Челищев, Павел Фёдорович

Павел Челищев
Фотография Карла ван Вехтена
Имя при рождении:	Павел Фёдорович Челищев
Дата рождения:	21 сентября 1898(1898-09-21)
Место рождения:	с. Дубровка, Жиздринский уезд, Калужская губерния
Дата смерти:	1 августа 1957(1957-08-01) (58 лет)
Место смерти:	Фраскати, Италия
Жанр:	живопись, театральный художник, графика
Учёба:	художественная школа в Москве, уроки живописи у Экстер в Киеве
Стиль:	аналитическая живопись, сюрреализм
Покровители:	Гертруда Стайн, Дягилев, Эдит Ситтуэл, Баланчин, Кирштейн
Влияние:	Группа-Неоромантики
Работы на Викискладе

Павел Фёдорович Челищев (21 сентября 1898, с. Дубровка, Калужская губерния — 1 августа 1957, Фраскати, Италия) — русский художник, основатель мистического сюрреализма за 9 лет до появления этого направления у Дали.

Биография

Родился в селе Дубровка (ныне в Думиничском районе Калужской области). Отец — калужский помещик Федор Сергеевич Челищев (1859, Москва — 1942, Лозовая). Математик по образованию, он ознакомил Павла Челищева с геометрией Лобачевского, которая привела будущего художника к идее «Внутренней мистической перспективы». Видя тягу сына к живописи, выписал журнал «Мир искусства». Ранние пейзажи Дубровки показали Коровину. Тот сказал: «Мне нечему его учить. Он уже художник».

В 1918 году многодетная семья Челищева была погружена на подводу и выселена. Павел Челищев оказался в Киеве, где брал уроки у Экстер и Мильмана. Был картографом в добровольческой армии Деникина. Вычерчивал укрепления Сивашского перешейка.

Эмигрировал в Стамбул. Затем в Париже стал известным театральным художником труппы Дягилева. Познакомился с Гертрудой Стайн и Эдит Ситуэлл, знаменитой английской поэтессой. Перед войной эмигрировал в США со своим партнёром Чарльзом Генри Фордом. Там он достиг мировой славы как живописец, рисовал декорации и костюмы для таких постановщиков и хореографов как Джордж Баланчин и А. Эверетт Остин. С 1940 по 1949 годы он рисовал иллюстрации для журнала View издаваемого Фордом и Тайлером Паркером.

В 1948 уединился в Италии на вилле Фраскати. Переписывался с сёстрами Варварой Зарудной — кремлёвской учительницей литературы, Марией Клименко, репрессированной и вернувшейся из мест заключения, и двоюродным внуком — поэтом Константином Кедровым.

Челищев умер в 1957 году от инфаркта, принятого за воспаление лёгких, и был вначале похоронен на паперти православной обители в Италии во Фраскати. Затем его сестра Александра Заусайлова (Челищева) перезахоронила его прах во Франции на кладбище Пер-Лашез, но первое место захоронения тоже сохранено.

Творчество

Смысл своего творчества он раскрывает в письме из Нью-Йорка к сестре, кремлёвской учительнице литературы Варваре Федоровне Зарудной (Челищевой), в 1947 (письма переданы в РГАЛИ Ф.3132 внучатым племянником Константином Кедровым). Мистическая перспектива отличается от леонардовской тем, что мир видим не изнутри вдаль, а одновременно в смешении многих проекций сверху-снизу, изнутри-снаружи. Челищев утверждает, что ещё в 1920-х годах нашёл универсальный модуль таких проекций и применил их в постановке последнего балета труппы Дягилева в Париже и в Лондоне в 1929.

Балет «Ода» на музыку Николая Набокова и в постановке Леонида Мясина оформлял по просьбе Дягилева Павел Челищев. Главную партию исполнял Сергей Лифарь. Открытие Челищева высоко оценили Гертруда Стайн и Эдит Ситуэлл. Пресса и критика отнеслась к сценическому прозрению скептически. В одном из последних писем из Италии Константину Кедрову Челищев особо отмечает строки начинающего поэта: «Я вышел к себе через-навстречу — от. И ушёл под, воздвигая над». Художник узнаёт здесь свою мистическую перспективу.

Живопись Челищева высоко ценили Дали и Пикассо, но мировая известность началась с картины «Ищущий обрящет» (или «Каш-каш» — прятки), завершеной художником под впечатлением вести о рождении единственного продолжателя рода своего внучатого племянника Константина Кедрова в суровый 1942-й г. Фигурка, рождающегося младенца-символ продолжения рода Павла Челищева, не имевшего семьи и детей. Через 14 лет Челищев сообщит об этом в переписке со своей сестрой Варварой Зарудной, преподававшей литературу дочери Сталина Светлане Аллилуевой и с вернувшейся из Гулага Марией Федоровной Клименко. Около картины в Нью-Йорке зрители простаивали часами. Дети искали там новые фигурки младенцев среди листвы. Рядом висела «Герника» Пикассо и во всех опросах «Каш-каш» опережала «Гернику» по популярности. Это была первая часть задуманного триптиха Чистилище-Ад-Рай. «Чистилище» («Ищущий обрящет», Музей современного искусства — MOMA) — «Ад» («Феномена», ныне в Государственной Третьяковской галерее) — «Рай» (последний цикл «Ангелические портреты»). Чистилище — изображение нутра рождающей материнской утробы, из которой головой вперед-книзу в расширяющейся перспективе из нутра материнской утробы вылетает младенец. Это внучатый племянник художника будущий поэт Константин Кедров. Утроба — одновременно ствол дерева жизни, дорога, по которой движется шагающий андрогин, и рука-нога, где ступня — корни, а кисть руки — крона. В кроне, уходящей в синеву неба — множество листьев — младенческих голов, напоминающих ангелочков Рафаэля в «Сикстинской Мадонне». «Феномена» — Ад — выполнена как пирамида с входом, возле которого сидит Гертруда Стайн и вяжет . У подножия пирамиды множество уродцев, внешне напоминающих исторических лиц и знакомых художника. Сам он в левом углу возле мольберта пишет картину, на которой видны контуры повешенного темнокожего человека. На картине множество исторических персонажей. Младенец с теннисной ракеткой Петр Великий, внизу Игорь Стравинский (Челищев оформлял его оперу «Орфей».

Стравинский напишет свои воспоминания о Павле Челищеве, вошедшие в его книгу, изданную на русском языке ещё в СССР. Эту картину по завещанию Челищева в 1962 году привёз и подарил Третьяковке Кирштайн. До середины 1990-х она была спрятана от зрителей и не разу не экспонировалась. В настоящее время она экспонируется в зале № 22 Третьяковки на Крымском Валу. «Рай» («Ангелические портреты») состоит из множества прозрачных портретов, где насквозь видно все анатомическое строение. Но постепенно они превращаются в серию сияющих структур и кристаллов. Это тот самый модуль мира, который Челищев искал всю жизнь в себе и в других. Ключевая картина этого цикла «Апофеоз» ныне приобретена частным коллекционером и находится в Москве.

В галерее «Наши художники» на Рублевке ряд картин из наследства Константина Кедрова, полученного в начале 70-х. Среди них знаменитый автопортрет маслом и чрезвычайно редкие пастельные портреты сестер Софи и Марии, выполненные юным Челищевым в 1914 году в Дубровке. Другие пастели переданы К. Кедровым в Русский Музей в 1986 году. В Нью-Йорке работы Челищева есть в частных коллекциях Розенфельда, Майкла Кроуэла и Лукаса.

Зимой 2007 года в галерее «Наши художники» на Рублевке состоялась первая выставка Павла Челищева в России. 30 сентября 2008 года в Русском Зарубежье состоятась презентация фильма «Нечетнокрылый Ангел» по сценарию К.Кедрова и Н.Зарецкой, режиссёр Ирина Бессараб, ведущий К.Кедров. С помощью труппы «Кремлёвский балет» воссоздана версия балета с оформлением Челищева «Ода», поставленного в 1929 году труппой Дягилева в Париже с участием Мясина и Лифаря.

Библиография

• Tyler P. The Divine Comedy of Pavel Tchelitchev. New York: Fleet, 1967
• Kirstein L. Tchelitchev. Santa Fe: Twelvetrees Press, 1994
• [www.ng.ru/tendenc/2008-12-04/5_chelischev.html Константин Кедров «ВЕЩИ ЛЕЧЬ ЧЕЛИЩЕВ»]
• [www.universalinternetlibrary.ru/book/kedrov/1.shtml#1 Константин Кедров «Как рождаются Ангелы»] в кн. «Параллельные миры». М. АиФпринт.2001
• [www.nesterova.ru/apif/kedr12.shtml Константин Кедров «Павел Челищев возвращается в Россию»."Новые Известия" 16 марта 2002 г.]
• [www.stihi.ru/poems/2007/08/26-1684.html Константин Кедров «Нечетнокрылый Ангел» (поэма о Павле Челищеве)]
• «Рай Павла Челищева»/ Предисловие на русском и на французском Александра Шумова со стихами на русском и франц. Константина Кедрова в переводе Кристины Зейтунян -Белоус. М.: Издательство Университета Натальи Нестеровой, 2005.
• «Боярин и Ситвука (Штрихи к портрету Павла Челищева» // Рождественский Г. Треугольники. М.: Слово, 2001
• Хан-Магомедова В. Прозрения Павла Челищева // Искусство (учебно-методическая газета), 2005, № 17 (329), 1-15 сентября
• Кузьмина С. Внутренние пейзажи // Европа Экспресс,2005, № 42 (398), 17 октября
• [magazines.russ.ru/ra/2005/6/st26.html Евгений Степанов о книге «Рай Павла Челищева»] Дети Ра 8(21). 2005.
• Давенпорт Г. Челищев// Он же. Собака Перголези. Тверь: Митин журнал, 2007, с.127-142
• [www.narodinfo.ru/articles/61520.html Загадка Русского Дали ]
• Кузнецов А. Метаморфозы Павла Челищева / Павел Челищев: каталог выставки: 10 апреля — 17 июля 2011 г., галерея «Наши художники».- СПб.: Петроний, 2011.- С. 11-63.

Ссылки

• [vision.rambler.ru/users/kedrov42/1/11/ Телефильм «Нечетнокрылый Ангел». Канал Культура]
• [www.tretyakovgallery.ru/ru/collection/_show/image/_id/2527 Павел Федорович Челищев «Феномен», 1936—1938. Государственная Третьяковская галерея]
• [www.moma.org/collection/artist.php?artist_id=5821 Страница, посвященная Павлу Челищеву на сайте Музея современного искусства, Нью-Йорк]
• [www.kinseyinstitute.org/services/gallery/russia/tchelitchew.php Биография и галерея художника на сайте The Kinsey Institute]

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Челищев, Павел Фёдорович

– Стой, равняйся! – послышалась впереди команда дивизионера.
– Левое плечо вперед, шагом марш! – скомандовали впереди.
И гусары по линии войск прошли на левый фланг позиции и стали позади наших улан, стоявших в первой линии. Справа стояла наша пехота густой колонной – это были резервы; повыше ее на горе видны были на чистом чистом воздухе, в утреннем, косом и ярком, освещении, на самом горизонте, наши пушки. Впереди за лощиной видны были неприятельские колонны и пушки. В лощине слышна была наша цепь, уже вступившая в дело и весело перещелкивающаяся с неприятелем.
Ростову, как от звуков самой веселой музыки, стало весело на душе от этих звуков, давно уже не слышанных. Трап та та тап! – хлопали то вдруг, то быстро один за другим несколько выстрелов. Опять замолкло все, и опять как будто трескались хлопушки, по которым ходил кто то.
Гусары простояли около часу на одном месте. Началась и канонада. Граф Остерман с свитой проехал сзади эскадрона, остановившись, поговорил с командиром полка и отъехал к пушкам на гору.
Вслед за отъездом Остермана у улан послышалась команда:
– В колонну, к атаке стройся! – Пехота впереди их вздвоила взводы, чтобы пропустить кавалерию. Уланы тронулись, колеблясь флюгерами пик, и на рысях пошли под гору на французскую кавалерию, показавшуюся под горой влево.
Как только уланы сошли под гору, гусарам ведено было подвинуться в гору, в прикрытие к батарее. В то время как гусары становились на место улан, из цепи пролетели, визжа и свистя, далекие, непопадавшие пули.
Давно не слышанный этот звук еще радостнее и возбудительное подействовал на Ростова, чем прежние звуки стрельбы. Он, выпрямившись, разглядывал поле сражения, открывавшееся с горы, и всей душой участвовал в движении улан. Уланы близко налетели на французских драгун, что то спуталось там в дыму, и через пять минут уланы понеслись назад не к тому месту, где они стояли, но левее. Между оранжевыми уланами на рыжих лошадях и позади их, большой кучей, видны были синие французские драгуны на серых лошадях.


Ростов своим зорким охотничьим глазом один из первых увидал этих синих французских драгун, преследующих наших улан. Ближе, ближе подвигались расстроенными толпами уланы, и французские драгуны, преследующие их. Уже можно было видеть, как эти, казавшиеся под горой маленькими, люди сталкивались, нагоняли друг друга и махали руками или саблями.
Ростов, как на травлю, смотрел на то, что делалось перед ним. Он чутьем чувствовал, что ежели ударить теперь с гусарами на французских драгун, они не устоят; но ежели ударить, то надо было сейчас, сию минуту, иначе будет уже поздно. Он оглянулся вокруг себя. Ротмистр, стоя подле него, точно так же не спускал глаз с кавалерии внизу.
– Андрей Севастьяныч, – сказал Ростов, – ведь мы их сомнем…
– Лихая бы штука, – сказал ротмистр, – а в самом деле…
Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.
В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.
Граф Остерман Толстой встретил возвращавшихся гусар, подозвал Ростова, благодарил его и сказал, что он представит государю о его молодецком поступке и будет просить для него Георгиевский крест. Когда Ростова потребовали к графу Остерману, он, вспомнив о том, что атака его была начата без приказанья, был вполне убежден, что начальник требует его для того, чтобы наказать его за самовольный поступок. Поэтому лестные слова Остермана и обещание награды должны бы были тем радостнее поразить Ростова; но все то же неприятное, неясное чувство нравственно тошнило ему. «Да что бишь меня мучает? – спросил он себя, отъезжая от генерала. – Ильин? Нет, он цел. Осрамился я чем нибудь? Нет. Все не то! – Что то другое мучило его, как раскаяние. – Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее».
Ростов увидал отвозимых пленных и поскакал за ними, чтобы посмотреть своего француза с дырочкой на подбородке. Он в своем странном мундире сидел на заводной гусарской лошади и беспокойно оглядывался вокруг себя. Рана его на руке была почти не рана. Он притворно улыбнулся Ростову и помахал ему рукой, в виде приветствия. Ростову все так же было неловко и чего то совестно.
Весь этот и следующий день друзья и товарищи Ростова замечали, что он не скучен, не сердит, но молчалив, задумчив и сосредоточен. Он неохотно пил, старался оставаться один и о чем то все думал.
Ростов все думал об этом своем блестящем подвиге, который, к удивлению его, приобрел ему Георгиевский крест и даже сделал ему репутацию храбреца, – и никак не мог понять чего то. «Так и они еще больше нашего боятся! – думал он. – Так только то и есть всего, то, что называется геройством? И разве я это делал для отечества? И в чем он виноват с своей дырочкой и голубыми глазами? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За что ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!»
Но пока Николай перерабатывал в себе эти вопросы и все таки не дал себе ясного отчета в том, что так смутило его, колесо счастья по службе, как это часто бывает, повернулось в его пользу. Его выдвинули вперед после Островненского дела, дали ему батальон гусаров и, когда нужно было употребить храброго офицера, давали ему поручения.


Получив известие о болезни Наташи, графиня, еще не совсем здоровая и слабая, с Петей и со всем домом приехала в Москву, и все семейство Ростовых перебралось от Марьи Дмитриевны в свой дом и совсем поселилось в Москве.
Болезнь Наташи была так серьезна, что, к счастию ее и к счастию родных, мысль о всем том, что было причиной ее болезни, ее поступок и разрыв с женихом перешли на второй план. Она была так больна, что нельзя было думать о том, насколько она была виновата во всем случившемся, тогда как она не ела, не спала, заметно худела, кашляла и была, как давали чувствовать доктора, в опасности. Надо было думать только о том, чтобы помочь ей. Доктора ездили к Наташе и отдельно и консилиумами, говорили много по французски, по немецки и по латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанных в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений в страданиях этих органов. Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же, как не может прийти колдуну мысль, что он не может колдовать) потому, что их дело жизни состояло в том, чтобы лечить, потому, что за то они получали деньги, и потому, что на это дело они потратили лучшие годы своей жизни. Но главное – мысль эта не могла прийти докторам потому, что они видели, что они несомненно полезны, и были действительно полезны для всех домашних Ростовых. Они были полезны не потому, что заставляли проглатывать больную большей частью вредные вещества (вред этот был мало чувствителен, потому что вредные вещества давались в малом количестве), но они полезны, необходимы, неизбежны были (причина – почему всегда есть и будут мнимые излечители, ворожеи, гомеопаты и аллопаты) потому, что они удовлетворяли нравственной потребности больной и людей, любящих больную. Они удовлетворяли той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания. Они удовлетворяли той вечной, человеческой – заметной в ребенке в самой первобытной форме – потребности потереть то место, которое ушиблено. Ребенок убьется и тотчас же бежит в руки матери, няньки для того, чтобы ему поцеловали и потерли больное место, и ему делается легче, когда больное место потрут или поцелуют. Ребенок не верит, чтобы у сильнейших и мудрейших его не было средств помочь его боли. И надежда на облегчение и выражение сочувствия в то время, как мать трет его шишку, утешают его. Доктора для Наташи были полезны тем, что они целовали и терли бобо, уверяя, что сейчас пройдет, ежели кучер съездит в арбатскую аптеку и возьмет на рубль семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке и ежели порошки эти непременно через два часа, никак не больше и не меньше, будет в отварной воде принимать больная.