Чемпионат СССР по футболу 1980 (высшая лига)
Поделись знанием:
Пьер замахал руками и головой, как будто комары или пчелы напали на него.
– Ах, ну что это! я всё спутал. В Москве столько родных! Вы Борис…да. Ну вот мы с вами и договорились. Ну, что вы думаете о булонской экспедиции? Ведь англичанам плохо придется, ежели только Наполеон переправится через канал? Я думаю, что экспедиция очень возможна. Вилльнев бы не оплошал!
Борис ничего не знал о булонской экспедиции, он не читал газет и о Вилльневе в первый раз слышал.
– Мы здесь в Москве больше заняты обедами и сплетнями, чем политикой, – сказал он своим спокойным, насмешливым тоном. – Я ничего про это не знаю и не думаю. Москва занята сплетнями больше всего, – продолжал он. – Теперь говорят про вас и про графа.
Пьер улыбнулся своей доброю улыбкой, как будто боясь за своего собеседника, как бы он не сказал чего нибудь такого, в чем стал бы раскаиваться. Но Борис говорил отчетливо, ясно и сухо, прямо глядя в глаза Пьеру.
– Москве больше делать нечего, как сплетничать, – продолжал он. – Все заняты тем, кому оставит граф свое состояние, хотя, может быть, он переживет всех нас, чего я от души желаю…
– Да, это всё очень тяжело, – подхватил Пьер, – очень тяжело. – Пьер всё боялся, что этот офицер нечаянно вдастся в неловкий для самого себя разговор.
– А вам должно казаться, – говорил Борис, слегка краснея, но не изменяя голоса и позы, – вам должно казаться, что все заняты только тем, чтобы получить что нибудь от богача.
«Так и есть», подумал Пьер.
– А я именно хочу сказать вам, чтоб избежать недоразумений, что вы очень ошибетесь, ежели причтете меня и мою мать к числу этих людей. Мы очень бедны, но я, по крайней мере, за себя говорю: именно потому, что отец ваш богат, я не считаю себя его родственником, и ни я, ни мать никогда ничего не будем просить и не примем от него.
Пьер долго не мог понять, но когда понял, вскочил с дивана, ухватил Бориса за руку снизу с свойственною ему быстротой и неловкостью и, раскрасневшись гораздо более, чем Борис, начал говорить с смешанным чувством стыда и досады.
– Вот это странно! Я разве… да и кто ж мог думать… Я очень знаю…
Но Борис опять перебил его:
– Я рад, что высказал всё. Может быть, вам неприятно, вы меня извините, – сказал он, успокоивая Пьера, вместо того чтоб быть успокоиваемым им, – но я надеюсь, что не оскорбил вас. Я имею правило говорить всё прямо… Как же мне передать? Вы приедете обедать к Ростовым?
И Борис, видимо свалив с себя тяжелую обязанность, сам выйдя из неловкого положения и поставив в него другого, сделался опять совершенно приятен.
– Нет, послушайте, – сказал Пьер, успокоиваясь. – Вы удивительный человек. То, что вы сейчас сказали, очень хорошо, очень хорошо. Разумеется, вы меня не знаете. Мы так давно не видались…детьми еще… Вы можете предполагать во мне… Я вас понимаю, очень понимаю. Я бы этого не сделал, у меня недостало бы духу, но это прекрасно. Я очень рад, что познакомился с вами. Странно, – прибавил он, помолчав и улыбаясь, – что вы во мне предполагали! – Он засмеялся. – Ну, да что ж? Мы познакомимся с вами лучше. Пожалуйста. – Он пожал руку Борису. – Вы знаете ли, я ни разу не был у графа. Он меня не звал… Мне его жалко, как человека… Но что же делать?
– И вы думаете, что Наполеон успеет переправить армию? – спросил Борис, улыбаясь.
Пьер понял, что Борис хотел переменить разговор, и, соглашаясь с ним, начал излагать выгоды и невыгоды булонского предприятия.
Лакей пришел вызвать Бориса к княгине. Княгиня уезжала. Пьер обещался приехать обедать затем, чтобы ближе сойтись с Борисом, крепко жал его руку, ласково глядя ему в глаза через очки… По уходе его Пьер долго еще ходил по комнате, уже не пронзая невидимого врага шпагой, а улыбаясь при воспоминании об этом милом, умном и твердом молодом человеке.
Как это бывает в первой молодости и особенно в одиноком положении, он почувствовал беспричинную нежность к этому молодому человеку и обещал себе непременно подружиться с ним.
Князь Василий провожал княгиню. Княгиня держала платок у глаз, и лицо ее было в слезах.
– Это ужасно! ужасно! – говорила она, – но чего бы мне ни стоило, я исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя так оставить. Каждая минута дорога. Я не понимаю, чего мешкают княжны. Может, Бог поможет мне найти средство его приготовить!… Adieu, mon prince, que le bon Dieu vous soutienne… [Прощайте, князь, да поддержит вас Бог.]
– Adieu, ma bonne, [Прощайте, моя милая,] – отвечал князь Василий, повертываясь от нее.
– Ах, он в ужасном положении, – сказала мать сыну, когда они опять садились в карету. – Он почти никого не узнает.
– Я не понимаю, маменька, какие его отношения к Пьеру? – спросил сын.
– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.
Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…
Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.
Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.
Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.
– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.
– Вы не видали моего мужа?
– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.
На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l'Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь . – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов , – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста… «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.
– Мы должны и драться до послэ днэ капли кров, – сказал полковник, ударяя по столу, – и умэ р р рэ т за своэ го импэ ратора, и тогда всэ й будэ т хорошо. А рассуждать как мо о ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо о ожно менше, – докончил он, опять обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и всё. А вы как судитэ , молодой человек и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.
– Совершенно с вами согласен, – отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, – я убежден, что русские должны умирать или побеждать, – сказал он, сам чувствуя так же, как и другие, после того как слово уже было сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко.
– C'est bien beau ce que vous venez de dire, [Прекрасно! прекрасно то, что вы сказали,] – сказала сидевшая подле него Жюли, вздыхая. Соня задрожала вся и покраснела до ушей, за ушами и до шеи и плеч, в то время как Николай говорил. Пьер прислушался к речам полковника и одобрительно закивал головой.
– Вот это славно, – сказал он.
– Настоящэ й гусар, молодой человэк, – крикнул полковник, ударив опять по столу.
– О чем вы там шумите? – вдруг послышался через стол басистый голос Марьи Дмитриевны. – Что ты по столу стучишь? – обратилась она к гусару, – на кого ты горячишься? верно, думаешь, что тут французы перед тобой?
– Я правду говору, – улыбаясь сказал гусар.
– Всё о войне, – через стол прокричал граф. – Ведь у меня сын идет, Марья Дмитриевна, сын идет.
– А у меня четыре сына в армии, а я не тужу. На всё воля Божья: и на печи лежа умрешь, и в сражении Бог помилует, – прозвучал без всякого усилия, с того конца стола густой голос Марьи Дмитриевны.
– Это так.
И разговор опять сосредоточился – дамский на своем конце стола, мужской на своем.
– А вот не спросишь, – говорил маленький брат Наташе, – а вот не спросишь!
– Спрошу, – отвечала Наташа.
Лицо ее вдруг разгорелось, выражая отчаянную и веселую решимость. Она привстала, приглашая взглядом Пьера, сидевшего против нее, прислушаться, и обратилась к матери:
– Мама! – прозвучал по всему столу ее детски грудной голос.
– Что тебе? – спросила графиня испуганно, но, по лицу дочери увидев, что это была шалость, строго замахала ей рукой, делая угрожающий и отрицательный жест головой.
Разговор притих.
– Мама! какое пирожное будет? – еще решительнее, не срываясь, прозвучал голосок Наташи.
Графиня хотела хмуриться, но не могла. Марья Дмитриевна погрозила толстым пальцем.
– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.
– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.
Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.
Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?
В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
43-й чемпионат СССР по футболу был разыгран с 3 апреля по 22 ноября 1980 года. Победителем стало киевское «Динамо» (девятый чемпионский титул).
Содержание
Итоговая таблица
| М | Команда | И | В | Н | П | М | О | УЕФА |
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
 |
«Динамо» Киев | 34 | 21 | 9 | 4 | 63-23 | 51 | КЧ |
 |
«Спартак» Москва | 34 | 18 | 9 | 7 | 49-26 | 45 | КУ |
 |
«Зенит» Ленинград | 34 | 16 | 10 | 8 | 51-42 | 42 | КУ |
| 4 | «Динамо» Тбилиси | 34 | 16 | 7 | 11 | 51-32 | 39 | КК |
| 5 | ЦСКА Москва | 34 | 13 | 12 | 9 | 36-32 | 36 (-2) | КУ |
| 6 | «Шахтёр» Донецк | 34 | 13 | 9 | 12 | 45-40 | 35 | |
| 7 | «Черноморец» Одесса | 34 | 13 | 9 | 12 | 37-37 | 35 | |
| 8 | «Арарат» Ереван | 34 | 11 | 11 | 12 | 39-43 | 32 (-1) | |
| 9 | СКА Ростов-на-Дону | 34 | 11 | 10 | 13 | 41-47 | 32 | КК |
| 10 | «Динамо» Минск | 34 | 11 | 12 | 11 | 41-42 | 32 (-2) | |
| 11 | «Торпедо» Москва | 34 | 10 | 11 | 13 | 28-32 | 30 (-1) | |
| 12 | «Кайрат» Алма-Ата | 34 | 10 | 11 | 13 | 33-44 | 30 (-1) | |
| 13 | «Нефтчи» Баку | 34 | 10 | 9 | 15 | 29-41 | 29 | |
| 14 | «Динамо» Москва | 34 | 9 | 14 | 11 | 32-33 | 28 (-4) | |
| 15 | «Кубань» Краснодар | 34 | 9 | 10 | 15 | 32-43 | 28 | |
| 16 | «Пахтакор» Ташкент | 34 | 9 | 8 | 17 | 26-43 | 26 | |
| 17 | «Карпаты» Львов | 34 | 9 | 8 | 17 | 23-46 | 26 | |
| 18 | «Локомотив» Москва | 34 | 8 | 9 | 17 | 34-44 | 25 |
Лимит ничьих равен 10.
Матчи
| Дата | Тур | Команда 1 | Счёт | Команда 2 |
|---|---|---|---|---|
| 03.04.1980 | 1 | Черноморец | 0:0 | Спартак |
| 03.04.1980 | 1 | Нефтчи | 0:0 | Торпедо |
| 03.04.1980 | 1 | Динамо (Тбилиси) | 0:0 | Динамо (Минск) |
| 03.04.1980 | 1 | Пахтакор | 1:2 (1:0) | Динамо (Москва) |
| 03.04.1980 | 1 | Кайрат | 2:0 (0:0) | Зенит |
| 03.04.1980 | 1 | Арарат | 1:0 (1:0) | Кубань |
| 03.04.1980 | 1 | Шахтёр | 2:2 (0:0) | Локомотив |
| 03.04.1980 | 1 | Карпаты | 0:0 | СКА |
| 03.04.1980 | 1 | Динамо (Киев) | 3:0 (1:0) | ЦСКА |
| 07.04.1980 | 2 | Карпаты | 1:2 (0:2) | ЦСКА |
| 07.04.1980 | 2 | Кубань | 0:0 | Локомотив |
| 07.04.1980 | 2 | СКА | 2:1 (2:1) | Спартак |
| 07.04.1980 | 2 | Пахтакор | 1:0 (0:0) | Арарат |
| 07.04.1980 | 2 | Динамо (Тбилиси) | 3:0 (0:0) | Кайрат |
| 07.04.1980 | 2 | Шахтёр | 2:0 (1:0) | Торпедо |
| 07.04.1980 | 2 | Нефтчи | 0:4 (0:2) | Динамо (Минск) |
| 07.04.1980 | 2 | Черноморец | 1:1 (1:1) | Динамо (Москва) |
| 07.04.1980 | 2 | Динамо (Киев) | 2:2 (0:1) | Зенит |
| 11.04.1980 | 3 | ЦСКА | 1:3 (1:2) | Шахтёр |
| 12.04.1980 | 3 | Динамо (Минск) | 1:1 (1:0) | Пахтакор |
| 12.04.1980 | 3 | Зенит | 1:0 (1:0) | Нефтчи |
| 12.04.1980 | 3 | Кайрат | 1:1 (0:0) | Арарат |
| 12.04.1980 | 3 | Кубань | 2:2 (1:1) | Динамо (Тбилиси) |
| 12.04.1980 | 3 | Спартак | 3:0 (1:0) | Карпаты |
| 12.04.1980 | 3 | Торпедо | 1:0 (1:0) | Черноморец |
| 13.04.1980 | 3 | Динамо (Москва) | 1:0 (1:0) | Динамо (Киев) |
| 13.04.1980 | 3 | Локомотив | 2:2 (0:1) | СКА |
| 16.04.1980 | 4 | Спартак | 2:0 (1:0) | Шахтёр |
| 16.04.1980 | 4 | ЦСКА | 2:0 (2:0) | Черноморец |
| 17.04.1980 | 4 | Арарат | 1:1 (1:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 17.04.1980 | 4 | Динамо (Минск) | 2:2 (1:1) | Кайрат |
| 17.04.1980 | 4 | Зенит | 1:0 (1:0) | Пахтакор |
| 17.04.1980 | 4 | Локомотив | 3:0 (2:0) | Карпаты |
| 17.04.1980 | 4 | СКА | 1:1 (0:0) | Кубань |
| 17.04.1980 | 4 | Торпедо | 1:2 (1:2) | Динамо (Киев) |
| 18.04.1980 | 4 | Динамо (Москва) | 2:1 (0:0) | Нефтчи |
| 22.04.1980 | 5 | Черноморец | 0:0 | СКА |
| 22.04.1980 | 5 | Нефтчи | 0:0 | Спартак |
| 22.04.1980 | 5 | Шахтёр | 1:1 (0:0) | Карпаты |
| 22.04.1980 | 5 | Кубань | 0:1 (0:1) | Динамо (Минск) |
| 22.04.1980 | 5 | Кайрат | 0:1 (0:0) | Торпедо |
| 22.04.1980 | 5 | Арарат | 2:2 (1:1) | Зенит |
| 22.04.1980 | 5 | Пахтакор | 3:0 (1:0) | ЦСКА |
| 22.04.1980 | 5 | Динамо (Тбилиси) | 1:0 (1:0) | Динамо (Москва) |
| 22.04.1980 | 5 | Динамо (Киев) | 2:0 (1:0) | Локомотив |
| 02.05.1980 | 6 | Динамо (Москва) | 0:1 (0:1) | Локомотив |
| 02.05.1980 | 6 | Зенит | 2:0 (1:0) | СКА |
| 02.05.1980 | 6 | Нефтчи | 2:2 (1:0) | Пахтакор |
| 03.05.1980 | 6 | Арарат | 2:1 (2:1) | Шахтёр |
| 03.05.1980 | 6 | ЦСКА | 0:0 | Кубань |
| 03.05.1980 | 6 | Спартак | 1:0 (0:0) | Торпедо |
| 03.05.1980 | 6 | Кайрат | 2:2 (1:2) | Динамо (Киев) |
| 03.05.1980 | 6 | Черноморец | 1:0 (0:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 03.05.1980 | 6 | Карпаты | 1:0 (1:0) | Динамо (Минск) |
| 10.05.1980 | 7 | Локомотив | 0:1 (0:1) | Пахтакор |
| 10.05.1980 | 7 | Торпедо | 0:0 | Арарат |
| 11.05.1980 | 7 | Спартак | 3:0 (3:0) | Кайрат |
| 11.05.1980 | 7 | Динамо (Тбилиси) | 2:0 (2:0) | ЦСКА |
| 11.05.1980 | 7 | Динамо (Москва) | 1:1 (1:1) | Динамо (Минск) |
| 11.05.1980 | 7 | Зенит | 2:0 (1:0) | Кубань |
| 11.05.1980 | 7 | СКА | 3:0 (1:0) | Нефтчи |
| 11.05.1980 | 7 | Черноморец | 1:1 (1:1) | Шахтёр |
| 11.05.1980 | 7 | Карпаты | 2:4 (1:3) | Динамо (Киев) |
| 15.05.1980 | 8 | Локомотив | 0:1 (0:0) | Черноморец |
| 15.05.1980 | 8 | Динамо (Москва) | 1:1 (1:1) | Кайрат |
| 16.05.1980 | 8 | СКА | 2:0 (1:0) | Шахтёр |
| 16.05.1980 | 8 | Кубань | 3:0 (0:0) | Карпаты |
| 16.05.1980 | 8 | Динамо (Минск) | 0:0 | Арарат |
| 16.05.1980 | 8 | Динамо (Тбилиси) | 5:1 (1:0) | Зенит |
| 16.05.1980 | 8 | Пахтакор | 0:0 | Торпедо |
| 16.05.1980 | 8 | ЦСКА | 0:0 | Нефтчи |
| 26.05.1980 | 9 | Локомотив | 2:3 (1:2) | Динамо (Минск) |
| 27.05.1980 | 9 | Динамо (Киев) | 2:0 (1:0) | Нефтчи |
| 27.05.1980 | 9 | Зенит | 1:1 (1:0) | Спартак |
| 27.05.1980 | 9 | Карпаты | 1:2 (0:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 27.05.1980 | 9 | СКА | 2:1 (0:0) | Арарат |
| 27.05.1980 | 9 | ЦСКА | 0:0 | Динамо (Москва) |
| 27.05.1980 | 9 | Черноморец | 2:0 (2:0) | Пахтакор |
| 27.05.1980 | 9 | Шахтёр | 0:1 (0:0) | Кайрат |
| 28.05.1980 | 9 | Торпедо | 2:1 (1:0) | Кубань |
| 02.06.1980 | 10 | ЦСКА | 2:1 (1:0) | Зенит |
| 03.06.1980 | 10 | Арарат | 2:1 (1:1) | Локомотив |
| 03.06.1980 | 10 | Динамо (Минск) | 1:1 (0:1) | Спартак |
| 03.06.1980 | 10 | Торпедо | 1:1 (0:0) | Динамо (Москва) |
| 03.06.1980 | 10 | Кайрат | 2:0 (0:0) | Карпаты |
| 03.06.1980 | 10 | Динамо (Тбилиси) | 4:1 (3:0) | СКА |
| 03.06.1980 | 10 | Динамо (Киев) | 4:0 (1:0) | Кубань |
| 03.06.1980 | 10 | Нефтчи | 1:0 (0:0) | Черноморец |
| 03.06.1980 | 10 | Пахтакор | 0:0 | Шахтёр |
| 08.06.1980 | 11 | Локомотив | 0:0 | Динамо (Тбилиси) |
| 09.06.1980 | 11 | Кубань | 0:3 (0:2) | Динамо (Москва) |
| 09.06.1980 | 11 | Шахтёр | 2:1 (2:1) | Нефтчи |
| 09.06.1980 | 11 | Динамо (Минск) | 2:2 (1:1) | ЦСКА |
| 09.06.1980 | 11 | Спартак | 1:0 (0:0) | Арарат |
| 09.06.1980 | 11 | Черноморец | 2:1 (1:0) | Динамо (Киев) |
| 09.06.1980 | 11 | Карпаты | 1:0 (1:0) | Пахтакор |
| 09.06.1980 | 11 | Зенит | 3:1 (2:1) | Торпедо |
| 09.06.1980 | 11 | СКА | 0:1 (0:0) | Кайрат |
| 16.06.1980 | 8 | Спартак | 1:0 (1:0) | Динамо (Киев) |
| 17.06.1980 | 12 | Динамо (Москва) | 1:1 (1:1) | Зенит |
| 17.06.1980 | 12 | Кайрат | 1:1 (0:1) | Локомотив |
| 17.06.1980 | 12 | Нефтчи | 0:0 | Карпаты |
| 17.06.1980 | 12 | ЦСКА | 1:1 (1:0) | Арарат |
| 18.06.1980 | 12 | Кубань | 4:0 (3:0) | Черноморец |
| 18.06.1980 | 12 | Пахтакор | 1:2 (0:2) | СКА |
| 18.06.1980 | 12 | Торпедо | 0:1 (0:1) | Динамо (Минск) |
| 19.06.1980 | 12 | Динамо (Киев) | 5:0 (1:0) | Шахтёр |
| 19.06.1980 | 12 | Динамо (Тбилиси) | 2:4 (0:2) | Спартак |
| 21.06.1980 | 13 | Кайрат | 1:1 (0:0) | ЦСКА |
| 21.06.1980 | 13 | Нефтчи | 3:0 (2:0) | Локомотив |
| 22.06.1980 | 13 | Шахтёр | 3:0 (1:0) | Кубань |
| 22.06.1980 | 13 | Зенит | 2:2 (0:1) | Динамо (Минск) |
| 22.06.1980 | 13 | Карпаты | 1:2 (0:1) | Черноморец |
| 22.06.1980 | 13 | Динамо (Киев) | 2:1 (0:1) | СКА |
| 22.06.1980 | 13 | Арарат | 1:0 (1:0) | Динамо (Москва) |
| 22.06.1980 | 13 | Торпедо | 2:0 (1:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 22.06.1980 | 13 | Спартак | 2:0 (1:0) | Пахтакор |
| 25.06.1980 | 14 | Локомотив | 0:2 (0:0) | ЦСКА |
| 26.06.1980 | 14 | Пахтакор | 1:0 (1:0) | Кайрат |
| 26.06.1980 | 14 | Динамо (Москва) | 0:0 | Карпаты |
| 26.06.1980 | 14 | СКА | 1:0 (0:0) | Торпедо |
| 26.06.1980 | 14 | Нефтчи | 2:0 (0:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 26.06.1980 | 14 | Шахтёр | 5:2 (1:1) | Зенит |
| 26.06.1980 | 14 | Динамо (Минск) | 3:2 (1:1) | Черноморец |
| 26.06.1980 | 14 | Спартак | 2:1 (2:1) | Кубань |
| 26.06.1980 | 14 | Арарат | 2:0 (1:0) | Динамо (Киев) |
| 30.06.1980 | 15 | Динамо (Москва) | 2:2 (2:0) | Спартак |
| 30.06.1980 | 15 | Карпаты | 3:1 (1:1) | Арарат |
| 30.06.1980 | 15 | Кубань | 2:1 (0:1) | Нефтчи |
| 30.06.1980 | 15 | Динамо (Минск) | 1:3 (1:0) | СКА |
| 30.06.1980 | 15 | Динамо (Киев) | 1:0 (0:0) | Пахтакор |
| 30.06.1980 | 15 | Черноморец | 2:1 (1:0) | Кайрат |
| 30.06.1980 | 15 | Динамо (Тбилиси) | 3:0 (2:0) | Шахтёр |
| 30.06.1980 | 15 | ЦСКА | 4:1 (2:0) | Торпедо |
| 01.07.1980 | 15 | Локомотив | 2:4 (0:0) | Зенит |
| 04.07.1980 | 16 | Спартак | 0:1 (0:0) | ЦСКА |
| 04.07.1980 | 16 | Кайрат | 2:1 (1:0) | Нефтчи |
| 04.07.1980 | 16 | Пахтакор | 1:1 (1:1) | Кубань |
| 04.07.1980 | 16 | Торпедо | 1:2 (0:1) | Локомотив |
| 04.07.1980 | 16 | СКА | 1:1 (0:1) | Динамо (Москва) |
| 04.07.1980 | 16 | Арарат | 1:1 (0:1) | Черноморец |
| 04.07.1980 | 16 | Шахтёр | 2:0 (1:0) | Динамо (Минск) |
| 04.07.1980 | 16 | Динамо (Тбилиси) | 0:1 (0:1) | Динамо (Киев) |
| 04.07.1980 | 16 | Зенит | 1:0 (0:0) | Карпаты |
| 04.08.1980 | 17 | Торпедо | 0:0 | Карпаты |
| 05.08.1980 | 17 | Динамо (Минск) | 0:0 | Динамо (Киев) |
| 05.08.1980 | 17 | Динамо (Москва) | 0:1 (0:0) | Шахтёр |
| 05.08.1980 | 17 | Кубань | 2:0 (1:0) | Кайрат |
| 05.08.1980 | 17 | Нефтчи | 1:0 (1:0) | Арарат |
| 05.08.1980 | 17 | Пахтакор | 0:3 (0:1) | Динамо (Тбилиси) |
| 05.08.1980 | 17 | СКА | 0:2 (0:2) | ЦСКА |
| 05.08.1980 | 17 | Черноморец | 2:0 (1:0) | Зенит |
| 07.08.1980 | 17 | Локомотив | 1:2 (1:2) | Спартак |
| 12.08.1980 | 18 | Карпаты | 0:4 (0:2) | Торпедо |
| 13.08.1980 | 18 | Зенит | 3:0 (2:0) | Черноморец |
| 13.08.1980 | 18 | Динамо (Тбилиси) | 1:1 (0:1) | Пахтакор |
| 13.08.1980 | 18 | Кайрат | 2:1 (1:0) | Кубань |
| 13.08.1980 | 18 | ЦСКА | 1:0 (0:0) | СКА |
| 13.08.1980 | 18 | Спартак | 2:1 (2:0) | Локомотив |
| 13.08.1980 | 18 | Арарат | 1:1 (1:1) | Нефтчи |
| 13.08.1980 | 18 | Шахтёр | 3:2 (3:1) | Динамо (Москва) |
| 13.08.1980 | 18 | Динамо (Киев) | 4:0 (1:0) | Динамо (Минск) |
| 17.08.1980 | 19 | Нефтчи | 2:0 (1:0) | Кайрат |
| 17.08.1980 | 19 | ЦСКА | 0:0 | Спартак |
| 17.08.1980 | 19 | Динамо (Киев) | 1:0 (0:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 17.08.1980 | 19 | Локомотив | 0:0 | Торпедо |
| 17.08.1980 | 19 | Кубань | 3:0 (0:0) | Пахтакор |
| 17.08.1980 | 19 | Черноморец | 3:2 (1:2) | Арарат |
| 17.08.1980 | 19 | Карпаты | 1:2 (0:2) | Зенит |
| 17.08.1980 | 19 | Динамо (Минск) | 0:0 | Шахтёр |
| 18.08.1980 | 19 | Динамо (Москва) | 0:2 (0:1) | СКА |
| 21.08.1980 | 20 | Кубань | 0:1 (0:1) | ЦСКА |
| 21.08.1980 | 20 | Динамо (Минск) | 3:1 (1:1) | Карпаты |
| 21.08.1980 | 20 | Торпедо | 0:2 (0:1) | Спартак |
| 21.08.1980 | 20 | Пахтакор | 2:2 (1:2) | Нефтчи |
| 21.08.1980 | 20 | Динамо (Тбилиси) | 1:0 (1:0) | Черноморец |
| 21.08.1980 | 20 | Динамо (Киев) | 5:0 (2:0) | Кайрат |
| 21.08.1980 | 20 | Шахтёр | 2:2 (1:0) | Арарат |
| 21.08.1980 | 20 | СКА | 0:0 | Зенит |
| 22.08.1980 | 20 | Локомотив | 3:0 (0:0) | Динамо (Москва) |
| 08.09.1980 | 21 | Пахтакор | 0:1 (0:0) | Динамо (Киев) |
| 08.09.1980 | 21 | Зенит | 2:0 (1:0) | Локомотив |
| 08.09.1980 | 21 | Шахтёр | 3:0 (1:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 08.09.1980 | 21 | Арарат | 1:1 (0:0) | Карпаты |
| 08.09.1980 | 21 | Кайрат | 2:1 (0:1) | Черноморец |
| 08.09.1980 | 21 | Торпедо | 1:1 (1:0) | ЦСКА |
| 08.09.1980 | 21 | Спартак | 0:0 | Динамо (Москва) |
| 08.09.1980 | 21 | Нефтчи | 1:1 (1:1) | Кубань |
| 08.09.1980 | 21 | СКА | 1:1 (0:0) | Динамо (Минск) |
| 12.09.1980 | 22 | Кубань | 0:0 | Спартак |
| 13.09.1980 | 22 | Торпедо | 1:0 (0:0) | СКА |
| 13.09.1980 | 22 | Динамо (Тбилиси) | 1:2 (1:1) | Нефтчи |
| 13.09.1980 | 22 | Зенит | 1:1 (1:0) | Шахтёр |
| 13.09.1980 | 22 | Черноморец | 1:1 (0:1) | Динамо (Минск) |
| 13.09.1980 | 22 | Карпаты | 1:0 (0:0) | Динамо (Москва) |
| 13.09.1980 | 22 | Динамо (Киев) | 2:0 (1:0) | Арарат |
| 13.09.1980 | 22 | Кайрат | 0:1 (0:0) | Пахтакор |
| 13.09.1980 | 22 | ЦСКА | 0:1 (0:0) | Локомотив |
| 19.09.1980 | 23 | Динамо (Минск) | 2:1 (0:0) | Локомотив |
| 19.09.1980 | 23 | Кубань | 1:0 (0:0) | Торпедо |
| 19.09.1980 | 23 | Пахтакор | 0:1 (0:1) | Черноморец |
| 19.09.1980 | 23 | Арарат | 2:1 (2:0) | СКА |
| 21.09.1980 | 23 | Кайрат | 0:0 | Шахтёр |
| 21.09.1980 | 23 | Спартак | 1:1 (1:0) | Зенит |
| 21.09.1980 | 23 | Нефтчи | 0:1 (0:1) | Динамо (Киев) |
| 21.09.1980 | 23 | Динамо (Тбилиси) | 2:0 (1:0) | Карпаты |
| 21.09.1980 | 23 | Динамо (Москва) | 1:2 (0:0) | ЦСКА |
| 23.09.1980 | 24 | Локомотив | 1:3 (0:1) | Арарат |
| 24.09.1980 | 24 | Динамо (Москва) | 1:1 (1:1) | Торпедо |
| 24.09.1980 | 24 | Кубань | 1:1 (0:0) | Динамо (Киев) |
| 24.09.1980 | 24 | СКА | 0:1 (0:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 24.09.1980 | 24 | Спартак | 2:1 (1:0) | Динамо (Минск) |
| 24.09.1980 | 24 | Черноморец | 0:1 (0:0) | Нефтчи |
| 24.09.1980 | 24 | Шахтёр | 2:1 (1:0) | Пахтакор |
| 25.09.1980 | 24 | Зенит | 1:0 (0:0) | ЦСКА |
| 25.09.1980 | 24 | Карпаты | 0:0 | Кайрат |
| 27.09.1980 | 25 | Арарат | 2:0 (0:0) | Спартак |
| 27.09.1980 | 25 | Динамо (Киев) | 1:0 (0:0) | Черноморец |
| 27.09.1980 | 25 | Динамо (Москва) | 0:0 | Кубань |
| 27.09.1980 | 25 | Динамо (Тбилиси) | 1:0 (1:0) | Локомотив |
| 29.09.1980 | 25 | Пахтакор | 1:0 (1:0) | Карпаты |
| 29.09.1980 | 25 | Торпедо | 2:0 (1:0) | Зенит |
| 29.09.1980 | 25 | ЦСКА | 3:1 (2:0) | Динамо (Минск) |
| 30.09.1980 | 25 | Кайрат | 3:2 (1:0) | СКА |
| 04.10.1980 | 26 | Локомотив | 1:0 (1:0) | Кайрат |
| 05.10.1980 | 26 | Черноморец | 3:0 (0:0) | Кубань |
| 05.10.1980 | 26 | Спартак | 2:1 (1:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 05.10.1980 | 26 | Зенит | 0:0 | Динамо (Москва) |
| 05.10.1980 | 26 | Арарат | 1:0 (1:0) | ЦСКА |
| 05.10.1980 | 26 | СКА | 5:2 (2:1) | Пахтакор |
| 05.10.1980 | 26 | Динамо (Минск) | 1:0 (1:0) | Торпедо |
| 05.10.1980 | 26 | Карпаты | 2:0 (0:0) | Нефтчи |
| 05.10.1980 | 26 | Шахтёр | 0:1 (0:1) | Динамо (Киев) |
| 09.10.1980 | 27 | Нефтчи | 1:1 (1:0) | СКА |
| 09.10.1980 | 27 | Пахтакор | 0:2 (0:0) | Локомотив |
| 09.10.1980 | 27 | Динамо (Минск) | 0:1 (0:1) | Динамо (Москва) |
| 09.10.1980 | 27 | Кубань | 0:2 (0:0) | Зенит |
| 09.10.1980 | 27 | Кайрат | 1:0 (1:0) | Спартак |
| 09.10.1980 | 27 | ЦСКА | 0:2 (0:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 09.10.1980 | 27 | Динамо (Киев) | 3:0 (1:0) | Карпаты |
| 09.10.1980 | 27 | Шахтёр | 1:0 (0:0) | Черноморец |
| 09.10.1980 | 27 | Арарат | 0:0 | Торпедо |
| 13.10.1980 | 25 | Нефтчи | 1:3 (0:1) | Шахтёр |
| 18.10.1980 | 28 | Динамо (Минск) | 2:0 (1:0) | Зенит |
| 18.10.1980 | 28 | Динамо (Москва) | 2:1 (0:0) | Арарат |
| 18.10.1980 | 28 | Динамо (Тбилиси) | 2:1 (0:0) | Торпедо |
| 18.10.1980 | 28 | Кубань | 1:0 (0:0) | Шахтёр |
| 18.10.1980 | 28 | Пахтакор | 1:2 (1:1) | Спартак |
| 18.10.1980 | 28 | СКА | 3:3 (1:2) | Динамо (Киев) |
| 18.10.1980 | 28 | Черноморец | 1:1 (1:0) | Карпаты |
| 19.10.1980 | 28 | ЦСКА | 2:2 (1:0) | Кайрат |
| 20.10.1980 | 28 | Локомотив | 3:1 (1:0) | Нефтчи |
| 25.10.1980 | 29 | Торпедо | 2:2 (1:1) | Кайрат |
| 25.10.1980 | 29 | ЦСКА | 0:0 | Пахтакор |
| 26.10.1980 | 29 | Динамо (Минск) | 2:0 (1:0) | Кубань |
| 26.10.1980 | 29 | Динамо (Москва) | 1:1 (1:1) | Динамо (Тбилиси) |
| 26.10.1980 | 29 | Зенит | 5:3 (2:0) | Арарат |
| 26.10.1980 | 29 | Карпаты | 1:0 (1:0) | Шахтёр |
| 26.10.1980 | 29 | СКА | 0:0 | Черноморец |
| 26.10.1980 | 29 | Спартак | 3:0 (2:0) | Нефтчи |
| 27.10.1980 | 29 | Локомотив | 1:1 (0:1) | Динамо (Киев) |
| 31.10.1980 | 30 | Черноморец | 1:0 (1:0) | Локомотив |
| 31.10.1980 | 30 | Карпаты | 2:1 (2:0) | Кубань |
| 31.10.1980 | 30 | Шахтёр | 5:1 (2:0) | СКА |
| 31.10.1980 | 30 | Нефтчи | 1:0 (0:0) | ЦСКА |
| 31.10.1980 | 30 | Динамо (Киев) | 2:0 (1:0) | Спартак |
| 31.10.1980 | 30 | Зенит | 3:2 (2:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 31.10.1980 | 30 | Торпедо | 1:0 (1:0) | Пахтакор |
| 31.10.1980 | 30 | Кайрат | 0:1 (0:1) | Динамо (Москва) |
| 01.11.1980 | 30 | Арарат | 1:0 (0:0) | Динамо (Минск) |
| 08.11.1980 | 31 | Пахтакор | 1:0 (0:0) | Зенит |
| 08.11.1980 | 31 | Кайрат | 3:2 (1:0) | Динамо (Минск) |
| 08.11.1980 | 31 | Карпаты | 1:0 (0:0) | Локомотив |
| 08.11.1980 | 31 | Динамо (Тбилиси) | 4:0 (1:0) | Арарат |
| 08.11.1980 | 31 | Кубань | 2:0 (0:0) | СКА |
| 08.11.1980 | 31 | Черноморец | 0:0 | ЦСКА |
| 09.11.1980 | 31 | Шахтёр | 0:2 (0:0) | Спартак |
| 09.11.1980 | 31 | Динамо (Киев) | 0:0 | Торпедо |
| 09.11.1980 | 31 | Нефтчи | 1:0 (0:0) | Динамо (Москва) |
| 11.11.1980 | 32 | Локомотив | 1:1 (0:0) | Кубань |
| 12.11.1980 | 32 | Арарат | 0:1 (0:1) | Пахтакор |
| 12.11.1980 | 32 | Кайрат | 0:0 | Динамо (Тбилиси) |
| 12.11.1980 | 32 | ЦСКА | 2:0 (2:0) | Карпаты |
| 13.11.1980 | 32 | Динамо (Минск) | 0:2 (0:2) | Нефтчи |
| 13.11.1980 | 32 | Динамо (Москва) | 3:1 (2:1) | Черноморец |
| 13.11.1980 | 32 | Зенит | 2:2 (0:1) | Динамо (Киев) |
| 13.11.1980 | 32 | Торпедо | 1:0 (1:0) | Шахтёр |
| 14.11.1980 | 32 | Спартак | 5:0 (0:0) | СКА |
| 16.11.1980 | 33 | Арарат | 2:1 (0:0) | Кайрат |
| 16.11.1980 | 33 | Динамо (Тбилиси) | 3:0 (1:0) | Кубань |
| 16.11.1980 | 33 | Шахтёр | 1:2 (0:0) | ЦСКА |
| 17.11.1980 | 33 | Динамо (Киев) | 2:0 (2:0) | Динамо (Москва) |
| 17.11.1980 | 33 | Нефтчи | 0:2 (0:2) | Зенит |
| 17.11.1980 | 33 | Пахтакор | 2:1 (1:1) | Динамо (Минск) |
| 17.11.1980 | 33 | Черноморец | 4:2 (2:0) | Торпедо |
| 18.11.1980 | 33 | Карпаты | 1:0 (0:0) | Спартак |
| 18.11.1980 | 33 | СКА | 2:1 (2:1) | Локомотив |
| 21.11.1980 | 34 | Торпедо | 1:0 (0:0) | Нефтчи |
| 21.11.1980 | 34 | Динамо (Москва) | 4:1 (3:0) | Пахтакор |
| 22.11.1980 | 34 | Динамо (Минск) | 2:1 (2:1) | Динамо (Тбилиси) |
| 22.11.1980 | 34 | Зенит | 1:0 (1:0) | Кайрат |
| 22.11.1980 | 34 | СКА | 2:0 (0:0) | Карпаты |
| 22.11.1980 | 34 | Кубань | 3:2 (2:0) | Арарат |
| 22.11.1980 | 34 | Спартак | 2:4 (1:2) | Черноморец |
| 22.11.1980 | 34 | Локомотив | 1:1 (0:0) | Шахтёр |
| 22.11.1980 | 34 | ЦСКА | 2:2 (1:0) | Динамо (Киев) |
Призы
Напишите отзыв о статье "Чемпионат СССР по футболу 1980 (высшая лига)"
Ссылки
- [www.klisf.info/tourns/urs/1980/10c.htm Календарь игр]
- [www.rsssf.com/tabless/su80.html На www.rsssf.com]
- [wildstat.ru/p/2001/ch/URS_1_1980/stg/all/tour/all Результаты на WildStat.ru]
| ||||||
| ||||||
| ||||||
| ||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Чемпионат СССР по футболу 1980 (высшая лига)
– Вы ошибаетесь, – неторопливо, с смелою и несколько насмешливою улыбкой проговорил Борис. – Я Борис, сын княгини Анны Михайловны Друбецкой. Ростова отца зовут Ильей, а сына – Николаем. И я m me Jacquot никакой не знал.Пьер замахал руками и головой, как будто комары или пчелы напали на него.
– Ах, ну что это! я всё спутал. В Москве столько родных! Вы Борис…да. Ну вот мы с вами и договорились. Ну, что вы думаете о булонской экспедиции? Ведь англичанам плохо придется, ежели только Наполеон переправится через канал? Я думаю, что экспедиция очень возможна. Вилльнев бы не оплошал!
Борис ничего не знал о булонской экспедиции, он не читал газет и о Вилльневе в первый раз слышал.
– Мы здесь в Москве больше заняты обедами и сплетнями, чем политикой, – сказал он своим спокойным, насмешливым тоном. – Я ничего про это не знаю и не думаю. Москва занята сплетнями больше всего, – продолжал он. – Теперь говорят про вас и про графа.
Пьер улыбнулся своей доброю улыбкой, как будто боясь за своего собеседника, как бы он не сказал чего нибудь такого, в чем стал бы раскаиваться. Но Борис говорил отчетливо, ясно и сухо, прямо глядя в глаза Пьеру.
– Москве больше делать нечего, как сплетничать, – продолжал он. – Все заняты тем, кому оставит граф свое состояние, хотя, может быть, он переживет всех нас, чего я от души желаю…
– Да, это всё очень тяжело, – подхватил Пьер, – очень тяжело. – Пьер всё боялся, что этот офицер нечаянно вдастся в неловкий для самого себя разговор.
– А вам должно казаться, – говорил Борис, слегка краснея, но не изменяя голоса и позы, – вам должно казаться, что все заняты только тем, чтобы получить что нибудь от богача.
«Так и есть», подумал Пьер.
– А я именно хочу сказать вам, чтоб избежать недоразумений, что вы очень ошибетесь, ежели причтете меня и мою мать к числу этих людей. Мы очень бедны, но я, по крайней мере, за себя говорю: именно потому, что отец ваш богат, я не считаю себя его родственником, и ни я, ни мать никогда ничего не будем просить и не примем от него.
Пьер долго не мог понять, но когда понял, вскочил с дивана, ухватил Бориса за руку снизу с свойственною ему быстротой и неловкостью и, раскрасневшись гораздо более, чем Борис, начал говорить с смешанным чувством стыда и досады.
– Вот это странно! Я разве… да и кто ж мог думать… Я очень знаю…
Но Борис опять перебил его:
– Я рад, что высказал всё. Может быть, вам неприятно, вы меня извините, – сказал он, успокоивая Пьера, вместо того чтоб быть успокоиваемым им, – но я надеюсь, что не оскорбил вас. Я имею правило говорить всё прямо… Как же мне передать? Вы приедете обедать к Ростовым?
И Борис, видимо свалив с себя тяжелую обязанность, сам выйдя из неловкого положения и поставив в него другого, сделался опять совершенно приятен.
– Нет, послушайте, – сказал Пьер, успокоиваясь. – Вы удивительный человек. То, что вы сейчас сказали, очень хорошо, очень хорошо. Разумеется, вы меня не знаете. Мы так давно не видались…детьми еще… Вы можете предполагать во мне… Я вас понимаю, очень понимаю. Я бы этого не сделал, у меня недостало бы духу, но это прекрасно. Я очень рад, что познакомился с вами. Странно, – прибавил он, помолчав и улыбаясь, – что вы во мне предполагали! – Он засмеялся. – Ну, да что ж? Мы познакомимся с вами лучше. Пожалуйста. – Он пожал руку Борису. – Вы знаете ли, я ни разу не был у графа. Он меня не звал… Мне его жалко, как человека… Но что же делать?
– И вы думаете, что Наполеон успеет переправить армию? – спросил Борис, улыбаясь.
Пьер понял, что Борис хотел переменить разговор, и, соглашаясь с ним, начал излагать выгоды и невыгоды булонского предприятия.
Лакей пришел вызвать Бориса к княгине. Княгиня уезжала. Пьер обещался приехать обедать затем, чтобы ближе сойтись с Борисом, крепко жал его руку, ласково глядя ему в глаза через очки… По уходе его Пьер долго еще ходил по комнате, уже не пронзая невидимого врага шпагой, а улыбаясь при воспоминании об этом милом, умном и твердом молодом человеке.
Как это бывает в первой молодости и особенно в одиноком положении, он почувствовал беспричинную нежность к этому молодому человеку и обещал себе непременно подружиться с ним.
Князь Василий провожал княгиню. Княгиня держала платок у глаз, и лицо ее было в слезах.
– Это ужасно! ужасно! – говорила она, – но чего бы мне ни стоило, я исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя так оставить. Каждая минута дорога. Я не понимаю, чего мешкают княжны. Может, Бог поможет мне найти средство его приготовить!… Adieu, mon prince, que le bon Dieu vous soutienne… [Прощайте, князь, да поддержит вас Бог.]
– Adieu, ma bonne, [Прощайте, моя милая,] – отвечал князь Василий, повертываясь от нее.
– Ах, он в ужасном положении, – сказала мать сыну, когда они опять садились в карету. – Он почти никого не узнает.
– Я не понимаю, маменька, какие его отношения к Пьеру? – спросил сын.
– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.
Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…
Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.
Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.
Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.
– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.
– Вы не видали моего мужа?
– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.
На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l'Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь . – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов , – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста… «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.
– Мы должны и драться до послэ днэ капли кров, – сказал полковник, ударяя по столу, – и умэ р р рэ т за своэ го импэ ратора, и тогда всэ й будэ т хорошо. А рассуждать как мо о ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо о ожно менше, – докончил он, опять обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и всё. А вы как судитэ , молодой человек и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.
– Совершенно с вами согласен, – отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, – я убежден, что русские должны умирать или побеждать, – сказал он, сам чувствуя так же, как и другие, после того как слово уже было сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко.
– C'est bien beau ce que vous venez de dire, [Прекрасно! прекрасно то, что вы сказали,] – сказала сидевшая подле него Жюли, вздыхая. Соня задрожала вся и покраснела до ушей, за ушами и до шеи и плеч, в то время как Николай говорил. Пьер прислушался к речам полковника и одобрительно закивал головой.
– Вот это славно, – сказал он.
– Настоящэ й гусар, молодой человэк, – крикнул полковник, ударив опять по столу.
– О чем вы там шумите? – вдруг послышался через стол басистый голос Марьи Дмитриевны. – Что ты по столу стучишь? – обратилась она к гусару, – на кого ты горячишься? верно, думаешь, что тут французы перед тобой?
– Я правду говору, – улыбаясь сказал гусар.
– Всё о войне, – через стол прокричал граф. – Ведь у меня сын идет, Марья Дмитриевна, сын идет.
– А у меня четыре сына в армии, а я не тужу. На всё воля Божья: и на печи лежа умрешь, и в сражении Бог помилует, – прозвучал без всякого усилия, с того конца стола густой голос Марьи Дмитриевны.
– Это так.
И разговор опять сосредоточился – дамский на своем конце стола, мужской на своем.
– А вот не спросишь, – говорил маленький брат Наташе, – а вот не спросишь!
– Спрошу, – отвечала Наташа.
Лицо ее вдруг разгорелось, выражая отчаянную и веселую решимость. Она привстала, приглашая взглядом Пьера, сидевшего против нее, прислушаться, и обратилась к матери:
– Мама! – прозвучал по всему столу ее детски грудной голос.
– Что тебе? – спросила графиня испуганно, но, по лицу дочери увидев, что это была шалость, строго замахала ей рукой, делая угрожающий и отрицательный жест головой.
Разговор притих.
– Мама! какое пирожное будет? – еще решительнее, не срываясь, прозвучал голосок Наташи.
Графиня хотела хмуриться, но не могла. Марья Дмитриевна погрозила толстым пальцем.
– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.
– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.
Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.
Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?
В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
