Чеймберс-стрит — Всемирный торговый центр / Парк-Плейс (Нью-Йоркское метро)
Поделись знанием:
Чеймберс-стрит — Всемирный торговый центр / Парк-Плейс (Нью-Йоркское метро)Чеймберс-стрит — Всемирный торговый центр / Парк-Плейс (Нью-Йоркское метро)
Чеймберс-стрит — Всемирный торговый центр / Парк-Плейс (Нью-Йоркское метро)Чеймберс-стрит — Всемирный торговый центр / Парк-Плейс (Нью-Йоркское метро)
Чеймберс-стрит — Всемирный торговый центр / Парк-Плейс (Нью-Йоркское метро)Чеймберс-стрит — Всемирный торговый центр / Парк-Плейс (Нью-Йоркское метро)
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.
Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.
«Чеймберс-стрит — Всемирный торговый центр / Парк-Плейс» «Chambers Street — World Trade Center / Park Place» пересадочный узел      | |
| Нью-Йоркский метрополитен | |
 | |
| Расположение платформ: |
40°42′46″ с. ш. 74°00′35″ з. д. / 40.712655° с. ш. 74.009657° з. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=40.712655&mlon=-74.009657&zoom=14 (O)] (Я)Координаты: 40°42′46″ с. ш. 74°00′35″ з. д. / 40.712655° с. ш. 74.009657° з. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=40.712655&mlon=-74.009657&zoom=14 (O)] (Я) |
|---|---|
| Район: | |
| Округ: | |
| Выход к улицам: | |
| Переходы на станции: | |
| Наземный транспорт: |
Автобусы BxM18, M5, M22, QM7, QM8, QM11, QM25, X8, X15 |
Чеймберс-стрит — Всемирный торговый центр / Парк-Плейс (англ. Chambers Street — World Trade Center / Park Place) — комплекс станций Нью-Йоркского метро. Главные выходы идут к Чёрч-стрит, Визи-стрит и Чеймберс-стрит.
Пересадочный узел обеспечивает пассажирам бесплатную пересадку между IRT Broadway — Seventh Avenue Line и IND Eighth Avenue Line и обслуживает следующие маршруты поездов Нью-Йоркской подземки:
Станция Парк-Плейс соединена с остальной частью пересадочного узла длинным переходом.
После разрушения зданий Всемирного Торгового Центра 11 сентября 2001 года, пересадочный узел был закрыт, так как обломки были и на территории выходов из метро. Станция Chambers Street была закрыта до 5 октября, станция Park Place была закрыта до 28 октября, а станция World Trade Center из-за её близости к ВТЦ была закрыта на более долгий срок, до 28 января 2002 года, и конечной станцией маршрута E стала Canal Street.
Рядом с пересадочным узлом расположены:
- Всемирный торговый центр
- Здание мэрии города Нью-Йорк
- Одно из зданий Почтовой службы США
- Церковь Троицы
В 1998 году по всему пересадочному узлу были установлены более 300 мозаик, изображающих глаза ньюйоркцев и составляющих вместе композицию Кристин Джонс и Эндрю Гинзеля "Окулус".
Содержание
Платформы линии Восьмой авеню, Ай-эн-ди
«Чеймберс-стрит — Всемирный торговый центр» «Chambers Street — World Trade Center» Чеймберс-стрит:   ВТЦ: | |
| Нью-Йоркский метрополитен | |
 | |
| Дата открытия: | |
|---|---|
| Прежние названия: |
Chambers Street — Hudson Terminal |
| Тип: |
подземная |
| Количество платформ: |
2 |
| Тип платформ: |
2 островные |
| Форма платформ: |
прямые |
| Выход к улицам: | |
| ||||||||
|
| ||||||
|
Чеймберс-стрит — Всемирный торговый центр (англ. Chambers Street — World Trade Center) — две из трёх станций комплекса в Нью-Йоркском метро, расположенные на линии Восьмой авеню. Обе станции открылись 10 сентября 1932 года, каждая из них имеет по островной платформе. Одна из них — Чеймберс-стрит — обслуживается маршрутами A и C, другая — расположенная южнее Всемирный торговый центр — конечная для E.
До продления линии в Бруклин в 1933 году двойная станция была южной конечной точкой линии. Сегодня две ветки, на которых расположены эти станции, к северу объединяются в четырёхпутную линию Восьмой авеню, а к югу продолжается только одна из них — та, в которую переходят экспресс-пути.[1]
Эта пара станций — один из всего двух случаев во всём Нью-Йоркском метрополитене, когда две станции находятся на разных ветках одной линии и связаны между собой переходом. Другой такой парой являются две станции Канал-стрит на линии Бродвея.
Первоначально двойная станция была открыта под названием Chambers Street — Hudson Terminal, так как до 1960-х годов на этом месте был транспортный узел — Hudson Terminal, ныне станция World Trade Center, входящая в транспортную систему PATH, соединяющую Нижний Манхэттен со штатом Нью-Джерси. В 1960-х на этом месте стали возводить Всемирный торговый центр и транспортный узел убрали под него, а станцию переименовали в Chambers Street — World Trade Center.
23 января 2005 года, в 14:00, на станции произошёл пожар. Это затронуло работу маршрутов A и C. A поменял маршрут в сторону Бруклина, от станции Уэст Четвёртая улица — Вашингтон-сквер до Джей-стрит — Метротек, где шёл рядом с маршрутом F, а далее по линии Фултон-стрит. C вовсе отменили до полного восстановления путей — 2 февраля.
- Chambers St 2 vc.jpg
Станция Чеймберс-стрит
- Chambers St tracks vc.jpg
Станция Чеймберс-стрит и проходящий мимо неё поезд маршрута E
- Chambers St 3 vc.jpg
Станция Всемирный торговый центр
Платформа линии Бродвея и Седьмой авеню, Ай-ар-ти
«Парк-Плейс» «Park Place» | |
| Нью-Йоркский метрополитен | |
 | |
| Дата открытия: | |
|---|---|
| Тип: |
подземная |
| Количество платформ: |
1 |
| Тип платформы: |
островная |
| Форма платформы: |
прямая |
| Выход к улицам: |
Бродвей, Парк-плейс |
|
Парк-Плейс (англ. Park Place) — одна из станций комплекса Нью-Йоркского метро, расположенная на IRT Broadway — Seventh Avenue Line, и обслуживается маршрутами 2 круглые сутки, и 3 всё время кроме поздней ночи. Станция открылась 1 августа 1918 года и состоит из одной островной платформы.
Соседние станции
| Предыдущая станция | Линия название станции |
Следующая станция |
|---|---|---|
| Чеймберс-стрит (2 3)
|
Линия Бродвея и Седьмой авеню, Ай-ар-ти Парк-Плейс |
Фултон-стрит (2 3)
|
| Канал-стрит (A C E)
|
Линия Восьмой авеню, Ай-эн-ди Чеймберс-стрит (A C) Всемирный торговый центр (E) |
Фултон-стрит (A C)
|
| нет (E )
|
Напишите отзыв о статье "Чеймберс-стрит — Всемирный торговый центр / Парк-Плейс (Нью-Йоркское метро)"
Примечания
- ↑ [www.nycsubway.org/perl/caption.pl?/img/trackmap/detail-cityhall.png Схема путевого развития в описываемом районе на сайте nycsubway.org.] Линия Восьмой авеню обозначена синим цветом.
Ссылки
- nycsubway.org — [www.nycsubway.org/perl/stations?6:3127 Park Place] (англ.)
- nycsubway.org — [www.nycsubway.org/perl/stations?7:892 Chambers Street/World Trade Center] (англ.)
- nycsubway.org — [www.nycsubway.org/maps/historical.html New York City Subway Historical Maps] (англ.)
- nycsubway.org — [www.nycsubway.org/perl/artwork_show?28 Oculus Artwork by Jones and Ginzel (1998)]
- Station Reporter — [www.stationreporter.net/wtc.htm World Trade Center Complex] (англ.)
- The Subway Nut — [www.subwaynut.com/ct/wtca.htm Chambers Street — Park Place — World Trade Center (A, C, E, 2, 3)] (англ.)
- [web.archive.org/web/*/web.mta.info/nyct/service/acv_update.htm A/C/V service updates after the fire] (Internet Archive) (англ.)
- MTA’s Arts For Transit — [web.mta.info/mta/aft/permanentart/permart.html?agency=nyct&line=2&station=26&xdev=2900 Chambers Street/Park Place] (англ.)
- [maps.google.com/maps?f=q&source=s_q&hl=en&geocode=&q=Av+of+the+Americas+nyc&sll=37.0625,-95.677068&sspn=34.450489,76.552734&ie=UTF8&hq=&hnear=Avenue+of+the+Americas,+New+York&ll=40.713915,-74.007822&spn=0.004058,0.013433&z=17&lci=transit&layer=c&cbll=40.714927,-74.00794&panoid=hFJcoQwJQvN8j2w3dPBfWA&cbp=12,253.14,,0,5.36 Chambers Street entrance from Google Maps Street View] (англ.)
- [maps.google.com/maps?f=q&source=s_q&hl=en&geocode=&q=Av+of+the+Americas+nyc&sll=37.0625,-95.677068&sspn=34.450489,76.552734&ie=UTF8&hq=&hnear=Avenue+of+the+Americas,+New+York&ll=40.714289,-74.008434&spn=0.003855,0.013433&z=17&lci=transit&layer=c&cbll=40.714359,-74.008384&panoid=6gKgFK8FnNrA_D3rUUDUxw&cbp=12,176.22,,0,6.47 Warren Street entrance from Google Maps Street View] (англ.)
- [maps.google.com/maps?f=q&source=s_q&hl=en&geocode=&q=Av+of+the+Americas+nyc&sll=37.0625,-95.677068&sspn=34.450489,76.552734&ie=UTF8&hq=&hnear=Avenue+of+the+Americas,+New+York&ll=40.713834,-74.00882&spn=0.003855,0.013433&z=17&lci=transit&layer=c&cbll=40.71388,-74.00894&panoid=aRbYzgRLRINOai-wy8IBGA&cbp=12,40.5,,0,4.93 Murray Street entrance from Google Maps Street View] (англ.)
- [maps.google.com/maps?f=q&source=s_q&hl=en&geocode=&q=Av+of+the+Americas+nyc&sll=37.0625,-95.677068&sspn=34.450489,76.552734&ie=UTF8&hq=&hnear=Avenue+of+the+Americas,+New+York&ll=40.713256,-74.009271&spn=0.003855,0.013433&z=17&lci=transit&layer=c&cbll=40.71334,-74.009435&panoid=myUOfwXno-ouWaYHmabnOw&cbp=12,236.59,,0,2.41 Park Place & Church Street entrance from Google Maps Street View] (англ.)
- [maps.google.com/maps?f=q&source=s_q&hl=en&geocode=&q=Av+of+the+Americas+nyc&sll=37.0625,-95.677068&sspn=34.450489,76.552734&ie=UTF8&hq=&hnear=Avenue+of+the+Americas,+New+York&ll=40.712769,-74.009753&spn=0.003855,0.013433&z=17&lci=transit&layer=c&cbll=40.712729,-74.00966&panoid=zD0J-ICjFY5Maz2UA_xVGg&cbp=12,249.95,,2,2.11 Barclay Street entrance from Google Maps Street View] (англ.)
- [maps.google.com/maps?f=q&source=s_q&hl=en&geocode=&q=Av+of+the+Americas+nyc&sll=37.0625,-95.677068&sspn=34.450489,76.552734&ie=UTF8&hq=&hnear=Avenue+of+the+Americas,+New+York&ll=40.711898,-74.010311&spn=0.003855,0.013433&z=17&lci=transit&layer=c&cbll=40.711729,-74.010412&panoid=df9LJnHOW1cvLpANBEnZ5w&cbp=12,79.88,,0,8.06 Vesey Street entrance from Google Maps Street View] (англ.)
- [maps.google.com/?ie=UTF8&ll=40.712736,-74.00808&spn=0.003895,0.013379&z=17&layer=c&cbll=40.712537,-74.007649&panoid=tAK4GBRZMnfC7KcF-AAHig&cbp=12,323.72,,0,5.36 Park Place & Broadway entrance from Google Maps Street View] (англ.)
Отрывок, характеризующий Чеймберс-стрит — Всемирный торговый центр / Парк-Плейс (Нью-Йоркское метро)
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.
Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.
