Чевкин, Константин Владимирович

Константин Владимирович Чевкин
Дата рождения	26 апреля 1803(1803-04-26)
Место рождения	Каменец-Подольск
Дата смерти	3 ноября 1875(1875-11-03) (72 года)
Место смерти	Ницца
Принадлежность	Россия Россия
Звание	полный генерал
Награды и премии

Константи́н Влади́мирович Че́вкин (26 апреля 1803 — 3 ноября 1875) — генерал от инфантерии и генерал-адъютант русской императорской армии. На гражданской службе — сенатор, главноуправляющий путями сообщения и публичными зданиями (1855—1862), председатель комитета по делам Царства Польского (1872—1874).

Биография

Родился в семье генерал-майора и подольского губернатора Владимира Ивановича Чевкина и польки Марии Александровны Хржановской (вдовы подполковника Глазенапа). Воспитывался в престижном пансионе аббата Николя. С 1815 года обучался в Пажеском корпусе.

После его окончания получил назначение в Гвардейский генеральный штаб. Состоял для поручений при военачальниках графе И. И. Дибиче и графе П. П. Сухтелене. Принимал участие в боевых действиях. В 1827 году в Персидской кампании. В 1828-1830 года находился в действующей против турок армии при осаде Браилова и Варны и при переходе через Балканы и занятии Адрианополя. Был награждён званием флигель-адъютанта. В Польскую кампанию участвовал в действиях против повстанцев при Остроленке, при штурме Варшавы и взятии Модлина.

В 1834 году был назначен начальником штаба корпуса горных инженеров. От имени корпуса Чевкин приглашал в Россию Ф. Герстнера, будущего строителя Царскосельской железной дороги. В 1835-1836 ездил для осмотра Алтайского и Нерчинского горных округов в Сибирь и посещал Уральские заводы. В 1836 году был командирован за границу для осмотра иностранной горной промышленности. В 1840 году совершал осмотр железных дорог за границей. Как участник проектирования железной дороги Петербург — Москва Чевкин входил в специальный комитет, учреждённый для строительства Николаевской железной дороги. 4 декабря 1843 года за беспорочную выслугу 25 лет в офицерских чинах награждён орденом св. Георгия 4-й степени (№ 6908 по списку Григоровича — Степанова). В 1843 году Чевкин инспектировал горные и соляные промыслы южной России; в 1845 году уральские заводы.

В июле 1845 года получил звание сенатора, но вскоре отошел от активной государственной деятельности. После восшествия на престол Александра II вернулся на службу. В августе 1855 года стал членом Военного совета. Через два месяца был назначен на место ненавистного многим графа П. А. Клейнмихеля главноуправляющим путями сообщения. По словам князя Д. А. Оболенского, Чевкин «имел репутацию весьма умного и образованного человека, его назначение было встречено всеобщей радостью, восторгом и восклицаниями, все целовались и поздравляли друг друга, по рукам даже ходили стихи по этому случаю».

В 1862 году стал членом Государственного совета Российской империи и председателем департамента экономии. С 1872 года состоял председателем комитета по делам Царства Польского. В январе 1874 года по состоянию здоровья был вынужден выйти в отставку. В апреле 1875 года выехал на лечение во Францию. Скончался в ноябре того же года в Ницце и был похоронен на русском кладбище Кокад.

По словам князя П. В. Долгорукова, Чевкин имел замечательный ум, обширные познания, несомненные способности, редкое трудолюбие, но вместе с тем он был неуживчивого характера и вечно со всеми ссорился, за что его прозвали «ежом в генеральских эполетах», однако, он был «самым умным ежом Российской Империи». Канцлер О. Бисмарк писал о Чевкине

В качестве исключения из этой категории [поколения Николая І], приближавшейся по своему духовному облику к старшему поколению, могут быть названы ... железнодорожный генерал Чевкин, человек в высшей степени тонкого и острого ума, каким нередко отличаются горбатые люди, обладающие своеобразным умным строением черепа

Семья

Жена (с 10.11.1829) — графиня Екатерина Фоминична Томатис (1799—07.12.1879), фрейлина двора (1827), дочь подполковника и георгиевского кавалера Томаса Ивановича Томатиса (1753—1823). В апреле 1860 года была награждена орденом Св. Екатерины (меньшого креста). Похоронена на кладбище в церкви Сен-Пьер-д'Аренев в Ницце. Их единственный сын:

• Николай (1830—1857), выпускник Пажеского корпуса, поручик Лейб-гвардии Уланского полка. Скоропостижно скончался во Франции и был похоронен на русском кладбище Кокад. По словам современника, «воспитанный между баловством матери и строгостью отца, он отплатил им обоим своими кутежами, наделал множество долгов, заболел и умер молодым. Обстоятельство это глубоко огорчило его отца, а это гнетущее горе имело несомненное влияние на его расположение духа, придавало ему в старости и при его недугах вид раздраженного человека». С его смертью пресеклась эта ветвь рода Чевкиных.

Литература

• Житков С. Чевкин, Константин Владимирович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
• Чевкин, Константин Владимирович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [www.vladimir.ru/Чевкин_Константин_Владимирович Чевкин Константин Владимирович] // [www.vladimir.ru/Почетные_граждане Почётные граждане города Владимира]. — Владимир: Фолиант, 2003

Отрывок, характеризующий Чевкин, Константин Владимирович

– А теперь я еду сейчас.
И князь Андрей, сделав распоряжение об отъезде, ушел в свою комнату.
– Знаете что, мой милый, – сказал Билибин, входя к нему в комнату. – Я подумал об вас. Зачем вы поедете?
И в доказательство неопровержимости этого довода складки все сбежали с лица.
Князь Андрей вопросительно посмотрел на своего собеседника и ничего не ответил.
– Зачем вы поедете? Я знаю, вы думаете, что ваш долг – скакать в армию теперь, когда армия в опасности. Я это понимаю, mon cher, c'est de l'heroisme. [мой дорогой, это героизм.]
– Нисколько, – сказал князь Андрей.
– Но вы un philoSophiee, [философ,] будьте же им вполне, посмотрите на вещи с другой стороны, и вы увидите, что ваш долг, напротив, беречь себя. Предоставьте это другим, которые ни на что более не годны… Вам не велено приезжать назад, и отсюда вас не отпустили; стало быть, вы можете остаться и ехать с нами, куда нас повлечет наша несчастная судьба. Говорят, едут в Ольмюц. А Ольмюц очень милый город. И мы с вами вместе спокойно поедем в моей коляске.
– Перестаньте шутить, Билибин, – сказал Болконский.
– Я говорю вам искренно и дружески. Рассудите. Куда и для чего вы поедете теперь, когда вы можете оставаться здесь? Вас ожидает одно из двух (он собрал кожу над левым виском): или не доедете до армии и мир будет заключен, или поражение и срам со всею кутузовскою армией.
И Билибин распустил кожу, чувствуя, что дилемма его неопровержима.
– Этого я не могу рассудить, – холодно сказал князь Андрей, а подумал: «еду для того, чтобы спасти армию».
– Mon cher, vous etes un heros, [Мой дорогой, вы – герой,] – сказал Билибин.


В ту же ночь, откланявшись военному министру, Болконский ехал в армию, сам не зная, где он найдет ее, и опасаясь по дороге к Кремсу быть перехваченным французами.
В Брюнне всё придворное население укладывалось, и уже отправлялись тяжести в Ольмюц. Около Эцельсдорфа князь Андрей выехал на дорогу, по которой с величайшею поспешностью и в величайшем беспорядке двигалась русская армия. Дорога была так запружена повозками, что невозможно было ехать в экипаже. Взяв у казачьего начальника лошадь и казака, князь Андрей, голодный и усталый, обгоняя обозы, ехал отыскивать главнокомандующего и свою повозку. Самые зловещие слухи о положении армии доходили до него дорогой, и вид беспорядочно бегущей армии подтверждал эти слухи.
«Cette armee russe que l'or de l'Angleterre a transportee, des extremites de l'univers, nous allons lui faire eprouver le meme sort (le sort de l'armee d'Ulm)», [«Эта русская армия, которую английское золото перенесло сюда с конца света, испытает ту же участь (участь ульмской армии)».] вспоминал он слова приказа Бонапарта своей армии перед началом кампании, и слова эти одинаково возбуждали в нем удивление к гениальному герою, чувство оскорбленной гордости и надежду славы. «А ежели ничего не остается, кроме как умереть? думал он. Что же, коли нужно! Я сделаю это не хуже других».
Князь Андрей с презрением смотрел на эти бесконечные, мешавшиеся команды, повозки, парки, артиллерию и опять повозки, повозки и повозки всех возможных видов, обгонявшие одна другую и в три, в четыре ряда запружавшие грязную дорогу. Со всех сторон, назади и впереди, покуда хватал слух, слышались звуки колес, громыхание кузовов, телег и лафетов, лошадиный топот, удары кнутом, крики понуканий, ругательства солдат, денщиков и офицеров. По краям дороги видны были беспрестанно то павшие ободранные и неободранные лошади, то сломанные повозки, у которых, дожидаясь чего то, сидели одинокие солдаты, то отделившиеся от команд солдаты, которые толпами направлялись в соседние деревни или тащили из деревень кур, баранов, сено или мешки, чем то наполненные.
На спусках и подъемах толпы делались гуще, и стоял непрерывный стон криков. Солдаты, утопая по колена в грязи, на руках подхватывали орудия и фуры; бились кнуты, скользили копыта, лопались постромки и надрывались криками груди. Офицеры, заведывавшие движением, то вперед, то назад проезжали между обозами. Голоса их были слабо слышны посреди общего гула, и по лицам их видно было, что они отчаивались в возможности остановить этот беспорядок. «Voila le cher [„Вот дорогое] православное воинство“, подумал Болконский, вспоминая слова Билибина.
Желая спросить у кого нибудь из этих людей, где главнокомандующий, он подъехал к обозу. Прямо против него ехал странный, в одну лошадь, экипаж, видимо, устроенный домашними солдатскими средствами, представлявший середину между телегой, кабриолетом и коляской. В экипаже правил солдат и сидела под кожаным верхом за фартуком женщина, вся обвязанная платками. Князь Андрей подъехал и уже обратился с вопросом к солдату, когда его внимание обратили отчаянные крики женщины, сидевшей в кибиточке. Офицер, заведывавший обозом, бил солдата, сидевшего кучером в этой колясочке, за то, что он хотел объехать других, и плеть попадала по фартуку экипажа. Женщина пронзительно кричала. Увидав князя Андрея, она высунулась из под фартука и, махая худыми руками, выскочившими из под коврового платка, кричала:
– Адъютант! Господин адъютант!… Ради Бога… защитите… Что ж это будет?… Я лекарская жена 7 го егерского… не пускают; мы отстали, своих потеряли…
– В лепешку расшибу, заворачивай! – кричал озлобленный офицер на солдата, – заворачивай назад со шлюхой своею.
– Господин адъютант, защитите. Что ж это? – кричала лекарша.
– Извольте пропустить эту повозку. Разве вы не видите, что это женщина? – сказал князь Андрей, подъезжая к офицеру.
Офицер взглянул на него и, не отвечая, поворотился опять к солдату: – Я те объеду… Назад!…
– Пропустите, я вам говорю, – опять повторил, поджимая губы, князь Андрей.
– А ты кто такой? – вдруг с пьяным бешенством обратился к нему офицер. – Ты кто такой? Ты (он особенно упирал на ты ) начальник, что ль? Здесь я начальник, а не ты. Ты, назад, – повторил он, – в лепешку расшибу.
Это выражение, видимо, понравилось офицеру.
– Важно отбрил адъютантика, – послышался голос сзади.
Князь Андрей видел, что офицер находился в том пьяном припадке беспричинного бешенства, в котором люди не помнят, что говорят. Он видел, что его заступничество за лекарскую жену в кибиточке исполнено того, чего он боялся больше всего в мире, того, что называется ridicule [смешное], но инстинкт его говорил другое. Не успел офицер договорить последних слов, как князь Андрей с изуродованным от бешенства лицом подъехал к нему и поднял нагайку:
– Из воль те про пус тить!
Офицер махнул рукой и торопливо отъехал прочь.
– Всё от этих, от штабных, беспорядок весь, – проворчал он. – Делайте ж, как знаете.
Князь Андрей торопливо, не поднимая глаз, отъехал от лекарской жены, называвшей его спасителем, и, с отвращением вспоминая мельчайшие подробности этой унизи тельной сцены, поскакал дальше к той деревне, где, как ему сказали, находился главнокомандующий.
Въехав в деревню, он слез с лошади и пошел к первому дому с намерением отдохнуть хоть на минуту, съесть что нибудь и привесть в ясность все эти оскорбительные, мучившие его мысли. «Это толпа мерзавцев, а не войско», думал он, подходя к окну первого дома, когда знакомый ему голос назвал его по имени.