Чебышёв, Николай Николаевич

Никола́й Никола́евич Чебышёв (18 июня 1865, Варшава — 24 февраля 1937, Париж) — русский судебный деятель, участник Белого движения, журналист.

Семья

• Отец — Николай Львович Чебышёв (1830—1875) — артиллерист. Был начальником Варшавского учебно-артиллерийского полигона, где разрабатывал приёмы стрельбы по невидимой цели. Позднее генерал-майор, командир Кронштадтской крепостной артиллерии.
• Мать — Казимира Ивановна Евецкая.
• Жена — Елизавета Александровна, урождённая Сиверс.

Работа прокурором

Окончил юридический факультет Санкт-Петербургского университета. С 1890 года служил по ведомству Министерства юстиции, был товарищем прокурора Владимирского окружного суда. Впоследствии работал товарищем прокурора Смоленского окружного суда (с 1902), товарищем прокурора Московского окружного суда (с 1904), прокурором Смоленского окружного суда (с 1906), товарищем прокурора Московской судебной палаты (с января 1909), прокурором Киевской судебной палаты (с января 1914), прокурором Московской судебной палаты (с 1916), сенатором уголовно-кассационного департамента Сената (назначен после Февральской революции).

Известные дела

Владислав Ходасевич упоминает пять известных дел с участием Чебышёва: три чисто уголовных — дело об убийстве Е. Ф. Шиманович (1903—1904), дело иеромонаха Феодосия (в миру М. Мокеева; 1904), дело о похищении Ф. Т. Зайцевой (1913) и два политических процесса — дело об убийстве Н. Э. Баумана (1906) и Фастовское дело (1913) — об убийстве еврейского мальчика Иосселя Пашкова в местечке Фастов под Киевом.

Имел репутацию честного судебного деятеля, сторонника строгого соблюдения закона. В 1906 году был обвинителем на процессе пристава Ермолова, убившего во время декабрьского восстания 1905 года в Москве доктора Воробьёва. Добился осуждения Ермолова, заявив в обвинительной речи:

Убийце укрыться не пришлось — его нашли, призвали к ответу, и теперь он перед вами не как пересоливший в усердии чиновник, а как жестокий сердцем начальник, вообще падкий на зуботычины, вообразивший, что обстоятельства развязали ему руки и выдали открытый лист на совершение всего, что взбредёт в голову под шумок народного бедствия.

В том же году добился осуждения Михалина, убившего во время антиправительственной демонстрации в октябре 1905 года большевика Н. Э. Баумана. По словам Чебышёва,

преступление на первый взгляд как бы эпизод партизанской борьбы направлений. При ближайшем же рассмотрении обнаруживается, что к этой борьбе «примазался» человек, у которого не сердце болело за настроения отечества, а руки скучали по уличным потасовкам.

Осуждённые Ермолов и Михалин были помилованы императором Николаем II по докладу министра юстиции И. Г. Щегловитова.

Будучи прокурором Киевской судебной палаты в 1914 году, Чебышёв курировал расследование так называемого «фастовского дела» — об убийстве ребёнка, которое правые киевские круги считали ритуальным, по аналогии со знаменитым «делом Бейлиса». Однако следствие установило, что убитым оказался еврейский мальчик Иоссель Пашков, а убийцей — уголовник Иван Гончарук, признанный виновным присяжными заседателями в феврале 1915 года.

Деятель белого движения

Летом 1918 года участвовал в подпольной деятельности «Правого центра» — правоцентристской антибольшевистской организации. В сентябре 1918 года уехал из Петрограда через Украину в Екатеринодар. В 1919 году возглавлял управление внутренних дел Вооружённых сил Юга России (ВСЮР), входил в состав Особого совещания при главнокомандующем ВСЮР. Из-за разногласий с генералом А. И. Деникиным осенью 1919 года покинул свой пост и вступил в монархический Совет государственного объединения России.

В 1920 году входил в состав редакции газеты «Великая Россия», которая стала официозом режима генерала П. Н. Врангеля, выделявшего её из других печатавшихся в Крыму изданий:

За исключением одной серьёзной газеты «Великая Россия», издававшейся под редакцией В. М. Левитского и при участии Н. Н. Львова, Н. Н. Чебышёва и В. В. Шульгина, остальная печать была типично мелко провинциальной.

5 июля 1920 года в «Великой России» было опубликовано программное интервью Врангеля, которое взял Чебышёв. В сентябре 1920 года он был приглашён Врангелем сопровождать его в поездке на фронт. В ноябре 1920 года вместе с частями Русской армии Врангеля эвакуировался из Крыма в Турцию.

Эмигрант

Жил в Константинополе, где возглавлял бюро печати главного командования Русской армии до переезда в Болгарию в октябре 1921 года. Издавал еженедельник «Зарница», ориентированный на русских эмигрантов. Первые два номера выходили в Константинополе, затем издание было запрещено союзническими властями и перенесено в Софию. Занимал должность политического консультанта при военном представителе Врангеля в Берлине — генерале А. А. фон Лампе, а затем пост начальника гражданской части канцелярии Врангеля. Скептически относился к сообщениям о наличии в СССР масштабной монархической организации (позднее выяснилось, что речь шла о чекистской дезинформации под названием «Операция «Трест»»).

С 1926 года, после упразднения канцелярии, жил в Париже, где работал в редакции газеты «Возрождение», входил в состав правления Союза русских литераторов и журналистов в Париже.

Труды

• Обвинительные речи. Петроград, 1916.
• Близкая даль. Париж, 1933. [www.dk1868.ru/history/chebishev.htm#z0 (главы 19-28)]
• «Трест». История одной легенды / Возрождение. 1935 (серия статей).

Литература

• Тагер А. С. [ldn-knigi.lib.ru/JUDAICA/Navet.htm Царская Россия и дело Бейлиса]. — 2. — М.: ОГИЗ, 1934. — С. 287-293. — 10 000 экз.

Ссылки

• [www.vgd.ru/CH/chbtarev.htm#Чебышев Биографическая справка]
• [web.archive.org/web/20020831135455/www.tuad.nsk.ru/~history/Author/Russ/I/IoffeG/9803.htm Смертельная игра: операция «Трест»]
• [www.magister.msk.ru/library/history/xx/vrangel/vrangel2.htm Воспоминания П. Н. Врангеля]

Отрывок, характеризующий Чебышёв, Николай Николаевич

Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней.
На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.
– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.
Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…


Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.