meerber’a. Частные поправки внесены по мелким планам, опубликованным г.г. Ламанским и Белокуровым / Сост. проф. А. Чаяновым в 1920 году — [М.]: Московск. Картоиздат. Отдел Корпуса Воен. Топографов, Главмузей, научно-методич. отдел, 1920.[14] (Второе доп. изд.: [М.: 1922][15]).
  • Избранное: статьи о Москве. Письма (1909—1936). — М.: Издат. дом Тончу, 2008. — 464 с. — ISBN 978-5-91215-032-6.
  • Существует ещё одна малоизвестная работа А. В. Чаянова. Её название: «История Миюсской площади» (К истории Университета им. А. Л. Шанявского). Издание журнала «Вестник шанявцев»

Память

Интересные факты

  • Повесть «Венедиктов, или Достопамятные события жизни моей», главный персонаж которой носит фамилию Булгаков, была известна М. А. Булгакову; её экземпляр был подарен писателю в январе 1926 года художницей Наталией Ушаковой, иллюстрировавшей её как «фитопатолог У.». Согласно утверждению второй жены Булгакова — Любови Белозерской, прочитанная Булгаковым повесть Чаянова послужила толчком к написанию им первоначального варианта «романа о дьяволе».
  • Свои романтические повести А. Чаянов выпускал в свет ко дню рождения своей жены. Его друзья-художники готовили для этих книг свои рисунки, заставки и гравюры: «антрополог А.» — А. Рыбников, «фитопатолог У.» — Н. Ушакова и А. Кравченко.
  • В начале 1927 г. А. Чаянов подготовил для издания сборник под названием «Романтические вечера», составленный из четырёх ранее изданных повестей и ещё одной — «Юлия, или Встречи под Новодевичем», прежде не публиковавшейся. Иллюстрации были изготовлены художником А. Кравченко. Начальник Главлита П. Н. Лебедев-Полянский запретил издание книги, мотивировав наложение запрета тем, что Чаянов пропагандирует чуждую советскому человеку мистику и чертовщину. Чаянов обжаловал запрет в коллегии Наркомата просвещения СССР (которому формально подчинялся Главлит), и ему было разрешено в виде компромисса издать за свой счёт одну только новую повесть тиражом 300 экземпляров.
  • В виде книги все пять повестей А. Чаянова были изданы факсимильным способом только в 1982 году в Нью-Йорке русским эмигрантским издательством «Russica Publishers, Inc.».
  • В связи с интересом к книгам А. Чаянова, возникшим в научном мире с 1970-х годов, попытки получения их по линии международного библиотечного абонемента оказывались безрезультатными. В ответах из СССР на запросы о книгах Чаянова сообщалось, что произведений такого автора в фондах библиотек нет[16].
  • От времени содержания в следственной тюрьме сохранилась незавершенная работа А. Чаянова об истории европейской гравюры. Машинописная её копия имелась в конце 1990-х годов в доме Василия Александровича Чаянова. Сведений о её публикации нет.

Напишите отзыв о статье "Чаянов, Александр Васильевич"

Примечания

  1. Чаянов В. А., Петриков А. В. А. В. Чаянов вследствие ОГПУ по делу Трудовой крестьянской партии // Сельский мир. Альманах / Отв. ред. А. В. Петриков, А. Б. Жильцов. [Вып. 2] — М.: Всерос. научн.-исслед. и культ.-просвет. о-во «Энциклопедия российских деревень», Всерос. ин-т аграрных проблем и информатики РАСХН, 1998. — С. 4.
  2. Владимир Каганский. [magazines.russ.ru/oz/2003/2/kagan.html Крестьяноведение России вернулось на родину] // Отечественные записки. — 2003. — Вып. 2.
  3. Шанин, Теодор. Рефлексивное крестьяноведение : Десятилетие исслед.сел.России: [Сб.ст.] / Под ред. Т. Шанина и др. — М.: МВШСЭН:РОССПЭН, 2002. — 1000 экз. — ISBN 5937250125.
  4. [economicus.ru/cgi-ise/gallery/frame_rightn.pl?type=ru&links=./ru/chayanov/biogr/chayanov_b1.txt&img=brief.gif&name=chayanov Кабанов В. В. Чаянов. А. В. Краткий биографический очерк]
  5. Вавилов Н. И. Из воспоминаний о Н. Н. Худякове //Известия сельскохозяйственной академии им. К. А. Тимирязева. 1928. │ 3. С. 172.
  6. [pki.botik.ru/books/pereslavec-1917.pdf Переславецъ. Москва, 2009. С. 157.]
  7. С 1917 года так стал называться Московский сельскохозяйственный институт.
  8. В 1930 году ГПУ «откроет» «трудовую крестьянскую партию», совершенно нелепую чекистскую выдумку. Руководит этой партией профессор Кондратьев вместе с профессором Чаяновым и Юровским<…>. ГПУ широко раздувает кадило: в «партии» не то сто тысяч членов, не то двести тысяч. Готовится громкий процесс, который объяснит стране, почему нет хлеба — это саботаж Кондратьевых; и бедный Кондратьев на процессе, конечно, должен был бы сознаться во всех своих преступлениях. Но в последний момент Сталин решил, что все это выглядит недостаточно убедительно, процесс отменил и приказал ГПУ осудить руководителей и членов «трудовой крестьянской партии» «в закрытом порядке». Борис Бажанов. Воспоминания бывшего секретаря Сталина. «Всемирное слово», Санкт-Петербург, 1992.
  9. Определение № 6Н-0372/87 Военной коллегии Верховного суда СССР от 16 июля 1987 г.
  10. Список лиц, все книги которых подлежат изъятию из библиотек общественного пользования и книготорговой сети согласно приказам Главлита в период с 1938—1950 гг. М.: Главлит СССР, 1950. 55 с.
  11. Блюм А. В. Запрещенные книги русских писателей и литературоведов. 1917—1991: Индекс советской цензуры с комментариями. — СПб.: СПбГУ культуры и искусств, 2003 — С. 184.
  12. [www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/author290f.html?id=1006 Чаянов Александр Васильевич (1888—1937)]
  13. Блюм А. В. За кулисами «Министерства Правды». Тайная история советской цензуры. СПб.: Академический проект, 1994. С. 284—290.
  14. Есть в Отделе картографии РГБ, Москва. Шифр: Ко 87/V-67
  15. Есть в Отделе картографии РГБ, Москва. Шифры: Ко 1/VII-37 и Ко 54/X-24
  16. Amoursky V. Le Mond fantastique et le Monde reel d’Alexandre Tchaianov // Alexandre Tchaianov. Diablerier moscovites — Paris: Editions Intreferences, 1998 — P. 13.

Литература

  • Анастасия Матвеева. [expert.ru/expert/2011/30/poslednyaya-pechat-chayanova/ Последняя печать Чаянова] // Эксперт. — 2011. — № 30-31 (764) / 1 авг 2011. — С. 28-31.
  • Саворовская А. А. [pytlit.chnu.edu.ua/article/view/39929/68351 Повесть А. В. Чаянова «Необычайные, но истинные приключения графа Фёдора Михайловича Бутурлина…» и иллюстрации А. И. Кравченко] // Питання літературознавства. — 2013. — № 87. — С. 253—264.

Ссылки

  • [runivers.ru/lib/book6022/ «Избранные работы А. В. Чаянова»] на сайте Руниверс
  • [new.runivers.ru/spec/lection/detail16597/ Видеолекция] Теодора Шанина об Александре Чаянове на сайте Руниверс
  • [www.fecoopa.ru/chayanov.html Чаянов Александр Васильевич].
  • [az.lib.ru/c/chajanow_a_w/ Lib.Ru: Чаянов Александр Васильевич: Проза].

Отрывок, характеризующий Чаянов, Александр Васильевич

– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.


В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.