Чемпионат СССР по футболу 1985 (высшая лига)
Поделись знанием:
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.
Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?
В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.
В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.
Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!
В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.
– Здесь на половину княжен? – спросила Анна Михайловна одного из них…
– Здесь, – отвечал лакей смелым, громким голосом, как будто теперь всё уже было можно, – дверь налево, матушка.
– Может быть, граф не звал меня, – сказал Пьер в то время, как он вышел на площадку, – я пошел бы к себе.
Анна Михайловна остановилась, чтобы поровняться с Пьером.
– Ah, mon ami! – сказала она с тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки: – croyez, que je souffre autant, que vous, mais soyez homme. [Поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте мужчиной.]
– Право, я пойду? – спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну Михайловну.
– Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez que c'est votre pere… peut etre a l'agonie. – Она вздохнула. – Je vous ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai pas vos interets. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это ваш отец… Может быть, в агонии. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что всё это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.
На лице Анны Михайловны выразилось сознание того, что решительная минута наступила; она, с приемами деловой петербургской дамы, вошла в комнату, не отпуская от себя Пьера, еще смелее, чем утром. Она чувствовала, что так как она ведет за собою того, кого желал видеть умирающий, то прием ее был обеспечен. Быстрым взглядом оглядев всех, бывших в комнате, и заметив графова духовника, она, не то что согнувшись, но сделавшись вдруг меньше ростом, мелкою иноходью подплыла к духовнику и почтительно приняла благословение одного, потом другого духовного лица.
– Слава Богу, что успели, – сказала она духовному лицу, – мы все, родные, так боялись. Вот этот молодой человек – сын графа, – прибавила она тише. – Ужасная минута!
Проговорив эти слова, она подошла к доктору.
– Cher docteur, – сказала она ему, – ce jeune homme est le fils du comte… y a t il de l'espoir? [этот молодой человек – сын графа… Есть ли надежда?]
Доктор молча, быстрым движением возвел кверху глаза и плечи. Анна Михайловна точно таким же движением возвела плечи и глаза, почти закрыв их, вздохнула и отошла от доктора к Пьеру. Она особенно почтительно и нежно грустно обратилась к Пьеру.
– Ayez confiance en Sa misericorde, [Доверьтесь Его милосердию,] – сказала она ему, указав ему диванчик, чтобы сесть подождать ее, сама неслышно направилась к двери, на которую все смотрели, и вслед за чуть слышным звуком этой двери скрылась за нею.
Пьер, решившись во всем повиноваться своей руководительнице, направился к диванчику, который она ему указала. Как только Анна Михайловна скрылась, он заметил, что взгляды всех, бывших в комнате, больше чем с любопытством и с участием устремились на него. Он заметил, что все перешептывались, указывая на него глазами, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему дама, которая говорила с духовными лицами, встала с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему; доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы дать ему место. Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен был принимать от всех услуги. Он принял молча перчатку от адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что всё это так именно должно быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
Не прошло и двух минут, как князь Василий, в своем кафтане с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел в комнату. Он казался похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял руку (чего он прежде никогда не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.
– Courage, courage, mon ami. Il a demande a vous voir. C'est bien… [Не унывать, не унывать, мой друг. Он пожелал вас видеть. Это хорошо…] – и он хотел итти.
Но Пьер почел нужным спросить:
– Как здоровье…
Он замялся, не зная, прилично ли назвать умирающего графом; назвать же отцом ему было совестно.
– Il a eu encore un coup, il y a une demi heure. Еще был удар. Courage, mon аmi… [Полчаса назад у него был еще удар. Не унывать, мой друг…]
Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове «удар» ему представился удар какого нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь на цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом. Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники, люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, и наконец, всё с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:
– La bonte divine est inepuisable. C'est la ceremonie de l'extreme onction qui va commencer. Venez. [Милосердие Божие неисчерпаемо. Соборование сейчас начнется. Пойдемте.]
Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто то из прислуги – все прошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в эту комнату.
Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, под шелковыми занавесами, а с другой – огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно белыми, не смятыми, видимо, только – что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над широким лбом и с теми же характерно благородными крупными морщинами на красивом красно желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые, большие руки его были выпростаны из под одеяла и лежали на нем. В правую руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из за кресла, придерживал в ней старый слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно торжественно служили. Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность воле Божией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось, говорило его лицо.
Сзади его стоял адъютант, доктора и мужская прислуга; как бы в церкви, мужчины и женщины разделились. Всё молчало, крестилось, только слышны были церковное чтение, сдержанное, густое басовое пение и в минуты молчания перестановка ног и вздохи. Анна Михайловна, с тем значительным видом, который показывал, что она знает, что делает, перешла через всю комнату к Пьеру и подала ему свечу. Он зажег ее и, развлеченный наблюдениями над окружающими, стал креститься тою же рукой, в которой была свеча.
Младшая, румяная и смешливая княжна Софи, с родинкою, смотрела на него. Она улыбнулась, спрятала свое лицо в платок и долго не открывала его; но, посмотрев на Пьера, опять засмеялась. Она, видимо, чувствовала себя не в силах глядеть на него без смеха, но не могла удержаться, чтобы не смотреть на него, и во избежание искушений тихо перешла за колонну. В середине службы голоса духовенства вдруг замолкли; духовные лица шопотом сказали что то друг другу; старый слуга, державший руку графа, поднялся и обратился к дамам. Анна Михайловна выступила вперед и, нагнувшись над больным, из за спины пальцем поманила к себе Лоррена. Француз доктор, – стоявший без зажженной свечи, прислонившись к колонне, в той почтительной позе иностранца, которая показывает, что, несмотря на различие веры, он понимает всю важность совершающегося обряда и даже одобряет его, – неслышными шагами человека во всей силе возраста подошел к больному, взял своими белыми тонкими пальцами его свободную руку с зеленого одеяла и, отвернувшись, стал щупать пульс и задумался. Больному дали чего то выпить, зашевелились около него, потом опять расступились по местам, и богослужение возобновилось. Во время этого перерыва Пьер заметил, что князь Василий вышел из за своей спинки стула и, с тем же видом, который показывал, что он знает, что делает, и что тем хуже для других, ежели они не понимают его, не подошел к больному, а, пройдя мимо его, присоединился к старшей княжне и с нею вместе направился в глубь спальни, к высокой кровати под шелковыми занавесами. От кровати и князь и княжна оба скрылись в заднюю дверь, но перед концом службы один за другим возвратились на свои места. Пьер обратил на это обстоятельство не более внимания, как и на все другие, раз навсегда решив в своем уме, что всё, что совершалось перед ним нынешний вечер, было так необходимо нужно.
48-й чемпионат СССР по футболу был разыгран с 1 марта по 23 ноября 1985 года. Победителем стало киевское «Динамо» (одиннадцатый чемпионский титул).
После 27 туров «Торпедо» Кутаиси занимало 18-е место, одержав 5 побед. Однако в последних семи турах команда одержала 6 побед и сохранила место в высшей лиге. Этот факт отмечался журналистами и болельщиками как явный признак договорных матчей[1].
Олег Протасов из «Днепра» побил рекорд чемпионатов СССР по количеству мячей, забитых в одном чемпионате — 35, улучшив достижение Никиты Симоняна 1950 года (34 мяча). Учитывая тот факт, что к семи мячам, забитым Протасовым после 16 игр, он добавил в оставшихся 17-ти 28, многими данный результат расценивался также как итог договорных матчей[2].
Реакция Федерации футбола СССР была следующей:[2].
На очередном заседании президиума Федерации футбола СССР рассмотрены предварительные итоги первенства СССР 1985 года. Члены президиума подвергли острой критике руководителей команд, проведших отдельные матчи на заключительном этапе чемпионата пассивно, без должной спортивной борьбы и ответственности перед зрителями. В частности, назывались команды киевского «Динамо» (старший тренер В. Лобановский), московского «Торпедо» (В. Иванов), «Днепра» (В. Емец).
Президиум федерации обратился к Спорткомитетам УССР и Москвы с просьбой рассмотреть отчеты руководителей этих команд и принять меры, направленные на повышение у футболистов и тренеров ответственности перед зрителями.
Содержание
Итоговая таблица
| М | Команда | И | В | Н | П | М | О | УЕФА |
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
 |
«Динамо» Киев | 34 | 20 | 8 | 6 | 64-26 | 48 | КЧ |
 |
«Спартак» Москва | 34 | 18 | 10 | 6 | 72-28 | 46 | КУ |
 |
«Днепр» Днепропетровск | 34 | 16 | 11 | 7 | 71-41 | 42 (-1) | КУ |
| 4 | «Динамо» Минск | 34 | 16 | 9 | 9 | 40-31 | 41 | КУ |
| 5 | «Торпедо» Москва | 34 | 13 | 10 | 11 | 42-40 | 36 | КК |
| 6 | «Зенит» Ленинград | 34 | 14 | 7 | 13 | 48-38 | 35 | |
| 7 | «Жальгирис» Вильнюс | 34 | 12 | 11 | 11 | 43-49 | 34 (-1) | |
| 8 | «Динамо» Тбилиси | 34 | 11 | 10 | 13 | 34-39 | 32 | |
| 9 | «Кайрат» Алма-Ата | 34 | 11 | 13 | 10 | 43-46 | 32 (-3) | |
| 10 | «Металлист» Харьков | 34 | 12 | 7 | 15 | 39-55 | 31 | |
| 11 | «Торпедо» Кутаиси | 34 | 11 | 9 | 14 | 40-51 | 31 | |
| 12 | «Шахтёр» Донецк | 34 | 10 | 12 | 12 | 46-45 | 30 (-2) | |
| 13 | «Арарат» Ереван | 34 | 10 | 12 | 12 | 42-46 | 30 (-2) | |
| 14 | «Динамо» Москва | 34 | 11 | 7 | 16 | 37-50 | 29 | |
| 15 | «Черноморец» Одесса | 34 | 11 | 7 | 16 | 44-65 | 29 | |
| 16 | «Нефтчи» Баку | 34 | 9 | 11 | 14 | 30-40 | 28 (-1) | |
| 17 | «Факел» Воронеж | 34 | 9 | 9 | 16 | 24-45 | 27 | |
| 18 | СКА Ростов-на-Дону | 34 | 7 | 7 | 20 | 36-60 | 21 |
Лимит ничьих равен 10.
Матчи
| Дата | Тур | Команда 1 | Счёт | Команда 2 |
|---|---|---|---|---|
| 01.03.1985 | 1 | Динамо (Тбилиси) | 2:1 (1:1) | Динамо (Москва) |
| 01.03.1985 | 1 | Днепр | 1:1 (0:0) | Динамо (Киев) |
| 01.03.1985 | 1 | Нефтчи | 0:1 (0:0) | Динамо (Минск) |
| 03.03.1985 | 1 | Зенит | 2:0 (2:0) | Факел |
| 03.03.1985 | 1 | Спартак | 3:0 (1:0) | СКА |
| 03.03.1985 | 1 | Торпедо (Кутаиси) | 1:4 (0:2) | Шахтёр |
| 03.03.1985 | 1 | Черноморец | 4:3 (3:1) | Металлист |
| 04.03.1985 | 1 | Арарат | 3:3 (2:1) | Жальгирис |
| 10.03.1985 | 2 | Динамо (Тбилиси) | 5:0 (2:0) | Шахтёр |
| 10.03.1985 | 2 | Зенит | 1:3 (0:1) | СКА |
| 10.03.1985 | 2 | Нефтчи | 1:0 (0:0) | Жальгирис |
| 10.03.1985 | 2 | Торпедо (Москва) | 1:1 (0:0) | Кайрат |
| 10.03.1985 | 2 | Черноморец | 0:3 (0:2) | Динамо (Киев) |
| 15.03.1985 | 3 | Динамо (Москва) | 1:1 (1:0) | Днепр |
| 15.03.1985 | 3 | Торпедо (Кутаиси) | 1:1 (1:1) | Динамо (Минск) |
| 17.03.1985 | 3 | Динамо (Киев) | 1:2 (1:0) | Торпедо (Москва) |
| 17.03.1985 | 3 | Жальгирис | 0:1 (0:1) | Динамо (Тбилиси) |
| 17.03.1985 | 3 | Зенит | 1:4 (0:3) | Спартак |
| 17.03.1985 | 3 | Металлист | 3:0 (0:0) | Кайрат |
| 17.03.1985 | 3 | Нефтчи | 1:2 (0:1) | СКА |
| 17.03.1985 | 3 | Факел | 1:0 (1:0) | Арарат |
| 17.03.1985 | 3 | Шахтёр | 4:0 (3:0) | Черноморец |
| 21.03.1985 | 2 | Спартак | 2:0 (1:0) | Факел |
| 24.03.1985 | 4 | Жальгирис | 2:2 (0:1) | Торпедо (Кутаиси) |
| 24.03.1985 | 4 | Кайрат | 2:1 (0:0) | Шахтёр |
| 24.03.1985 | 4 | Металлист | 1:0 (1:0) | Торпедо (Москва) |
| 24.03.1985 | 4 | СКА | 0:1 (0:0) | Арарат |
| 24.03.1985 | 4 | Факел | 1:0 (1:0) | Нефтчи |
| 25.03.1985 | 4 | Динамо (Москва) | 3:1 (2:1) | Черноморец |
| 31.03.1985 | 5 | Арарат | 0:0 | Спартак |
| 31.03.1985 | 5 | Динамо (Киев) | 2:0 (1:0) | Металлист |
| 31.03.1985 | 5 | Динамо (Тбилиси) | 0:0 | Факел |
| 31.03.1985 | 5 | Днепр | 1:0 (0:0) | Динамо (Минск) |
| 31.03.1985 | 5 | Кайрат | 0:0 | Динамо (Москва) |
| 31.03.1985 | 5 | Нефтчи | 2:1 (1:0) | Зенит |
| 31.03.1985 | 5 | Торпедо (Кутаиси) | 0:0 | СКА |
| 31.03.1985 | 5 | Торпедо (Москва) | 0:0 | Шахтёр |
| 31.03.1985 | 5 | Черноморец | 2:3 (2:2) | Жальгирис |
| 05.04.1985 | 6 | Динамо (Киев) | 3:0 (0:0) | Кайрат |
| 05.04.1985 | 6 | Днепр | 5:0 (2:0) | Жальгирис |
| 05.04.1985 | 6 | Торпедо (Москва) | 1:2 (0:2) | Динамо (Москва) |
| 05.04.1985 | 6 | Черноморец | 0:2 (0:0) | Динамо (Минск) |
| 07.04.1985 | 6 | Арарат | 1:0 (1:0) | Зенит |
| 07.04.1985 | 6 | Динамо (Тбилиси) | 2:1 (1:0) | СКА |
| 07.04.1985 | 6 | Нефтчи | 2:2 (1:1) | Спартак |
| 07.04.1985 | 6 | Торпедо (Кутаиси) | 1:0 (0:0) | Факел |
| 09.04.1985 | 2 | Днепр | 1:0 (1:0) | Металлист |
| 09.04.1985 | 7 | Динамо (Минск) | 1:1 (1:0) | Кайрат |
| 09.04.1985 | 7 | Шахтёр | 1:2 (0:1) | Динамо (Киев) |
| 14.04.1985 | 7 | Жальгирис | 1:2 (0:1) | Торпедо (Москва) |
| 14.04.1985 | 7 | Факел | 1:1 (1:0) | Черноморец |
| 14.04.1985 | 9 | Торпедо (Кутаиси) | 2:1 (1:1) | Нефтчи |
| 20.04.1985 | 8 | Динамо (Москва) | 1:2 (0:1) | Динамо (Киев) |
| 21.04.1985 | 8 | Динамо (Минск) | 0:0 | Торпедо (Москва) |
| 21.04.1985 | 8 | Жальгирис | 0:0 | Кайрат |
| 21.04.1985 | 8 | Зенит | 3:0 (1:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 21.04.1985 | 8 | Нефтчи | 1:0 (0:0) | Арарат |
| 21.04.1985 | 8 | СКА | 1:2 (0:1) | Черноморец |
| 21.04.1985 | 8 | Спартак | 0:0 | Торпедо (Кутаиси) |
| 21.04.1985 | 8 | Факел | 0:2 (0:2) | Днепр |
| 21.04.1985 | 8 | Шахтёр | 2:1 (2:0) | Металлист |
| 24.04.1985 | 4 | Шахтёр | 1:1 (1:0) | Днепр |
| 25.04.1985 | 2 | Динамо (Минск) | 3:2 (1:1) | Арарат |
| 25.04.1985 | 7 | Зенит | 2:0 (1:0) | Торпедо (Кутаиси) |
| 25.04.1985 | 7 | Спартак | 0:0 | Динамо (Тбилиси) |
| 28.04.1985 | 9 | Кайрат | 2:2 (1:0) | Факел |
| 28.04.1985 | 9 | Металлист | 2:1 (1:0) | Жальгирис |
| 28.04.1985 | 9 | Торпедо (Москва) | 2:0 (2:0) | СКА |
| 29.04.1985 | 9 | Шахтёр | 1:1 (1:1) | Динамо (Москва) |
| 06.05.1985 | 10 | Динамо (Киев) | 3:0 (1:0) | Жальгирис |
| 06.05.1985 | 10 | Динамо (Тбилиси) | 2:1 (0:0) | Нефтчи |
| 06.05.1985 | 10 | Днепр | 0:0 | Спартак |
| 06.05.1985 | 10 | Кайрат | 1:0 (1:0) | СКА |
| 06.05.1985 | 10 | Металлист | 1:1 (1:1) | Динамо (Минск) |
| 06.05.1985 | 10 | Торпедо (Кутаиси) | 1:1 (1:1) | Арарат |
| 06.05.1985 | 10 | Торпедо (Москва) | 2:0 (2:0) | Факел |
| 06.05.1985 | 10 | Черноморец | 0:0 | Зенит |
| 10.05.1985 | 13 | Черноморец | 1:1 (1:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 14.05.1985 | 11 | Арарат | 3:5 (0:2) | Днепр |
| 14.05.1985 | 11 | Динамо (Минск) | 1:1 (0:0) | Шахтёр |
| 14.05.1985 | 11 | Динамо (Тбилиси) | 2:0 (0:0) | Торпедо (Кутаиси) |
| 14.05.1985 | 11 | Жальгирис | 1:5 (1:1) | Динамо (Москва) |
| 14.05.1985 | 11 | Зенит | 1:2 (0:2) | Торпедо (Москва) |
| 14.05.1985 | 11 | Нефтчи | 1:0 (0:0) | Черноморец |
| 14.05.1985 | 11 | СКА | 0:0 | Динамо (Киев) |
| 14.05.1985 | 11 | Спартак | 1:1 (0:1) | Кайрат |
| 14.05.1985 | 11 | Факел | 2:0 (1:0) | Металлист |
| 18.05.1985 | 12 | Арарат | 1:2 (0:0) | Черноморец |
| 18.05.1985 | 12 | Динамо (Минск) | 1:0 (0:0) | Динамо (Москва) |
| 18.05.1985 | 12 | Жальгирис | 1:0 (0:0) | Шахтёр |
| 18.05.1985 | 12 | Зенит | 3:0 (1:0) | Кайрат |
| 18.05.1985 | 12 | Нефтчи | 1:1 (1:1) | Днепр |
| 18.05.1985 | 12 | СКА | 1:1 (0:1) | Металлист |
| 18.05.1985 | 12 | Спартак | 1:0 (0:0) | Торпедо (Москва) |
| 18.05.1985 | 12 | Факел | 1:3 (0:3) | Динамо (Киев) |
| 22.05.1985 | 9 | Динамо (Тбилиси) | 0:0 | Арарат |
| 23.05.1985 | 2 | Торпедо (Кутаиси) | 2:1 (0:0) | Динамо (Москва) |
| 24.05.1985 | 9 | Черноморец | 1:4 (0:1) | Спартак |
| 27.05.1985 | 13 | Динамо (Москва) | 3:4 (3:0) | СКА |
| 28.05.1985 | 13 | Динамо (Киев) | 2:0 (1:0) | Спартак |
| 28.05.1985 | 13 | Днепр | 2:0 (1:0) | Торпедо (Кутаиси) |
| 28.05.1985 | 13 | Кайрат | 2:0 (1:0) | Арарат |
| 28.05.1985 | 13 | Металлист | 1:0 (1:0) | Зенит |
| 28.05.1985 | 13 | Торпедо (Москва) | 3:0 (1:0) | Нефтчи |
| 28.05.1985 | 13 | Шахтёр | 0:1 (0:1) | Факел |
| 28.05.1985 | 4 | Динамо (Минск) | 3:0 (2:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 08.06.1985 | 14 | Динамо (Киев) | 3:1 (0:0) | Зенит |
| 08.06.1985 | 14 | Динамо (Минск) | 0:1 (0:1) | Жальгирис |
| 08.06.1985 | 14 | Днепр | 2:1 (2:1) | Динамо (Тбилиси) |
| 08.06.1985 | 14 | Кайрат | 1:0 (0:0) | Нефтчи |
| 08.06.1985 | 14 | Металлист | 0:7 (0:3) | Спартак |
| 08.06.1985 | 14 | Торпедо (Москва) | 2:1 (0:0) | Арарат |
| 08.06.1985 | 14 | Черноморец | 3:0 (3:0) | Торпедо (Кутаиси) |
| 08.06.1985 | 14 | Шахтёр | 3:1 (2:1) | СКА |
| 09.06.1985 | 14 | Динамо (Москва) | 0:0 | Факел |
| 11.06.1985 | 15 | Динамо (Тбилиси) | 2:1 (1:1) | Кайрат |
| 12.06.1985 | 16 | Зенит | 2:1 (1:1) | Шахтёр |
| 12.06.1985 | 7 | СКА | 1:1 (1:1) | Днепр |
| 12.06.1985 | 9 | Динамо (Киев) | 1:1 (0:1) | Динамо (Минск) |
| 16.06.1985 | 15 | Арарат | 1:1 (0:0) | Динамо (Киев) |
| 16.06.1985 | 15 | Зенит | 2:0 (1:0) | Динамо (Москва) |
| 16.06.1985 | 15 | Нефтчи | 0:0 | Металлист |
| 16.06.1985 | 15 | СКА | 0:1 (0:1) | Динамо (Минск) |
| 16.06.1985 | 15 | Спартак | 1:1 (0:1) | Шахтёр |
| 16.06.1985 | 15 | Торпедо (Кутаиси) | 1:2 (0:0) | Торпедо (Москва) |
| 16.06.1985 | 15 | Факел | 1:1 (0:1) | Жальгирис |
| 16.06.1985 | 15 | Черноморец | 2:1 (0:1) | Днепр |
| 19.06.1985 | 16 | Арарат | 3:1 (1:1) | Металлист |
| 19.06.1985 | 16 | Днепр | 2:1 (1:0) | Зенит |
| 19.06.1985 | 16 | Нефтчи | 1:1 (1:1) | Динамо (Киев) |
| 19.06.1985 | 16 | СКА | 1:3 (0:3) | Жальгирис |
| 19.06.1985 | 16 | Спартак | 5:1 (3:0) | Динамо (Москва) |
| 19.06.1985 | 16 | Торпедо (Кутаиси) | 1:0 (0:0) | Кайрат |
| 19.06.1985 | 16 | Факел | 2:1 (1:0) | Динамо (Минск) |
| 22.06.1985 | 16 | Динамо (Тбилиси) | 0:0 | Торпедо (Москва) |
| 22.06.1985 | 7 | Динамо (Москва) | 2:1 (0:0) | Металлист |
| 26.06.1985 | 17 | Динамо (Москва) | 1:1 (0:1) | Арарат |
| 27.06.1985 | 17 | Динамо (Киев) | 2:0 (1:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 27.06.1985 | 17 | Динамо (Минск) | 2:0 (1:0) | Спартак |
| 27.06.1985 | 17 | Жальгирис | 0:0 | Зенит |
| 27.06.1985 | 17 | Кайрат | 1:1 (1:0) | Днепр |
| 27.06.1985 | 17 | Металлист | 3:1 (1:1) | Торпедо (Кутаиси) |
| 27.06.1985 | 17 | Торпедо (Москва) | 0:0 | Черноморец |
| 27.06.1985 | 17 | Факел | 2:0 (2:0) | СКА |
| 27.06.1985 | 17 | Шахтёр | 1:1 (0:1) | Нефтчи |
| 30.06.1985 | 18 | Динамо (Киев) | 1:0 (1:0) | Торпедо (Кутаиси) |
| 30.06.1985 | 18 | Динамо (Минск) | 0:0 | Зенит |
| 30.06.1985 | 18 | Динамо (Москва) | 0:1 (0:1) | Нефтчи |
| 30.06.1985 | 18 | Жальгирис | 1:1 (1:0) | Спартак |
| 30.06.1985 | 18 | Кайрат | 2:1 (1:0) | Черноморец |
| 30.06.1985 | 18 | Металлист | 1:0 (0:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 30.06.1985 | 18 | Торпедо (Москва) | 0:3 (0:3) | Днепр |
| 30.06.1985 | 18 | Шахтёр | 0:0 | Арарат |
| 05.07.1985 | 19 | Арарат | 1:0 (1:0) | Динамо (Минск) |
| 05.07.1985 | 19 | Динамо (Киев) | 0:0 | Днепр |
| 05.07.1985 | 19 | Динамо (Москва) | 1:0 (0:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 05.07.1985 | 19 | Жальгирис | 2:1 (0:1) | Нефтчи |
| 05.07.1985 | 19 | Металлист | 2:1 (1:0) | Черноморец |
| 05.07.1985 | 19 | СКА | 0:1 (0:0) | Спартак |
| 05.07.1985 | 19 | Факел | 0:0 | Зенит |
| 05.07.1985 | 19 | Шахтёр | 1:1 (0:1) | Торпедо (Кутаиси) |
| 08.07.1985 | 20 | Динамо (Киев) | 0:1 (0:0) | Черноморец |
| 08.07.1985 | 20 | Динамо (Минск) | 2:0 (1:0) | Нефтчи |
| 08.07.1985 | 20 | Динамо (Москва) | 1:3 (0:2) | Торпедо (Кутаиси) |
| 08.07.1985 | 20 | Жальгирис | 4:1 (1:1) | Арарат |
| 08.07.1985 | 20 | Кайрат | 1:1 (0:0) | Торпедо (Москва) |
| 08.07.1985 | 20 | Металлист | 2:1 (1:0) | Днепр |
| 08.07.1985 | 20 | СКА | 1:0 (0:0) | Зенит |
| 08.07.1985 | 20 | Факел | 0:5 (0:1) | Спартак |
| 08.07.1985 | 20 | Шахтёр | 2:1 (0:1) | Динамо (Тбилиси) |
| 13.07.1985 | 21 | Арарат | 2:0 (1:0) | СКА |
| 13.07.1985 | 21 | Динамо (Тбилиси) | 0:1 (0:0) | Динамо (Минск) |
| 13.07.1985 | 21 | Днепр | 5:0 (3:0) | Динамо (Москва) |
| 13.07.1985 | 21 | Кайрат | 2:1 (0:0) | Динамо (Киев) |
| 13.07.1985 | 21 | Нефтчи | 1:0 (1:0) | Факел |
| 13.07.1985 | 21 | Спартак | 2:0 (2:0) | Зенит |
| 13.07.1985 | 21 | Торпедо (Кутаиси) | 1:1 (0:1) | Жальгирис |
| 13.07.1985 | 21 | Торпедо (Москва) | 2:0 (1:0) | Металлист |
| 13.07.1985 | 21 | Черноморец | 3:2 (0:1) | Шахтёр |
| 16.07.1985 | 22 | Арарат | 3:0 (1:0) | Факел |
| 16.07.1985 | 22 | Динамо (Тбилиси) | 1:1 (0:1) | Жальгирис |
| 16.07.1985 | 22 | Кайрат | 1:1 (0:0) | Металлист |
| 16.07.1985 | 22 | СКА | 2:1 (2:0) | Нефтчи |
| 16.07.1985 | 22 | Черноморец | 2:0 (1:0) | Динамо (Москва) |
| 30.07.1985 | 22 | Днепр | 5:4 (1:1) | Шахтёр |
| 31.07.1985 | 22 | Торпедо (Москва) | 1:4 (1:2) | Динамо (Киев) |
| 10.08.1985 | 24 | Факел | 0:0 | Динамо (Тбилиси) |
| 10.08.1985 | 27 | Динамо (Минск) | 0:2 (0:1) | Динамо (Киев) |
| 10.08.1985 | 27 | Зенит | 3:1 (0:0) | Черноморец |
| 10.08.1985 | 27 | Спартак | 3:0 (1:0) | Днепр |
| 17.08.1985 | 24 | Спартак | 2:0 (2:0) | Нефтчи |
| 18.08.1985 | 24 | Динамо (Минск) | 2:1 (1:1) | Днепр |
| 18.08.1985 | 24 | Зенит | 1:1 (1:0) | Арарат |
| 20.08.1985 | 23 | Динамо (Москва) | 1:0 (0:0) | Кайрат |
| 21.08.1985 | 23 | Динамо (Минск) | 4:1 (3:0) | Черноморец |
| 21.08.1985 | 23 | Жальгирис | 1:0 (1:0) | Днепр |
| 21.08.1985 | 23 | Зенит | 3:1 (2:1) | Нефтчи |
| 21.08.1985 | 23 | Металлист | 2:2 (2:0) | Динамо (Киев) |
| 21.08.1985 | 23 | СКА | 6:2 (3:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 21.08.1985 | 23 | Спартак | 0:0 | Арарат |
| 21.08.1985 | 23 | Факел | 2:0 (0:0) | Торпедо (Кутаиси) |
| 21.08.1985 | 23 | Шахтёр | 2:1 (0:1) | Торпедо (Москва) |
| 25.08.1985 | 24 | Динамо (Москва) | 1:2 (0:1) | Торпедо (Москва) |
| 25.08.1985 | 24 | Жальгирис | 1:0 (0:0) | Черноморец |
| 25.08.1985 | 24 | СКА | 1:1 (1:0) | Торпедо (Кутаиси) |
| 25.08.1985 | 24 | Шахтёр | 2:1 (2:0) | Кайрат |
| 31.08.1985 | 25 | Динамо (Киев) | 5:0 (2:0) | Динамо (Москва) |
| 31.08.1985 | 25 | Днепр | 2:0 (1:0) | СКА |
| 31.08.1985 | 25 | Металлист | 1:0 (1:0) | Шахтёр |
| 31.08.1985 | 25 | Торпедо (Кутаиси) | 1:2 (0:2) | Спартак |
| 31.08.1985 | 25 | Торпедо (Москва) | 0:0 | Динамо (Минск) |
| 31.08.1985 | 25 | Черноморец | 2:1 (0:0) | Факел |
| 31.08.1985 | 30 | Кайрат | 2:1 (1:1) | Зенит |
| 03.09.1985 | 26 | Арарат | 0:0 | Нефтчи |
| 03.09.1985 | 26 | Динамо (Киев) | 2:0 (0:0) | Шахтёр |
| 03.09.1985 | 26 | Динамо (Тбилиси) | 2:1 (0:1) | Спартак |
| 03.09.1985 | 26 | Днепр | 6:0 (3:0) | Факел |
| 03.09.1985 | 26 | Кайрат | 2:0 (1:0) | Динамо (Минск) |
| 03.09.1985 | 26 | Металлист | 0:1 (0:0) | Динамо (Москва) |
| 03.09.1985 | 26 | Торпедо (Кутаиси) | 1:1 (0:1) | Зенит |
| 03.09.1985 | 26 | Торпедо (Москва) | 3:2 (2:2) | Жальгирис |
| 03.09.1985 | 26 | Черноморец | 1:3 (0:1) | СКА |
| 08.09.1985 | 22 | Динамо (Минск) | 2:1 (0:0) | Торпедо (Кутаиси) |
| 08.09.1985 | 25 | Динамо (Тбилиси) | 1:0 (1:0) | Зенит |
| 08.09.1985 | 25 | Кайрат | 2:0 (2:0) | Жальгирис |
| 08.09.1985 | 30 | Динамо (Киев) | 2:0 (2:0) | Факел |
| 08.09.1985 | 30 | Днепр | 4:0 (3:0) | Нефтчи |
| 08.09.1985 | 30 | Торпедо (Москва) | 2:1 (0:1) | Спартак |
| 18.09.1985 | 27 | Арарат | 1:0 (1:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 22.09.1985 | 27 | Жальгирис | 1:1 (0:0) | Металлист |
| 22.09.1985 | 27 | Нефтчи | 3:1 (2:1) | Торпедо (Кутаиси) |
| 22.09.1985 | 27 | СКА | 1:1 (1:1) | Кайрат |
| 22.09.1985 | 27 | Факел | 1:0 (0:0) | Торпедо (Москва) |
| 28.09.1985 | 28 | Жальгирис | 1:0 (1:0) | Динамо (Киев) |
| 28.09.1985 | 28 | Зенит | 2:1 (1:0) | Днепр |
| 28.09.1985 | 28 | Спартак | 6:0 (3:0) | Черноморец |
| 29.09.1985 | 28 | Арарат | 3:1 (1:0) | Торпедо (Кутаиси) |
| 29.09.1985 | 28 | Динамо (Минск) | 2:1 (2:0) | Металлист |
| 29.09.1985 | 28 | Динамо (Москва) | 2:0 (1:0) | Шахтёр |
| 29.09.1985 | 28 | Нефтчи | 1:0 (0:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 29.09.1985 | 28 | СКА | 1:1 (1:1) | Торпедо (Москва) |
| 29.09.1985 | 28 | Факел | 1:1 (0:0) | Кайрат |
| 06.10.1985 | 29 | Динамо (Москва) | 0:1 (0:0) | Динамо (Минск) |
| 07.10.1985 | 29 | Динамо (Киев) | 4:2 (2:0) | СКА |
| 07.10.1985 | 29 | Днепр | 2:0 (1:0) | Арарат |
| 07.10.1985 | 29 | Кайрат | 4:4 (2:2) | Спартак |
| 07.10.1985 | 29 | Металлист | 1:0 (1:0) | Факел |
| 07.10.1985 | 29 | Торпедо (Кутаиси) | 1:0 (0:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 07.10.1985 | 29 | Торпедо (Москва) | 1:3 (0:1) | Зенит |
| 07.10.1985 | 29 | Черноморец | 1:1 (0:1) | Нефтчи |
| 07.10.1985 | 29 | Шахтёр | 0:0 | Жальгирис |
| 13.10.1985 | 30 | Динамо (Москва) | 0:1 (0:0) | Жальгирис |
| 13.10.1985 | 30 | Металлист | 2:0 (1:0) | СКА |
| 13.10.1985 | 30 | Черноморец | 2:1 (1:0) | Арарат |
| 19.10.1985 | 31 | Динамо (Тбилиси) | 1:1 (0:1) | Днепр |
| 19.10.1985 | 31 | Жальгирис | 1:1 (1:1) | Динамо (Минск) |
| 19.10.1985 | 31 | Зенит | 4:1 (1:1) | Металлист |
| 19.10.1985 | 31 | Спартак | 1:2 (0:0) | Динамо (Киев) |
| 19.10.1985 | 31 | Торпедо (Кутаиси) | 2:0 (1:0) | Черноморец |
| 20.10.1985 | 31 | Арарат | 4:2 (2:1) | Кайрат |
| 20.10.1985 | 31 | Нефтчи | 1:1 (1:1) | Торпедо (Москва) |
| 20.10.1985 | 31 | СКА | 1:2 (1:1) | Динамо (Москва) |
| 20.10.1985 | 31 | Факел | 1:1 (0:0) | Шахтёр |
| 27.10.1985 | 32 | Арарат | 2:1 (2:0) | Торпедо (Москва) |
| 27.10.1985 | 32 | Нефтчи | 4:1 (1:0) | Кайрат |
| 27.10.1985 | 32 | СКА | 1:3 (1:1) | Шахтёр |
| 27.10.1985 | 32 | Факел | 0:1 (0:0) | Динамо (Москва) |
| 02.11.1985 | 33 | Динамо (Москва) | 2:0 (1:0) | Спартак |
| 02.11.1985 | 33 | Днепр | 3:3 (0:1) | Черноморец |
| 02.11.1985 | 33 | Шахтёр | 1:0 (0:0) | Зенит |
| 03.11.1985 | 33 | Динамо (Киев) | 4:0 (0:0) | Арарат |
| 03.11.1985 | 33 | Динамо (Минск) | 3:0 (2:0) | СКА |
| 03.11.1985 | 33 | Жальгирис | 2:1 (1:0) | Факел |
| 03.11.1985 | 33 | Кайрат | 0:0 | Динамо (Тбилиси) |
| 03.11.1985 | 33 | Металлист | 1:1 (0:0) | Нефтчи |
| 03.11.1985 | 33 | Торпедо (Москва) | 0:2 (0:1) | Торпедо (Кутаиси) |
| 10.11.1985 | 34 | Динамо (Киев) | 2:1 (1:1) | Нефтчи |
| 10.11.1985 | 34 | Динамо (Минск) | 2:1 (1:0) | Факел |
| 10.11.1985 | 34 | Жальгирис | 5:1 (1:0) | СКА |
| 10.11.1985 | 34 | Кайрат | 4:1 (2:0) | Торпедо (Кутаиси) |
| 10.11.1985 | 34 | Металлист | 2:1 (1:0) | Арарат |
| 10.11.1985 | 34 | Торпедо (Москва) | 2:0 (1:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 11.11.1985 | 34 | Динамо (Москва) | 2:3 (1:3) | Зенит |
| 11.11.1985 | 34 | Шахтёр | 1:2 (1:0) | Спартак |
| 15.11.1985 | 30 | Шахтёр | 3:0 (1:0) | Динамо (Минск) |
| 15.11.1985 | 32 | Динамо (Тбилиси) | 3:3 (0:0) | Черноморец |
| 15.11.1985 | 32 | Зенит | 1:1 (0:1) | Динамо (Киев) |
| 15.11.1985 | 32 | Спартак | 4:1 (2:1) | Металлист |
| 15.11.1985 | 32 | Торпедо (Кутаиси) | 4:3 (3:1) | Днепр |
| 19.11.1985 | 35 | Арарат | 1:1 (0:0) | Динамо (Москва) |
| 19.11.1985 | 35 | Динамо (Тбилиси) | 2:1 (1:0) | Динамо (Киев) |
| 19.11.1985 | 35 | Днепр | 4:3 (2:1) | Кайрат |
| 19.11.1985 | 35 | Зенит | 3:1 (2:1) | Жальгирис |
| 19.11.1985 | 35 | Нефтчи | 0:0 | Шахтёр |
| 19.11.1985 | 35 | Спартак | 3:0 (0:0) | Динамо (Минск) |
| 19.11.1985 | 35 | Торпедо (Кутаиси) | 4:1 (2:0) | Металлист |
| 19.11.1985 | 35 | Черноморец | 3:2 (2:1) | Торпедо (Москва) |
| 23.11.1985 | 35 | СКА | 1:2 (1:1) | Факел |
| 23.11.1985 | 36 | Арарат | 3:3 (1:1) | Шахтёр |
| 23.11.1985 | 36 | Динамо (Тбилиси) | 3:1 (2:0) | Металлист |
| 23.11.1985 | 36 | Днепр | 3:3 (2:0) | Торпедо (Москва) |
| 23.11.1985 | 36 | Зенит | 3:1 (3:0) | Динамо (Минск) |
| 23.11.1985 | 36 | Нефтчи | 0:0 | Динамо (Москва) |
| 23.11.1985 | 36 | Спартак | 4:1 (2:0) | Жальгирис |
| 23.11.1985 | 36 | Торпедо (Кутаиси) | 2:1 (2:1) | Динамо (Киев) |
| 23.11.1985 | 36 | Черноморец | 0:1 (0:0) | Кайрат |
Призы
Напишите отзыв о статье "Чемпионат СССР по футболу 1985 (высшая лига)"
Примечания
Ссылки
- [www.klisf.info/tourns/urs/1985/10c.htm Календарь игр]
- [www.rsssf.com/tabless/su85.html На www.rsssf.com]
- [wildstat.ru/p/2001/ch/URS_1_1985/stg/all/tour/all Результаты на WildStat.ru]
| ||||||
| ||||||||||||||||||||||
| ||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Чемпионат СССР по футболу 1985 (высшая лига)
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.
Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?
В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.
В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.
Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!
В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.
– Здесь на половину княжен? – спросила Анна Михайловна одного из них…
– Здесь, – отвечал лакей смелым, громким голосом, как будто теперь всё уже было можно, – дверь налево, матушка.
– Может быть, граф не звал меня, – сказал Пьер в то время, как он вышел на площадку, – я пошел бы к себе.
Анна Михайловна остановилась, чтобы поровняться с Пьером.
– Ah, mon ami! – сказала она с тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки: – croyez, que je souffre autant, que vous, mais soyez homme. [Поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте мужчиной.]
– Право, я пойду? – спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну Михайловну.
– Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez que c'est votre pere… peut etre a l'agonie. – Она вздохнула. – Je vous ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai pas vos interets. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это ваш отец… Может быть, в агонии. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что всё это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.
На лице Анны Михайловны выразилось сознание того, что решительная минута наступила; она, с приемами деловой петербургской дамы, вошла в комнату, не отпуская от себя Пьера, еще смелее, чем утром. Она чувствовала, что так как она ведет за собою того, кого желал видеть умирающий, то прием ее был обеспечен. Быстрым взглядом оглядев всех, бывших в комнате, и заметив графова духовника, она, не то что согнувшись, но сделавшись вдруг меньше ростом, мелкою иноходью подплыла к духовнику и почтительно приняла благословение одного, потом другого духовного лица.
– Слава Богу, что успели, – сказала она духовному лицу, – мы все, родные, так боялись. Вот этот молодой человек – сын графа, – прибавила она тише. – Ужасная минута!
Проговорив эти слова, она подошла к доктору.
– Cher docteur, – сказала она ему, – ce jeune homme est le fils du comte… y a t il de l'espoir? [этот молодой человек – сын графа… Есть ли надежда?]
Доктор молча, быстрым движением возвел кверху глаза и плечи. Анна Михайловна точно таким же движением возвела плечи и глаза, почти закрыв их, вздохнула и отошла от доктора к Пьеру. Она особенно почтительно и нежно грустно обратилась к Пьеру.
– Ayez confiance en Sa misericorde, [Доверьтесь Его милосердию,] – сказала она ему, указав ему диванчик, чтобы сесть подождать ее, сама неслышно направилась к двери, на которую все смотрели, и вслед за чуть слышным звуком этой двери скрылась за нею.
Пьер, решившись во всем повиноваться своей руководительнице, направился к диванчику, который она ему указала. Как только Анна Михайловна скрылась, он заметил, что взгляды всех, бывших в комнате, больше чем с любопытством и с участием устремились на него. Он заметил, что все перешептывались, указывая на него глазами, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему дама, которая говорила с духовными лицами, встала с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему; доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы дать ему место. Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен был принимать от всех услуги. Он принял молча перчатку от адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что всё это так именно должно быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
Не прошло и двух минут, как князь Василий, в своем кафтане с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел в комнату. Он казался похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял руку (чего он прежде никогда не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.
– Courage, courage, mon ami. Il a demande a vous voir. C'est bien… [Не унывать, не унывать, мой друг. Он пожелал вас видеть. Это хорошо…] – и он хотел итти.
Но Пьер почел нужным спросить:
– Как здоровье…
Он замялся, не зная, прилично ли назвать умирающего графом; назвать же отцом ему было совестно.
– Il a eu encore un coup, il y a une demi heure. Еще был удар. Courage, mon аmi… [Полчаса назад у него был еще удар. Не унывать, мой друг…]
Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове «удар» ему представился удар какого нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь на цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом. Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники, люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, и наконец, всё с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:
– La bonte divine est inepuisable. C'est la ceremonie de l'extreme onction qui va commencer. Venez. [Милосердие Божие неисчерпаемо. Соборование сейчас начнется. Пойдемте.]
Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто то из прислуги – все прошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в эту комнату.
Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, под шелковыми занавесами, а с другой – огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно белыми, не смятыми, видимо, только – что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над широким лбом и с теми же характерно благородными крупными морщинами на красивом красно желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые, большие руки его были выпростаны из под одеяла и лежали на нем. В правую руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из за кресла, придерживал в ней старый слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно торжественно служили. Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность воле Божией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось, говорило его лицо.
Сзади его стоял адъютант, доктора и мужская прислуга; как бы в церкви, мужчины и женщины разделились. Всё молчало, крестилось, только слышны были церковное чтение, сдержанное, густое басовое пение и в минуты молчания перестановка ног и вздохи. Анна Михайловна, с тем значительным видом, который показывал, что она знает, что делает, перешла через всю комнату к Пьеру и подала ему свечу. Он зажег ее и, развлеченный наблюдениями над окружающими, стал креститься тою же рукой, в которой была свеча.
Младшая, румяная и смешливая княжна Софи, с родинкою, смотрела на него. Она улыбнулась, спрятала свое лицо в платок и долго не открывала его; но, посмотрев на Пьера, опять засмеялась. Она, видимо, чувствовала себя не в силах глядеть на него без смеха, но не могла удержаться, чтобы не смотреть на него, и во избежание искушений тихо перешла за колонну. В середине службы голоса духовенства вдруг замолкли; духовные лица шопотом сказали что то друг другу; старый слуга, державший руку графа, поднялся и обратился к дамам. Анна Михайловна выступила вперед и, нагнувшись над больным, из за спины пальцем поманила к себе Лоррена. Француз доктор, – стоявший без зажженной свечи, прислонившись к колонне, в той почтительной позе иностранца, которая показывает, что, несмотря на различие веры, он понимает всю важность совершающегося обряда и даже одобряет его, – неслышными шагами человека во всей силе возраста подошел к больному, взял своими белыми тонкими пальцами его свободную руку с зеленого одеяла и, отвернувшись, стал щупать пульс и задумался. Больному дали чего то выпить, зашевелились около него, потом опять расступились по местам, и богослужение возобновилось. Во время этого перерыва Пьер заметил, что князь Василий вышел из за своей спинки стула и, с тем же видом, который показывал, что он знает, что делает, и что тем хуже для других, ежели они не понимают его, не подошел к больному, а, пройдя мимо его, присоединился к старшей княжне и с нею вместе направился в глубь спальни, к высокой кровати под шелковыми занавесами. От кровати и князь и княжна оба скрылись в заднюю дверь, но перед концом службы один за другим возвратились на свои места. Пьер обратил на это обстоятельство не более внимания, как и на все другие, раз навсегда решив в своем уме, что всё, что совершалось перед ним нынешний вечер, было так необходимо нужно.
