Чемпионат Европы по автогонкам
| Категория | Open wheel (Открытые колеса) |
| Дебют | 1931 |
| Пилоты | 32 (1939) |
| Команды | 8 (1939) |
| Конструкторы | 7 (1939) |
Чемпионат Европы для гонщиков Гран-при был сильнейшим автоспортивным чемпионатом Старого Света до появления чемпионата мира Формулы-1 в 1950 году. Он проводился с 1931 по 1939 годы с перерывом в 1933-1934 гг. и основывался на результатах гонок Гран-при, так называемых Grandes Epreuves (Больших гонок), по одной для каждой страны. Чемпионат проводился под эгидой AIACR.
Чемпионат Европы 1930-х годов стал преемником докризисного Чемпионата мира автоконструкторов, проводившегося в 1925-1927 гг. под эгидой AIACR.
Содержание
История
В сезоне 1935 года в зачёт вошло пять гонок: Гран-при Бельгии, Гран-при Германии, Гран-при Италии, Гран-при Испании, а также Гран-при Швейцарии. Отмена Гран-при Франции, важнейшей гонки того времени, была вызвана враждебным отношением к французам со стороны немцев. В 1936 году были исключены бельгийская и испанская гонки, зато добавлен Гран-при Монако. В 1937-м вернули Гран-при Бельгии. В 1938-м Гран-при Монако был отменён, а Гран-при Бельгии стал гонкой спортпрототипов. Также в 1938 году в чемпионат впервые были включёны Гран-при Франции и был возвращён Гран-при Италии. В 1939 году чемпионат прошёл в последний раз, прекратившись в связи с началом Второй мировой войны и разрывом спортивных связей в Европе. AIACR не опубликовала официальные результаты, однако корпсфюрер NSKK Адольф Хюнляйн объявил Херманна Ланга чемпионом Европы. Однако это противоречит официальной системе подсчёта очков, по которой чемпионом должен был стать Херманн-Пауль Мюллер.
В Чемпионате Европы в 1935-1939 гг. доминировали немецкие пилоты и автопроизводители. В результате Чемпионат Европы фактически превратился в инструмент гитлеровской пропаганды, из-за чего у него до сих пор остаётся несколько негативный оттенок.
Победители гонок Чемпионата Европы в 1931—1939 гг
Чемпионы Европы в 1931—1939 гг
- 1931 — Фердинандо Минойя
- 1932 — Тацио Нуволари
- 1933 — чемпионат не проводился
- 1934 — чемпионат не проводился
- 1935 — Рудольф Караччиола
- 1936 — Бернд Розмайер
- 1937 — Рудольф Караччиола
- 1938 — Рудольф Караччиола
- 1939 — Херманн Ланг
Система начисления очков
Чемпионат Европы продолжил существовавшую до этого традицию начисления штрафных очков. В отличие от подавляющего большинства современных гоночных серий чемпионом становился гонщик, набравший наименьшее количество очков. В чемпионате присуждались один, два и три очка, соответственно, за первое, второе и третье места. Другие участники гонки получали очки в зависимости от длины пройденной дистанции в каждом конкретном Гран-при. Если пилот прошёл более 75 % гонки, он получал 4 очка, если 50-75 %, то 5 очков, если 25-50 %, то 6 очков. За прохождение менее, чем четверти дистанции гонки, присуждалось 7 очков. Если пилот вовсе не участвовал в гонке (или не стартовал), то он получал 8 очков.
В 1931 году оба гонщика, участвовавшие в гонке на одной машине, получали очки, но при условии, что в гонке на другом автомобиле они не выступали. Начиная с 1932 года очки начислялись гонщику, стартовавшему на данной машине в данной гонке.
Регламент
В 1931-1932 гг. чемпионат проводился по так называемой "свободной формуле" (Формуле-Libre), допускавшей только одно ограничение - вес машины должен был быть не менее 900 килограмм. Продолжительность гонок определялась не менее чем в 10 часов, так что дистанция часто превышала 1000 км и требовала наличия экипажа из 2 человек.
В 1934 году AIACR вместо старых правил ввела ограничение по максимальному весу автомобиля без гонщика, топлива и масла в 750 килограммов, однако еще в 1933 г. Адольф Гитлер направил Мерседес-Бенцу и Auto-Union 450 тысяч рейхсмарок на разработку машин для участия в чемпионате. Дистанция была определена в 500 км.
С 1938 года вступила в действие новая формула - автомобили с наддувом должны были иметь двигатель в объёме не менее 666 см³ и не более 3000 см³, а безнаддувные - от 1000 до 4500 см³. Машины при этом должны были весить соответственно 400 и 850 кг.
Напишите отзыв о статье "Чемпионат Европы по автогонкам"
Ссылки и литература
- [www.f1archive.ru/history/silver_age.html «Серебряный век». Формула, 11'98]
- Racing the Silver Arrows: Mercedes-Benz versus Auto Union 1934-1939 / Chris Nixon. — London: Transport Bookman Publication, 1997. — 362 с. — ISBN 978-0851840550.
Отрывок, характеризующий Чемпионат Европы по автогонкам
И разговор зашел опять о войне, о Бонапарте и нынешних генералах и государственных людях. Старый князь, казалось, был убежден не только в том, что все теперешние деятели были мальчишки, не смыслившие и азбуки военного и государственного дела, и что Бонапарте был ничтожный французишка, имевший успех только потому, что уже не было Потемкиных и Суворовых противопоставить ему; но он был убежден даже, что никаких политических затруднений не было в Европе, не было и войны, а была какая то кукольная комедия, в которую играли нынешние люди, притворяясь, что делают дело. Князь Андрей весело выдерживал насмешки отца над новыми людьми и с видимою радостью вызывал отца на разговор и слушал его.– Всё кажется хорошим, что было прежде, – сказал он, – а разве тот же Суворов не попался в ловушку, которую ему поставил Моро, и не умел из нее выпутаться?
– Это кто тебе сказал? Кто сказал? – крикнул князь. – Суворов! – И он отбросил тарелку, которую живо подхватил Тихон. – Суворов!… Подумавши, князь Андрей. Два: Фридрих и Суворов… Моро! Моро был бы в плену, коли бы у Суворова руки свободны были; а у него на руках сидели хофс кригс вурст шнапс рат. Ему чорт не рад. Вот пойдете, эти хофс кригс вурст раты узнаете! Суворов с ними не сладил, так уж где ж Михайле Кутузову сладить? Нет, дружок, – продолжал он, – вам с своими генералами против Бонапарте не обойтись; надо французов взять, чтобы своя своих не познаша и своя своих побиваша. Немца Палена в Новый Йорк, в Америку, за французом Моро послали, – сказал он, намекая на приглашение, которое в этом году было сделано Моро вступить в русскую службу. – Чудеса!… Что Потемкины, Суворовы, Орловы разве немцы были? Нет, брат, либо там вы все с ума сошли, либо я из ума выжил. Дай вам Бог, а мы посмотрим. Бонапарте у них стал полководец великий! Гм!…
– Я ничего не говорю, чтобы все распоряжения были хороши, – сказал князь Андрей, – только я не могу понять, как вы можете так судить о Бонапарте. Смейтесь, как хотите, а Бонапарте всё таки великий полководец!
– Михайла Иванович! – закричал старый князь архитектору, который, занявшись жарким, надеялся, что про него забыли. – Я вам говорил, что Бонапарте великий тактик? Вон и он говорит.
– Как же, ваше сиятельство, – отвечал архитектор.
Князь опять засмеялся своим холодным смехом.
– Бонапарте в рубашке родился. Солдаты у него прекрасные. Да и на первых он на немцев напал. А немцев только ленивый не бил. С тех пор как мир стоит, немцев все били. А они никого. Только друг друга. Он на них свою славу сделал.
И князь начал разбирать все ошибки, которые, по его понятиям, делал Бонапарте во всех своих войнах и даже в государственных делах. Сын не возражал, но видно было, что какие бы доводы ему ни представляли, он так же мало способен был изменить свое мнение, как и старый князь. Князь Андрей слушал, удерживаясь от возражений и невольно удивляясь, как мог этот старый человек, сидя столько лет один безвыездно в деревне, в таких подробностях и с такою тонкостью знать и обсуживать все военные и политические обстоятельства Европы последних годов.
– Ты думаешь, я, старик, не понимаю настоящего положения дел? – заключил он. – А мне оно вот где! Я ночи не сплю. Ну, где же этот великий полководец твой то, где он показал себя?
– Это длинно было бы, – отвечал сын.
– Ступай же ты к Буонапарте своему. M lle Bourienne, voila encore un admirateur de votre goujat d'empereur! [вот еще поклонник вашего холопского императора…] – закричал он отличным французским языком.
– Vous savez, que je ne suis pas bonapartiste, mon prince. [Вы знаете, князь, что я не бонапартистка.]
– «Dieu sait quand reviendra»… [Бог знает, вернется когда!] – пропел князь фальшиво, еще фальшивее засмеялся и вышел из за стола.
Маленькая княгиня во всё время спора и остального обеда молчала и испуганно поглядывала то на княжну Марью, то на свекра. Когда они вышли из за стола, она взяла за руку золовку и отозвала ее в другую комнату.
– Сomme c'est un homme d'esprit votre pere, – сказала она, – c'est a cause de cela peut etre qu'il me fait peur. [Какой умный человек ваш батюшка. Может быть, от этого то я и боюсь его.]
– Ax, он так добр! – сказала княжна.
Князь Андрей уезжал на другой день вечером. Старый князь, не отступая от своего порядка, после обеда ушел к себе. Маленькая княгиня была у золовки. Князь Андрей, одевшись в дорожный сюртук без эполет, в отведенных ему покоях укладывался с своим камердинером. Сам осмотрев коляску и укладку чемоданов, он велел закладывать. В комнате оставались только те вещи, которые князь Андрей всегда брал с собой: шкатулка, большой серебряный погребец, два турецких пистолета и шашка, подарок отца, привезенный из под Очакова. Все эти дорожные принадлежности были в большом порядке у князя Андрея: всё было ново, чисто, в суконных чехлах, старательно завязано тесемочками.
В минуты отъезда и перемены жизни на людей, способных обдумывать свои поступки, обыкновенно находит серьезное настроение мыслей. В эти минуты обыкновенно поверяется прошедшее и делаются планы будущего. Лицо князя Андрея было очень задумчиво и нежно. Он, заложив руки назад, быстро ходил по комнате из угла в угол, глядя вперед себя, и задумчиво покачивал головой. Страшно ли ему было итти на войну, грустно ли бросить жену, – может быть, и то и другое, только, видимо, не желая, чтоб его видели в таком положении, услыхав шаги в сенях, он торопливо высвободил руки, остановился у стола, как будто увязывал чехол шкатулки, и принял свое всегдашнее, спокойное и непроницаемое выражение. Это были тяжелые шаги княжны Марьи.
– Мне сказали, что ты велел закладывать, – сказала она, запыхавшись (она, видно, бежала), – а мне так хотелось еще поговорить с тобой наедине. Бог знает, на сколько времени опять расстаемся. Ты не сердишься, что я пришла? Ты очень переменился, Андрюша, – прибавила она как бы в объяснение такого вопроса.
Она улыбнулась, произнося слово «Андрюша». Видно, ей самой было странно подумать, что этот строгий, красивый мужчина был тот самый Андрюша, худой, шаловливый мальчик, товарищ детства.
– А где Lise? – спросил он, только улыбкой отвечая на ее вопрос.
– Она так устала, что заснула у меня в комнате на диване. Ax, Andre! Que! tresor de femme vous avez, [Ax, Андрей! Какое сокровище твоя жена,] – сказала она, усаживаясь на диван против брата. – Она совершенный ребенок, такой милый, веселый ребенок. Я так ее полюбила.
Князь Андрей молчал, но княжна заметила ироническое и презрительное выражение, появившееся на его лице.
– Но надо быть снисходительным к маленьким слабостям; у кого их нет, Аndre! Ты не забудь, что она воспитана и выросла в свете. И потом ее положение теперь не розовое. Надобно входить в положение каждого. Tout comprendre, c'est tout pardonner. [Кто всё поймет, тот всё и простит.] Ты подумай, каково ей, бедняжке, после жизни, к которой она привыкла, расстаться с мужем и остаться одной в деревне и в ее положении? Это очень тяжело.
Князь Андрей улыбался, глядя на сестру, как мы улыбаемся, слушая людей, которых, нам кажется, что мы насквозь видим.
– Ты живешь в деревне и не находишь эту жизнь ужасною, – сказал он.
– Я другое дело. Что обо мне говорить! Я не желаю другой жизни, да и не могу желать, потому что не знаю никакой другой жизни. А ты подумай, Andre, для молодой и светской женщины похорониться в лучшие годы жизни в деревне, одной, потому что папенька всегда занят, а я… ты меня знаешь… как я бедна en ressources, [интересами.] для женщины, привыкшей к лучшему обществу. M lle Bourienne одна…
– Она мне очень не нравится, ваша Bourienne, – сказал князь Андрей.
– О, нет! Она очень милая и добрая,а главное – жалкая девушка.У нее никого,никого нет. По правде сказать, мне она не только не нужна, но стеснительна. Я,ты знаешь,и всегда была дикарка, а теперь еще больше. Я люблю быть одна… Mon pere [Отец] ее очень любит. Она и Михаил Иваныч – два лица, к которым он всегда ласков и добр, потому что они оба облагодетельствованы им; как говорит Стерн: «мы не столько любим людей за то добро, которое они нам сделали, сколько за то добро, которое мы им сделали». Mon pеre взял ее сиротой sur le pavе, [на мостовой,] и она очень добрая. И mon pere любит ее манеру чтения. Она по вечерам читает ему вслух. Она прекрасно читает.
– Ну, а по правде, Marie, тебе, я думаю, тяжело иногда бывает от характера отца? – вдруг спросил князь Андрей.
Княжна Марья сначала удивилась, потом испугалась этого вопроса.
– МНЕ?… Мне?!… Мне тяжело?! – сказала она.
– Он и всегда был крут; а теперь тяжел становится, я думаю, – сказал князь Андрей, видимо, нарочно, чтоб озадачить или испытать сестру, так легко отзываясь об отце.
– Ты всем хорош, Andre, но у тебя есть какая то гордость мысли, – сказала княжна, больше следуя за своим ходом мыслей, чем за ходом разговора, – и это большой грех. Разве возможно судить об отце? Да ежели бы и возможно было, какое другое чувство, кроме veneration, [глубокого уважения,] может возбудить такой человек, как mon pere? И я так довольна и счастлива с ним. Я только желала бы, чтобы вы все были счастливы, как я.
