Чекпойнт Чарли

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Координаты: 52°30′26″ с. ш. 13°23′25″ в. д. / 52.507444° с. ш. 13.390389° в. д. / 52.507444; 13.390389 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=52.507444&mlon=13.390389&zoom=14 (O)] (Я) Чекпойнт Чарли (англ. Checkpoint Charlie, КПП «Чарли», КПП «C») — пограничный контрольно-пропускной пункт на улице Фридрихштрассе в Берлине, созданный после разделения города Берлинской стеной. НАТО использовало в названии своих КПП литеры латинского алфавита, по аналогии с ротами в ВС США:

Поскольку этот переход был предназначен для военнослужащих войск союзников, в октябре 1961 года КПП на Фридрихштрассе стал ареной так называемого «танкового противостояния». Превратившись в символ противоречий между СССР и США, Чекпойнт Чарли стал самым известным КПП Берлина.[1]

У КПП С разворачивались драматические события, связанные с попытками бегства из ГДР в Западный Берлин. 17 августа 1962 года на глазах западных наблюдателей умирал от потери крови Петер Фехтер. Полицейский Буркхард Ниринг в 1974 году взял в заложники сотрудника паспортного контроля и был убит при попытке бегства. 29 августа 1986 года трём гражданам ГДР удалось преодолеть пограничные укрепления на самосвале. Последним беженцем через Чекпойнт Чарли стал Ганс-Петер Шпицнер, который с дочерью пересёк границу 18 августа 1989 года в багажнике союзнического автомобиля.

КПП был торжественно закрыт 22 июня 1990 года, когда уже вовсю шел процесс воссоединения ГДР и ФРГ.

Музей Берлинской стены у Чекпойнт Чарли (англ.) рассказывает о холодной войне, тоталитарном режиме ГДР и попытках восточных немцев бежать из ГДР в ФРГ.





В популярной культуре

См. также

Напишите отзыв о статье "Чекпойнт Чарли"

Примечания

  1. [www.berlin.de/mauer/grenzuebergaenge/friedrichstrasse/index.ru.php Бывший КПП на ул. Фридрихштрассе (Friedrichstraße) — «Чекпойнт Чарли» (Checkpoint Charlie)]

Ссылки



Отрывок, характеризующий Чекпойнт Чарли

– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.