Чемпионат СССР по футболу 1968 (класс «А», первая группа)
Поделись знанием:
Пока Борис продолжал делать фигуры мазурки, его не переставала мучить мысль о том, какую новость привез Балашев и каким бы образом узнать ее прежде других.
В фигуре, где ему надо было выбирать дам, шепнув Элен, что он хочет взять графиню Потоцкую, которая, кажется, вышла на балкон, он, скользя ногами по паркету, выбежал в выходную дверь в сад и, заметив входящего с Балашевым на террасу государя, приостановился. Государь с Балашевым направлялись к двери. Борис, заторопившись, как будто не успев отодвинуться, почтительно прижался к притолоке и нагнул голову.
Государь с волнением лично оскорбленного человека договаривал следующие слова:
– Без объявления войны вступить в Россию. Я помирюсь только тогда, когда ни одного вооруженного неприятеля не останется на моей земле, – сказал он. Как показалось Борису, государю приятно было высказать эти слова: он был доволен формой выражения своей мысли, но был недоволен тем, что Борис услыхал их.
– Чтоб никто ничего не знал! – прибавил государь, нахмурившись. Борис понял, что это относилось к нему, и, закрыв глаза, слегка наклонил голову. Государь опять вошел в залу и еще около получаса пробыл на бале.
Борис первый узнал известие о переходе французскими войсками Немана и благодаря этому имел случай показать некоторым важным лицам, что многое, скрытое от других, бывает ему известно, и через то имел случай подняться выше во мнении этих особ.
Неожиданное известие о переходе французами Немана было особенно неожиданно после месяца несбывавшегося ожидания, и на бале! Государь, в первую минуту получения известия, под влиянием возмущения и оскорбления, нашел то, сделавшееся потом знаменитым, изречение, которое самому понравилось ему и выражало вполне его чувства. Возвратившись домой с бала, государь в два часа ночи послал за секретарем Шишковым и велел написать приказ войскам и рескрипт к фельдмаршалу князю Салтыкову, в котором он непременно требовал, чтобы были помещены слова о том, что он не помирится до тех пор, пока хотя один вооруженный француз останется на русской земле.
На другой день было написано следующее письмо к Наполеону.
«Monsieur mon frere. J'ai appris hier que malgre la loyaute avec laquelle j'ai maintenu mes engagements envers Votre Majeste, ses troupes ont franchis les frontieres de la Russie, et je recois a l'instant de Petersbourg une note par laquelle le comte Lauriston, pour cause de cette agression, annonce que Votre Majeste s'est consideree comme en etat de guerre avec moi des le moment ou le prince Kourakine a fait la demande de ses passeports. Les motifs sur lesquels le duc de Bassano fondait son refus de les lui delivrer, n'auraient jamais pu me faire supposer que cette demarche servirait jamais de pretexte a l'agression. En effet cet ambassadeur n'y a jamais ete autorise comme il l'a declare lui meme, et aussitot que j'en fus informe, je lui ai fait connaitre combien je le desapprouvais en lui donnant l'ordre de rester a son poste. Si Votre Majeste n'est pas intentionnee de verser le sang de nos peuples pour un malentendu de ce genre et qu'elle consente a retirer ses troupes du territoire russe, je regarderai ce qui s'est passe comme non avenu, et un accommodement entre nous sera possible. Dans le cas contraire, Votre Majeste, je me verrai force de repousser une attaque que rien n'a provoquee de ma part. Il depend encore de Votre Majeste d'eviter a l'humanite les calamites d'une nouvelle guerre.
Je suis, etc.
(signe) Alexandre».
[«Государь брат мой! Вчера дошло до меня, что, несмотря на прямодушие, с которым соблюдал я мои обязательства в отношении к Вашему Императорскому Величеству, войска Ваши перешли русские границы, и только лишь теперь получил из Петербурга ноту, которою граф Лористон извещает меня, по поводу сего вторжения, что Ваше Величество считаете себя в неприязненных отношениях со мною, с того времени как князь Куракин потребовал свои паспорта. Причины, на которых герцог Бассано основывал свой отказ выдать сии паспорты, никогда не могли бы заставить меня предполагать, чтобы поступок моего посла послужил поводом к нападению. И в действительности он не имел на то от меня повеления, как было объявлено им самим; и как только я узнал о сем, то немедленно выразил мое неудовольствие князю Куракину, повелев ему исполнять по прежнему порученные ему обязанности. Ежели Ваше Величество не расположены проливать кровь наших подданных из за подобного недоразумения и ежели Вы согласны вывести свои войска из русских владений, то я оставлю без внимания все происшедшее, и соглашение между нами будет возможно. В противном случае я буду принужден отражать нападение, которое ничем не было возбуждено с моей стороны. Ваше Величество, еще имеете возможность избавить человечество от бедствий новой войны.
(подписал) Александр». ]
13 го июня, в два часа ночи, государь, призвав к себе Балашева и прочтя ему свое письмо к Наполеону, приказал ему отвезти это письмо и лично передать французскому императору. Отправляя Балашева, государь вновь повторил ему слова о том, что он не помирится до тех пор, пока останется хотя один вооруженный неприятель на русской земле, и приказал непременно передать эти слова Наполеону. Государь не написал этих слов в письме, потому что он чувствовал с своим тактом, что слова эти неудобны для передачи в ту минуту, когда делается последняя попытка примирения; но он непременно приказал Балашеву передать их лично Наполеону.
Выехав в ночь с 13 го на 14 е июня, Балашев, сопутствуемый трубачом и двумя казаками, к рассвету приехал в деревню Рыконты, на французские аванпосты по сю сторону Немана. Он был остановлен французскими кавалерийскими часовыми.
Французский гусарский унтер офицер, в малиновом мундире и мохнатой шапке, крикнул на подъезжавшего Балашева, приказывая ему остановиться. Балашев не тотчас остановился, а продолжал шагом подвигаться по дороге.
Унтер офицер, нахмурившись и проворчав какое то ругательство, надвинулся грудью лошади на Балашева, взялся за саблю и грубо крикнул на русского генерала, спрашивая его: глух ли он, что не слышит того, что ему говорят. Балашев назвал себя. Унтер офицер послал солдата к офицеру.
Не обращая на Балашева внимания, унтер офицер стал говорить с товарищами о своем полковом деле и не глядел на русского генерала.
Необычайно странно было Балашеву, после близости к высшей власти и могуществу, после разговора три часа тому назад с государем и вообще привыкшему по своей службе к почестям, видеть тут, на русской земле, это враждебное и главное – непочтительное отношение к себе грубой силы.
Солнце только начинало подниматься из за туч; в воздухе было свежо и росисто. По дороге из деревни выгоняли стадо. В полях один за одним, как пузырьки в воде, вспырскивали с чувыканьем жаворонки.
Балашев оглядывался вокруг себя, ожидая приезда офицера из деревни. Русские казаки, и трубач, и французские гусары молча изредка глядели друг на друга.
Французский гусарский полковник, видимо, только что с постели, выехал из деревни на красивой сытой серой лошади, сопутствуемый двумя гусарами. На офицере, на солдатах и на их лошадях был вид довольства и щегольства.
Это было то первое время кампании, когда войска еще находились в исправности, почти равной смотровой, мирной деятельности, только с оттенком нарядной воинственности в одежде и с нравственным оттенком того веселья и предприимчивости, которые всегда сопутствуют началам кампаний.
Французский полковник с трудом удерживал зевоту, но был учтив и, видимо, понимал все значение Балашева. Он провел его мимо своих солдат за цепь и сообщил, что желание его быть представленну императору будет, вероятно, тотчас же исполнено, так как императорская квартира, сколько он знает, находится недалеко.
Они проехали деревню Рыконты, мимо французских гусарских коновязей, часовых и солдат, отдававших честь своему полковнику и с любопытством осматривавших русский мундир, и выехали на другую сторону села. По словам полковника, в двух километрах был начальник дивизии, который примет Балашева и проводит его по назначению.
Солнце уже поднялось и весело блестело на яркой зелени.
Только что они выехали за корчму на гору, как навстречу им из под горы показалась кучка всадников, впереди которой на вороной лошади с блестящею на солнце сбруей ехал высокий ростом человек в шляпе с перьями и черными, завитыми по плечи волосами, в красной мантии и с длинными ногами, выпяченными вперед, как ездят французы. Человек этот поехал галопом навстречу Балашеву, блестя и развеваясь на ярком июньском солнце своими перьями, каменьями и золотыми галунами.
Балашев уже был на расстоянии двух лошадей от скачущего ему навстречу с торжественно театральным лицом всадника в браслетах, перьях, ожерельях и золоте, когда Юльнер, французский полковник, почтительно прошептал: «Le roi de Naples». [Король Неаполитанский.] Действительно, это был Мюрат, называемый теперь неаполитанским королем. Хотя и было совершенно непонятно, почему он был неаполитанский король, но его называли так, и он сам был убежден в этом и потому имел более торжественный и важный вид, чем прежде. Он так был уверен в том, что он действительно неаполитанский король, что, когда накануне отъезда из Неаполя, во время его прогулки с женою по улицам Неаполя, несколько итальянцев прокричали ему: «Viva il re!», [Да здравствует король! (итал.) ] он с грустной улыбкой повернулся к супруге и сказал: «Les malheureux, ils ne savent pas que je les quitte demain! [Несчастные, они не знают, что я их завтра покидаю!]
Но несмотря на то, что он твердо верил в то, что он был неаполитанский король, и что он сожалел о горести своих покидаемых им подданных, в последнее время, после того как ему ведено было опять поступить на службу, и особенно после свидания с Наполеоном в Данциге, когда августейший шурин сказал ему: «Je vous ai fait Roi pour regner a maniere, mais pas a la votre», [Я вас сделал королем для того, чтобы царствовать не по своему, а по моему.] – он весело принялся за знакомое ему дело и, как разъевшийся, но не зажиревший, годный на службу конь, почуяв себя в упряжке, заиграл в оглоблях и, разрядившись как можно пестрее и дороже, веселый и довольный, скакал, сам не зная куда и зачем, по дорогам Польши.
Увидав русского генерала, он по королевски, торжественно, откинул назад голову с завитыми по плечи волосами и вопросительно поглядел на французского полковника. Полковник почтительно передал его величеству значение Балашева, фамилию которого он не мог выговорить.
– De Bal macheve! – сказал король (своей решительностью превозмогая трудность, представлявшуюся полковнику), – charme de faire votre connaissance, general, [очень приятно познакомиться с вами, генерал] – прибавил он с королевски милостивым жестом. Как только король начал говорить громко и быстро, все королевское достоинство мгновенно оставило его, и он, сам не замечая, перешел в свойственный ему тон добродушной фамильярности. Он положил свою руку на холку лошади Балашева.
– Eh, bien, general, tout est a la guerre, a ce qu'il parait, [Ну что ж, генерал, дело, кажется, идет к войне,] – сказал он, как будто сожалея об обстоятельстве, о котором он не мог судить.
– Sire, – отвечал Балашев. – l'Empereur mon maitre ne desire point la guerre, et comme Votre Majeste le voit, – говорил Балашев, во всех падежах употребляя Votre Majeste, [Государь император русский не желает ее, как ваше величество изволите видеть… ваше величество.] с неизбежной аффектацией учащения титула, обращаясь к лицу, для которого титул этот еще новость.
Лицо Мюрата сияло глупым довольством в то время, как он слушал monsieur de Balachoff. Но royaute oblige: [королевское звание имеет свои обязанности:] он чувствовал необходимость переговорить с посланником Александра о государственных делах, как король и союзник. Он слез с лошади и, взяв под руку Балашева и отойдя на несколько шагов от почтительно дожидавшейся свиты, стал ходить с ним взад и вперед, стараясь говорить значительно. Он упомянул о том, что император Наполеон оскорблен требованиями вывода войск из Пруссии, в особенности теперь, когда это требование сделалось всем известно и когда этим оскорблено достоинство Франции. Балашев сказал, что в требовании этом нет ничего оскорбительного, потому что… Мюрат перебил его:
– Так вы считаете зачинщиком не императора Александра? – сказал он неожиданно с добродушно глупой улыбкой.
Балашев сказал, почему он действительно полагал, что начинателем войны был Наполеон.
– Eh, mon cher general, – опять перебил его Мюрат, – je desire de tout mon c?ur que les Empereurs s'arrangent entre eux, et que la guerre commencee malgre moi se termine le plutot possible, [Ах, любезный генерал, я желаю от всей души, чтобы императоры покончили дело между собою и чтобы война, начатая против моей воли, окончилась как можно скорее.] – сказал он тоном разговора слуг, которые желают остаться добрыми приятелями, несмотря на ссору между господами. И он перешел к расспросам о великом князе, о его здоровье и о воспоминаниях весело и забавно проведенного с ним времени в Неаполе. Потом, как будто вдруг вспомнив о своем королевском достоинстве, Мюрат торжественно выпрямился, стал в ту же позу, в которой он стоял на коронации, и, помахивая правой рукой, сказал: – Je ne vous retiens plus, general; je souhaite le succes de vorte mission, [Я вас не задерживаю более, генерал; желаю успеха вашему посольству,] – и, развеваясь красной шитой мантией и перьями и блестя драгоценностями, он пошел к свите, почтительно ожидавшей его.
Балашев поехал дальше, по словам Мюрата предполагая весьма скоро быть представленным самому Наполеону. Но вместо скорой встречи с Наполеоном, часовые пехотного корпуса Даву опять так же задержали его у следующего селения, как и в передовой цепи, и вызванный адъютант командира корпуса проводил его в деревню к маршалу Даву.
Даву был Аракчеев императора Наполеона – Аракчеев не трус, но столь же исправный, жестокий и не умеющий выражать свою преданность иначе как жестокостью.
В механизме государственного организма нужны эти люди, как нужны волки в организме природы, и они всегда есть, всегда являются и держатся, как ни несообразно кажется их присутствие и близость к главе правительства. Только этой необходимостью можно объяснить то, как мог жестокий, лично выдиравший усы гренадерам и не могший по слабости нерв переносить опасность, необразованный, непридворный Аракчеев держаться в такой силе при рыцарски благородном и нежном характере Александра.
Балашев застал маршала Даву в сарае крестьянскои избы, сидящего на бочонке и занятого письменными работами (он поверял счеты). Адъютант стоял подле него. Возможно было найти лучшее помещение, но маршал Даву был один из тех людей, которые нарочно ставят себя в самые мрачные условия жизни, для того чтобы иметь право быть мрачными. Они для того же всегда поспешно и упорно заняты. «Где тут думать о счастливой стороне человеческой жизни, когда, вы видите, я на бочке сижу в грязном сарае и работаю», – говорило выражение его лица. Главное удовольствие и потребность этих людей состоит в том, чтобы, встретив оживление жизни, бросить этому оживлению в глаза спою мрачную, упорную деятельность. Это удовольствие доставил себе Даву, когда к нему ввели Балашева. Он еще более углубился в свою работу, когда вошел русский генерал, и, взглянув через очки на оживленное, под впечатлением прекрасного утра и беседы с Мюратом, лицо Балашева, не встал, не пошевелился даже, а еще больше нахмурился и злобно усмехнулся.
Заметив на лице Балашева произведенное этим приемом неприятное впечатление, Даву поднял голову и холодно спросил, что ему нужно.
Предполагая, что такой прием мог быть сделан ему только потому, что Даву не знает, что он генерал адъютант императора Александра и даже представитель его перед Наполеоном, Балашев поспешил сообщить свое звание и назначение. В противность ожидания его, Даву, выслушав Балашева, стал еще суровее и грубее.
– Где же ваш пакет? – сказал он. – Donnez le moi, ije l'enverrai a l'Empereur. [Дайте мне его, я пошлю императору.]
Балашев сказал, что он имеет приказание лично передать пакет самому императору.
– Приказания вашего императора исполняются в вашей армии, а здесь, – сказал Даву, – вы должны делать то, что вам говорят.
И как будто для того чтобы еще больше дать почувствовать русскому генералу его зависимость от грубой силы, Даву послал адъютанта за дежурным.
Балашев вынул пакет, заключавший письмо государя, и положил его на стол (стол, состоявший из двери, на которой торчали оторванные петли, положенной на два бочонка). Даву взял конверт и прочел надпись.
– Вы совершенно вправе оказывать или не оказывать мне уважение, – сказал Балашев. – Но позвольте вам заметить, что я имею честь носить звание генерал адъютанта его величества…
Даву взглянул на него молча, и некоторое волнение и смущение, выразившиеся на лице Балашева, видимо, доставили ему удовольствие.
– Вам будет оказано должное, – сказал он и, положив конверт в карман, вышел из сарая.
Через минуту вошел адъютант маршала господин де Кастре и провел Балашева в приготовленное для него помещение.
Балашев обедал в этот день с маршалом в том же сарае, на той же доске на бочках.
На другой день Даву выехал рано утром и, пригласив к себе Балашева, внушительно сказал ему, что он просит его оставаться здесь, подвигаться вместе с багажами, ежели они будут иметь на то приказания, и не разговаривать ни с кем, кроме как с господином де Кастро.
После четырехдневного уединения, скуки, сознания подвластности и ничтожества, особенно ощутительного после той среды могущества, в которой он так недавно находился, после нескольких переходов вместе с багажами маршала, с французскими войсками, занимавшими всю местность, Балашев привезен был в Вильну, занятую теперь французами, в ту же заставу, на которой он выехал четыре дня тому назад.
На другой день императорский камергер, monsieur de Turenne, приехал к Балашеву и передал ему желание императора Наполеона удостоить его аудиенции.
Четыре дня тому назад у того дома, к которому подвезли Балашева, стояли Преображенского полка часовые, теперь же стояли два французских гренадера в раскрытых на груди синих мундирах и в мохнатых шапках, конвой гусаров и улан и блестящая свита адъютантов, пажей и генералов, ожидавших выхода Наполеона вокруг стоявшей у крыльца верховой лошади и его мамелюка Рустава. Наполеон принимал Балашева в том самом доме в Вильве, из которого отправлял его Александр.
Несмотря на привычку Балашева к придворной торжественности, роскошь и пышность двора императора Наполеона поразили его.
Граф Тюрен ввел его в большую приемную, где дожидалось много генералов, камергеров и польских магнатов, из которых многих Балашев видал при дворе русского императора. Дюрок сказал, что император Наполеон примет русского генерала перед своей прогулкой.
После нескольких минут ожидания дежурный камергер вышел в большую приемную и, учтиво поклонившись Балашеву, пригласил его идти за собой.
Балашев вошел в маленькую приемную, из которой была одна дверь в кабинет, в тот самый кабинет, из которого отправлял его русский император. Балашев простоял один минуты две, ожидая. За дверью послышались поспешные шаги. Быстро отворились обе половинки двери, камергер, отворивший, почтительно остановился, ожидая, все затихло, и из кабинета зазвучали другие, твердые, решительные шаги: это был Наполеон. Он только что окончил свой туалет для верховой езды. Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причесаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из за черного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия.
Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди. Кроме того, видно было, что он в этот день находился в самом хорошем расположении духа.
Он кивнул головою, отвечая на низкий и почтительный поклон Балашева, и, подойдя к нему, тотчас же стал говорить как человек, дорожащий всякой минутой своего времени и не снисходящий до того, чтобы приготавливать свои речи, а уверенный в том, что он всегда скажет хорошо и что нужно сказать.
– Здравствуйте, генерал! – сказал он. – Я получил письмо императора Александра, которое вы доставили, и очень рад вас видеть. – Он взглянул в лицо Балашева своими большими глазами и тотчас же стал смотреть вперед мимо него.
Очевидно было, что его не интересовала нисколько личность Балашева. Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли.
– Я не желаю и не желал войны, – сказал он, – но меня вынудили к ней. Я и теперь (он сказал это слово с ударением) готов принять все объяснения, которые вы можете дать мне. – И он ясно и коротко стал излагать причины своего неудовольствия против русского правительства.
Судя по умеренно спокойному и дружелюбному тону, с которым говорил французский император, Балашев был твердо убежден, что он желает мира и намерен вступить в переговоры.
– Sire! L'Empereur, mon maitre, [Ваше величество! Император, государь мой,] – начал Балашев давно приготовленную речь, когда Наполеон, окончив свою речь, вопросительно взглянул на русского посла; но взгляд устремленных на него глаз императора смутил его. «Вы смущены – оправьтесь», – как будто сказал Наполеон, с чуть заметной улыбкой оглядывая мундир и шпагу Балашева. Балашев оправился и начал говорить. Он сказал, что император Александр не считает достаточной причиной для войны требование паспортов Куракиным, что Куракин поступил так по своему произволу и без согласия на то государя, что император Александр не желает войны и что с Англией нет никаких сношений.
– Еще нет, – вставил Наполеон и, как будто боясь отдаться своему чувству, нахмурился и слегка кивнул головой, давая этим чувствовать Балашеву, что он может продолжать.
Высказав все, что ему было приказано, Балашев сказал, что император Александр желает мира, но не приступит к переговорам иначе, как с тем условием, чтобы… Тут Балашев замялся: он вспомнил те слова, которые император Александр не написал в письме, но которые непременно приказал вставить в рескрипт Салтыкову и которые приказал Балашеву передать Наполеону. Балашев помнил про эти слова: «пока ни один вооруженный неприятель не останется на земле русской», но какое то сложное чувство удержало его. Он не мог сказать этих слов, хотя и хотел это сделать. Он замялся и сказал: с условием, чтобы французские войска отступили за Неман.
Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос.
– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.
– Да что мне эти ваши союзники? – говорил Наполеон. – У меня союзники – это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будет двести тысяч.
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:
– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]
Балашев, чувствуя необходимость возражать, сказал, что со стороны России дела не представляются в таком мрачном виде. Наполеон молчал, продолжая насмешливо глядеть на него и, очевидно, его не слушая. Балашев сказал, что в России ожидают от войны всего хорошего. Наполеон снисходительно кивнул головой, как бы говоря: «Знаю, так говорить ваша обязанность, но вы сами в это не верите, вы убеждены мною».
В конце речи Балашева Наполеон вынул опять табакерку, понюхал из нее и, как сигнал, стукнул два раза ногой по полу. Дверь отворилась; почтительно изгибающийся камергер подал императору шляпу и перчатки, другой подал носовои платок. Наполеон, ne глядя на них, обратился к Балашеву.
– Уверьте от моего имени императора Александра, – сказал оц, взяв шляпу, – что я ему предан по прежнему: я анаю его совершенно и весьма высоко ценю высокие его качества. Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre a l'Empereur. [Не удерживаю вас более, генерал, вы получите мое письмо к государю.] – И Наполеон пошел быстро к двери. Из приемной все бросилось вперед и вниз по лестнице.
После всего того, что сказал ему Наполеон, после этих взрывов гнева и после последних сухо сказанных слов:
«Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre», Балашев был уверен, что Наполеон уже не только не пожелает его видеть, но постарается не видать его – оскорбленного посла и, главное, свидетеля его непристойной горячности. Но, к удивлению своему, Балашев через Дюрока получил в этот день приглашение к столу императора.
На обеде были Бессьер, Коленкур и Бертье. Наполеон встретил Балашева с веселым и ласковым видом. Не только не было в нем выражения застенчивости или упрека себе за утреннюю вспышку, но он, напротив, старался ободрить Балашева. Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии все то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это.
Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские дамы, приветствуя его, махали ему платками.
За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью.
– Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? [святая?] Сколько церквей в Moscou? – спрашивал он.
И на ответ, что церквей более двухсот, он сказал:
– К чему такая бездна церквей?
– Русские очень набожны, – отвечал Балашев.
– Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, – сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения.
Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора.
– У каждой страны свои нравы, – сказал он.
– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.
– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.
После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.
– Это та же комната, как мне говорили, в которой жил император Александр. Странно, не правда ли, генерал? – сказал он, очевидно, не сомневаясь в том, что это обращение не могло не быть приятно его собеседнику, так как оно доказывало превосходство его, Наполеона, над Александром.
Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
– И пусть он знает, что я это сделаю, – сказал Наполеон, вставая и отталкивая рукой свою чашку. – Я выгоню из Германии всех его родных, Виртембергских, Баденских, Веймарских… да, я выгоню их. Пусть он готовит для них убежище в России!
Балашев наклонил голову, видом своим показывая, что он желал бы откланяться и слушает только потому, что он не может не слушать того, что ему говорят. Наполеон не замечал этого выражения; он обращался к Балашеву не как к послу своего врага, а как к человеку, который теперь вполне предан ему и должен радоваться унижению своего бывшего господина.
– И зачем император Александр принял начальство над войсками? К чему это? Война мое ремесло, а его дело царствовать, а не командовать войсками. Зачем он взял на себя такую ответственность?
Наполеон опять взял табакерку, молча прошелся несколько раз по комнате и вдруг неожиданно подошел к Балашеву и с легкой улыбкой так уверенно, быстро, просто, как будто он делал какое нибудь не только важное, но и приятное для Балашева дело, поднял руку к лицу сорокалетнего русского генерала и, взяв его за ухо, слегка дернул, улыбнувшись одними губами.
– Avoir l'oreille tiree par l'Empereur [Быть выдранным за ухо императором] считалось величайшей честью и милостью при французском дворе.
– Eh bien, vous ne dites rien, admirateur et courtisan de l'Empereur Alexandre? [Ну у, что ж вы ничего не говорите, обожатель и придворный императора Александра?] – сказал он, как будто смешно было быть в его присутствии чьим нибудь courtisan и admirateur [придворным и обожателем], кроме его, Наполеона.
– Готовы ли лошади для генерала? – прибавил он, слегка наклоняя голову в ответ на поклон Балашева.
– Дайте ему моих, ему далеко ехать…
Письмо, привезенное Балашевым, было последнее письмо Наполеона к Александру. Все подробности разговора были переданы русскому императору, и война началась.
После своего свидания в Москве с Пьером князь Андреи уехал в Петербург по делам, как он сказал своим родным, но, в сущности, для того, чтобы встретить там князя Анатоля Курагина, которого он считал необходимым встретить. Курагина, о котором он осведомился, приехав в Петербург, уже там не было. Пьер дал знать своему шурину, что князь Андрей едет за ним. Анатоль Курагин тотчас получил назначение от военного министра и уехал в Молдавскую армию. В это же время в Петербурге князь Андрей встретил Кутузова, своего прежнего, всегда расположенного к нему, генерала, и Кутузов предложил ему ехать с ним вместе в Молдавскую армию, куда старый генерал назначался главнокомандующим. Князь Андрей, получив назначение состоять при штабе главной квартиры, уехал в Турцию.
Князь Андрей считал неудобным писать к Курагину и вызывать его. Не подав нового повода к дуэли, князь Андрей считал вызов с своей стороны компрометирующим графиню Ростову, и потому он искал личной встречи с Курагиным, в которой он намерен был найти новый повод к дуэли. Но в Турецкой армии ему также не удалось встретить Курагина, который вскоре после приезда князя Андрея в Турецкую армию вернулся в Россию. В новой стране и в новых условиях жизни князю Андрею стало жить легче. После измены своей невесты, которая тем сильнее поразила его, чем старательнее он скрывал ото всех произведенное на него действие, для него были тяжелы те условия жизни, в которых он был счастлив, и еще тяжелее были свобода и независимость, которыми он так дорожил прежде. Он не только не думал тех прежних мыслей, которые в первый раз пришли ему, глядя на небо на Аустерлицком поле, которые он любил развивать с Пьером и которые наполняли его уединение в Богучарове, а потом в Швейцарии и Риме; но он даже боялся вспоминать об этих мыслях, раскрывавших бесконечные и светлые горизонты. Его интересовали теперь только самые ближайшие, не связанные с прежними, практические интересы, за которые он ухватывался с тем большей жадностью, чем закрытое были от него прежние. Как будто тот бесконечный удаляющийся свод неба, стоявший прежде над ним, вдруг превратился в низкий, определенный, давивший его свод, в котором все было ясно, но ничего не было вечного и таинственного.
30-й чемпионат СССР по футболу был разыгран с 28 марта по 17 ноября 1968 года. Победителем турнира стало киевское «Динамо» (четвёртый чемпионский титул).
Содержание
Итоговая таблица
| М | Команда | И | В | Н | П | М | О | УЕФА |
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
 |
«Динамо» Киев | 38 | 21 | 15 | 2 | 58-25 | 57 | КЧ |
 |
«Спартак» Москва | 38 | 21 | 10 | 7 | 64-43 | 52 | |
 |
«Торпедо» Москва | 38 | 18 | 14 | 6 | 60-32 | 50 | КК |
| 4 | ЦСКА Москва | 38 | 20 | 10 | 8 | 50-30 | 50 | |
| 5 | «Динамо» Москва | 38 | 19 | 9 | 10 | 58-32 | 47 | |
| 6 | «Динамо» Минск | 38 | 17 | 12 | 9 | 52-36 | 46 | |
| 7 | «Динамо» Тбилиси | 38 | 16 | 13 | 9 | 53-29 | 45 | |
| 8 | «Черноморец» Одесса | 38 | 11 | 16 | 11 | 47-49 | 38 | |
| 9 | «Нефтчи» Баку | 38 | 13 | 12 | 13 | 42-48 | 38 | |
| 10 | «Локомотив» Москва | 38 | 10 | 17 | 11 | 35-39 | 37 | |
| 11 | «Зенит» Ленинград | 38 | 10 | 14 | 14 | 35-49 | 34 | |
| 12 | СКА Ростов-на-Дону | 38 | 11 | 11 | 16 | 44-48 | 33 | |
| 13 | «Заря» Луганск | 38 | 10 | 13 | 15 | 23-41 | 33 | |
| 14 | «Шахтёр» Донецк | 38 | 9 | 14 | 15 | 38-42 | 32 | |
| 15 | «Кайрат» Алма-Ата | 38 | 12 | 8 | 18 | 33-42 | 32 | |
| 16 | «Арарат» Ереван | 38 | 11 | 9 | 18 | 34-46 | 31 | |
| 17 | «Пахтакор» Ташкент | 38 | 9 | 11 | 18 | 42-61 | 29 | |
| 18 | «Крылья Советов» Куйбышев | 38 | 9 | 11 | 18 | 24-45 | 29 | |
| 19 | «Торпедо» Кутаиси | 38 | 9 | 10 | 19 | 27-48 | 28 | |
| 20 | «Динамо» Кировабад | 38 | 5 | 9 | 24 | 25-59 | 19 |
Матчи
| Дата | Тур | Команда 1 | Счёт | Команда 2 |
|---|---|---|---|---|
| 28.03.1968 | 9 | Пахтакор | 0:0 | Торпедо (Москва) |
| 01.04.1968 | 7 | Нефтчи | 1:0 (0:0) | Динамо (Кировабад) |
| 01.04.1968 | 19 | Заря | 0:0 | Динамо (Москва) |
| 01.04.1968 | 19 | Торпедо (Кутаиси) | 0:2 (0:1) | Динамо (Киев) |
| 06.04.1968 | 1 | Кайрат | 0:1 (0:1) | Динамо (Москва) |
| 06.04.1968 | 1 | Арарат | 2:0 (2:0) | Локомотив |
| 06.04.1968 | 1 | Динамо (Тбилиси) | 0:0 | Спартак |
| 06.04.1968 | 1 | Нефтчи | 4:0 (1:0) | Черноморец |
| 06.04.1968 | 1 | СКА | 1:1 (1:1) | Крылья Советов |
| 06.04.1968 | 1 | Динамо (Кировабад) | 0:0 | Динамо (Киев) |
| 06.04.1968 | 1 | Шахтёр | 0:2 (0:2) | Зенит |
| 06.04.1968 | 1 | Заря | 1:0 (0:0) | Динамо (Минск) |
| 06.04.1968 | 1 | Пахтакор | 1:1 (0:0) | ЦСКА |
| 10.04.1968 | 2 | Шахтёр | 0:0 | Динамо (Минск) |
| 10.04.1968 | 2 | Пахтакор | 1:1 (0:0) | Динамо (Москва) |
| 10.04.1968 | 2 | Арарат | 1:1 (1:1) | Спартак |
| 10.04.1968 | 2 | Динамо (Тбилиси) | 0:1 (0:1) | Локомотив |
| 10.04.1968 | 2 | СКА | 1:1 (0:1) | Торпедо (Москва) |
| 10.04.1968 | 2 | Нефтчи | 0:0 | Динамо (Киев) |
| 10.04.1968 | 2 | Торпедо (Кутаиси) | 0:0 | Крылья Советов |
| 10.04.1968 | 2 | Заря | 0:0 | Зенит |
| 10.04.1968 | 2 | Кайрат | 0:2 (0:1) | ЦСКА |
| 10.04.1968 | 2 | Динамо (Кировабад) | 0:0 | Черноморец |
| 14.04.1968 | 1 | Торпедо (Кутаиси) | 3:4 (2:3) | Торпедо (Москва) |
| 16.04.1968 | 3 | Спартак | 2:1 (1:0) | Динамо (Москва) |
| 17.04.1968 | 3 | Динамо (Киев) | 1:1 (1:0) | Шахтёр |
| 17.04.1968 | 3 | Динамо (Минск) | 2:0 (1:0) | Кайрат |
| 17.04.1968 | 3 | Зенит | 2:2 (1:2) | Пахтакор |
| 17.04.1968 | 3 | Локомотив | 0:0 | ЦСКА |
| 17.04.1968 | 3 | СКА | 1:2 (1:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 17.04.1968 | 3 | Торпедо (Кутаиси) | 1:0 (1:0) | Арарат |
| 17.04.1968 | 3 | Черноморец | 4:0 (2:0) | Заря |
| 18.04.1968 | 3 | Крылья Советов | 2:1 (2:0) | Динамо (Кировабад) |
| 19.04.1968 | 3 | Торпедо (Москва) | 1:0 (1:0) | Нефтчи |
| 21.04.1968 | 4 | Арарат | 2:2 (0:1) | СКА |
| 21.04.1968 | 4 | Динамо (Киев) | 1:1 (0:0) | Заря |
| 21.04.1968 | 4 | Динамо (Минск) | 2:0 (0:0) | Пахтакор |
| 21.04.1968 | 4 | Динамо (Тбилиси) | 1:0 (0:0) | Торпедо (Кутаиси) |
| 21.04.1968 | 4 | Зенит | 0:0 | Кайрат |
| 21.04.1968 | 4 | Локомотив | 1:0 (1:0) | Динамо (Москва) |
| 21.04.1968 | 4 | Черноморец | 1:1 (0:0) | Шахтёр |
| 22.04.1968 | 4 | ЦСКА | 1:1 (0:1) | Спартак |
| 23.04.1968 | 4 | Крылья Советов | 1:0 (0:0) | Нефтчи |
| 23.04.1968 | 4 | Торпедо (Москва) | 3:0 (2:0) | Динамо (Кировабад) |
| 27.04.1968 | 5 | Локомотив | 4:1 (2:0) | СКА |
| 28.04.1968 | 5 | Пахтакор | 1:1 (0:1) | Черноморец |
| 28.04.1968 | 5 | Зенит | 1:1 (0:1) | Динамо (Москва) |
| 28.04.1968 | 5 | Кайрат | 0:1 (0:0) | Динамо (Киев) |
| 28.04.1968 | 5 | Динамо (Минск) | 0:0 | ЦСКА |
| 28.04.1968 | 5 | Крылья Советов | 1:0 (1:0) | Заря |
| 28.04.1968 | 5 | Динамо (Кировабад) | 1:0 (1:0) | Арарат |
| 28.04.1968 | 5 | Спартак | 2:1 (2:1) | Торпедо (Кутаиси) |
| 28.04.1968 | 5 | Нефтчи | 1:0 (1:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 28.04.1968 | 5 | Шахтёр | 1:0 (1:0) | Торпедо (Москва) |
| 02.05.1968 | 6 | Заря | 1:0 (1:0) | Торпедо (Москва) |
| 02.05.1968 | 6 | Шахтёр | 1:0 (1:0) | Крылья Советов |
| 02.05.1968 | 6 | Спартак | 3:1 (2:0) | СКА |
| 02.05.1968 | 6 | Пахтакор | 0:2 (0:0) | Динамо (Киев) |
| 02.05.1968 | 6 | Кайрат | 2:0 (0:0) | Черноморец |
| 02.05.1968 | 6 | Нефтчи | 2:0 (1:0) | Арарат |
| 02.05.1968 | 6 | Зенит | 1:1 (0:1) | ЦСКА |
| 02.05.1968 | 6 | Динамо (Тбилиси) | 2:0 (2:0) | Динамо (Кировабад) |
| 03.05.1968 | 6 | Динамо (Москва) | 1:0 (0:0) | Динамо (Минск) |
| 04.05.1968 | 6 | Локомотив | 5:2 (2:1) | Торпедо (Кутаиси) |
| 08.05.1968 | 7 | Кайрат | 4:1 (1:0) | Пахтакор |
| 08.05.1968 | 7 | Торпедо (Москва) | 0:0 | Крылья Советов |
| 09.05.1968 | 7 | Арарат | 0:0 | Динамо (Тбилиси) |
| 09.05.1968 | 7 | Динамо (Киев) | 2:2 (0:0) | Черноморец |
| 09.05.1968 | 7 | Динамо (Минск) | 2:1 (0:0) | Зенит |
| 09.05.1968 | 7 | Заря | 3:1 (2:1) | Шахтёр |
| 09.05.1968 | 7 | Торпедо (Кутаиси) | 1:0 (0:0) | СКА |
| 09.05.1968 | 7 | ЦСКА | 2:1 (2:1) | Динамо (Москва) |
| 10.05.1968 | 7 | Локомотив | 0:2 (0:0) | Спартак |
| 12.05.1968 | 8 | Крылья Советов | 2:0 (2:0) | Пахтакор |
| 12.05.1968 | 8 | Торпедо (Москва) | 3:0 (1:0) | Кайрат |
| 15.05.1968 | 8 | Динамо (Киев) | 2:1 (1:0) | ЦСКА |
| 16.05.1968 | 8 | Динамо (Тбилиси) | 2:0 (1:0) | Заря |
| 16.05.1968 | 8 | СКА | 3:1 (1:1) | Динамо (Кировабад) |
| 16.05.1968 | 8 | Спартак | 2:1 (2:0) | Динамо (Минск) |
| 16.05.1968 | 8 | Торпедо (Кутаиси) | 0:0 | Нефтчи |
| 16.05.1968 | 8 | Черноморец | 1:0 (1:0) | Динамо (Москва) |
| 16.05.1968 | 8 | Шахтёр | 1:0 (0:0) | Арарат |
| 17.05.1968 | 8 | Локомотив | 0:0 | Зенит |
| 17.05.1968 | 9 | Крылья Советов | 2:0 (0:0) | Кайрат |
| 20.05.1968 | 9 | Арарат | 3:0 (1:0) | Заря |
| 20.05.1968 | 9 | Динамо (Киев) | 2:0 (0:0) | Динамо (Москва) |
| 20.05.1968 | 9 | Динамо (Кировабад) | 1:1 (0:1) | Торпедо (Кутаиси) |
| 20.05.1968 | 9 | Динамо (Тбилиси) | 1:1 (0:1) | Шахтёр |
| 20.05.1968 | 9 | СКА | 1:0 (0:0) | Нефтчи |
| 20.05.1968 | 9 | Черноморец | 1:0 (0:0) | ЦСКА |
| 22.05.1968 | 9 | Спартак | 4:0 (1:0) | Зенит |
| 23.05.1968 | 9 | Локомотив | 0:0 | Динамо (Минск) |
| 26.05.1968 | 10 | ЦСКА | 1:0 (0:0) | Крылья Советов |
| 28.05.1968 | 10 | Динамо (Кировабад) | 0:1 (0:1) | Локомотив |
| 28.05.1968 | 10 | Динамо (Минск) | 0:0 | Динамо (Киев) |
| 28.05.1968 | 10 | Динамо (Москва) | 3:5 (1:1) | Торпедо (Москва) |
| 28.05.1968 | 10 | Заря | 0:1 (0:1) | Торпедо (Кутаиси) |
| 28.05.1968 | 10 | Зенит | 1:1 (1:1) | Черноморец |
| 28.05.1968 | 10 | Кайрат | 0:0 | Динамо (Тбилиси) |
| 28.05.1968 | 10 | Нефтчи | 2:1 (2:1) | Спартак |
| 28.05.1968 | 10 | Пахтакор | 4:0 (1:0) | Арарат |
| 28.05.1968 | 10 | Шахтёр | 1:1 (0:1) | СКА |
| 01.06.1968 | 11 | Шахтёр | 0:0 | Торпедо (Кутаиси) |
| 01.06.1968 | 11 | Крылья Советов | 2:2 (1:1) | Динамо (Москва) |
| 01.06.1968 | 11 | Пахтакор | 0:0 | Динамо (Тбилиси) |
| 01.06.1968 | 11 | Зенит | 1:0 (0:0) | Динамо (Киев) |
| 01.06.1968 | 11 | Кайрат | 0:0 | Арарат |
| 01.06.1968 | 11 | Нефтчи | 0:1 (0:1) | Локомотив |
| 01.06.1968 | 11 | Динамо (Минск) | 3:2 (0:0) | Черноморец |
| 01.06.1968 | 11 | ЦСКА | 0:2 (0:1) | Торпедо (Москва) |
| 01.06.1968 | 11 | Заря | 1:0 (0:0) | СКА |
| 01.06.1968 | 11 | Динамо (Кировабад) | 0:1 (0:1) | Спартак |
| 07.06.1968 | 12 | Крылья Советов | 0:2 (0:0) | Зенит |
| 07.06.1968 | 12 | Торпедо (Москва) | 1:1 (1:0) | Динамо (Минск) |
| 08.06.1968 | 12 | Арарат | 1:1 (0:0) | ЦСКА |
| 08.06.1968 | 12 | Динамо (Кировабад) | 1:1 (0:0) | Шахтёр |
| 08.06.1968 | 12 | Динамо (Тбилиси) | 0:0 | Динамо (Москва) |
| 08.06.1968 | 12 | Нефтчи | 0:0 | Заря |
| 08.06.1968 | 12 | СКА | 3:1 (2:0) | Пахтакор |
| 08.06.1968 | 12 | Спартак | 2:0 (1:0) | Черноморец |
| 08.06.1968 | 12 | Торпедо (Кутаиси) | 1:1 (1:0) | Кайрат |
| 09.06.1968 | 12 | Локомотив | 0:1 (0:0) | Динамо (Киев) |
| 11.06.1968 | 13 | Крылья Советов | 0:1 (0:1) | Динамо (Минск) |
| 11.06.1968 | 13 | Торпедо (Москва) | 1:1 (0:0) | Зенит |
| 12.06.1968 | 13 | Арарат | 2:1 (0:0) | Динамо (Москва) |
| 12.06.1968 | 13 | Динамо (Кировабад) | 0:0 | Заря |
| 12.06.1968 | 13 | Динамо (Тбилиси) | 2:0 (0:0) | ЦСКА |
| 12.06.1968 | 13 | Нефтчи | 1:1 (1:1) | Шахтёр |
| 12.06.1968 | 13 | СКА | 2:1 (0:1) | Кайрат |
| 12.06.1968 | 13 | Торпедо (Кутаиси) | 1:2 (0:1) | Пахтакор |
| 13.06.1968 | 13 | Локомотив | 0:0 | Черноморец |
| 14.06.1968 | 13 | Спартак | 3:3 (2:0) | Динамо (Киев) |
| 19.06.1968 | 14 | Динамо (Москва) | 3:0 (0:0) | Торпедо (Кутаиси) |
| 20.06.1968 | 14 | Кайрат | 1:0 (1:0) | Динамо (Кировабад) |
| 20.06.1968 | 14 | Пахтакор | 2:1 (1:1) | Нефтчи |
| 20.06.1968 | 14 | Зенит | 2:1 (2:0) | Арарат |
| 20.06.1968 | 14 | Шахтёр | 0:1 (0:1) | Спартак |
| 20.06.1968 | 14 | Черноморец | 1:1 (1:0) | Крылья Советов |
| 20.06.1968 | 14 | ЦСКА | 2:0 (2:0) | СКА |
| 20.06.1968 | 14 | Динамо (Минск) | 0:1 (0:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 20.06.1968 | 14 | Заря | 0:0 | Локомотив |
| 20.06.1968 | 14 | Динамо (Киев) | 2:1 (0:1) | Торпедо (Москва) |
| 24.06.1968 | 15 | Динамо (Минск) | 1:0 (0:0) | Арарат |
| 24.06.1968 | 15 | Пахтакор | 1:0 (0:0) | Динамо (Кировабад) |
| 24.06.1968 | 15 | Шахтёр | 1:1 (1:0) | Локомотив |
| 24.06.1968 | 15 | Динамо (Москва) | 1:0 (1:0) | СКА |
| 24.06.1968 | 15 | Заря | 1:3 (1:3) | Спартак |
| 24.06.1968 | 15 | Динамо (Киев) | 1:0 (0:0) | Крылья Советов |
| 24.06.1968 | 15 | Кайрат | 3:0 (1:0) | Нефтчи |
| 24.06.1968 | 15 | Черноморец | 2:2 (0:1) | Торпедо (Москва) |
| 24.06.1968 | 15 | Зенит | 0:0 | Динамо (Тбилиси) |
| 25.06.1968 | 15 | ЦСКА | 2:1 (2:0) | Торпедо (Кутаиси) |
| 02.07.1968 | 16 | Спартак | 1:0 (0:0) | Крылья Советов |
| 03.07.1968 | 16 | Локомотив | 1:1 (0:0) | Торпедо (Москва) |
| 03.07.1968 | 16 | Нефтчи | 2:1 (1:0) | Динамо (Москва) |
| 03.07.1968 | 16 | Шахтёр | 3:0 (2:0) | Пахтакор |
| 03.07.1968 | 16 | Арарат | 0:2 (0:1) | Черноморец |
| 03.07.1968 | 16 | Динамо (Кировабад) | 1:0 (1:0) | ЦСКА |
| 03.07.1968 | 16 | Торпедо (Кутаиси) | 0:1 (0:0) | Динамо (Минск) |
| 03.07.1968 | 16 | Заря | 1:1 (0:0) | Кайрат |
| 03.07.1968 | 16 | Динамо (Тбилиси) | 1:1 (1:1) | Динамо (Киев) |
| 03.07.1968 | 16 | СКА | 3:1 (2:1) | Зенит |
| 07.07.1968 | 17 | Шахтёр | 2:0 (2:0) | Кайрат |
| 07.07.1968 | 17 | Арарат | 0:1 (0:0) | Динамо (Киев) |
| 07.07.1968 | 17 | СКА | 2:2 (1:2) | Динамо (Минск) |
| 07.07.1968 | 17 | Заря | 2:1 (0:0) | Пахтакор |
| 07.07.1968 | 17 | Динамо (Кировабад) | 1:1 (1:1) | Динамо (Москва) |
| 07.07.1968 | 17 | Торпедо (Кутаиси) | 0:1 (0:0) | Зенит |
| 07.07.1968 | 17 | Нефтчи | 0:1 (0:1) | ЦСКА |
| 07.07.1968 | 17 | Локомотив | 1:0 (0:0) | Крылья Советов |
| 08.07.1968 | 17 | Спартак | 1:5 (1:1) | Торпедо (Москва) |
| 08.07.1968 | 17 | Динамо (Тбилиси) | 4:0 (1:0) | Черноморец |
| 11.07.1968 | 18 | Локомотив | 5:0 (1:0) | Пахтакор |
| 12.07.1968 | 18 | Спартак | 1:0 (0:0) | Кайрат |
| 13.07.1968 | 18 | ЦСКА | 4:0 (3:0) | Заря |
| 14.07.1968 | 18 | Динамо (Киев) | 4:0 (0:0) | СКА |
| 14.07.1968 | 18 | Динамо (Минск) | 2:2 (1:1) | Нефтчи |
| 14.07.1968 | 18 | Динамо (Москва) | 2:0 (2:0) | Шахтёр |
| 14.07.1968 | 18 | Зенит | 2:1 (0:1) | Динамо (Кировабад) |
| 14.07.1968 | 18 | Черноморец | 1:0 (0:0) | Торпедо (Кутаиси) |
| 15.07.1968 | 18 | Крылья Советов | 0:1 (0:0) | Арарат |
| 15.07.1968 | 18 | Торпедо (Москва) | 0:2 (0:1) | Динамо (Тбилиси) |
| 16.07.1968 | 19 | Локомотив | 1:0 (1:0) | Кайрат |
| 17.07.1968 | 19 | Спартак | 4:0 (0:0) | Пахтакор |
| 18.07.1968 | 19 | Динамо (Минск) | 2:1 (1:0) | Динамо (Кировабад) |
| 18.07.1968 | 19 | Зенит | 2:2 (1:1) | Нефтчи |
| 18.07.1968 | 19 | ЦСКА | 3:2 (2:0) | Шахтёр |
| 18.07.1968 | 19 | Черноморец | 1:0 (1:0) | СКА |
| 18.07.1968 | 38 | Динамо (Киев) | 1:0 (1:0) | Торпедо (Кутаиси) |
| 19.07.1968 | 19 | Крылья Советов | 1:0 (0:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 19.07.1968 | 19 | Торпедо (Москва) | 2:0 (0:0) | Арарат |
| 20.07.1968 | 38 | Динамо (Москва) | 1:0 (1:0) | Заря |
| 26.07.1968 | 20 | ЦСКА | 2:0 (2:0) | Локомотив |
| 27.07.1968 | 20 | Динамо (Тбилиси) | 0:0 | СКА |
| 27.07.1968 | 20 | Динамо (Москва) | 2:1 (1:1) | Спартак |
| 27.07.1968 | 20 | Динамо (Кировабад) | 0:0 | Крылья Советов |
| 27.07.1968 | 20 | Шахтёр | 2:3 (1:1) | Динамо (Киев) |
| 27.07.1968 | 20 | Нефтчи | 1:1 (1:1) | Торпедо (Москва) |
| 27.07.1968 | 20 | Пахтакор | 5:0 (1:0) | Зенит |
| 27.07.1968 | 20 | Кайрат | 2:1 (0:1) | Динамо (Минск) |
| 27.07.1968 | 20 | Арарат | 1:0 (0:0) | Торпедо (Кутаиси) |
| 27.07.1968 | 20 | Заря | 1:1 (0:0) | Черноморец |
| 31.07.1968 | 21 | Динамо (Кировабад) | 1:1 (0:1) | Торпедо (Москва) |
| 31.07.1968 | 21 | Торпедо (Кутаиси) | 4:2 (0:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 31.07.1968 | 21 | Пахтакор | 1:2 (0:1) | Динамо (Минск) |
| 31.07.1968 | 21 | СКА | 4:0 (1:0) | Арарат |
| 31.07.1968 | 21 | Динамо (Москва) | 6:2 (2:0) | Локомотив |
| 31.07.1968 | 21 | Кайрат | 0:2 (0:1) | Зенит |
| 31.07.1968 | 21 | Нефтчи | 1:1 (1:0) | Крылья Советов |
| 31.07.1968 | 21 | Заря | 0:2 (0:0) | Динамо (Киев) |
| 31.07.1968 | 21 | Шахтёр | 0:2 (0:0) | Черноморец |
| 04.08.1968 | 21 | Спартак | 2:0 (1:0) | ЦСКА |
| 10.08.1968 | 22 | Торпедо (Кутаиси) | 2:0 (1:0) | Спартак |
| 10.08.1968 | 22 | СКА | 1:1 (0:0) | Локомотив |
| 10.08.1968 | 22 | Арарат | 1:0 (1:0) | Динамо (Кировабад) |
| 10.08.1968 | 22 | Черноморец | 4:1 (2:1) | Пахтакор |
| 10.08.1968 | 22 | ЦСКА | 1:0 (1:0) | Зенит |
| 10.08.1968 | 22 | Динамо (Тбилиси) | 4:0 (2:0) | Нефтчи |
| 10.08.1968 | 22 | Динамо (Киев) | 1:1 (0:1) | Кайрат |
| 10.08.1968 | 22 | Динамо (Минск) | 1:0 (0:0) | Динамо (Москва) |
| 11.08.1968 | 22 | Торпедо (Москва) | 1:0 (1:0) | Заря |
| 11.08.1968 | 22 | Крылья Советов | 1:1 (0:0) | Шахтёр |
| 14.08.1968 | 23 | Арарат | 4:1 (2:1) | Нефтчи |
| 14.08.1968 | 23 | Динамо (Киев) | 2:0 (1:0) | Пахтакор |
| 14.08.1968 | 23 | Динамо (Кировабад) | 2:0 (1:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 14.08.1968 | 23 | Динамо (Москва) | 3:0 (2:0) | Зенит |
| 14.08.1968 | 23 | СКА | 5:2 (3:1) | Спартак |
| 14.08.1968 | 23 | Торпедо (Кутаиси) | 0:0 | Локомотив |
| 14.08.1968 | 23 | Черноморец | 2:0 (2:0) | Кайрат |
| 15.08.1968 | 23 | Торпедо (Москва) | 1:0 (1:0) | Шахтёр |
| 16.08.1968 | 23 | Заря | 1:0 (0:0) | Крылья Советов |
| 16.08.1968 | 23 | ЦСКА | 2:1 (1:0) | Динамо (Минск) |
| 18.08.1968 | 28 | Динамо (Москва) | 1:0 (0:0) | Динамо (Киев) |
| 22.08.1968 | 24 | Спартак | 0:0 | Локомотив |
| 22.08.1968 | 24 | СКА | 1:0 (0:0) | Торпедо (Кутаиси) |
| 22.08.1968 | 24 | Зенит | 1:1 (0:0) | Динамо (Минск) |
| 22.08.1968 | 24 | Пахтакор | 1:1 (0:1) | Кайрат |
| 22.08.1968 | 24 | Крылья Советов | 0:2 (0:1) | Торпедо (Москва) |
| 22.08.1968 | 24 | Динамо (Тбилиси) | 5:3 (4:2) | Арарат |
| 22.08.1968 | 24 | Черноморец | 2:4 (2:2) | Динамо (Киев) |
| 22.08.1968 | 24 | Шахтёр | 3:0 (0:0) | Заря |
| 22.08.1968 | 24 | Нефтчи | 1:3 (1:1) | Динамо (Кировабад) |
| 23.08.1968 | 24 | Динамо (Москва) | 1:1 (0:0) | ЦСКА |
| 31.08.1968 | 25 | Торпедо (Москва) | 0:0 | Торпедо (Кутаиси) |
| 31.08.1968 | 25 | Крылья Советов | 1:0 | СКА |
| 01.09.1968 | 25 | Динамо (Киев) | 3:0 (1:0) | Нефтчи |
| 01.09.1968 | 25 | Динамо (Минск) | 2:1 (2:0) | Заря |
| 01.09.1968 | 25 | Динамо (Москва) | 1:0 (1:0) | Кайрат |
| 01.09.1968 | 25 | Зенит | 0:2 (0:0) | Шахтёр |
| 01.09.1968 | 25 | Черноморец | 4:0 (2:0) | Динамо (Кировабад) |
| 02.09.1968 | 25 | ЦСКА | 3:1 (1:0) | Пахтакор |
| 03.09.1968 | 25 | Локомотив | 2:1 (2:0) | Арарат |
| 04.09.1968 | 25 | Спартак | 1:0 (0:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 05.09.1968 | 26 | Динамо (Киев) | 1:0 (1:0) | Динамо (Кировабад) |
| 05.09.1968 | 26 | Динамо (Минск) | 1:0 (0:0) | Шахтёр |
| 05.09.1968 | 26 | Зенит | 0:1 (0:1) | Заря |
| 05.09.1968 | 26 | Крылья Советов | 1:1 (0:0) | Торпедо (Кутаиси) |
| 05.09.1968 | 26 | Торпедо (Москва) | 2:0 (0:0) | СКА |
| 05.09.1968 | 26 | Черноморец | 1:2 (1:0) | Нефтчи |
| 06.09.1968 | 26 | Динамо (Москва) | 1:0 (1:0) | Пахтакор |
| 07.09.1968 | 26 | ЦСКА | 3:0 (0:0) | Кайрат |
| 08.09.1968 | 26 | Локомотив | 0:3 (0:2) | Динамо (Тбилиси) |
| 09.09.1968 | 26 | Спартак | 3:1 (1:0) | Арарат |
| 10.09.1968 | 27 | Торпедо (Москва) | 2:1 (1:0) | Пахтакор |
| 11.09.1968 | 27 | ЦСКА | 0:0 | Динамо (Киев) |
| 12.09.1968 | 27 | Динамо (Москва) | 1:1 (1:1) | Черноморец |
| 12.09.1968 | 27 | Зенит | 1:1 (1:1) | Локомотив |
| 12.09.1968 | 27 | Кайрат | 0:1 (0:0) | Крылья Советов |
| 12.09.1968 | 27 | Нефтчи | 0:1 (0:1) | СКА |
| 12.09.1968 | 27 | Торпедо (Кутаиси) | 2:1 (0:1) | Динамо (Кировабад) |
| 13.09.1968 | 27 | Динамо (Минск) | 0:0 | Спартак |
| 13.09.1968 | 27 | Заря | 1:0 (0:0) | Арарат |
| 13.09.1968 | 27 | Шахтёр | 1:0 (0:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 16.09.1968 | 28 | Динамо (Кировабад) | 0:0 | СКА |
| 16.09.1968 | 28 | Кайрат | 1:0 (1:0) | Торпедо (Москва) |
| 16.09.1968 | 28 | Нефтчи | 2:1 (1:1) | Торпедо (Кутаиси) |
| 16.09.1968 | 28 | Пахтакор | 1:0 (0:0) | Крылья Советов |
| 16.09.1968 | 28 | ЦСКА | 2:2 (1:1) | Черноморец |
| 17.09.1968 | 28 | Динамо (Минск) | 2:0 (0:0) | Локомотив |
| 17.09.1968 | 28 | Заря | 0:0 | Динамо (Тбилиси) |
| 17.09.1968 | 28 | Зенит | 1:0 (0:0) | Спартак |
| 19.09.1968 | 28 | Арарат | 2:0 (0:0) | Шахтёр |
| 22.09.1968 | 29 | Торпедо (Москва) | 3:0 (2:0) | ЦСКА |
| 23.09.1968 | 29 | Арарат | 1:0 (1:0) | Пахтакор |
| 23.09.1968 | 29 | Динамо (Киев) | 5:2 (2:0) | Зенит |
| 23.09.1968 | 29 | Динамо (Москва) | 5:1 (2:1) | Крылья Советов |
| 23.09.1968 | 29 | Динамо (Тбилиси) | 3:0 (2:0) | Кайрат |
| 23.09.1968 | 29 | СКА | 1:1 (1:1) | Заря |
| 23.09.1968 | 29 | Торпедо (Кутаиси) | 2:1 (1:0) | Шахтёр |
| 24.09.1968 | 29 | Спартак | 4:3 (2:1) | Нефтчи |
| 25.09.1968 | 29 | Локомотив | 0:2 (0:2) | Динамо (Кировабад) |
| 27.09.1968 | 30 | Арарат | 0:0 | Кайрат |
| 27.09.1968 | 30 | Динамо (Тбилиси) | 2:1 (1:0) | Пахтакор |
| 27.09.1968 | 30 | Крылья Советов | 0:1 (0:0) | ЦСКА |
| 27.09.1968 | 30 | СКА | 1:1 (0:1) | Шахтёр |
| 27.09.1968 | 30 | Торпедо (Кутаиси) | 0:2 (0:1) | Заря |
| 27.09.1968 | 30 | Черноморец | 1:1 (0:0) | Зенит |
| 29.09.1968 | 30 | Локомотив | 1:1 (1:0) | Нефтчи |
| 30.09.1968 | 30 | Спартак | 2:1 (2:1) | Динамо (Кировабад) |
| 06.10.1968 | 31 | Динамо (Минск) | 4:1 (1:0) | Крылья Советов |
| 06.10.1968 | 31 | Заря | 1:1 (0:1) | Нефтчи |
| 06.10.1968 | 31 | Зенит | 0:1 (0:0) | Торпедо (Москва) |
| 06.10.1968 | 31 | Кайрат | 1:0 (0:0) | СКА |
| 06.10.1968 | 31 | Пахтакор | 0:0 | Торпедо (Кутаиси) |
| 06.10.1968 | 31 | ЦСКА | 3:2 (1:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 06.10.1968 | 31 | Черноморец | 2:2 (2:1) | Спартак |
| 06.10.1968 | 31 | Шахтёр | 3:0 (0:0) | Динамо (Кировабад) |
| 07.10.1968 | 31 | Динамо (Москва) | 3:0 (0:0) | Арарат |
| 08.10.1968 | 31 | Динамо (Киев) | 3:1 (2:1) | Локомотив |
| 10.10.1968 | 32 | Динамо (Минск) | 0:3 (0:1) | Торпедо (Москва) |
| 10.10.1968 | 32 | Заря | 1:0 (1:0) | Динамо (Кировабад) |
| 10.10.1968 | 32 | Кайрат | 2:0 (1:0) | Торпедо (Кутаиси) |
| 10.10.1968 | 32 | Пахтакор | 2:1 (1:1) | СКА |
| 10.10.1968 | 32 | Шахтёр | 0:1 (0:1) | Нефтчи |
| 11.10.1968 | 32 | Динамо (Москва) | 1:0 (0:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 12.10.1968 | 32 | Динамо (Киев) | 1:0 (0:0) | Спартак |
| 12.10.1968 | 32 | Зенит | 3:0 (1:0) | Крылья Советов |
| 12.10.1968 | 32 | ЦСКА | 1:0 (0:0) | Арарат |
| 12.10.1968 | 32 | Черноморец | 1:1 (0:0) | Локомотив |
| 17.10.1968 | 33 | Арарат | 3:0 (1:0) | Зенит |
| 17.10.1968 | 33 | Крылья Советов | 1:0 (0:0) | Черноморец |
| 17.10.1968 | 33 | СКА | 0:1 (0:0) | ЦСКА |
| 17.10.1968 | 33 | Торпедо (Кутаиси) | 1:0 (1:0) | Динамо (Москва) |
| 17.10.1968 | 33 | Торпедо (Москва) | 1:1 (1:1) | Динамо (Киев) |
| 18.10.1968 | 33 | Динамо (Кировабад) | 1:4 (1:1) | Пахтакор |
| 18.10.1968 | 33 | Динамо (Тбилиси) | 3:2 (1:0) | Динамо (Минск) |
| 18.10.1968 | 33 | Нефтчи | 2:1 (2:0) | Кайрат |
| 18.10.1968 | 33 | Спартак | 1:1 (1:0) | Заря |
| 19.10.1968 | 33 | Локомотив | 2:2 (2:1) | Шахтёр |
| 21.10.1968 | 34 | Крылья Советов | 1:1 (1:1) | Динамо (Киев) |
| 21.10.1968 | 34 | СКА | 0:3 (0:2) | Динамо (Москва) |
| 21.10.1968 | 34 | Торпедо (Кутаиси) | 0:4 (0:1) | ЦСКА |
| 21.10.1968 | 34 | Торпедо (Москва) | 2:0 (0:0) | Черноморец |
| 22.10.1968 | 34 | Арарат | 2:2 (1:1) | Динамо (Минск) |
| 22.10.1968 | 34 | Динамо (Кировабад) | 2:4 (0:2) | Кайрат |
| 22.10.1968 | 34 | Динамо (Тбилиси) | 1:0 (0:0) | Зенит |
| 22.10.1968 | 34 | Нефтчи | 2:1 (0:1) | Пахтакор |
| 23.10.1968 | 34 | Спартак | 2:1 (2:1) | Шахтёр |
| 24.10.1968 | 34 | Локомотив | 1:1 (1:1) | Заря |
| 26.10.1968 | 30 | Торпедо (Москва) | 1:2 (0:1) | Динамо (Москва) |
| 26.10.1968 | 30 | Динамо (Киев) | 2:1 (2:0) | Динамо (Минск) |
| 29.10.1968 | 35 | ЦСКА | 1:2 (0:0) | Нефтчи |
| 30.10.1968 | 35 | Динамо (Киев) | 0:0 | Динамо (Тбилиси) |
| 30.10.1968 | 35 | Динамо (Минск) | 4:0 (2:0) | Торпедо (Кутаиси) |
| 30.10.1968 | 35 | Динамо (Москва) | 6:1 (4:0) | Динамо (Кировабад) |
| 30.10.1968 | 35 | Зенит | 0:1 (0:1) | СКА |
| 30.10.1968 | 35 | Кайрат | 2:0 (1:0) | Заря |
| 30.10.1968 | 35 | Крылья Советов | 0:0 | Локомотив |
| 30.10.1968 | 35 | Пахтакор | 2:2 (0:0) | Шахтёр |
| 30.10.1968 | 35 | Черноморец | 1:0 (1:0) | Арарат |
| 31.10.1968 | 35 | Торпедо (Москва) | 3:3 (2:2) | Спартак |
| 02.11.1968 | 36 | ЦСКА | 1:0 (0:0) | Динамо (Кировабад) |
| 03.11.1968 | 36 | Динамо (Киев) | 0:0 | Арарат |
| 03.11.1968 | 36 | Динамо (Минск) | 1:0 (1:0) | СКА |
| 03.11.1968 | 36 | Динамо (Москва) | 0:0 | Нефтчи |
| 03.11.1968 | 36 | Зенит | 0:0 | Торпедо (Кутаиси) |
| 03.11.1968 | 36 | Кайрат | 3:1 (3:0) | Шахтёр |
| 03.11.1968 | 36 | Пахтакор | 1:0 (0:0) | Заря |
| 03.11.1968 | 36 | Черноморец | 1:1 (0:1) | Динамо (Тбилиси) |
| 04.11.1968 | 36 | Крылья Советов | 0:2 (0:1) | Спартак |
| 04.11.1968 | 36 | Торпедо (Москва) | 1:0 (0:0) | Локомотив |
| 08.11.1968 | 37 | Арарат | 1:0 (0:0) | Крылья Советов |
| 08.11.1968 | 37 | Динамо (Кировабад) | 2:3 (0:1) | Зенит |
| 08.11.1968 | 37 | Заря | 0:2 (0:0) | ЦСКА |
| 08.11.1968 | 37 | Кайрат | 1:0 (0:0) | Локомотив |
| 08.11.1968 | 37 | Нефтчи | 2:2 (0:1) | Динамо (Минск) |
| 08.11.1968 | 37 | СКА | 2:2 (1:0) | Динамо (Киев) |
| 08.11.1968 | 37 | Торпедо (Кутаиси) | 1:0 (1:0) | Черноморец |
| 08.11.1968 | 37 | Шахтёр | 0:1 (0:1) | Динамо (Москва) |
| 12.11.1968 | 38 | Арарат | 1:1 (1:0) | Торпедо (Москва) |
| 12.11.1968 | 38 | Динамо (Кировабад) | 0:3 (0:2) | Динамо (Минск) |
| 12.11.1968 | 38 | Динамо (Тбилиси) | 7:2 (2:0) | Крылья Советов |
| 12.11.1968 | 38 | Кайрат | 1:2 (1:0) | Спартак |
| 12.11.1968 | 38 | Нефтчи | 2:1 (2:1) | Зенит |
| 12.11.1968 | 38 | Пахтакор | 1:1 (0:0) | Локомотив |
| 12.11.1968 | 38 | СКА | 4:0 (1:0) | Черноморец |
| 12.11.1968 | 38 | Шахтёр | 0:0 | ЦСКА |
| 16.11.1968 | 29 | Черноморец | 2:2 (1:1) | Динамо (Минск) |
| 16.11.1968 | 37 | Динамо (Тбилиси) | 2:2 (2:2) | Торпедо (Москва) |
| 17.11.1968 | 37 | Пахтакор | 2:2 (1:1) | Спартак |
Призы
Напишите отзыв о статье "Чемпионат СССР по футболу 1968 (класс «А», первая группа)"
Примечания
- ↑ «Уралмаш» Свердловск играл во второй группе класса «А»
Ссылки
- [www.klisf.info/tourns/urs/1968/10c.htm Календарь игр]
- [www.rsssf.com/tabless/su68.html На www.rsssf.com]
- [wildstat.ru/p/2001/ch/URS_1_1968/stg/all/tour/all Результаты на WildStat.ru]
| ||||||
| ||||||
| ||||||
Отрывок, характеризующий Чемпионат СССР по футболу 1968 (класс «А», первая группа)
Но государь с Балашевым прошли, не замечая Аракчеева, через выходную дверь в освещенный сад. Аракчеев, придерживая шпагу и злобно оглядываясь вокруг себя, прошел шагах в двадцати за ними.Пока Борис продолжал делать фигуры мазурки, его не переставала мучить мысль о том, какую новость привез Балашев и каким бы образом узнать ее прежде других.
В фигуре, где ему надо было выбирать дам, шепнув Элен, что он хочет взять графиню Потоцкую, которая, кажется, вышла на балкон, он, скользя ногами по паркету, выбежал в выходную дверь в сад и, заметив входящего с Балашевым на террасу государя, приостановился. Государь с Балашевым направлялись к двери. Борис, заторопившись, как будто не успев отодвинуться, почтительно прижался к притолоке и нагнул голову.
Государь с волнением лично оскорбленного человека договаривал следующие слова:
– Без объявления войны вступить в Россию. Я помирюсь только тогда, когда ни одного вооруженного неприятеля не останется на моей земле, – сказал он. Как показалось Борису, государю приятно было высказать эти слова: он был доволен формой выражения своей мысли, но был недоволен тем, что Борис услыхал их.
– Чтоб никто ничего не знал! – прибавил государь, нахмурившись. Борис понял, что это относилось к нему, и, закрыв глаза, слегка наклонил голову. Государь опять вошел в залу и еще около получаса пробыл на бале.
Борис первый узнал известие о переходе французскими войсками Немана и благодаря этому имел случай показать некоторым важным лицам, что многое, скрытое от других, бывает ему известно, и через то имел случай подняться выше во мнении этих особ.
Неожиданное известие о переходе французами Немана было особенно неожиданно после месяца несбывавшегося ожидания, и на бале! Государь, в первую минуту получения известия, под влиянием возмущения и оскорбления, нашел то, сделавшееся потом знаменитым, изречение, которое самому понравилось ему и выражало вполне его чувства. Возвратившись домой с бала, государь в два часа ночи послал за секретарем Шишковым и велел написать приказ войскам и рескрипт к фельдмаршалу князю Салтыкову, в котором он непременно требовал, чтобы были помещены слова о том, что он не помирится до тех пор, пока хотя один вооруженный француз останется на русской земле.
На другой день было написано следующее письмо к Наполеону.
«Monsieur mon frere. J'ai appris hier que malgre la loyaute avec laquelle j'ai maintenu mes engagements envers Votre Majeste, ses troupes ont franchis les frontieres de la Russie, et je recois a l'instant de Petersbourg une note par laquelle le comte Lauriston, pour cause de cette agression, annonce que Votre Majeste s'est consideree comme en etat de guerre avec moi des le moment ou le prince Kourakine a fait la demande de ses passeports. Les motifs sur lesquels le duc de Bassano fondait son refus de les lui delivrer, n'auraient jamais pu me faire supposer que cette demarche servirait jamais de pretexte a l'agression. En effet cet ambassadeur n'y a jamais ete autorise comme il l'a declare lui meme, et aussitot que j'en fus informe, je lui ai fait connaitre combien je le desapprouvais en lui donnant l'ordre de rester a son poste. Si Votre Majeste n'est pas intentionnee de verser le sang de nos peuples pour un malentendu de ce genre et qu'elle consente a retirer ses troupes du territoire russe, je regarderai ce qui s'est passe comme non avenu, et un accommodement entre nous sera possible. Dans le cas contraire, Votre Majeste, je me verrai force de repousser une attaque que rien n'a provoquee de ma part. Il depend encore de Votre Majeste d'eviter a l'humanite les calamites d'une nouvelle guerre.
Je suis, etc.
(signe) Alexandre».
[«Государь брат мой! Вчера дошло до меня, что, несмотря на прямодушие, с которым соблюдал я мои обязательства в отношении к Вашему Императорскому Величеству, войска Ваши перешли русские границы, и только лишь теперь получил из Петербурга ноту, которою граф Лористон извещает меня, по поводу сего вторжения, что Ваше Величество считаете себя в неприязненных отношениях со мною, с того времени как князь Куракин потребовал свои паспорта. Причины, на которых герцог Бассано основывал свой отказ выдать сии паспорты, никогда не могли бы заставить меня предполагать, чтобы поступок моего посла послужил поводом к нападению. И в действительности он не имел на то от меня повеления, как было объявлено им самим; и как только я узнал о сем, то немедленно выразил мое неудовольствие князю Куракину, повелев ему исполнять по прежнему порученные ему обязанности. Ежели Ваше Величество не расположены проливать кровь наших подданных из за подобного недоразумения и ежели Вы согласны вывести свои войска из русских владений, то я оставлю без внимания все происшедшее, и соглашение между нами будет возможно. В противном случае я буду принужден отражать нападение, которое ничем не было возбуждено с моей стороны. Ваше Величество, еще имеете возможность избавить человечество от бедствий новой войны.
(подписал) Александр». ]
13 го июня, в два часа ночи, государь, призвав к себе Балашева и прочтя ему свое письмо к Наполеону, приказал ему отвезти это письмо и лично передать французскому императору. Отправляя Балашева, государь вновь повторил ему слова о том, что он не помирится до тех пор, пока останется хотя один вооруженный неприятель на русской земле, и приказал непременно передать эти слова Наполеону. Государь не написал этих слов в письме, потому что он чувствовал с своим тактом, что слова эти неудобны для передачи в ту минуту, когда делается последняя попытка примирения; но он непременно приказал Балашеву передать их лично Наполеону.
Выехав в ночь с 13 го на 14 е июня, Балашев, сопутствуемый трубачом и двумя казаками, к рассвету приехал в деревню Рыконты, на французские аванпосты по сю сторону Немана. Он был остановлен французскими кавалерийскими часовыми.
Французский гусарский унтер офицер, в малиновом мундире и мохнатой шапке, крикнул на подъезжавшего Балашева, приказывая ему остановиться. Балашев не тотчас остановился, а продолжал шагом подвигаться по дороге.
Унтер офицер, нахмурившись и проворчав какое то ругательство, надвинулся грудью лошади на Балашева, взялся за саблю и грубо крикнул на русского генерала, спрашивая его: глух ли он, что не слышит того, что ему говорят. Балашев назвал себя. Унтер офицер послал солдата к офицеру.
Не обращая на Балашева внимания, унтер офицер стал говорить с товарищами о своем полковом деле и не глядел на русского генерала.
Необычайно странно было Балашеву, после близости к высшей власти и могуществу, после разговора три часа тому назад с государем и вообще привыкшему по своей службе к почестям, видеть тут, на русской земле, это враждебное и главное – непочтительное отношение к себе грубой силы.
Солнце только начинало подниматься из за туч; в воздухе было свежо и росисто. По дороге из деревни выгоняли стадо. В полях один за одним, как пузырьки в воде, вспырскивали с чувыканьем жаворонки.
Балашев оглядывался вокруг себя, ожидая приезда офицера из деревни. Русские казаки, и трубач, и французские гусары молча изредка глядели друг на друга.
Французский гусарский полковник, видимо, только что с постели, выехал из деревни на красивой сытой серой лошади, сопутствуемый двумя гусарами. На офицере, на солдатах и на их лошадях был вид довольства и щегольства.
Это было то первое время кампании, когда войска еще находились в исправности, почти равной смотровой, мирной деятельности, только с оттенком нарядной воинственности в одежде и с нравственным оттенком того веселья и предприимчивости, которые всегда сопутствуют началам кампаний.
Французский полковник с трудом удерживал зевоту, но был учтив и, видимо, понимал все значение Балашева. Он провел его мимо своих солдат за цепь и сообщил, что желание его быть представленну императору будет, вероятно, тотчас же исполнено, так как императорская квартира, сколько он знает, находится недалеко.
Они проехали деревню Рыконты, мимо французских гусарских коновязей, часовых и солдат, отдававших честь своему полковнику и с любопытством осматривавших русский мундир, и выехали на другую сторону села. По словам полковника, в двух километрах был начальник дивизии, который примет Балашева и проводит его по назначению.
Солнце уже поднялось и весело блестело на яркой зелени.
Только что они выехали за корчму на гору, как навстречу им из под горы показалась кучка всадников, впереди которой на вороной лошади с блестящею на солнце сбруей ехал высокий ростом человек в шляпе с перьями и черными, завитыми по плечи волосами, в красной мантии и с длинными ногами, выпяченными вперед, как ездят французы. Человек этот поехал галопом навстречу Балашеву, блестя и развеваясь на ярком июньском солнце своими перьями, каменьями и золотыми галунами.
Балашев уже был на расстоянии двух лошадей от скачущего ему навстречу с торжественно театральным лицом всадника в браслетах, перьях, ожерельях и золоте, когда Юльнер, французский полковник, почтительно прошептал: «Le roi de Naples». [Король Неаполитанский.] Действительно, это был Мюрат, называемый теперь неаполитанским королем. Хотя и было совершенно непонятно, почему он был неаполитанский король, но его называли так, и он сам был убежден в этом и потому имел более торжественный и важный вид, чем прежде. Он так был уверен в том, что он действительно неаполитанский король, что, когда накануне отъезда из Неаполя, во время его прогулки с женою по улицам Неаполя, несколько итальянцев прокричали ему: «Viva il re!», [Да здравствует король! (итал.) ] он с грустной улыбкой повернулся к супруге и сказал: «Les malheureux, ils ne savent pas que je les quitte demain! [Несчастные, они не знают, что я их завтра покидаю!]
Но несмотря на то, что он твердо верил в то, что он был неаполитанский король, и что он сожалел о горести своих покидаемых им подданных, в последнее время, после того как ему ведено было опять поступить на службу, и особенно после свидания с Наполеоном в Данциге, когда августейший шурин сказал ему: «Je vous ai fait Roi pour regner a maniere, mais pas a la votre», [Я вас сделал королем для того, чтобы царствовать не по своему, а по моему.] – он весело принялся за знакомое ему дело и, как разъевшийся, но не зажиревший, годный на службу конь, почуяв себя в упряжке, заиграл в оглоблях и, разрядившись как можно пестрее и дороже, веселый и довольный, скакал, сам не зная куда и зачем, по дорогам Польши.
Увидав русского генерала, он по королевски, торжественно, откинул назад голову с завитыми по плечи волосами и вопросительно поглядел на французского полковника. Полковник почтительно передал его величеству значение Балашева, фамилию которого он не мог выговорить.
– De Bal macheve! – сказал король (своей решительностью превозмогая трудность, представлявшуюся полковнику), – charme de faire votre connaissance, general, [очень приятно познакомиться с вами, генерал] – прибавил он с королевски милостивым жестом. Как только король начал говорить громко и быстро, все королевское достоинство мгновенно оставило его, и он, сам не замечая, перешел в свойственный ему тон добродушной фамильярности. Он положил свою руку на холку лошади Балашева.
– Eh, bien, general, tout est a la guerre, a ce qu'il parait, [Ну что ж, генерал, дело, кажется, идет к войне,] – сказал он, как будто сожалея об обстоятельстве, о котором он не мог судить.
– Sire, – отвечал Балашев. – l'Empereur mon maitre ne desire point la guerre, et comme Votre Majeste le voit, – говорил Балашев, во всех падежах употребляя Votre Majeste, [Государь император русский не желает ее, как ваше величество изволите видеть… ваше величество.] с неизбежной аффектацией учащения титула, обращаясь к лицу, для которого титул этот еще новость.
Лицо Мюрата сияло глупым довольством в то время, как он слушал monsieur de Balachoff. Но royaute oblige: [королевское звание имеет свои обязанности:] он чувствовал необходимость переговорить с посланником Александра о государственных делах, как король и союзник. Он слез с лошади и, взяв под руку Балашева и отойдя на несколько шагов от почтительно дожидавшейся свиты, стал ходить с ним взад и вперед, стараясь говорить значительно. Он упомянул о том, что император Наполеон оскорблен требованиями вывода войск из Пруссии, в особенности теперь, когда это требование сделалось всем известно и когда этим оскорблено достоинство Франции. Балашев сказал, что в требовании этом нет ничего оскорбительного, потому что… Мюрат перебил его:
– Так вы считаете зачинщиком не императора Александра? – сказал он неожиданно с добродушно глупой улыбкой.
Балашев сказал, почему он действительно полагал, что начинателем войны был Наполеон.
– Eh, mon cher general, – опять перебил его Мюрат, – je desire de tout mon c?ur que les Empereurs s'arrangent entre eux, et que la guerre commencee malgre moi se termine le plutot possible, [Ах, любезный генерал, я желаю от всей души, чтобы императоры покончили дело между собою и чтобы война, начатая против моей воли, окончилась как можно скорее.] – сказал он тоном разговора слуг, которые желают остаться добрыми приятелями, несмотря на ссору между господами. И он перешел к расспросам о великом князе, о его здоровье и о воспоминаниях весело и забавно проведенного с ним времени в Неаполе. Потом, как будто вдруг вспомнив о своем королевском достоинстве, Мюрат торжественно выпрямился, стал в ту же позу, в которой он стоял на коронации, и, помахивая правой рукой, сказал: – Je ne vous retiens plus, general; je souhaite le succes de vorte mission, [Я вас не задерживаю более, генерал; желаю успеха вашему посольству,] – и, развеваясь красной шитой мантией и перьями и блестя драгоценностями, он пошел к свите, почтительно ожидавшей его.
Балашев поехал дальше, по словам Мюрата предполагая весьма скоро быть представленным самому Наполеону. Но вместо скорой встречи с Наполеоном, часовые пехотного корпуса Даву опять так же задержали его у следующего селения, как и в передовой цепи, и вызванный адъютант командира корпуса проводил его в деревню к маршалу Даву.
Даву был Аракчеев императора Наполеона – Аракчеев не трус, но столь же исправный, жестокий и не умеющий выражать свою преданность иначе как жестокостью.
В механизме государственного организма нужны эти люди, как нужны волки в организме природы, и они всегда есть, всегда являются и держатся, как ни несообразно кажется их присутствие и близость к главе правительства. Только этой необходимостью можно объяснить то, как мог жестокий, лично выдиравший усы гренадерам и не могший по слабости нерв переносить опасность, необразованный, непридворный Аракчеев держаться в такой силе при рыцарски благородном и нежном характере Александра.
Балашев застал маршала Даву в сарае крестьянскои избы, сидящего на бочонке и занятого письменными работами (он поверял счеты). Адъютант стоял подле него. Возможно было найти лучшее помещение, но маршал Даву был один из тех людей, которые нарочно ставят себя в самые мрачные условия жизни, для того чтобы иметь право быть мрачными. Они для того же всегда поспешно и упорно заняты. «Где тут думать о счастливой стороне человеческой жизни, когда, вы видите, я на бочке сижу в грязном сарае и работаю», – говорило выражение его лица. Главное удовольствие и потребность этих людей состоит в том, чтобы, встретив оживление жизни, бросить этому оживлению в глаза спою мрачную, упорную деятельность. Это удовольствие доставил себе Даву, когда к нему ввели Балашева. Он еще более углубился в свою работу, когда вошел русский генерал, и, взглянув через очки на оживленное, под впечатлением прекрасного утра и беседы с Мюратом, лицо Балашева, не встал, не пошевелился даже, а еще больше нахмурился и злобно усмехнулся.
Заметив на лице Балашева произведенное этим приемом неприятное впечатление, Даву поднял голову и холодно спросил, что ему нужно.
Предполагая, что такой прием мог быть сделан ему только потому, что Даву не знает, что он генерал адъютант императора Александра и даже представитель его перед Наполеоном, Балашев поспешил сообщить свое звание и назначение. В противность ожидания его, Даву, выслушав Балашева, стал еще суровее и грубее.
– Где же ваш пакет? – сказал он. – Donnez le moi, ije l'enverrai a l'Empereur. [Дайте мне его, я пошлю императору.]
Балашев сказал, что он имеет приказание лично передать пакет самому императору.
– Приказания вашего императора исполняются в вашей армии, а здесь, – сказал Даву, – вы должны делать то, что вам говорят.
И как будто для того чтобы еще больше дать почувствовать русскому генералу его зависимость от грубой силы, Даву послал адъютанта за дежурным.
Балашев вынул пакет, заключавший письмо государя, и положил его на стол (стол, состоявший из двери, на которой торчали оторванные петли, положенной на два бочонка). Даву взял конверт и прочел надпись.
– Вы совершенно вправе оказывать или не оказывать мне уважение, – сказал Балашев. – Но позвольте вам заметить, что я имею честь носить звание генерал адъютанта его величества…
Даву взглянул на него молча, и некоторое волнение и смущение, выразившиеся на лице Балашева, видимо, доставили ему удовольствие.
– Вам будет оказано должное, – сказал он и, положив конверт в карман, вышел из сарая.
Через минуту вошел адъютант маршала господин де Кастре и провел Балашева в приготовленное для него помещение.
Балашев обедал в этот день с маршалом в том же сарае, на той же доске на бочках.
На другой день Даву выехал рано утром и, пригласив к себе Балашева, внушительно сказал ему, что он просит его оставаться здесь, подвигаться вместе с багажами, ежели они будут иметь на то приказания, и не разговаривать ни с кем, кроме как с господином де Кастро.
После четырехдневного уединения, скуки, сознания подвластности и ничтожества, особенно ощутительного после той среды могущества, в которой он так недавно находился, после нескольких переходов вместе с багажами маршала, с французскими войсками, занимавшими всю местность, Балашев привезен был в Вильну, занятую теперь французами, в ту же заставу, на которой он выехал четыре дня тому назад.
На другой день императорский камергер, monsieur de Turenne, приехал к Балашеву и передал ему желание императора Наполеона удостоить его аудиенции.
Четыре дня тому назад у того дома, к которому подвезли Балашева, стояли Преображенского полка часовые, теперь же стояли два французских гренадера в раскрытых на груди синих мундирах и в мохнатых шапках, конвой гусаров и улан и блестящая свита адъютантов, пажей и генералов, ожидавших выхода Наполеона вокруг стоявшей у крыльца верховой лошади и его мамелюка Рустава. Наполеон принимал Балашева в том самом доме в Вильве, из которого отправлял его Александр.
Несмотря на привычку Балашева к придворной торжественности, роскошь и пышность двора императора Наполеона поразили его.
Граф Тюрен ввел его в большую приемную, где дожидалось много генералов, камергеров и польских магнатов, из которых многих Балашев видал при дворе русского императора. Дюрок сказал, что император Наполеон примет русского генерала перед своей прогулкой.
После нескольких минут ожидания дежурный камергер вышел в большую приемную и, учтиво поклонившись Балашеву, пригласил его идти за собой.
Балашев вошел в маленькую приемную, из которой была одна дверь в кабинет, в тот самый кабинет, из которого отправлял его русский император. Балашев простоял один минуты две, ожидая. За дверью послышались поспешные шаги. Быстро отворились обе половинки двери, камергер, отворивший, почтительно остановился, ожидая, все затихло, и из кабинета зазвучали другие, твердые, решительные шаги: это был Наполеон. Он только что окончил свой туалет для верховой езды. Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причесаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из за черного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия.
Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди. Кроме того, видно было, что он в этот день находился в самом хорошем расположении духа.
Он кивнул головою, отвечая на низкий и почтительный поклон Балашева, и, подойдя к нему, тотчас же стал говорить как человек, дорожащий всякой минутой своего времени и не снисходящий до того, чтобы приготавливать свои речи, а уверенный в том, что он всегда скажет хорошо и что нужно сказать.
– Здравствуйте, генерал! – сказал он. – Я получил письмо императора Александра, которое вы доставили, и очень рад вас видеть. – Он взглянул в лицо Балашева своими большими глазами и тотчас же стал смотреть вперед мимо него.
Очевидно было, что его не интересовала нисколько личность Балашева. Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли.
– Я не желаю и не желал войны, – сказал он, – но меня вынудили к ней. Я и теперь (он сказал это слово с ударением) готов принять все объяснения, которые вы можете дать мне. – И он ясно и коротко стал излагать причины своего неудовольствия против русского правительства.
Судя по умеренно спокойному и дружелюбному тону, с которым говорил французский император, Балашев был твердо убежден, что он желает мира и намерен вступить в переговоры.
– Sire! L'Empereur, mon maitre, [Ваше величество! Император, государь мой,] – начал Балашев давно приготовленную речь, когда Наполеон, окончив свою речь, вопросительно взглянул на русского посла; но взгляд устремленных на него глаз императора смутил его. «Вы смущены – оправьтесь», – как будто сказал Наполеон, с чуть заметной улыбкой оглядывая мундир и шпагу Балашева. Балашев оправился и начал говорить. Он сказал, что император Александр не считает достаточной причиной для войны требование паспортов Куракиным, что Куракин поступил так по своему произволу и без согласия на то государя, что император Александр не желает войны и что с Англией нет никаких сношений.
– Еще нет, – вставил Наполеон и, как будто боясь отдаться своему чувству, нахмурился и слегка кивнул головой, давая этим чувствовать Балашеву, что он может продолжать.
Высказав все, что ему было приказано, Балашев сказал, что император Александр желает мира, но не приступит к переговорам иначе, как с тем условием, чтобы… Тут Балашев замялся: он вспомнил те слова, которые император Александр не написал в письме, но которые непременно приказал вставить в рескрипт Салтыкову и которые приказал Балашеву передать Наполеону. Балашев помнил про эти слова: «пока ни один вооруженный неприятель не останется на земле русской», но какое то сложное чувство удержало его. Он не мог сказать этих слов, хотя и хотел это сделать. Он замялся и сказал: с условием, чтобы французские войска отступили за Неман.
Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос.
– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.
– Да что мне эти ваши союзники? – говорил Наполеон. – У меня союзники – это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будет двести тысяч.
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:
– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]
Балашев, чувствуя необходимость возражать, сказал, что со стороны России дела не представляются в таком мрачном виде. Наполеон молчал, продолжая насмешливо глядеть на него и, очевидно, его не слушая. Балашев сказал, что в России ожидают от войны всего хорошего. Наполеон снисходительно кивнул головой, как бы говоря: «Знаю, так говорить ваша обязанность, но вы сами в это не верите, вы убеждены мною».
В конце речи Балашева Наполеон вынул опять табакерку, понюхал из нее и, как сигнал, стукнул два раза ногой по полу. Дверь отворилась; почтительно изгибающийся камергер подал императору шляпу и перчатки, другой подал носовои платок. Наполеон, ne глядя на них, обратился к Балашеву.
– Уверьте от моего имени императора Александра, – сказал оц, взяв шляпу, – что я ему предан по прежнему: я анаю его совершенно и весьма высоко ценю высокие его качества. Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre a l'Empereur. [Не удерживаю вас более, генерал, вы получите мое письмо к государю.] – И Наполеон пошел быстро к двери. Из приемной все бросилось вперед и вниз по лестнице.
После всего того, что сказал ему Наполеон, после этих взрывов гнева и после последних сухо сказанных слов:
«Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre», Балашев был уверен, что Наполеон уже не только не пожелает его видеть, но постарается не видать его – оскорбленного посла и, главное, свидетеля его непристойной горячности. Но, к удивлению своему, Балашев через Дюрока получил в этот день приглашение к столу императора.
На обеде были Бессьер, Коленкур и Бертье. Наполеон встретил Балашева с веселым и ласковым видом. Не только не было в нем выражения застенчивости или упрека себе за утреннюю вспышку, но он, напротив, старался ободрить Балашева. Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии все то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это.
Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские дамы, приветствуя его, махали ему платками.
За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью.
– Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? [святая?] Сколько церквей в Moscou? – спрашивал он.
И на ответ, что церквей более двухсот, он сказал:
– К чему такая бездна церквей?
– Русские очень набожны, – отвечал Балашев.
– Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, – сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения.
Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора.
– У каждой страны свои нравы, – сказал он.
– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.
– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.
После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.
– Это та же комната, как мне говорили, в которой жил император Александр. Странно, не правда ли, генерал? – сказал он, очевидно, не сомневаясь в том, что это обращение не могло не быть приятно его собеседнику, так как оно доказывало превосходство его, Наполеона, над Александром.
Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
– И пусть он знает, что я это сделаю, – сказал Наполеон, вставая и отталкивая рукой свою чашку. – Я выгоню из Германии всех его родных, Виртембергских, Баденских, Веймарских… да, я выгоню их. Пусть он готовит для них убежище в России!
Балашев наклонил голову, видом своим показывая, что он желал бы откланяться и слушает только потому, что он не может не слушать того, что ему говорят. Наполеон не замечал этого выражения; он обращался к Балашеву не как к послу своего врага, а как к человеку, который теперь вполне предан ему и должен радоваться унижению своего бывшего господина.
– И зачем император Александр принял начальство над войсками? К чему это? Война мое ремесло, а его дело царствовать, а не командовать войсками. Зачем он взял на себя такую ответственность?
Наполеон опять взял табакерку, молча прошелся несколько раз по комнате и вдруг неожиданно подошел к Балашеву и с легкой улыбкой так уверенно, быстро, просто, как будто он делал какое нибудь не только важное, но и приятное для Балашева дело, поднял руку к лицу сорокалетнего русского генерала и, взяв его за ухо, слегка дернул, улыбнувшись одними губами.
– Avoir l'oreille tiree par l'Empereur [Быть выдранным за ухо императором] считалось величайшей честью и милостью при французском дворе.
– Eh bien, vous ne dites rien, admirateur et courtisan de l'Empereur Alexandre? [Ну у, что ж вы ничего не говорите, обожатель и придворный императора Александра?] – сказал он, как будто смешно было быть в его присутствии чьим нибудь courtisan и admirateur [придворным и обожателем], кроме его, Наполеона.
– Готовы ли лошади для генерала? – прибавил он, слегка наклоняя голову в ответ на поклон Балашева.
– Дайте ему моих, ему далеко ехать…
Письмо, привезенное Балашевым, было последнее письмо Наполеона к Александру. Все подробности разговора были переданы русскому императору, и война началась.
После своего свидания в Москве с Пьером князь Андреи уехал в Петербург по делам, как он сказал своим родным, но, в сущности, для того, чтобы встретить там князя Анатоля Курагина, которого он считал необходимым встретить. Курагина, о котором он осведомился, приехав в Петербург, уже там не было. Пьер дал знать своему шурину, что князь Андрей едет за ним. Анатоль Курагин тотчас получил назначение от военного министра и уехал в Молдавскую армию. В это же время в Петербурге князь Андрей встретил Кутузова, своего прежнего, всегда расположенного к нему, генерала, и Кутузов предложил ему ехать с ним вместе в Молдавскую армию, куда старый генерал назначался главнокомандующим. Князь Андрей, получив назначение состоять при штабе главной квартиры, уехал в Турцию.
Князь Андрей считал неудобным писать к Курагину и вызывать его. Не подав нового повода к дуэли, князь Андрей считал вызов с своей стороны компрометирующим графиню Ростову, и потому он искал личной встречи с Курагиным, в которой он намерен был найти новый повод к дуэли. Но в Турецкой армии ему также не удалось встретить Курагина, который вскоре после приезда князя Андрея в Турецкую армию вернулся в Россию. В новой стране и в новых условиях жизни князю Андрею стало жить легче. После измены своей невесты, которая тем сильнее поразила его, чем старательнее он скрывал ото всех произведенное на него действие, для него были тяжелы те условия жизни, в которых он был счастлив, и еще тяжелее были свобода и независимость, которыми он так дорожил прежде. Он не только не думал тех прежних мыслей, которые в первый раз пришли ему, глядя на небо на Аустерлицком поле, которые он любил развивать с Пьером и которые наполняли его уединение в Богучарове, а потом в Швейцарии и Риме; но он даже боялся вспоминать об этих мыслях, раскрывавших бесконечные и светлые горизонты. Его интересовали теперь только самые ближайшие, не связанные с прежними, практические интересы, за которые он ухватывался с тем большей жадностью, чем закрытое были от него прежние. Как будто тот бесконечный удаляющийся свод неба, стоявший прежде над ним, вдруг превратился в низкий, определенный, давивший его свод, в котором все было ясно, но ничего не было вечного и таинственного.
