Человеческое, слишком человеческое
| Человеческое, слишком человеческое. Книга для свободных умов | |
| Menschliches, Allzumenschliches: Ein Buch für freie Geister | |
 Титульный лист первого издания | |
| Автор: | |
|---|---|
| Язык оригинала: | |
| Дата первой публикации: | |
«Человеческое, слишком человеческое. Книга для свободных умов» (нем. «Menschliches, Allzumenschliches: Ein Buch für freie Geister») — философская работа немецкого философа Фридриха Ницше.
Работу над книгой, Ницше начал в Сорренто, куда он переехал осенью 1876 года, прервав по состоянию здоровья свои лекции в университете и взяв годичный отпуск. Первоначально книга вышла в двух томах. Первый вышел в мае 1878 года в издательстве Эрнста Шмайцнера в Хемнице. На заглавном листе его имелся подзаголовок: «Памяти Вольтера. Посвящается в столетнюю годовщину со дня его смерти. 30 мая 1778 г».[1] Работа произвела бурные отклики и отзывы, особенно в вагнеровских кругах. Так, сам Рихард Вагнер выступил против данной работы Ницше с очень агрессивной статьёй в августовской 1878 года тетради «Байретских листов», статья называлась «Публика и популярность». В свою очередь книгу поддержал Якоб Буркхардт, который назвал её «державной книгой» и «книгой, увеличившей независимость в мире».
С. Франк писал:[1]Сам Фридрих Ницше в Ecce Homo вспоминал о книге следующее:«Человеческое, слишком человеческое» есть первая книга, в которой Ницше выступил как нигилист и аморалист и в которой он, по его собственному выражению, решительно восстал против идеализма и всяческого мошенничества высшего порядка.
Возникновение этой книги относится к неделям первых байройтских фестшпилей; глубокая отчуждённость от всего, что меня там окружало, есть одно из условий её возникновения… В Клингенбрунне, глубоко затерянном в лесах Богемии, носил я в себе, как болезнь, свою меланхолию и презрение к немцам и вписывал время от времени в свою записную книжку под общим названием «Сонник» тезисы, сплошные жёсткие psychologica.
Перелом
Книга явилась переломной в философии Ницше: его взгляды покинули почву метафизики и идеализма и устремились к позитивистски окрашенному реализму[2]. Объяснение кроется в том, что Вагнер стал всё чаще в своих операх обращаться к христианским мотивам (а христианство, как известно, Ницше презирал), кроме того, признание публики для музыканта стало важнее самого искусства — философ же бежал от всякой толпы и высмеивал честолюбивых людей. Также существуют предположения, что на резкую смену взглядов Фридриха повлияло знакомство с философом-позитивистом и психологом Паулем Реё. Эта версия широко освещалась после выхода книги о Ницше, написанной Лу Андреас-Саломе, что оставила значительный след в жизни философа. Есть известие, что Пауль Реё однажды подарил Фридриху свою книгу «О происхождении моральных чувств», которая содержала надпись: «Отцу этой книги с благодарностью от её матери».
|
Человеческое, слишком человеческое в Викицитатнике? |
|---|
Напишите отзыв о статье "Человеческое, слишком человеческое"
Примечания
- ↑ 1 2 Ницше Ф. Сочинения. В 2-х тт. Т. 1,2 — М.: Мысль, 1990. Примечания
- ↑ Сборник произведений — «По ту сторону добра и зла», «Казус Вагнер», «Антихрист», «Ессе Номо», «Человеческое, слишком человеческое», «Злая мудрость». Минск, 2005, издательство «Харвест». ISBN 985-13-0983-4 стр.847
| ||||||
Отрывок, характеризующий Человеческое, слишком человеческое
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
