Челночное движение

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Челночное движение — способ организации движения рельсового пассажирского маршрутного транспорта (метрополитена, трамвая), при котором один и тот же поезд двигается в обе стороны по одному и тому же пути, без оборота в конечных пунктах.

Требует соответствующего подвижного состава, способного двигаться в обоих направлениях и, как правило, имеющего двери по обеим сторонам вагона.

Как правило, употребляется на малозагруженных маршрутах, или в период ограничения движения в связи с ремонтом или реконструкцией.

Использовалось, к примеру, до 23 июня 2007 года на Дзержинской линии Новосибирского метрополитена, а также в Петербургском метрополитене на изолированной части первой линии во время окончательной стадии соединения ветки метрополитена в районе размыва. Также в Петербургском метрополитене движение двух поездов-челноков осуществлялось на первом участке «Звенигородская» — «Волковская» пятой линии до открытия станции «Спасская».

На данный момент 2 поезда-челнока временно обслуживают Бакинский метрополитен. Оба (один с 1993, второй с 2008 года) действуют на двух параллельных однопутных отрезках перегона «Джаббарлы» — «Хатаи» линии 2.

В Киевском метрополитене челночное движение поездов имело место при строительстве станции «Театральная» летом 1987 года, в первые годы работы Куреневско-Красноармейской и Сырецко-Печерской линий, а также с 25 октября 2012 года до 6 ноября 2013 года по первому пути между станциями «Выставочный центр» — «Ипподром».

В связи с открытием новой станции «Деловой центр» в Московском метрополитене, челночное движение организовано между станциями «Парк победы» и «Деловой центр». Такой режим работы на данном участке будет сохраняться до тех пор, пока не построят участок желтой ветки от «Третьяковской» до «Парка Победы», и участок от «Делового центра» до станции «Раменки».



См. также

Напишите отзыв о статье "Челночное движение"

Отрывок, характеризующий Челночное движение

Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.