Чемпионат СССР по футболу 1963 (класс «А», первая группа)
Поделись знанием:
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.
Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.
Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.
В то время как Пьер входил в приемную, курьер, приезжавший из армии, выходил от графа.
Курьер безнадежно махнул рукой на вопросы, с которыми обратились к нему, и прошел через залу.
Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
– А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер.
– Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил, а перевел, и перевел то скверно, потому что ты и по французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». – «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» – «Я никаких газет не видал, а сочинил». Так и осталось. Граф и отца призывал: стоит на своем. И отдали под суд, и приговорили, кажется, к каторжной работе. Теперь отец пришел просить за него. Но дрянной мальчишка! Знаете, эдакой купеческий сынишка, франтик, соблазнитель, слушал где то лекции и уж думает, что ему черт не брат. Ведь это какой молодчик! У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ бога вседержителя и представлен в одной руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько дней и что же сделал! Нашел мерзавца живописца…
В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему.
Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]
– Mais rien, [Да ничего,] – отвечал Пьер, все не поднимая глаз и не изменяя выражения задумчивого лица.
Граф нахмурился.
– Un conseil d'ami, mon cher. Decampez et au plutot, c'est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?]
Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.
Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.
Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.
В продолжение этих трех дней, предшествовавших пленению Москвы, все семейство Ростовых находилось в различных житейских хлопотах. Глава семейства, граф Илья Андреич, беспрестанно ездил по городу, собирая со всех сторон ходившие слухи, и дома делал общие поверхностные и торопливые распоряжения о приготовлениях к отъезду.
Графиня следила за уборкой вещей, всем была недовольна и ходила за беспрестанно убегавшим от нее Петей, ревнуя его к Наташе, с которой он проводил все время. Соня одна распоряжалась практической стороной дела: укладываньем вещей. Но Соня была особенно грустна и молчалива все это последнее время. Письмо Nicolas, в котором он упоминал о княжне Марье, вызвало в ее присутствии радостные рассуждения графини о том, как во встрече княжны Марьи с Nicolas она видела промысл божий.
– Я никогда не радовалась тогда, – сказала графиня, – когда Болконский был женихом Наташи, а я всегда желала, и у меня есть предчувствие, что Николинька женится на княжне. И как бы это хорошо было!
Соня чувствовала, что это была правда, что единственная возможность поправления дел Ростовых была женитьба на богатой и что княжна была хорошая партия. Но ей было это очень горько. Несмотря на свое горе или, может быть, именно вследствие своего горя, она на себя взяла все трудные заботы распоряжений об уборке и укладке вещей и целые дни была занята. Граф и графиня обращались к ней, когда им что нибудь нужно было приказывать. Петя и Наташа, напротив, не только не помогали родителям, но большею частью всем в доме надоедали и мешали. И целый день почти слышны были в доме их беготня, крики и беспричинный хохот. Они смеялись и радовались вовсе не оттого, что была причина их смеху; но им на душе было радостно и весело, и потому все, что ни случалось, было для них причиной радости и смеха. Пете было весело оттого, что, уехав из дома мальчиком, он вернулся (как ему говорили все) молодцом мужчиной; весело было оттого, что он дома, оттого, что он из Белой Церкви, где не скоро была надежда попасть в сраженье, попал в Москву, где на днях будут драться; и главное, весело оттого, что Наташа, настроению духа которой он всегда покорялся, была весела. Наташа же была весела потому, что она слишком долго была грустна, и теперь ничто не напоминало ей причину ее грусти, и она была здорова. Еще она была весела потому, что был человек, который ею восхищался (восхищение других была та мазь колес, которая была необходима для того, чтоб ее машина совершенно свободно двигалась), и Петя восхищался ею. Главное же, веселы они были потому, что война была под Москвой, что будут сражаться у заставы, что раздают оружие, что все бегут, уезжают куда то, что вообще происходит что то необычайное, что всегда радостно для человека, в особенности для молодого.
31 го августа, в субботу, в доме Ростовых все казалось перевернутым вверх дном. Все двери были растворены, вся мебель вынесена или переставлена, зеркала, картины сняты. В комнатах стояли сундуки, валялось сено, оберточная бумага и веревки. Мужики и дворовые, выносившие вещи, тяжелыми шагами ходили по паркету. На дворе теснились мужицкие телеги, некоторые уже уложенные верхом и увязанные, некоторые еще пустые.
Голоса и шаги огромной дворни и приехавших с подводами мужиков звучали, перекликиваясь, на дворе и в доме. Граф с утра выехал куда то. Графиня, у которой разболелась голова от суеты и шума, лежала в новой диванной с уксусными повязками на голове. Пети не было дома (он пошел к товарищу, с которым намеревался из ополченцев перейти в действующую армию). Соня присутствовала в зале при укладке хрусталя и фарфора. Наташа сидела в своей разоренной комнате на полу, между разбросанными платьями, лентами, шарфами, и, неподвижно глядя на пол, держала в руках старое бальное платье, то самое (уже старое по моде) платье, в котором она в первый раз была на петербургском бале.
Наташе совестно было ничего не делать в доме, тогда как все были так заняты, и она несколько раз с утра еще пробовала приняться за дело; но душа ее не лежала к этому делу; а она не могла и не умела делать что нибудь не от всей души, не изо всех своих сил. Она постояла над Соней при укладке фарфора, хотела помочь, но тотчас же бросила и пошла к себе укладывать свои вещи. Сначала ее веселило то, что она раздавала свои платья и ленты горничным, но потом, когда остальные все таки надо было укладывать, ей это показалось скучным.
– Дуняша, ты уложишь, голубушка? Да? Да?
И когда Дуняша охотно обещалась ей все сделать, Наташа села на пол, взяла в руки старое бальное платье и задумалась совсем не о том, что бы должно было занимать ее теперь. Из задумчивости, в которой находилась Наташа, вывел ее говор девушек в соседней девичьей и звуки их поспешных шагов из девичьей на заднее крыльцо. Наташа встала и посмотрела в окно. На улице остановился огромный поезд раненых.
Девушки, лакеи, ключница, няня, повар, кучера, форейторы, поваренки стояли у ворот, глядя на раненых.
Наташа, накинув белый носовой платок на волосы и придерживая его обеими руками за кончики, вышла на улицу.
Бывшая ключница, старушка Мавра Кузминишна, отделилась от толпы, стоявшей у ворот, и, подойдя к телеге, на которой была рогожная кибиточка, разговаривала с лежавшим в этой телеге молодым бледным офицером. Наташа подвинулась на несколько шагов и робко остановилась, продолжая придерживать свой платок и слушая то, что говорила ключница.
– Что ж, у вас, значит, никого и нет в Москве? – говорила Мавра Кузминишна. – Вам бы покойнее где на квартире… Вот бы хоть к нам. Господа уезжают.
– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.
M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.
Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
25-й чемпионат СССР по футболу был разыгран с 31 марта по 29 ноября 1963 года. Победителем турнира стало московское «Динамо» (десятый чемпионский титул).
Вместо «Беларуси» из Минска допущен клуб «Динамо» (Минск). Клуб «Спартак» Ереван был переименован в «Арарат» Ереван.
Содержание
Итоговая таблица
| М | Команда | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | И | В | Н | П | Г | О |
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
 |
«Динамо» Москва |  |
0:0 | 0:2 | 3:2 | 2:0 | 1:0 | 1:2 | 3:1 | 1:1 | 1:0 | 0:0 | 0:1 | 0:0 | 2:0 | 2:1 | 1:0 | 3:1 | 1:0 | 4:0 | 2:0 | 38 | 21 | 13 | 4 | 47-14 | 55 |
 |
«Спартак» Москва | 0:1 | |
2:2 | 2:0 | 2:1 | 0:0 | 3:0 | 4:2 | 3:1 | 1:2 | 1:0 | 1:0 | 3:0 | 2:0 | 2:0 | 3:1 | 1:3 | 1:0 | 2:0 | 4:4 | 38 | 22 | 8 | 8 | 65-33 | 52 |
 |
«Динамо» Минск | 2:0 | 1:0 | |
0:2 | 3:0 | 0:0 | 1:1 | 1:0 | 1:4 | 1:1 | 0:0 | 1:0 | 2:0 | 3:0 | 0:0 | 2:0 | 1:0 | 3:1 | 2:1 | 6:1 | 38 | 18 | 12 | 8 | 47-27 | 48 |
| 4 | СКА Ростов-на-Дону | 0:0 | 1:0 | 3:1 | |
3:0 | 1:3 | 1:1 | 1:0 | 3:3 | 2:0 | 3:2 | 2:1 | 2:0 | 4:0 | 4:1 | 4:0 | 2:2 | 0:1 | 7:1 | 4:0 | 38 | 20 | 7 | 11 | 73-40 | 47 |
| 5 | «Динамо» Тбилиси | 0:0 | 1:0 | 0:0 | 0:1 | |
4:0 | 0:0 | 2:0 | 1:0 | 1:0 | 2:1 | 1:1 | 3:0 | 3:1 | 1:0 | 3:0 | 2:2 | 2:2 | 4:0 | 4:2 | 38 | 17 | 13 | 8 | 56-42 | 47 |
| 6 | «Зенит» Ленинград | 0:0 | 2:1 | 2:0 | 3:1 | 2:2 | |
0:0 | 0:0 | 1:2 | 0:0 | 0:2 | 2:2 | 1:0 | 3:0 | 2:1 | 1:1 | 0:1 | 0:0 | 2:0 | 1:1 | 38 | 14 | 17 | 7 | 45-32 | 45 |
| 7 | ЦСКА Москва | 0:0 | 1:2 | 0:2 | 2:1 | 3:0 | 0:1 | |
1:2 | 3:2 | 0:0 | 1:0 | 0:1 | 0:0 | 1:0 | 1:0 | 4:0 | 2:2 | 0:0 | 0:0 | 1:0 | 38 | 14 | 17 | 7 | 39-27 | 45 |
| 8 | «Нефтяник» Баку | 0:2 | 1:1 | 0:4 | 2:1 | 1:3 | 0:1 | 0:1 | |
3:2 | 0:0 | 1:1 | 2:1 | 4:2 | 2:1 | 1:0 | 2:1 | 3:3 | 2:0 | 1:0 | 1:0 | 38 | 18 | 9 | 11 | 48-44 | 45 |
| 9 | «Динамо» Киев | 0:1 | 2:1 | 1:0 | 2:0 | 5:1 | 0:0 | 0:0 | 0:0 | |
1:1 | 3:1 | 1:1 | 0:0 | 4:1 | 2:1 | 3:2 | 0:0 | 5:0 | 2:0 | 4:1 | 38 | 16 | 12 | 10 | 68-48 | 44 |
| 10 | «Торпедо» Москва | 0:3 | 2:2 | 0:0 | 2:1 | 1:4 | 3:2 | 1:1 | 0:2 | 7:1 | |
3:1 | 1:1 | 2:2 | 3:0 | 3:2 | 1:1 | 0:0 | 0:1 | 3:1 | 3:2 | 38 | 12 | 16 | 10 | 46-41 | 40 |
| 11 | «Шахтёр» Донецк | 0:0 | 1:1 | 0:0 | 0:1 | 1:1 | 0:0 | 0:3 | 0:1 | 3:1 | 0:0 | |
2:0 | 1:0 | 2:0 | 1:0 | 2:1 | 0:0 | 1:0 | 1:0 | 3:2 | 38 | 11 | 14 | 13 | 29-33 | 36 |
| 12 | «Торпедо» Кутаиси | 0:0 | 0:1 | 1:1 | 1:1 | 0:0 | 0:0 | 0:0 | 0:0 | 1:4 | 2:1 | 0:0 | |
0:0 | 0:2 | 1:1 | 0:0 | 1:1 | 2:0 | 1:0 | 1:1 | 38 | 6 | 21 | 11 | 22-37 | 33 |
| 13 | «Молдова» Кишинёв | 1:3 | 0:3 | 0:0 | 2:3 | 0:0 | 1:0 | 0:0 | 0:0 | 1:0 | 1:1 | 1:0 | 0:0 | |
0:0 | 0:0 | 1:0 | 0:0 | 2:0 | 2:0 | 4:2 | 38 | 8 | 16 | 14 | 27-43 | 32 |
| 14 | «Кайрат» Алма-Ата | 0:0 | 0:1 | 0:1 | 1:1 | 1:2 | 1:1 | 1:1 | 3:0 | 1:0 | 1:0 | 1:0 | 0:0 | 2:0 | |
2:1 | 2:0 | 0:0 | 2:0 | 1:1 | 1:0 | 38 | 10 | 12 | 16 | 28-47 | 32 |
| 15 | «Крылья Советов» Куйбышев | 0:1 | 1:3 | 1:0 | 1:0 | 0:0 | 0:2 | 4:0 | 0:1 | 3:1 | 0:2 | 2:0 | 3:0 | 3:3 | 4:0 | |
2:2 | 1:0 | 2:0 | 2:0 | 1:0 | 38 | 11 | 7 | 20 | 45-53 | 29 |
| 16 | «Динамо» Ленинград | 0:0 | 0:2 | 0:0 | 2:1 | 2:0 | 1:1 | 1:1 | 0:1 | 1:5 | 0:0 | 2:0 | 5:0 | 0:0 | 0:0 | 4:1 | |
1:1 | 4:1 | 3:2 | 0:0 | 38 | 7 | 15 | 16 | 37-51 | 29 |
| 17 | «Локомотив» Москва | 0:2 | 0:1 | 0:2 | 1:5 | 2:3 | 0:3 | 0:0 | 2:4 | 1:1 | 1:2 | 2:2 | 0:1 | 2:0 | 1:1 | 2:2 | 1:1 | |
2:1 | 0:0 | 2:0 | 38 | 5 | 19 | 14 | 37-54 | 29 |
| 18 | «Арарат» Ереван | 0:3 | 0:3 | 3:0 | 0:3 | 1:1 | 3:4 | 0:1 | 1:2 | 1:3 | 0:1 | 0:0 | 2:0 | 3:1 | 2:0 | 2:1 | 1:1 | 1:0 | |
0:0 | 5:1 | 38 | 9 | 8 | 21 | 34-57 | 26 |
| 19 | «Авангард» Харьков | 0:0 | 1:4 | 1:2 | 0:2 | 1:2 | 1:1 | 0:1 | 1:1 | 1:1 | 2:0 | 0:0 | 1:1 | 2:1 | 1:1 | 3:1 | 1:0 | 0:0 | 1:0 | |
2:1 | 38 | 6 | 13 | 19 | 25-56 | 25 |
| 20 | «Пахтакор» Ташкент | 0:4 | 2:2 | 2:0 | 0:0 | 2:2 | 2:4 | 1:6 | 1:5 | 1:1 | 0:0 | 0:1 | 0:0 | 1:2 | 1:1 | 5:2 | 1:0 | 5:2 | 2:2 | 0:0 | |
38 | 4 | 13 | 21 | 44-83 | 21 |
Лучший бомбардир — Олег Копаев (СКА) — 27 голов в 36 матчах.
Матчи
| Дата | Тур | Команда 1 | Счёт | Команда 2 |
|---|---|---|---|---|
| 31.03.1963 | 1 | Авангард | 1:4 (1:2) | Спартак |
| 31.03.1963 | 1 | Пахтакор | 0:1 (0:0) | Шахтёр |
| 31.03.1963 | 1 | Динамо (Тбилиси) | 4:0 (2:0) | Зенит |
| 31.03.1963 | 1 | Кайрат | 2:0 (0:0) | Динамо (Ленинград) |
| 31.03.1963 | 1 | Динамо (Минск) | 1:4 (1:2) | Динамо (Киев) |
| 31.03.1963 | 1 | Торпедо (Кутаиси) | 1:1 (0:1) | Крылья Советов |
| 31.03.1963 | 1 | Арарат | 0:1 (0:0) | Торпедо (Москва) |
| 31.03.1963 | 1 | Молдова | 0:0 | Локомотив |
| 31.03.1963 | 1 | Нефтяник | 0:1 (0:0) | ЦСКА |
| 31.03.1963 | 1 | СКА | 0:0 | Динамо (Москва) |
| 04.04.1963 | 2 | Локомотив | 1:1 (0:1) | Динамо (Киев) |
| 05.04.1963 | 2 | Нефтяник | 2:1 (1:1) | Кайрат |
| 05.04.1963 | 2 | Шахтёр | 0:0 | Динамо (Москва) |
| 05.04.1963 | 2 | СКА | 1:1 (0:0) | ЦСКА |
| 05.04.1963 | 2 | Динамо (Тбилиси) | 1:0 (0:0) | Крылья Советов |
| 05.04.1963 | 2 | Пахтакор | 1:0 (0:0) | Динамо (Ленинград) |
| 05.04.1963 | 2 | Торпедо (Кутаиси) | 2:1 (1:0) | Торпедо (Москва) |
| 05.04.1963 | 2 | Арарат | 3:4 (2:2) | Зенит |
| 05.04.1963 | 2 | Молдова | 0:3 (0:1) | Спартак |
| 05.04.1963 | 2 | Авангард | 1:2 (0:2) | Динамо (Минск) |
| 10.04.1963 | 3 | Молдова | 0:0 | Динамо (Минск) |
| 10.04.1963 | 3 | Авангард | 0:0 | Локомотив |
| 10.04.1963 | 3 | Нефтяник | 0:2 (0:1) | Динамо (Москва) |
| 10.04.1963 | 3 | Шахтёр | 0:3 (0:2) | ЦСКА |
| 10.04.1963 | 3 | Динамо (Тбилиси) | 1:0 (0:0) | Торпедо (Москва) |
| 10.04.1963 | 3 | СКА | 4:0 (1:0) | Динамо (Ленинград) |
| 10.04.1963 | 3 | Торпедо (Кутаиси) | 0:0 | Зенит |
| 10.04.1963 | 3 | Кайрат | 1:0 (1:0) | Пахтакор |
| 10.04.1963 | 3 | Арарат | 2:1 (0:0) | Крылья Советов |
| 10.04.1963 | 3 | Динамо (Киев) | 2:1 (1:0) | Спартак |
| 14.04.1963 | 4 | Торпедо (Москва) | 2:2 (1:0) | Молдова |
| 15.04.1963 | 4 | Торпедо (Кутаиси) | 0:0 | Динамо (Тбилиси) |
| 15.04.1963 | 4 | Динамо (Киев) | 0:1 (0:0) | Динамо (Москва) |
| 15.04.1963 | 4 | Авангард | 0:1 (0:1) | ЦСКА |
| 15.04.1963 | 4 | Крылья Советов | 2:2 (1:1) | Динамо (Ленинград) |
| 15.04.1963 | 4 | Нефтяник | 2:0 (1:0) | Арарат |
| 15.04.1963 | 4 | СКА | 2:2 (0:0) | Локомотив |
| 15.04.1963 | 4 | Пахтакор | 2:4 (2:0) | Зенит |
| 15.04.1963 | 4 | Спартак | 2:2 (1:1) | Динамо (Минск) |
| 15.04.1963 | 4 | Кайрат | 1:0 (1:0) | Шахтёр |
| 20.04.1963 | 5 | Арарат | 1:1 (0:1) | Динамо (Тбилиси) |
| 20.04.1963 | 5 | Авангард | 2:0 (1:0) | Торпедо (Москва) |
| 20.04.1963 | 5 | Торпедо (Кутаиси) | 1:1 (1:1) | Динамо (Минск) |
| 20.04.1963 | 5 | Молдова | 1:3 (0:2) | Динамо (Москва) |
| 20.04.1963 | 5 | Крылья Советов | 1:0 (0:0) | СКА |
| 20.04.1963 | 5 | Нефтяник | 2:1 (1:0) | Динамо (Ленинград) |
| 20.04.1963 | 5 | Шахтёр | 0:0 | Локомотив |
| 20.04.1963 | 5 | Пахтакор | 2:2 (1:1) | Спартак |
| 20.04.1963 | 5 | Кайрат | 1:1 (1:1) | Зенит |
| 20.04.1963 | 5 | Динамо (Киев) | 0:0 | ЦСКА |
| 25.04.1963 | 6 | Авангард | 1:0 (1:0) | Динамо (Ленинград) |
| 25.04.1963 | 6 | Динамо (Киев) | 0:0 | Молдова |
| 25.04.1963 | 6 | Динамо (Тбилиси) | 0:0 | Динамо (Минск) |
| 25.04.1963 | 6 | Кайрат | 0:1 (0:1) | Спартак |
| 25.04.1963 | 6 | Крылья Советов | 0:1 (0:1) | Нефтяник |
| 25.04.1963 | 6 | Торпедо (Кутаиси) | 2:0 (2:0) | Арарат |
| 25.04.1963 | 6 | ЦСКА | 0:0 | Динамо (Москва) |
| 25.04.1963 | 6 | Шахтёр | 0:1 (0:0) | СКА |
| 26.04.1963 | 6 | Торпедо (Москва) | 3:2 (2:1) | Зенит |
| 27.04.1963 | 6 | Локомотив | 2:0 (1:0) | Пахтакор |
| 30.04.1963 | 7 | Динамо (Москва) | 2:0 (2:0) | Пахтакор |
| 02.05.1963 | 7 | Арарат | 0:0 | Авангард |
| 02.05.1963 | 7 | Динамо (Минск) | 2:0 (1:0) | Динамо (Ленинград) |
| 02.05.1963 | 7 | Зенит | 1:2 (1:1) | Динамо (Киев) |
| 02.05.1963 | 7 | Крылья Советов | 4:0 (2:0) | Кайрат |
| 02.05.1963 | 7 | Молдова | 0:0 | Нефтяник |
| 02.05.1963 | 7 | СКА | 3:0 (2:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 02.05.1963 | 7 | Спартак | 1:2 (1:1) | Торпедо (Москва) |
| 02.05.1963 | 7 | Торпедо (Кутаиси) | 0:0 | Шахтёр |
| 03.05.1963 | 7 | Локомотив | 0:0 | ЦСКА |
| 06.05.1963 | 8 | Динамо (Ленинград) | 0:0 | Динамо (Москва) |
| 07.05.1963 | 8 | Динамо (Минск) | 1:1 (0:1) | ЦСКА |
| 07.05.1963 | 8 | Зенит | 1:0 (0:0) | Молдова |
| 07.05.1963 | 8 | Нефтяник | 1:0 (0:0) | Авангард |
| 07.05.1963 | 8 | СКА | 2:0 (1:0) | Торпедо (Москва) |
| 07.05.1963 | 8 | Спартак | 2:1 (1:1) | Динамо (Тбилиси) |
| 07.05.1963 | 8 | Шахтёр | 3:1 (0:0) | Динамо (Киев) |
| 08.05.1963 | 8 | Крылья Советов | 1:0 (0:0) | Пахтакор |
| 08.05.1963 | 8 | Локомотив | 2:1 (1:1) | Арарат |
| 08.05.1963 | 8 | Торпедо (Кутаиси) | 0:2 (0:1) | Кайрат |
| 13.05.1963 | 9 | Авангард | 2:1 (0:0) | Пахтакор |
| 13.05.1963 | 9 | Динамо (Киев) | 2:0 (0:0) | СКА |
| 13.05.1963 | 9 | Динамо (Ленинград) | 0:2 (0:0) | Спартак |
| 13.05.1963 | 9 | Динамо (Минск) | 3:1 (1:1) | Арарат |
| 13.05.1963 | 9 | Динамо (Тбилиси) | 3:1 (0:0) | Кайрат |
| 13.05.1963 | 9 | Нефтяник | 2:1 (2:1) | Торпедо (Кутаиси) |
| 13.05.1963 | 9 | Торпедо (Москва) | 0:3 (0:1) | Динамо (Москва) |
| 13.05.1963 | 9 | Шахтёр | 1:0 (0:0) | Крылья Советов |
| 14.05.1963 | 9 | ЦСКА | 0:0 | Молдова |
| 17.05.1963 | 10 | Спартак | 0:1 (0:1) | Динамо (Москва) |
| 18.05.1963 | 10 | Авангард | 3:1 (3:0) | Крылья Советов |
| 18.05.1963 | 10 | Арарат | 2:0 (1:0) | Кайрат |
| 18.05.1963 | 10 | Динамо (Ленинград) | 1:1 (1:1) | ЦСКА |
| 18.05.1963 | 10 | Динамо (Минск) | 1:1 (0:0) | Торпедо (Москва) |
| 18.05.1963 | 10 | Динамо (Тбилиси) | 4:2 (1:0) | Пахтакор |
| 18.05.1963 | 10 | Молдова | 2:3 (0:1) | СКА |
| 18.05.1963 | 10 | Нефтяник | 3:2 (2:1) | Динамо (Киев) |
| 18.05.1963 | 10 | Шахтёр | 0:0 | Зенит |
| 19.05.1963 | 10 | Торпедо (Кутаиси) | 1:0 (1:0) | Локомотив |
| 28.05.1963 | 11 | Торпедо (Москва) | 0:0 | Локомотив |
| 29.05.1963 | 11 | Арарат | 1:1 (1:1) | Динамо (Ленинград) |
| 29.05.1963 | 11 | Динамо (Тбилиси) | 4:0 (2:0) | Авангард |
| 29.05.1963 | 11 | Зенит | 0:0 | Динамо (Москва) |
| 29.05.1963 | 11 | Кайрат | 1:0 (0:0) | Динамо (Киев) |
| 29.05.1963 | 11 | Крылья Советов | 3:3 (2:1) | Молдова |
| 29.05.1963 | 11 | Пахтакор | 1:5 (0:1) | Нефтяник |
| 29.05.1963 | 11 | Спартак | 1:0 (0:0) | Шахтёр |
| 30.05.1963 | 11 | ЦСКА | 0:1 (0:0) | Торпедо (Кутаиси) |
| 02.06.1963 | 12 | Торпедо (Москва) | 3:1 (3:1) | Шахтёр |
| 03.06.1963 | 12 | Арарат | 0:1 (0:0) | ЦСКА |
| 03.06.1963 | 12 | Динамо (Минск) | 1:0 (0:0) | Локомотив |
| 03.06.1963 | 12 | Динамо (Москва) | 2:1 (1:0) | Крылья Советов |
| 03.06.1963 | 12 | Динамо (Тбилиси) | 3:0 (0:0) | Динамо (Ленинград) |
| 03.06.1963 | 12 | Зенит | 2:1 (1:1) | Спартак |
| 03.06.1963 | 12 | Кайрат | 2:0 (1:0) | Молдова |
| 03.06.1963 | 12 | Пахтакор | 1:1 (1:1) | Динамо (Киев) |
| 03.06.1963 | 12 | СКА | 1:0 (0:0) | Нефтяник |
| 03.06.1963 | 12 | Торпедо (Кутаиси) | 1:0 (0:0) | Авангард |
| 08.06.1963 | 13 | Авангард | 0:0 | Шахтёр |
| 08.06.1963 | 13 | Динамо (Тбилиси) | 0:0 | ЦСКА |
| 08.06.1963 | 13 | Зенит | 2:0 (0:0) | Динамо (Минск) |
| 08.06.1963 | 13 | Крылья Советов | 3:1 (1:1) | Динамо (Киев) |
| 08.06.1963 | 13 | Нефтяник | 0:0 | Торпедо (Москва) |
| 08.06.1963 | 13 | Пахтакор | 1:2 (0:1) | Молдова |
| 08.06.1963 | 13 | СКА | 0:1 (0:0) | Арарат |
| 08.06.1963 | 13 | Спартак | 1:3 (1:3) | Локомотив |
| 08.06.1963 | 13 | Торпедо (Кутаиси) | 0:0 | Динамо (Ленинград) |
| 09.06.1963 | 13 | Динамо (Москва) | 2:0 (1:0) | Кайрат |
| 12.06.1963 | 14 | Динамо (Минск) | 0:0 | Шахтёр |
| 12.06.1963 | 14 | ЦСКА | 1:0 (0:0) | Крылья Советов |
| 13.06.1963 | 14 | Авангард | 0:0 | Динамо (Москва) |
| 13.06.1963 | 14 | Арарат | 5:1 (1:0) | Пахтакор |
| 13.06.1963 | 14 | Динамо (Киев) | 5:1 (2:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 13.06.1963 | 14 | Зенит | 0:0 | Нефтяник |
| 13.06.1963 | 14 | Молдова | 0:0 | Торпедо (Кутаиси) |
| 13.06.1963 | 14 | СКА | 1:0 (0:0) | Спартак |
| 13.06.1963 | 14 | Торпедо (Москва) | 1:1 (0:0) | Динамо (Ленинград) |
| 14.06.1963 | 14 | Локомотив | 1:1 (1:1) | Кайрат |
| 20.06.1963 | 15 | Арарат | 3:1 (1:1) | Молдова |
| 20.06.1963 | 15 | Динамо (Киев) | 2:0 (1:0) | Авангард |
| 20.06.1963 | 15 | Динамо (Ленинград) | 1:1 (0:1) | Зенит |
| 20.06.1963 | 15 | Динамо (Минск) | 1:0 (1:0) | Нефтяник |
| 20.06.1963 | 15 | Крылья Советов | 1:3 (0:1) | Спартак |
| 20.06.1963 | 15 | Пахтакор | 0:0 | Торпедо (Москва) |
| 20.06.1963 | 15 | Торпедо (Кутаиси) | 1:1 (1:0) | СКА |
| 20.06.1963 | 15 | ЦСКА | 1:0 (1:0) | Кайрат |
| 20.06.1963 | 15 | Шахтёр | 1:1 (1:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 21.06.1963 | 15 | Динамо (Москва) | 3:1 (1:1) | Локомотив |
| 24.06.1963 | 16 | ЦСКА | 1:0 (0:0) | Пахтакор |
| 25.06.1963 | 16 | Динамо (Киев) | 1:1 (0:1) | Торпедо (Кутаиси) |
| 25.06.1963 | 16 | Динамо (Ленинград) | 1:1 (0:1) | Локомотив |
| 25.06.1963 | 16 | Динамо (Минск) | 2:0 (2:0) | Динамо (Москва) |
| 25.06.1963 | 16 | Динамо (Тбилиси) | 3:0 (0:0) | Молдова |
| 25.06.1963 | 16 | Кайрат | 1:0 (0:0) | Торпедо (Москва) |
| 25.06.1963 | 16 | Крылья Советов | 0:2 (0:0) | Зенит |
| 25.06.1963 | 16 | СКА | 7:1 (2:1) | Авангард |
| 25.06.1963 | 16 | Спартак | 4:2 (1:1) | Нефтяник |
| 25.06.1963 | 16 | Шахтёр | 1:0 (0:0) | Арарат |
| 03.07.1963 | 17 | Динамо (Минск) | 6:1 (5:1) | Пахтакор |
| 03.07.1963 | 17 | Молдова | 1:0 (1:0) | Динамо (Ленинград) |
| 03.07.1963 | 17 | Нефтяник | 1:1 (0:0) | Шахтёр |
| 04.07.1963 | 9 | Локомотив | 0:3 (0:1) | Зенит |
| 08.07.1963 | 18 | Крылья Советов | 1:0 (1:0) | Локомотив |
| 08.07.1963 | 18 | Пахтакор | 0:0 | СКА |
| 08.07.1963 | 18 | Шахтёр | 1:0 (1:0) | Молдова |
| 09.07.1963 | 18 | Динамо (Минск) | 3:0 (1:0) | Кайрат |
| 12.07.1963 | 19 | Локомотив | 2:4 (2:1) | Нефтяник |
| 13.07.1963 | 19 | Арарат | 0:3 (0:1) | Спартак |
| 13.07.1963 | 19 | Динамо (Минск) | 0:0 | Крылья Советов |
| 13.07.1963 | 19 | Динамо (Тбилиси) | 0:0 | Динамо (Москва) |
| 13.07.1963 | 19 | Зенит | 0:0 | ЦСКА |
| 13.07.1963 | 19 | Кайрат | 1:1 (1:1) | СКА |
| 13.07.1963 | 19 | Молдова | 2:0 (0:0) | Авангард |
| 13.07.1963 | 19 | Торпедо (Москва) | 7:1 (2:0) | Динамо (Киев) |
| 13.07.1963 | 19 | Шахтёр | 2:1 (2:1) | Динамо (Ленинград) |
| 14.07.1963 | 19 | Пахтакор | 0:0 | Торпедо (Кутаиси) |
| 24.07.1963 | 17 | Авангард | 1:1 (1:0) | Кайрат |
| 30.07.1963 | 11 | Динамо (Минск) | 0:2 (0:1) | СКА |
| 04.08.1963 | 17 | Зенит | 3:1 (1:0) | СКА |
| 05.08.1963 | 17 | Динамо (Киев) | 5:0 (3:0) | Арарат |
| 08.08.1963 | 18 | Зенит | 2:0 (0:0) | Авангард |
| 09.08.1963 | 17 | Крылья Советов | 0:2 (0:1) | Торпедо (Москва) |
| 09.08.1963 | 18 | Динамо (Киев) | 3:2 (0:2) | Динамо (Ленинград) |
| 13.08.1963 | 18 | Спартак | 1:0 (1:0) | Торпедо (Кутаиси) |
| 14.08.1963 | 18 | Динамо (Москва) | 1:0 (0:0) | Арарат |
| 14.08.1963 | 18 | Торпедо (Москва) | 1:1 (1:0) | ЦСКА |
| 16.08.1963 | 17 | Локомотив | 2:3 (0:1) | Динамо (Тбилиси) |
| 17.08.1963 | 17 | ЦСКА | 1:2 (0:0) | Спартак |
| 17.08.1963 | 37 | Зенит | 1:1 (1:0) | Динамо (Ленинград) |
| 18.08.1963 | 17 | Динамо (Москва) | 0:1 (0:0) | Торпедо (Кутаиси) |
| 18.08.1963 | 37 | Авангард | 1:0 (0:0) | Арарат |
| 19.08.1963 | 18 | Нефтяник | 1:3 (1:1) | Динамо (Тбилиси) |
| 22.08.1963 | 20 | Арарат | 0:3 (0:1) | Динамо (Москва) |
| 22.08.1963 | 20 | Динамо (Киев) | 2:1 (2:0) | Крылья Советов |
| 22.08.1963 | 20 | Динамо (Ленинград) | 0:0 | Молдова |
| 22.08.1963 | 20 | Динамо (Тбилиси) | 2:1 (0:1) | Шахтёр |
| 22.08.1963 | 20 | Кайрат | 0:1 (0:0) | Динамо (Минск) |
| 22.08.1963 | 20 | Локомотив | 1:2 (0:1) | Торпедо (Москва) |
| 22.08.1963 | 20 | Нефтяник | 2:1 (1:1) | СКА |
| 22.08.1963 | 20 | Пахтакор | 0:0 | Авангард |
| 22.08.1963 | 20 | Спартак | 0:0 | Зенит |
| 22.08.1963 | 20 | Торпедо (Кутаиси) | 0:0 | ЦСКА |
| 25.08.1963 | 21 | Авангард | 1:1 (1:1) | Зенит |
| 25.08.1963 | 21 | Арарат | 3:0 (0:0) | Динамо (Минск) |
| 25.08.1963 | 21 | Динамо (Киев) | 0:0 | Локомотив |
| 25.08.1963 | 21 | Динамо (Ленинград) | 4:1 (2:0) | Крылья Советов |
| 25.08.1963 | 21 | Динамо (Москва) | 3:1 (2:1) | Нефтяник |
| 25.08.1963 | 21 | Кайрат | 1:2 (0:2) | Динамо (Тбилиси) |
| 25.08.1963 | 21 | СКА | 4:0 (1:0) | Пахтакор |
| 25.08.1963 | 21 | Спартак | 3:0 (2:0) | ЦСКА |
| 25.08.1963 | 21 | Шахтёр | 0:0 | Торпедо (Москва) |
| 26.08.1963 | 21 | Торпедо (Кутаиси) | 0:0 | Молдова |
| 29.08.1963 | 22 | Торпедо (Москва) | 3:0 (3:0) | Кайрат |
| 29.08.1963 | 22 | ЦСКА | 0:0 | Авангард |
| 30.08.1963 | 22 | Динамо (Ленинград) | 1:5 (1:1) | Динамо (Киев) |
| 30.08.1963 | 22 | Динамо (Тбилиси) | 2:2 (1:0) | Арарат |
| 30.08.1963 | 22 | Крылья Советов | 3:0 (1:0) | Торпедо (Кутаиси) |
| 30.08.1963 | 22 | Локомотив | 2:2 (2:2) | Шахтёр |
| 30.08.1963 | 22 | Нефтяник | 0:4 (0:4) | Динамо (Минск) |
| 30.08.1963 | 22 | Пахтакор | 0:4 (0:1) | Динамо (Москва) |
| 30.08.1963 | 22 | СКА | 1:3 (0:2) | Зенит |
| 30.08.1963 | 22 | Спартак | 3:0 (0:0) | Молдова |
| 02.09.1963 | 23 | Пахтакор | 2:0 (1:0) | Динамо (Минск) |
| 02.09.1963 | 23 | ЦСКА | 2:1 (2:0) | СКА |
| 03.09.1963 | 23 | Динамо (Киев) | 3:1 (1:1) | Шахтёр |
| 03.09.1963 | 23 | Динамо (Ленинград) | 5:0 (2:0) | Торпедо (Кутаиси) |
| 03.09.1963 | 23 | Динамо (Тбилиси) | 2:0 (2:0) | Нефтяник |
| 03.09.1963 | 23 | Кайрат | 0:0 | Локомотив |
| 03.09.1963 | 23 | Спартак | 2:0 (2:0) | Крылья Советов |
| 03.09.1963 | 23 | Торпедо (Москва) | 0:1 (0:0) | Арарат |
| 06.09.1963 | 24 | Динамо (Ленинград) | 0:0 | Динамо (Минск) |
| 07.09.1963 | 24 | Авангард | 1:1 (1:1) | Динамо (Киев) |
| 07.09.1963 | 24 | Арарат | 1:2 (1:2) | Нефтяник |
| 07.09.1963 | 24 | Зенит | 0:2 (0:0) | Шахтёр |
| 07.09.1963 | 24 | Крылья Советов | 0:0 | Динамо (Тбилиси) |
| 07.09.1963 | 24 | Молдова | 1:1 (1:1) | Торпедо (Москва) |
| 07.09.1963 | 24 | Пахтакор | 1:1 (1:0) | Кайрат |
| 07.09.1963 | 24 | Спартак | 2:0 (0:0) | СКА |
| 07.09.1963 | 24 | ЦСКА | 2:2 (1:1) | Локомотив |
| 10.09.1963 | 25 | Динамо (Ленинград) | 3:2 (2:0) | Авангард |
| 10.09.1963 | 25 | ЦСКА | 0:2 (0:1) | Динамо (Минск) |
| 11.09.1963 | 25 | Арарат | 0:0 | Шахтёр |
| 11.09.1963 | 25 | Динамо (Киев) | 4:1 (2:0) | Кайрат |
| 11.09.1963 | 25 | Зенит | 2:2 (1:1) | Динамо (Тбилиси) |
| 11.09.1963 | 25 | Нефтяник | 3:3 (2:2) | Локомотив |
| 11.09.1963 | 25 | СКА | 4:1 (1:0) | Крылья Советов |
| 11.09.1963 | 25 | Торпедо (Кутаиси) | 0:1 (0:0) | Спартак |
| 11.09.1963 | 25 | Торпедо (Москва) | 3:2 (0:1) | Пахтакор |
| 12.09.1963 | 25 | Динамо (Москва) | 0:0 | Молдова |
| 14.09.1963 | 26 | Пахтакор | 5:2 (3:1) | Локомотив |
| 14.09.1963 | 26 | ЦСКА | 3:0 (2:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 14.09.1963 | 26 | Крылья Советов | 0:1 (0:1) | Динамо (Москва) |
| 14.09.1963 | 26 | Динамо (Минск) | 2:0 (1:0) | Молдова |
| 14.09.1963 | 26 | Спартак | 3:1 (0:1) | Динамо (Киев) |
| 14.09.1963 | 26 | Динамо (Ленинград) | 2:1 (2:1) | СКА |
| 14.09.1963 | 26 | Зенит | 0:0 | Торпедо (Москва) |
| 14.09.1963 | 26 | Шахтёр | 0:1 (0:1) | Нефтяник |
| 14.09.1963 | 26 | Авангард | 1:1 (0:0) | Торпедо (Кутаиси) |
| 19.09.1963 | 23 | Авангард | 2:1 (1:1) | Молдова |
| 19.09.1963 | 23 | Динамо (Москва) | 1:0 (1:0) | Зенит |
| 24.09.1963 | 27 | Динамо (Москва) | 1:0 (1:0) | Динамо (Ленинград) |
| 24.09.1963 | 27 | Зенит | 0:1 (0:1) | Локомотив |
| 24.09.1963 | 27 | Спартак | 2:0 (2:0) | Авангард |
| 24.09.1963 | 27 | Шахтёр | 3:2 (1:2) | Пахтакор |
| 25.09.1963 | 27 | Арарат | 1:3 (0:2) | Динамо (Киев) |
| 25.09.1963 | 27 | Крылья Советов | 1:0 (0:0) | Динамо (Минск) |
| 25.09.1963 | 27 | Молдова | 0:0 | Динамо (Тбилиси) |
| 25.09.1963 | 27 | СКА | 2:1 (1:1) | Торпедо (Кутаиси) |
| 25.09.1963 | 27 | ЦСКА | 0:0 | Торпедо (Москва) |
| 27.09.1963 | 28 | Спартак | 3:1 (1:0) | Динамо (Ленинград) |
| 28.09.1963 | 28 | Арарат | 1:0 (0:0) | Локомотив |
| 28.09.1963 | 28 | Динамо (Минск) | 0:0 | Зенит |
| 28.09.1963 | 28 | Динамо (Москва) | 1:2 (0:2) | ЦСКА |
| 28.09.1963 | 28 | Крылья Советов | 2:0 (0:0) | Авангард |
| 28.09.1963 | 28 | Пахтакор | 2:2 (0:1) | Динамо (Тбилиси) |
| 28.09.1963 | 28 | СКА | 2:0 (0:0) | Молдова |
| 28.09.1963 | 28 | Торпедо (Кутаиси) | 1:4 (1:3) | Динамо (Киев) |
| 28.09.1963 | 28 | Торпедо (Москва) | 0:2 (0:1) | Нефтяник |
| 28.09.1963 | 28 | Шахтёр | 2:0 (0:0) | Кайрат |
| 01.10.1963 | 29 | Зенит | 3:0 (3:0) | Кайрат |
| 01.10.1963 | 29 | Торпедо (Москва) | 3:2 (1:0) | Крылья Советов |
| 01.10.1963 | 29 | ЦСКА | 1:0 (1:0) | Шахтёр |
| 02.10.1963 | 29 | Авангард | 0:2 (0:0) | СКА |
| 02.10.1963 | 29 | Динамо (Киев) | 0:0 | Нефтяник |
| 02.10.1963 | 29 | Динамо (Ленинград) | 2:0 (0:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 02.10.1963 | 29 | Динамо (Минск) | 1:0 (0:0) | Торпедо (Кутаиси) |
| 02.10.1963 | 29 | Динамо (Москва) | 0:0 | Спартак |
| 02.10.1963 | 29 | Пахтакор | 2:2 (1:1) | Арарат |
| 03.10.1963 | 29 | Локомотив | 2:0 (1:0) | Молдова |
| 06.10.1963 | 36 | Динамо (Ленинград) | 0:0 | Пахтакор |
| 06.10.1963 | 37 | СКА | 4:0 (2:0) | Кайрат |
| 07.10.1963 | 36 | Зенит | 2:1 (1:1) | Крылья Советов |
| 07.10.1963 | 38 | Авангард | 1:1 (0:0) | Нефтяник |
| 10.10.1963 | 38 | Зенит | 2:2 (0:1) | Торпедо (Кутаиси) |
| 10.10.1963 | 38 | Шахтёр | 0:0 | Динамо (Минск) |
| 11.10.1963 | 35 | Динамо (Ленинград) | 0:1 (0:1) | Нефтяник |
| 11.10.1963 | 36 | Кайрат | 1:1 (1:0) | Авангард |
| 14.10.1963 | 30 | Зенит | 0:0 | Арарат |
| 14.10.1963 | 30 | Локомотив | 2:2 (0:1) | Крылья Советов |
| 15.10.1963 | 30 | Динамо (Ленинград) | 0:0 | Торпедо (Москва) |
| 15.10.1963 | 30 | Динамо (Минск) | 1:0 (0:0) | Спартак |
| 15.10.1963 | 30 | Динамо (Москва) | 4:0 (3:0) | Авангард |
| 15.10.1963 | 30 | Динамо (Тбилиси) | 1:1 (0:1) | Торпедо (Кутаиси) |
| 15.10.1963 | 30 | Кайрат | 1:1 (0:1) | ЦСКА |
| 15.10.1963 | 30 | Молдова | 1:0 (1:0) | Шахтёр |
| 15.10.1963 | 30 | Нефтяник | 1:0 (0:0) | Пахтакор |
| 15.10.1963 | 30 | СКА | 3:3 (1:1) | Динамо (Киев) |
| 18.10.1963 | 31 | Динамо (Москва) | 3:2 (2:2) | СКА |
| 18.10.1963 | 31 | Локомотив | 1:1 (0:0) | Динамо (Ленинград) |
| 19.10.1963 | 31 | Динамо (Киев) | 4:1 (0:0) | Пахтакор |
| 19.10.1963 | 31 | Динамо (Минск) | 2:1 (1:0) | Авангард |
| 19.10.1963 | 31 | Динамо (Тбилиси) | 1:0 (0:0) | Спартак |
| 19.10.1963 | 31 | Крылья Советов | 2:0 (0:0) | Шахтёр |
| 19.10.1963 | 31 | Молдова | 0:0 | Кайрат |
| 19.10.1963 | 31 | Нефтяник | 0:1 (0:1) | Зенит |
| 19.10.1963 | 31 | Торпедо (Москва) | 1:1 (0:1) | Торпедо (Кутаиси) |
| 19.10.1963 | 31 | ЦСКА | 0:0 | Арарат |
| 22.10.1963 | 32 | Динамо (Ленинград) | 2:0 (1:0) | Шахтёр |
| 23.10.1963 | 32 | Авангард | 1:2 (0:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 23.10.1963 | 32 | Динамо (Москва) | 1:1 (1:1) | Динамо (Киев) |
| 23.10.1963 | 32 | Зенит | 1:1 (1:1) | Пахтакор |
| 23.10.1963 | 32 | Кайрат | 2:1 (1:1) | Крылья Советов |
| 23.10.1963 | 32 | Локомотив | 1:1 (0:1) | Торпедо (Кутаиси) |
| 23.10.1963 | 32 | Молдова | 2:0 (1:0) | Арарат |
| 23.10.1963 | 32 | СКА | 3:1 (1:0) | Динамо (Минск) |
| 23.10.1963 | 32 | ЦСКА | 1:2 (1:1) | Нефтяник |
| 24.10.1963 | 32 | Торпедо (Москва) | 2:2 (1:1) | Спартак |
| 27.10.1963 | 33 | Динамо (Киев) | 0:0 | Зенит |
| 27.10.1963 | 33 | Динамо (Ленинград) | 0:0 | Кайрат |
| 27.10.1963 | 33 | Динамо (Тбилиси) | 0:1 (0:1) | СКА |
| 27.10.1963 | 33 | Крылья Советов | 2:0 (1:0) | Арарат |
| 27.10.1963 | 33 | Локомотив | 0:1 (0:0) | Спартак |
| 27.10.1963 | 33 | Нефтяник | 4:2 (2:2) | Молдова |
| 27.10.1963 | 33 | Пахтакор | 1:6 (0:2) | ЦСКА |
| 27.10.1963 | 33 | Торпедо (Москва) | 3:1 (3:0) | Авангард |
| 27.10.1963 | 33 | Шахтёр | 2:0 (0:0) | Торпедо (Кутаиси) |
| 28.10.1963 | 33 | Динамо (Москва) | 0:2 (0:0) | Динамо (Минск) |
| 30.10.1963 | 34 | Локомотив | 0:0 | Авангард |
| 30.10.1963 | 34 | ЦСКА | 0:1 (0:1) | Зенит |
| 31.10.1963 | 34 | Динамо (Киев) | 1:0 (0:0) | Динамо (Минск) |
| 31.10.1963 | 34 | Динамо (Ленинград) | 4:1 (3:0) | Арарат |
| 31.10.1963 | 34 | Динамо (Москва) | 2:0 (2:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 31.10.1963 | 34 | Кайрат | 0:0 | Торпедо (Кутаиси) |
| 31.10.1963 | 34 | Молдова | 4:2 (2:0) | Пахтакор |
| 31.10.1963 | 34 | Нефтяник | 1:0 (1:0) | Крылья Советов |
| 31.10.1963 | 34 | Торпедо (Москва) | 2:1 (0:1) | СКА |
| 31.10.1963 | 34 | Шахтёр | 1:1 (1:1) | Спартак |
| 05.11.1963 | 27 | Кайрат | 3:0 (2:0) | Нефтяник |
| 09.11.1963 | 26 | Кайрат | 2:0 (1:0) | Арарат |
| 13.11.1963 | 37 | Локомотив | 0:2 (0:0) | Динамо (Минск) |
| 14.11.1963 | 35 | Молдова | 1:0 (1:0) | Зенит |
| 14.11.1963 | 35 | Пахтакор | 5:2 (3:1) | Крылья Советов |
| 14.11.1963 | 35 | Шахтёр | 1:0 (0:0) | Авангард |
| 15.11.1963 | 35 | Арарат | 2:0 (2:0) | Торпедо (Кутаиси) |
| 15.11.1963 | 35 | Спартак | 2:0 (1:0) | Кайрат |
| 15.11.1963 | 35 | ЦСКА | 3:2 (3:1) | Динамо (Киев) |
| 16.11.1963 | 35 | Динамо (Минск) | 3:0 (1:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 16.11.1963 | 35 | Динамо (Москва) | 1:0 (1:0) | Торпедо (Москва) |
| 16.11.1963 | 35 | Локомотив | 1:5 (0:2) | СКА |
| 18.11.1963 | 36 | Молдова | 0:0 | ЦСКА |
| 18.11.1963 | 36 | Спартак | 1:0 (0:0) | Арарат |
| 18.11.1963 | 36 | Торпедо (Кутаиси) | 0:0 | Нефтяник |
| 19.11.1963 | 36 | Локомотив | 0:2 (0:1) | Динамо (Москва) |
| 19.11.1963 | 36 | СКА | 3:2 (2:1) | Шахтёр |
| 19.11.1963 | 36 | Торпедо (Москва) | 0:0 | Динамо (Минск) |
| 20.11.1963 | 36 | Динамо (Тбилиси) | 1:0 (0:0) | Динамо (Киев) |
| 22.11.1963 | 37 | Крылья Советов | 4:0 (3:0) | ЦСКА |
| 22.11.1963 | 37 | Нефтяник | 1:1 (1:0) | Спартак |
| 22.11.1963 | 37 | Торпедо (Кутаиси) | 1:1 (1:1) | Пахтакор |
| 23.11.1963 | 37 | Динамо (Москва) | 0:0 | Шахтёр |
| 23.11.1963 | 37 | Торпедо (Москва) | 1:4 (0:2) | Динамо (Тбилиси) |
| 24.11.1963 | 37 | Молдова | 1:0 (0:0) | Динамо (Киев) |
| 25.11.1963 | 38 | Арарат | 0:3 (0:0) | СКА |
| 25.11.1963 | 38 | ЦСКА | 4:0 (1:0) | Динамо (Ленинград) |
| 26.11.1963 | 38 | Динамо (Тбилиси) | 2:2 (2:0) | Локомотив |
| 26.11.1963 | 38 | Кайрат | 0:0 | Динамо (Москва) |
| 26.11.1963 | 38 | Спартак | 4:4 (1:3) | Пахтакор |
| 27.11.1963 | 38 | Динамо (Киев) | 1:1 (0:0) | Торпедо (Москва) |
| 27.11.1963 | 38 | Молдова | 0:0 | Крылья Советов |
| 29.11.1963 | 24 | Торпедо (Кутаиси) | 0:0 | Динамо (Москва) |
Призы
| Приз | Учредитель | Обладатель |
|---|---|---|
| Лучшему вратарю года | Редакция журнала «Огонёк» | Лев Яшин («Динамо» (Москва)) |
| Лучшему бомбардиру | Редакция газеты «Труд» | О. Копаев (СКА (Р-н-Д)) — 27 голов в 36 матчах. |
| Двумя составами | Секция (Федерация) футбола СССР | «Динамо» (Москва) |
| Имени Григория Федотова | ЦСКА | СКА (Ростов-на-Дону) |
| За справедливую игру | Редакция газеты «Советский спорт» | «Динамо» (Москва) |
| Крупного счёта | Редакция еженедельника «Футбол» | СКА (Ростов-на-Дону) |
| За волю к победе | Редакция газеты «Советская Россия» | «Динамо» (Москва) |
Напишите отзыв о статье "Чемпионат СССР по футболу 1963 (класс «А», первая группа)"
Ссылки
- [www.klisf.info/tourns/urs/1963/10c.htm Календарь игр]
- [www.rsssf.com/tabless/su63.html На www.rsssf.com]
- [wildstat.ru/p/2001/ch/URS_1_1963/stg/all/tour/all Результаты на WildStat.ru]
| ||||||
Отрывок, характеризующий Чемпионат СССР по футболу 1963 (класс «А», первая группа)
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.
Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.
Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.
В то время как Пьер входил в приемную, курьер, приезжавший из армии, выходил от графа.
Курьер безнадежно махнул рукой на вопросы, с которыми обратились к нему, и прошел через залу.
Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
– А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер.
– Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил, а перевел, и перевел то скверно, потому что ты и по французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». – «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» – «Я никаких газет не видал, а сочинил». Так и осталось. Граф и отца призывал: стоит на своем. И отдали под суд, и приговорили, кажется, к каторжной работе. Теперь отец пришел просить за него. Но дрянной мальчишка! Знаете, эдакой купеческий сынишка, франтик, соблазнитель, слушал где то лекции и уж думает, что ему черт не брат. Ведь это какой молодчик! У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ бога вседержителя и представлен в одной руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько дней и что же сделал! Нашел мерзавца живописца…
В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему.
Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]
– Mais rien, [Да ничего,] – отвечал Пьер, все не поднимая глаз и не изменяя выражения задумчивого лица.
Граф нахмурился.
– Un conseil d'ami, mon cher. Decampez et au plutot, c'est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?]
Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.
Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.
Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.
В продолжение этих трех дней, предшествовавших пленению Москвы, все семейство Ростовых находилось в различных житейских хлопотах. Глава семейства, граф Илья Андреич, беспрестанно ездил по городу, собирая со всех сторон ходившие слухи, и дома делал общие поверхностные и торопливые распоряжения о приготовлениях к отъезду.
Графиня следила за уборкой вещей, всем была недовольна и ходила за беспрестанно убегавшим от нее Петей, ревнуя его к Наташе, с которой он проводил все время. Соня одна распоряжалась практической стороной дела: укладываньем вещей. Но Соня была особенно грустна и молчалива все это последнее время. Письмо Nicolas, в котором он упоминал о княжне Марье, вызвало в ее присутствии радостные рассуждения графини о том, как во встрече княжны Марьи с Nicolas она видела промысл божий.
– Я никогда не радовалась тогда, – сказала графиня, – когда Болконский был женихом Наташи, а я всегда желала, и у меня есть предчувствие, что Николинька женится на княжне. И как бы это хорошо было!
Соня чувствовала, что это была правда, что единственная возможность поправления дел Ростовых была женитьба на богатой и что княжна была хорошая партия. Но ей было это очень горько. Несмотря на свое горе или, может быть, именно вследствие своего горя, она на себя взяла все трудные заботы распоряжений об уборке и укладке вещей и целые дни была занята. Граф и графиня обращались к ней, когда им что нибудь нужно было приказывать. Петя и Наташа, напротив, не только не помогали родителям, но большею частью всем в доме надоедали и мешали. И целый день почти слышны были в доме их беготня, крики и беспричинный хохот. Они смеялись и радовались вовсе не оттого, что была причина их смеху; но им на душе было радостно и весело, и потому все, что ни случалось, было для них причиной радости и смеха. Пете было весело оттого, что, уехав из дома мальчиком, он вернулся (как ему говорили все) молодцом мужчиной; весело было оттого, что он дома, оттого, что он из Белой Церкви, где не скоро была надежда попасть в сраженье, попал в Москву, где на днях будут драться; и главное, весело оттого, что Наташа, настроению духа которой он всегда покорялся, была весела. Наташа же была весела потому, что она слишком долго была грустна, и теперь ничто не напоминало ей причину ее грусти, и она была здорова. Еще она была весела потому, что был человек, который ею восхищался (восхищение других была та мазь колес, которая была необходима для того, чтоб ее машина совершенно свободно двигалась), и Петя восхищался ею. Главное же, веселы они были потому, что война была под Москвой, что будут сражаться у заставы, что раздают оружие, что все бегут, уезжают куда то, что вообще происходит что то необычайное, что всегда радостно для человека, в особенности для молодого.
31 го августа, в субботу, в доме Ростовых все казалось перевернутым вверх дном. Все двери были растворены, вся мебель вынесена или переставлена, зеркала, картины сняты. В комнатах стояли сундуки, валялось сено, оберточная бумага и веревки. Мужики и дворовые, выносившие вещи, тяжелыми шагами ходили по паркету. На дворе теснились мужицкие телеги, некоторые уже уложенные верхом и увязанные, некоторые еще пустые.
Голоса и шаги огромной дворни и приехавших с подводами мужиков звучали, перекликиваясь, на дворе и в доме. Граф с утра выехал куда то. Графиня, у которой разболелась голова от суеты и шума, лежала в новой диванной с уксусными повязками на голове. Пети не было дома (он пошел к товарищу, с которым намеревался из ополченцев перейти в действующую армию). Соня присутствовала в зале при укладке хрусталя и фарфора. Наташа сидела в своей разоренной комнате на полу, между разбросанными платьями, лентами, шарфами, и, неподвижно глядя на пол, держала в руках старое бальное платье, то самое (уже старое по моде) платье, в котором она в первый раз была на петербургском бале.
Наташе совестно было ничего не делать в доме, тогда как все были так заняты, и она несколько раз с утра еще пробовала приняться за дело; но душа ее не лежала к этому делу; а она не могла и не умела делать что нибудь не от всей души, не изо всех своих сил. Она постояла над Соней при укладке фарфора, хотела помочь, но тотчас же бросила и пошла к себе укладывать свои вещи. Сначала ее веселило то, что она раздавала свои платья и ленты горничным, но потом, когда остальные все таки надо было укладывать, ей это показалось скучным.
– Дуняша, ты уложишь, голубушка? Да? Да?
И когда Дуняша охотно обещалась ей все сделать, Наташа села на пол, взяла в руки старое бальное платье и задумалась совсем не о том, что бы должно было занимать ее теперь. Из задумчивости, в которой находилась Наташа, вывел ее говор девушек в соседней девичьей и звуки их поспешных шагов из девичьей на заднее крыльцо. Наташа встала и посмотрела в окно. На улице остановился огромный поезд раненых.
Девушки, лакеи, ключница, няня, повар, кучера, форейторы, поваренки стояли у ворот, глядя на раненых.
Наташа, накинув белый носовой платок на волосы и придерживая его обеими руками за кончики, вышла на улицу.
Бывшая ключница, старушка Мавра Кузминишна, отделилась от толпы, стоявшей у ворот, и, подойдя к телеге, на которой была рогожная кибиточка, разговаривала с лежавшим в этой телеге молодым бледным офицером. Наташа подвинулась на несколько шагов и робко остановилась, продолжая придерживать свой платок и слушая то, что говорила ключница.
– Что ж, у вас, значит, никого и нет в Москве? – говорила Мавра Кузминишна. – Вам бы покойнее где на квартире… Вот бы хоть к нам. Господа уезжают.
– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.
M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.
Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
