Чепмен, Герберт

Герберт Чепмен
Общая информация
Родился	19 января 1878(1878-01-19) Кивитон-Парк, Саут-Йоркшир, Англия
Умер	6 января 1934(1934-01-06) (55 лет) Хендон, Миддлсекс, Англия
Гражданство	Англия
Позиция	оттянутый форвард
Должность	тренер
Карьера
Молодёжные клубы
	Кивитон Парк Коллиери
Клубная карьера*
1895—1897	Эштон Норт Энд
1897	Стейлибридж Роверс
1897—1898	Рочдейл
1898—1899	Гримсби Таун	10 (4)
1899	Суиндон Таун	3 (2)
1899—1900	Шеппи Юнайтед
1900—1901	Уорксоп Таун
1901—1902	Нортгемптон Таун	22 (14)
1902—1903	Шеффилд Юнайтед	22 (2)
1903—1905	Ноттс Каунти	7 (1)
1904—1905	→  Нортгемптон Таун
1905—1907	Тоттенхэм Хотспур	42 (16)
1907—1909	→  Нортгемптон Таун
Тренерская карьера
1907—1912	Нортгемптон Таун
1912—1918	Лидс Сити
1921—1925	Хаддерсфилд Таун
1925—1934	Арсенал
* Количество игр и голов за профессиональный клуб считается только для различных лиг национальных чемпионатов.

Ге́рберт Че́пмен (англ. Herbert Chapman, 19 января 1878, Кивитон-Парк, Саут-Йоркшир — 6 января 1934, Хендон, Миддлсекс) — английский футболист и тренер. Обладатель большого числа трофеев. Создатель тактической схемы «дубль-вэ» (3-2-5).

Игровая карьера Чепмена была не слишком удачной, как игрок он не выиграл ни одного турнира, сменил большое число клубов разного уровня, нигде не задерживаясь надолго. Первые успехи к нему пришли, когда он был играющим тренером, а затем и просто тренером клуба «Нортгемптон Таун» — команда выиграла Южную лигу. Затем он работал с «Лидс Сити», однако там каких-либо успехов не добился. Во главе клубов «Хаддерсфилд Таун» и «Арсенал» Чепмен достиг высоких результатов, по нескольку раз выиграв чемпионат, Кубок и Суперкубок Англии.

Биография

Начало

Герберт Чепмен родился 19 января 1878 года в деревне Кивитон-Парк под Ротеремом, в семье шахтёра. Помимо него, в семье было ещё десять детей. Двое из них стали впоследствии футболистами: Гарри играл за несколько команд, наибольших успехов добился в составе «Шеффилд Уэнсдей», став двукратным чемпионом Англии и обладателем кубка страны; Том играл за «Гримсби Таун». Ещё один брат, Мэттью, впоследствии был директором «Гримсби». В юности Герберт изучал горное дело в Шеффилдском техническом колледже.

Игровая карьера

Игровая карьера Чепмена была не слишком примечательна, значительную часть карьеры он провёл в любительских клубах; зачастую выбор им команды обусловливался возможностью найти подходящую работу поблизости. Чепмен действовал на позиции правого инсайда (оттянутого форварда). В юношестве он играл за команду своей деревни, «Кивитон Парк Коллиери». В 1895 году он покинул родной дом и переехал в Эштон-андер-Лайн, где играл за местную любительскую команду «Эштон Норт Энд», затем выступал за «Стейлибридж Роверс» и «Рочдейл». Все три клуба играли в Ланкаширской лиге.

В 1898 году Чепмен перешёл в клуб Второго дивизиона Футбольной лиги «Гримсби Таун», где выступал его брат Том. «Гримсби» начал сезон плохо — к середине сезона команда находилась в конце таблицы, а в Кубке Англии была разгромлена «Престоном» со счётом 0:7. Во второй половине сезона 1898/99 команде удалось наладить игру и выйти на итоговое 10-е место. Однако к этому времени Чепмен, которого до этого перевели на неподходящую для него позицию центрфорварда, на которой ему не удалось себя проявить, был отчислен из команды. Некоторое время он находился в составе команды «Суиндон Таун», выступавшей в одной из низших лиг, однако покинул команду, проведя лишь три игры (в которых он забил два мяча), причиной ухода стало то, что он не смог найти работу в Суиндоне и окрестностях. В сезоне 1899/1900 Чепмен выступал в составе аутсайдера Южной лиги, клуба «Шеппи Юнайтед». Он стал лучшим бомбардиром команды по итогам сезона, однако в конце сезона получил травму, к тому же ему так и не удавалось найти работу. Разочарованный, он вернулся домой, а перед началом сезона 1900/01 присоединился к команде «Уорксоп Таун», выступавшей в Лиге центральных графств (Midland League), одновременно продолжая образование в Old Firth College в Шеффилде.

В основном он играл за резервный состав «Уорксопа», в основной же команде появлялся изредка. В одном из этих немногочисленных матчей его заметило руководство клуба-соперника — «Нортгемптон Таун» — и предложило ему контракт. Подписав контракт с «Нортгемптоном», Чепмен стал профессиональным футболистом. Он провёл в этом клубе сезон 1901/02, сыграв 22 матча и забив в них 14 мячей — больше, чем кто-либо из его товарищей по команде. Своей игрой в кубковом матче с «Шеффилд Юнайтед» он обратил на себя внимание руководства шеффилдского клуба, и по окончании сезона Чепмен перешёл в этот клуб, где выступал в статусе любителя. За «Юнайтед», выступавший тогда в высшем английском дивизионе, он провёл 22 игры и забил 2 гола, но не сумел удержаться в составе и был продан за 300 фунтов стерлингов в «Ноттс Каунти». В ноттингемской команде, выступавшей также в высшем дивизионе, он провёл сезон 1903/04, сыграв лишь 7 матчей и забив 1 мяч. Сезон 1904/05 он провёл в аренде в «Нортгемптоне» в одном из низших дивизионов. В 1905 году за 70 фунтов стерлингов перешёл в «Тоттенхэм Хотспур», выступавший в то время в Южной лиге. За «Тоттенхэм» он провёл два сезона; в первом из них он играл регулярно и забил 11 мячей, а во втором потерял место в составе и отметился всего тремя мячами.

В 1907 году, незадолго до того, как покинуть «Тоттенхэм», Чепмен рекомендовал своего товарища по команде Уолтера Булла в качестве нового тренера клуба «Нортгемптон», за который ранее играл сам. Однако Булл отказался и в свою очередь рекомендовал на эту должность Чепмена. В итоге Чепмен возглавил «Нортгемптон», став играющим тренером.

Тренерская карьера

«Нортгемптон Таун»

До прихода Чепмена «Нортгемптон» дважды подряд финишировал в нижней половине таблицы Южной лиги. Герберту удалось за короткое время сделать клуб совсем другим. В то время редко можно было говорить об использовании командами какой-либо тактики, по этому поводу Чепмен позже заметит: «Не было сделано попыток организовать победу. Главное, что я помню, это „общение“ между двумя людьми, играющими на одном фланге». Чепмен стремился изменить это. После того, как «Нортгемптон» проиграл «Норвич Сити» несмотря на доминирование, Чепмен сделал вывод, что «команда атаковала слишком долго». Он начал создавать тактическую схему: согласно ей, полузащитники оттягивались назад, давая больше простора форвардам и борясь с защитниками противника вне штрафной. Постепенно его команда начала играть в хорошо организованный атакующий футбол, отличавшийся от общепринятых схем и весьма эффективный. После победы «Нортгемптона» над «Суиндон Таун» (4:1) один из лидеров побеждённых, игрок сборной Англии Гарольд Флеминг сказал Чепмену: «У вас есть нечто большее, чем команда. У вас есть машина.»

Чепмен предложил руководству приобрести нескольких новых игроков. Были приобретены игрок сборной Уэльса Эдвин Ллойд-Дэвис, вингер Фред Макдиармид и плеймейкер Дэвид Маккартни. В сезоне 1907/08, ставшем для Чепмена первым в роли играющего тренера, клуб финишировал на 8-м месте в Южной лиге. Перед новым сезоном у «Ковентри Сити» был куплен инсайд Альберт Льюис. В сезоне 1908/09 тактические и стратегические новинки вкупе с удачной трансферной политикой принесли свои плоды — команда выиграла первенство Южной лиги. Этот же сезон стал последним для Чепмена как футболиста — в январе 1909 года он провёл свой последний матч, против «Уотфорда». Чепмен проявил себя и как мастер поиска талантливых футболистов, в частности пригласив в клуб будущего игрока сборной Англии Фанни Уэлдена. В качестве чемпиона Южной лиги «Нортгемптон» получил право играть в Суперкубке Англии 1909 года, однако с чемпионом страны, «Ньюкасл Юнайтед», команда справиться не смогла и уступила 0:2. Чепмен провёл в «Нортгемптоне» ещё три сезона, в течение которых команде не удалось повторить победный результат, однако клуб стабильно оставался одним из сильнейших в Южной лиге, финишировав соответственно четвёртым, вторым и третьим. Команда доказала свою силу и в Кубке Англии, выбив из розыгрыша один из лучших клубов высшего дивизиона, «Шеффилд Уэнсдей» (1:0), и навязав упорную борьбу таким клубам высшего дивизиона, как «Ноттингем Форест» и «Ньюкасл Юнайтед», в противостоянии с обоими сведя первые матчи вничью и уступив 0:1 в переигровках. Чепмен хотел, чтобы его команда играла в Футбольной лиге, среди профессионалов, но сделать это было весьма сложно — Южная лига была отдельной от Футбольной лиги организацией, и победитель Южной лиги оставался на следующий год в ней же, то есть возможности пройти в Футбольную лигу по спортивному принципу не было. Чепмен предлагал дополнить структуру лиг двумя новыми дивизионами так, чтобы вместо двух имевшихся дивизионов Футбольной лиги появилось четыре, с автоматическим повышением и понижением в классе, но это предложение не нашло тогда поддержки и было воплощено лишь через несколько лет. В 1912 году Герберт получил предложение возглавить клуб Второго дивизиона Футбольной лиги «Лидс Сити».

«Лидс Сити»

В сезоне 1911/12, перед приходом Чепмена, «Лидс Сити» занял 19-е место из 20-ти команд Второго дивизиона, и клубу предстояло пройти процедуру рассмотрения вопроса о переизбрании в число членов Футбольной лиги. Чепмен сыграл наиболее важную роль в лоббировании решения, согласно которому клуб был не исключён из лиги, но допущен к следующему розыгрышу. Затем Чепмен приобрёл в клуб инсайда Джимми Спейрса из «Брэдфорд Сити» — автора победного мяча в финале Кубка Англии 1910/11. Команда Чепмена ярко провела сезон 1912/13, забив 70 мячей, что стало вторым результатом в дивизионе, и выиграв два матча со счётом 5:1, однако ей не хватило стабильности (так, между двумя упомянутыми крупными победами имело место поражение со счётом 0:6), и «Лидс» занял лишь шестое место в лиге. Команда играла в красивый атакующий футбол, и это нравилось болельщикам — средняя посещаемость «Элланд Роуд» по ходу сезона выросла с 8,5 тыс. до 13 тыс. зрителей. В следующем сезоне команда усилила игру в защите и поднялась на 4-е место, ей не хватило двух очков до 2-го места, дававшего право на выход в высший дивизион. Таким образом, выполнить данное им обещание вывести команду в высший дивизион за два года Чепмен не смог; однако посещаемость стадиона и прибыль, приносимая клубом, росли, и руководство клуба было довольно работой Герберта. В сезоне 1914/15 команда потерпела неудачу, провалив концовку (шесть поражений в восьми последних матчах лиги) и заняв в итоге 15-е место. К тому времени посещаемость матчей резко упала по причине начала Первой мировой войны, и клуб терпел убытки. В команде накопилось слишком много футболистов, и Чепмен никак не мог определиться со стартовым составом, постоянно меняя его. Оставшиеся три года войны общеанглийских лиговых соревнований не проводилось, «Лидс Сити», как и все команды, играл в региональных турнирах. Многие игроки ушли на войну, некоторые покинули футбол по причине резкого снижения зарплат, в командах играли «игроки-гости», переходившие из команды в команду. Чепмен отошёл на это время от руководства клубом, решив помочь родине в войне и заняв пост управляющего фабрикой боеприпасов Барнбоу, находившейся близ пригорода Лидса Кросс-Гейтс. Административные функции в «Лидс Сити» были возложены на его помощника Джорджа Криппса, а председатель клуба Джозеф Коннор и ещё один человек из руководства занимались работой с командой.

После окончания войны, в ноябре 1918 года, Чепмен оставил пост управляющего фабрикой и вернулся к делам в «Лидс Сити», но уже в декабре того же года внезапно покинул клуб и переехал в Селби, что близ Йорка, где стал руководителем работ по добыче угля и нефти. Причин ухода он не назвал. Осенью 1919 года, вскоре после возобновления соревнований Лиги, один из бывших игроков «Лидса», Чарли Коупланд, обвинил команду в финансовых нарушениях, в том числе в незаконных выплатах игрокам-«гостям» в военное время. Доказательства этих обвинений представлены не были, однако клуб отказался предоставить властям доступ к своим финансовым документам, и это сочли признаком вины. В октябре 1919 года после восьми проведённых «Лидсом» во Втором дивизионе игр клуб был исключён из Футбольной лиги, а пять его руководителей, включая Чепмена, отстранены от футбола пожизненно. Клуб был расформирован, игроки распроданы с аукциона, на его базе был создан клуб «Лидс Юнайтед», чьим домашним стадионом также стал «Элланд Роуд».

«Хаддерсфилд Таун»

В то время, когда Чепмена дисквалифицировали, он продолжал работать в Селби, но в декабре 1920 года компания, проводившая работы, сменила владельца, и Чепмен был уволен. Вскоре клуб высшего дивизиона «Хаддерсфилд Таун» пригласил Чепмена на должность помощника главного тренера команды, Эмброуза Лэнгли, который до того играл вместе с братом Герберта, Гарри, в «Шеффилд Уэнсдей». Руководство «Хаддерсфилда» помогло Чепмену добиться снятия дисквалификации, в его оправдание говорилось, что в то время, когда имели место финансовые злоупотребления, Герберт работал на фабрике Барнбоу и не мог знать о происходящем в клубе. Дисквалификация была снята, и 1 февраля 1921 года Чепмен был назначен помощником Лэнгли. Вскоре Чепмен стал главным тренером (по тогдашней терминологии, секретарём-менеджером). Им были приобретены опытный Клем Стивенсон, который стал затем капитаном команды, руководимой Чепменом, и никому не известный юноша Джордж Браун, который затем станет лучшим бомбардиром в истории «Хаддерсфилда». В сезоне 1920/21, который клуб заканчивал под руководством Чепмена, он стал 17-м из 22-х клубов. Сезон 1921/22 «Хаддерсфилд» также провёл в борьбе за выживание, став в итоге 14-м, однако в этом сезоне команда выиграла Кубок Англии, первый крупный трофей в своей истории, обыграв в финале «Престон Норт Энд» со счётом 1:0 благодаря голу вингера Билли Смита, который сыграет немаловажную роль и в дальнейших успехах клуба. В Суперкубке Англии 1922 года «Хаддерсфилд» также победил, обыграв со счётом 1:0 чемпиона страны «Ливерпуль».

Как и в «Нортгемптоне», тактика Чепмена в «Хаддерсфилде» была основана на сильной защите и быстрой игре на контратаках, с быстрыми короткими передачами, с замысловатыми перемещениями фланговых игроков, которые пасовали низом вглубь обороны соперника. Чепмен контролировал все футбольные дела в клубе, включая происходящее в резервных командах, которые играли по таким же схемам, как и основная команда, дабы резервистам, привлекаемым в основной состав, было проще в него вписаться. Герберт придавал большое значение разведке клуба, поиску игроков талантливых и подходящих под его тактические схемы. Благодаря доходам, которые принесла победа в кубке, «Хаддерсфилд Таун» смог купить нескольких новых игроков, таких как Тед Тэйлор, ставший вратарём сборной Англии, и форварды Чарли Уилсон и Джордж Кук.

В сезоне 1922/23 «Хаддерсфилд Таун» занял третье место в лиге, а в сезоне 1923/24 впервые в своей истории стал чемпионом лиги, опередив «Кардифф Сити» по дополнительным показателям. В сезоне 1924/25 команда успешно отстояла титул, хотя по ходу сезона испытывала серьёзные проблемы: после яркого старта, осенью команда опустилась на девятое место, получил травму вратарь Тэйлор, вместо которого был куплен Билли Мерсер, затем же «Хаддерсфилд» успешно прорвался на первое место, выдав серию ярких матчей, с одинаково успешной игрой в защите и в атаке, и в итоге на два очка опередил второго призёра, команду «Вест Бромвич Альбион».

«Арсенал»

Сезон 1924/25 подходил к концу, «Хаддерсфилд» шёл к своему второму титулу, а в это время в лондонском клубе «Арсенал», на тот момент являвшемся аутсайдером высшего дивизиона и не выигравшем ни одного крупного трофея, искали нового главного тренера (менеджера) взамен уволенного Лесли Найтона. Председатель «Арсенала» сэр Генри Норрис разместил в газете Athletic News следующее объявление: «Футбольный клуб „Арсенал“ открыт для претендентов на пост менеджера команды. Это должен быть опытный, обладающий высокой квалификацией человек с хорошими способностями и характером. Джентльмены, которые могут создать хорошую команду лишь при помощи вложения огромных средств, нам не нужны.». Вскоре Чепмен откликнулся на это предложение, привлечённый как желанием работать в столице, в клубе со значительным числом болельщиков, а не в провинциальном йоркширском городке, так и вдвое большей зарплатой (две тысячи фунтов стерлингов вместо одной тысячи в «Хаддерсфилде»).

Первым шагом Чепмена на посту тренера «Арсенала» стало приобретение у «Сандерленда» форварда Чарли Бьюкена, игрока сборной Англии, который является одним из лучших бомбардиров в истории «Сандерленда»; Чепмен назначил Бьюкена капитаном «Арсенала».

В июне 1925 года, вскоре после прихода Чепмена в «Арсенал», ФИФА изменила правило о положении «вне игры»: если ранее для того, чтобы форвард не находился в офсайде, перед ним должно быть находиться минимум три игрока, теперь было достаточно двоих; сделано это было ввиду роста количества искусственных офсайдов и, как следствие, снижения результативности. В результате поправки нападающие получили значительно бо́льшую свободу действий, чем ранее. Двух защитников было уже недостаточно. Идея, которую подал Бьюкен и воплотил Чепмен, состояла в том, чтобы оттянуть центрального полузащитника в центр обороны и играть в три защитника. Таким образом, на смену схеме 2-3-5 пришла схема 3-2-5, получившая также названия «W-M» и «дубль-вэ». «Арсенал» не был единственной командой, которая практиковала эту схему в начавшемся сезоне 1925/26 — пробовал оттягивать центрального хавбека в оборону и «Ньюкасл», разгромивший, кстати, в том сезоне «Арсенал» со счётом 7:0 (этим оттягиваемым у них был видный в те годы игрок Чарли Спенсер), подобную тактику практиковали «Тоттенхэм» и «Куинс Парк». Однако именно Чепмен смог лучше всего воплотить в жизнь эту идею, следуя тем же принципам, что и ранее — контратакующий футбол, играющие в пас вингеры и сильная защита.

В сезоне 1925/26 «Арсенал» стал вторым в лиге, уступив «Хаддерсфилду», бывшему клубу Чепмена, пять очков; так «Хаддерсфилд» стал первым клубом Англии, выигравшим два титула подряд. Оставшуюся часть 20-х годов «Арсенал» в основном пребывал в середине таблицы; Чепмен подыскивал нужных игроков для своей игровой системы, неторопливо следуя своему плану по достижению успеха. От того состава, что имелся при Найтоне, Чепмен оставил всего нескольких игроков, таких как Боб Джон, Альф Бейкер и Джимми Брейн. В феврале 1926 года он приобрёл вингера Джо Халма, который станет одним из лучших игроков клуба последующих лет, летом того же года были приобретены форвард Джек Лэмберт и защитник Том Паркер, последний позднее сменит Бьюкена в роли капитана. В сезоне 1926/27 «Арсенал», будучи середняком лиги, дошёл до финала Кубка Англии, где уступил 0:1 «Кардифф Сити» после того, как Хьюи Фергюсон воспользовался ошибкой голкипера Дэна Льюиса.

В 1927 году «Арсенал» оказался в центре скандала: проверка, проведённая Футбольной ассоциацией, показала, что Чарли Бьюкен тайно получал дополнительные выплаты и таким образом нарушался установленный лимит зарплат; через два года председатель клуба Генри Норрис был отстранён от футбола пожизненно; ни Чепмен, ни Бьюкен не понесли наказания. После дисквалификации Норриса первым лицом клуба стал Сэмуэль Хилл-Вуд, бывший более мягким руководителем, чем Норрис; при Хилл-Вуде влияние Чепмена в клубе возросло. Чепмен продолжал выстраивать команду, приобретя таких атакующих игроков, как Дэвид Джек, Алекс Джеймс и Клифф Бастин, и защитников Герби Робертса и Эдди Хэпгуда. При покупке Дэвида Джека случилась любопытная ситуация: «Болтон Уондерерс», за который играл Джек, запросил за него 13 тысяч фунтов, после чего Чепмен на переговорах хитростью напоил руководство «Болтона» и затем уговорил их уменьшить цену до 10 890 фунтов (однако и это стало рекордной на тот момент трансферной суммой).

В сезоне 1929/30 действия Чепмена по руководству клубом начали приносить успехи. Команда выиграла Кубок Англии, победив в финале «Хаддерсфилд» со счётом 2:0 благодаря голам Алекса Джеймса и Лэмберта. Впрочем, в чемпионате команда стала лишь 14-й. Суперкубок Англии 1930 года был выигран «Арсеналом», победившим со счётом 2:1 чемпиона страны, клуб «Шеффилд Уэнсдей», благодаря голам Халма и Джека. Это было начало эпохи доминирования «Арсенала» в английском футболе. К этому времени Чепмен довёл до совершенства свою игровую схему. Команда действовала на контратаках, практиковала быструю игру в пас. Центрфорварда Лэмберта поддерживали инсайды (оттянутые форварды) Джек и Джеймс, Бастин и Халм играли на флангах. Защитники команды играли глубоко, а когда соперник владел мячом, в оборону оттягивались и вингеры, таким образом, соперники встречались с массированной обороной из пяти человек. Как только «Арсенал» получал мяч — он тут же переводился на чужую половину поля (обычно атаку начинал центральный хавбек Герби Робертс), где оказывалось семь человек (пять форвардов и два вингера), которые проводили быструю и зачастую результативную контратаку. Система Чепмена требовала от игроков хорошей физической подготовки. В то время традиционной была тактика, при которой упор делался на владение мячом и дриблинг, тактика Чепмена была новшеством, и не все её принимали — одни обвиняли команду в том, что успехами она обязана везению, другие в скучной игре.

В сезоне 1930/31 «Арсенал» выиграл свой первый чемпионский титул, опередив на семь очков ближайшего соперника — «Астон Виллу». В том сезоне команда забила 127 голов в 42 мачтах лиги, что по сей день остаётся рекордом в клубной истории. Впрочем, игравшая тогда в сверхатакующий футбол «Вилла» обошла этот выдающийся результат на один гол. Суперкубок 1931 года был выигран «Арсеналом» благодаря единственному голу Бастина в ворота «Вест Бромвича». В сезоне 1931/32 «Арсенал» стал в лиге вторым, уступив два очка «Эвертону», в котором блистал Дикси Дин, и вышел в финал кубка, где уступил «Ньюкаслу» 1:2 — на гол Боба Джона дублем ответил форвард соперника Джек Аллен.

В сезоне 1932/33 «Арсенал» потерпел громкую неудачу в кубке — после того, как пять игроков основного состава заболели гриппом и не могли играть, полурезервный состав команды уступил клубу Третьего северного дивизиона, «Уолсоллу», со счётом 0:2, и это стало сенсацией. Разгневанный Чепмен в течение двух недель продал двух игроков, на которых возложил основную вину за поражение — Томми Блэка и Чарли Уэлша. В лиге же в том сезоне клуб выступал отлично, в итоге выиграв первенство и забив в нём 118 мячей, в решающем матче соперник по борьбе за титул, «Астон Вилла», был разгромлен со счётом 5:0. В мае 1933 года Чепмена пригласили поработать со сборной Англии, отправившейся играть на континент; выбор состава был произведён без его участия людьми из Футбольной ассоциации, а выбор тактики и отдача установок команде производились им. Под его руководством команда провела две игры, сведя вничью 1:1 матч с итальянцами (через год те станут чемпионами мира) и разгромив со счётом 4:0 швейцарцев.

Чепмен отмечал, что команда стареет, а резервы ненадёжны, и говорил директору клуба Джорджу Эллисону: «Эта команда отыграла своё, мистер Эллисон, мы должны выстроить команду заново». Чепмен начал процесс «выстраивания», приобретя таких игроков, как Рэй Боуден, Пэт Бисли и Джимми Данн, и переведя юного левого хавбека Джорджа Мейла на правый фланг обороны, где он впоследствии блестяще выступал. В конце лета Чепмен завоевал свой четвёртый и последний суперкубок, «Арсенал» переиграл «Эвертон» со счётом 3:0, два гола забил Ральф Бёркетт, один — Боуден. Дожить до конца сезона 1933/34 Чепмену не было суждено. Матч «Арсенал» — «Бирмингем Сити» (0:0), прошедший 30 декабря 1933 года, стал последним в жизни тренера Чепмена. После той игры «Арсенал» шёл в таблице первенства первым с 4-очковым отрывом.

Чепмен, проживавший тогда в лондонском пригороде Хендон, отпраздновал Новый год в Лондоне, после чего поехал на север, посетив с разведывательной целью матч «Бери» и «Ноттс Каунти». На следующий день он приехал в родной Йоркшир просматривать «Шеффилд Уэнсдей», следующего оппонента «Арсенала», после чего переночевал в родном доме в Кивитон-Парке. Он вернулся в Лондон простуженный, однако ещё имел достаточно сил, чтобы посетить матч третьей команды «Арсенала» против «Гилдфорд Сити». Вскоре после этого состояние здоровья Герберта резко ухудшилось, началась пневмония, жизнь быстро покидала его. В первые часы 6 января 1934 года Герберт Чепмен скончался в своём доме в Хендоне. Четырьмя днями позже он был похоронен около церкви Святой Марии в Хендоне (Hendon St Mary Parish Church). Его вдова, Анни, пережила мужа на 24 года. У них было четверо детей — сыновья Кен и Брюс и дочери Молли и Джойс. Кен играл в регби за клуб «Арлекинс», затем был президентом Регбийного союза Англии.

После его смерти остаток сезона 1933/34 «Арсенал» возглавлял Джо Шоу, а затем на 13 лет пост главного тренера клуба занял Джордж Эллисон. Сезоны 1933/34 и 1934/35 завершились победой «Арсенала» в чемпионате, помимо этого на протяжении 30-х гг. клуб выиграл ещё по разу чемпионат и кубок и дважды — суперкубок, в чём была и заслуга Чепмена.

Заслуги Чепмена

Чепмен был одним из первых футбольных тренеров в нынешнем понимании этого слова, осуществляя полное управление командой. Помимо тактических новшеств, Чепмен был сторонником строгого тренировочного режима и использовал услуги физиотерапевтов и массажистов. Он проводил еженедельные командные собрания, на которых обсуждалась игра и её тактика. Чепмен регулярно писал о футболе в газете Sunday Express, и после его смерти был издан сборник его статей под заглавием «Герберт Чепмен о футболе» (Herbert Chapman on Football).

Чепмен следил за развитием футбола в континентальной Европе. Одним из его друзей был тренер сборной Австрии, именуемой в те годы «Вундертим» («Чудо-команда»), Хуго Майсль. Чепмен выдвигал идею проведения клубного турнира между командами различных западноевропейских стран за много лет до того, как подобный турнир был учреждён, и регулярно устраивал встречи своих команд с командами с континента. Ещё в 1909 году Чепмен возил «Нортгемптон Таун» в Германию играть с «Нюрнбергом»; позднее он устраивал матчи между руководимым им «Хаддерсфилдом» и «Ред Стар» (Париж), между руководимым им «Арсеналом» и парижским «Расингом». Он был одним из первых тренеров, проявивших интерес к темнокожим и иностранным игрокам: в 1911 году он приобрёл в «Нортгемптон» Уолтера Тулла, одного из первых темнокожих профессиональных футболистов; в 1930 году он пытался пригласить в «Арсенал» австрийского голкипера Рудольфа Хидена, однако после протестов со стороны Футбольной лиги и профсоюза игроков Министерство труда Великобритании запретило это делать. Голландского вратаря Герарда Кейзера ему приобрести удалось, и Кейзер стал первым голландцем, игравшим в английской лиге, однако закрепиться в составе «Арсенала» этот вратарь не сумел.

После того, как Чепмен вместе с Хуго Майслем в 1930 году посетил матч в Бельгии, проходивший поздним вечером, он стал сторонником использования искусственного освещения на матчах, проводимых в тёмное время суток. В 1932 году по его распоряжению было установлено освещение на домашней арене «Арсенала», «Хайбери», однако оно использовалось только на вечерних тренировках — Футбольная лига не дала разрешения на его использование в официальных матчах, разрешение было дано лишь в 50-е годы. Во времена Чепмена проводились масштабные работы на «Хайбери», были построены Восточная и Западная трибуны; при нём установлены часы в южной части стадиона, благодаря чему эта часть арены получила название «The Clock End». Чепмен добился переименования станции метро «Гиллеспи Роуд» в «Арсенал». Также он разработал оформление табло и турникетов «Хайбери».

Заслугой Чемпена является и введение таких новшеств, как белые мячи и футболки с номерами. Он изменил форму «Арсенала» — если ранее футболка была полностью красной, то Чепмен сделал рукава белыми. Традиции совместного выхода команд на финальный матч Кубка Англии также положил начало он.

Увековечение памяти

В 2003 году Чепмен был включён в Зал славы английского футбола. В 2004 году, в 70-ю годовщину смерти Чепмена, газета The Sunday Times назвала его величайшим тренером в истории Британии по результатам опроса. В 2005 году организация English Heritage установила на доме в Хендоне, где жил и умер Чепмен, мемориальную табличку, он стал первым футболистом, удостоившимся этой чести.

Как дань памяти Чепмену в холле стадиона «Хайбери» находился его бронзовый бюст работы скульптора Джейкоба Эпштейна. В настоящее время на новом стадионе «Арсенала», «Эмирейтс», размещена копия этого бюста.

Ещё одна копия была подарена «Арсеналом» «Хаддерсфилду» в 2008 году в честь столетия последнего. Также в рамках празднования столетия «Хаддерсифлда» был разыгран Трофей Герберта Чепмена (Herbert Chapman Trophy), турнир, состоявший из одного матча, в котором «Хаддерсфилд» уступил «Арсеналу», выставившему молодёжный состав, со счётом 1:2.

Достижения

Как играющий тренер

«Нортгемптон Таун»

• Чемпион Южной лиги (Southern League): 1908/09

Как тренер

«Хаддерсфилд»

• Чемпион Англии: 1923/24, 1924/25
• 3-е место в чемпионате Англии: 1922/23
• Обладатель Кубка Англии: 1921/22
• Обладатель Суперкубка Англии: 1922

«Арсенал»

• Чемпион Англии: 1930/31, 1932/33
• 2-е место в чемпионате Англии: 1925/26, 1931/32
• Обладатель Кубка Англии: 1929/30
• Финалист Кубка Англии: 1926/27, 1931/32
• Обладатель Суперкубка Англии: 1930, 1931, 1933

Литература

На английском языке

• Page, Simon (2006). Herbert Chapman: The First Great Manager. Heroes Publishing. ISBN 978-0-9543884-5-4.
• Say, Tony (May 1996). «[www.la84foundation.org/SportsLibrary/SportsHistorian/1996/sh16h.pdf Herbert Chapman: Football Revolutionary?]» (PDF). The Sports Historian 16.
• Soar, Phil & Tyler, Martin (2005). The Official Illustrated History of Arsenal. Hamlyn. ISBN 978-0-600-61344-2.
• Spurling, Jon (2004). Rebels For The Cause: The Alternative History of Arsenal Football Club. Mainstream. ISBN 978-1-84018-900-1.
• Studd, Stephen (1998) [1981]. Herbert Chapman, Football Emperor: A Study in the Origins of Modern Soccer (2nd ed.). Souvenir Press. ISBN 978-0-285-63416-9.
• Chapman, Herbert and Graves, John (ed.) (2007) [1934]. Herbert Chapman on Football. Robert Blatchford. ISBN 978-0-9552399-0-8.

Ссылки

• [www.mightyleeds.co.uk/managers/chapman1.htm Биография на сайте mightyleeds.co.uk]  (англ.)
• [www.chrishobbs.com/herbertchapman.htm Биография на chrishobbs.com]  (англ.)
• [www.fc-arsenal.com/node/996 Биография на fc-arsenal.com]  (рус.)
• [www.bocajuniors.ru/wybdql.html Биография на bocajuniors.ru]  (рус.)

Отрывок, характеризующий Чепмен, Герберт

– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.


– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? – Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет.
– Доложи князю, что роды начались, – сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю.
– Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал.

Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянной злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым была выслана подстава на большую дорогу, к повороту на проселок, были высланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам.
Княжна Марья уже давно оставила книгу: она сидела молча, устремив лучистые глаза на сморщенное, до малейших подробностей знакомое, лицо няни: на прядку седых волос, выбившуюся из под платка, на висящий мешочек кожи под подбородком.
Няня Савишна, с чулком в руках, тихим голосом рассказывала, сама не слыша и не понимая своих слов, сотни раз рассказанное о том, как покойница княгиня в Кишиневе рожала княжну Марью, с крестьянской бабой молдаванкой, вместо бабушки.
– Бог помилует, никогда дохтура не нужны, – говорила она. Вдруг порыв ветра налег на одну из выставленных рам комнаты (по воле князя всегда с жаворонками выставлялось по одной раме в каждой комнате) и, отбив плохо задвинутую задвижку, затрепал штофной гардиной, и пахнув холодом, снегом, задул свечу. Княжна Марья вздрогнула; няня, положив чулок, подошла к окну и высунувшись стала ловить откинутую раму. Холодный ветер трепал концами ее платка и седыми, выбившимися прядями волос.
– Княжна, матушка, едут по прешпекту кто то! – сказала она, держа раму и не затворяя ее. – С фонарями, должно, дохтур…
– Ах Боже мой! Слава Богу! – сказала княжна Марья, – надо пойти встретить его: он не знает по русски.
Княжна Марья накинула шаль и побежала навстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она в окно видела, что какой то экипаж и фонари стояли у подъезда. Она вышла на лестницу. На столбике перил стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп, с испуганным лицом и с другой свечей в руке, стоял ниже, на первой площадке лестницы. Еще пониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги в теплых сапогах. И какой то знакомый, как показалось княжне Марье, голос, говорил что то.
– Слава Богу! – сказал голос. – А батюшка?
– Почивать легли, – отвечал голос дворецкого Демьяна, бывшего уже внизу.
Потом еще что то сказал голос, что то ответил Демьян, и шаги в теплых сапогах стали быстрее приближаться по невидному повороту лестницы. «Это Андрей! – подумала княжна Марья. Нет, это не может быть, это было бы слишком необыкновенно», подумала она, и в ту же минуту, как она думала это, на площадке, на которой стоял официант со свечой, показались лицо и фигура князя Андрея в шубе с воротником, обсыпанным снегом. Да, это был он, но бледный и худой, и с измененным, странно смягченным, но тревожным выражением лица. Он вошел на лестницу и обнял сестру.
– Вы не получили моего письма? – спросил он, и не дожидаясь ответа, которого бы он и не получил, потому что княжна не могла говорить, он вернулся, и с акушером, который вошел вслед за ним (он съехался с ним на последней станции), быстрыми шагами опять вошел на лестницу и опять обнял сестру. – Какая судьба! – проговорил он, – Маша милая – и, скинув шубу и сапоги, пошел на половину княгини.


Маленькая княгиня лежала на подушках, в белом чепчике. (Страдания только что отпустили ее.) Черные волосы прядями вились у ее воспаленных, вспотевших щек; румяный, прелестный ротик с губкой, покрытой черными волосиками, был раскрыт, и она радостно улыбалась. Князь Андрей вошел в комнату и остановился перед ней, у изножья дивана, на котором она лежала. Блестящие глаза, смотревшие детски, испуганно и взволнованно, остановились на нем, не изменяя выражения. «Я вас всех люблю, я никому зла не делала, за что я страдаю? помогите мне», говорило ее выражение. Она видела мужа, но не понимала значения его появления теперь перед нею. Князь Андрей обошел диван и в лоб поцеловал ее.
– Душенька моя, – сказал он: слово, которое никогда не говорил ей. – Бог милостив. – Она вопросительно, детски укоризненно посмотрела на него.
– Я от тебя ждала помощи, и ничего, ничего, и ты тоже! – сказали ее глаза. Она не удивилась, что он приехал; она не поняла того, что он приехал. Его приезд не имел никакого отношения до ее страданий и облегчения их. Муки вновь начались, и Марья Богдановна посоветовала князю Андрею выйти из комнаты.
Акушер вошел в комнату. Князь Андрей вышел и, встретив княжну Марью, опять подошел к ней. Они шопотом заговорили, но всякую минуту разговор замолкал. Они ждали и прислушивались.
– Allez, mon ami, [Иди, мой друг,] – сказала княжна Марья. Князь Андрей опять пошел к жене, и в соседней комнате сел дожидаясь. Какая то женщина вышла из ее комнаты с испуганным лицом и смутилась, увидав князя Андрея. Он закрыл лицо руками и просидел так несколько минут. Жалкие, беспомощно животные стоны слышались из за двери. Князь Андрей встал, подошел к двери и хотел отворить ее. Дверь держал кто то.
– Нельзя, нельзя! – проговорил оттуда испуганный голос. – Он стал ходить по комнате. Крики замолкли, еще прошло несколько секунд. Вдруг страшный крик – не ее крик, она не могла так кричать, – раздался в соседней комнате. Князь Андрей подбежал к двери; крик замолк, послышался крик ребенка.
«Зачем принесли туда ребенка? подумал в первую секунду князь Андрей. Ребенок? Какой?… Зачем там ребенок? Или это родился ребенок?» Когда он вдруг понял всё радостное значение этого крика, слезы задушили его, и он, облокотившись обеими руками на подоконник, всхлипывая, заплакал, как плачут дети. Дверь отворилась. Доктор, с засученными рукавами рубашки, без сюртука, бледный и с трясущейся челюстью, вышел из комнаты. Князь Андрей обратился к нему, но доктор растерянно взглянул на него и, ни слова не сказав, прошел мимо. Женщина выбежала и, увидав князя Андрея, замялась на пороге. Он вошел в комнату жены. Она мертвая лежала в том же положении, в котором он видел ее пять минут тому назад, и то же выражение, несмотря на остановившиеся глаза и на бледность щек, было на этом прелестном, детском личике с губкой, покрытой черными волосиками.
«Я вас всех люблю и никому дурного не делала, и что вы со мной сделали?» говорило ее прелестное, жалкое, мертвое лицо. В углу комнаты хрюкнуло и пискнуло что то маленькое, красное в белых трясущихся руках Марьи Богдановны.

Через два часа после этого князь Андрей тихими шагами вошел в кабинет к отцу. Старик всё уже знал. Он стоял у самой двери, и, как только она отворилась, старик молча старческими, жесткими руками, как тисками, обхватил шею сына и зарыдал как ребенок.

Через три дня отпевали маленькую княгиню, и, прощаясь с нею, князь Андрей взошел на ступени гроба. И в гробу было то же лицо, хотя и с закрытыми глазами. «Ах, что вы со мной сделали?» всё говорило оно, и князь Андрей почувствовал, что в душе его оторвалось что то, что он виноват в вине, которую ему не поправить и не забыть. Он не мог плакать. Старик тоже вошел и поцеловал ее восковую ручку, спокойно и высоко лежащую на другой, и ему ее лицо сказало: «Ах, что и за что вы это со мной сделали?» И старик сердито отвернулся, увидав это лицо.

Еще через пять дней крестили молодого князя Николая Андреича. Мамушка подбородком придерживала пеленки, в то время, как гусиным перышком священник мазал сморщенные красные ладонки и ступеньки мальчика.
Крестный отец дед, боясь уронить, вздрагивая, носил младенца вокруг жестяной помятой купели и передавал его крестной матери, княжне Марье. Князь Андрей, замирая от страха, чтоб не утопили ребенка, сидел в другой комнате, ожидая окончания таинства. Он радостно взглянул на ребенка, когда ему вынесла его нянюшка, и одобрительно кивнул головой, когда нянюшка сообщила ему, что брошенный в купель вощечок с волосками не потонул, а поплыл по купели.


Участие Ростова в дуэли Долохова с Безуховым было замято стараниями старого графа, и Ростов вместо того, чтобы быть разжалованным, как он ожидал, был определен адъютантом к московскому генерал губернатору. Вследствие этого он не мог ехать в деревню со всем семейством, а оставался при своей новой должности всё лето в Москве. Долохов выздоровел, и Ростов особенно сдружился с ним в это время его выздоровления. Долохов больной лежал у матери, страстно и нежно любившей его. Старушка Марья Ивановна, полюбившая Ростова за его дружбу к Феде, часто говорила ему про своего сына.
– Да, граф, он слишком благороден и чист душою, – говаривала она, – для нашего нынешнего, развращенного света. Добродетели никто не любит, она всем глаза колет. Ну скажите, граф, справедливо это, честно это со стороны Безухова? А Федя по своему благородству любил его, и теперь никогда ничего дурного про него не говорит. В Петербурге эти шалости с квартальным там что то шутили, ведь они вместе делали? Что ж, Безухову ничего, а Федя все на своих плечах перенес! Ведь что он перенес! Положим, возвратили, да ведь как же и не возвратить? Я думаю таких, как он, храбрецов и сынов отечества не много там было. Что ж теперь – эта дуэль! Есть ли чувство, честь у этих людей! Зная, что он единственный сын, вызвать на дуэль и стрелять так прямо! Хорошо, что Бог помиловал нас. И за что же? Ну кто же в наше время не имеет интриги? Что ж, коли он так ревнив? Я понимаю, ведь он прежде мог дать почувствовать, а то год ведь продолжалось. И что же, вызвал на дуэль, полагая, что Федя не будет драться, потому что он ему должен. Какая низость! Какая гадость! Я знаю, вы Федю поняли, мой милый граф, оттого то я вас душой люблю, верьте мне. Его редкие понимают. Это такая высокая, небесная душа!
Сам Долохов часто во время своего выздоровления говорил Ростову такие слова, которых никак нельзя было ожидать от него. – Меня считают злым человеком, я знаю, – говаривал он, – и пускай. Я никого знать не хочу кроме тех, кого люблю; но кого я люблю, того люблю так, что жизнь отдам, а остальных передавлю всех, коли станут на дороге. У меня есть обожаемая, неоцененная мать, два три друга, ты в том числе, а на остальных я обращаю внимание только на столько, на сколько они полезны или вредны. И все почти вредны, в особенности женщины. Да, душа моя, – продолжал он, – мужчин я встречал любящих, благородных, возвышенных; но женщин, кроме продажных тварей – графинь или кухарок, всё равно – я не встречал еще. Я не встречал еще той небесной чистоты, преданности, которых я ищу в женщине. Ежели бы я нашел такую женщину, я бы жизнь отдал за нее. А эти!… – Он сделал презрительный жест. – И веришь ли мне, ежели я еще дорожу жизнью, то дорожу только потому, что надеюсь еще встретить такое небесное существо, которое бы возродило, очистило и возвысило меня. Но ты не понимаешь этого.
– Нет, я очень понимаю, – отвечал Ростов, находившийся под влиянием своего нового друга.

Осенью семейство Ростовых вернулось в Москву. В начале зимы вернулся и Денисов и остановился у Ростовых. Это первое время зимы 1806 года, проведенное Николаем Ростовым в Москве, было одно из самых счастливых и веселых для него и для всего его семейства. Николай привлек с собой в дом родителей много молодых людей. Вера была двадцати летняя, красивая девица; Соня шестнадцати летняя девушка во всей прелести только что распустившегося цветка; Наташа полу барышня, полу девочка, то детски смешная, то девически обворожительная.
В доме Ростовых завелась в это время какая то особенная атмосфера любовности, как это бывает в доме, где очень милые и очень молодые девушки. Всякий молодой человек, приезжавший в дом Ростовых, глядя на эти молодые, восприимчивые, чему то (вероятно своему счастию) улыбающиеся, девические лица, на эту оживленную беготню, слушая этот непоследовательный, но ласковый ко всем, на всё готовый, исполненный надежды лепет женской молодежи, слушая эти непоследовательные звуки, то пенья, то музыки, испытывал одно и то же чувство готовности к любви и ожидания счастья, которое испытывала и сама молодежь дома Ростовых.
В числе молодых людей, введенных Ростовым, был одним из первых – Долохов, который понравился всем в доме, исключая Наташи. За Долохова она чуть не поссорилась с братом. Она настаивала на том, что он злой человек, что в дуэли с Безуховым Пьер был прав, а Долохов виноват, что он неприятен и неестествен.
– Нечего мне понимать, – с упорным своевольством кричала Наташа, – он злой и без чувств. Вот ведь я же люблю твоего Денисова, он и кутила, и всё, а я всё таки его люблю, стало быть я понимаю. Не умею, как тебе сказать; у него всё назначено, а я этого не люблю. Денисова…
– Ну Денисов другое дело, – отвечал Николай, давая чувствовать, что в сравнении с Долоховым даже и Денисов был ничто, – надо понимать, какая душа у этого Долохова, надо видеть его с матерью, это такое сердце!
– Уж этого я не знаю, но с ним мне неловко. И ты знаешь ли, что он влюбился в Соню?
– Какие глупости…
– Я уверена, вот увидишь. – Предсказание Наташи сбывалось. Долохов, не любивший дамского общества, стал часто бывать в доме, и вопрос о том, для кого он ездит, скоро (хотя и никто не говорил про это) был решен так, что он ездит для Сони. И Соня, хотя никогда не посмела бы сказать этого, знала это и всякий раз, как кумач, краснела при появлении Долохова.
Долохов часто обедал у Ростовых, никогда не пропускал спектакля, где они были, и бывал на балах adolescentes [подростков] у Иогеля, где всегда бывали Ростовы. Он оказывал преимущественное внимание Соне и смотрел на нее такими глазами, что не только она без краски не могла выдержать этого взгляда, но и старая графиня и Наташа краснели, заметив этот взгляд.
Видно было, что этот сильный, странный мужчина находился под неотразимым влиянием, производимым на него этой черненькой, грациозной, любящей другого девочкой.
Ростов замечал что то новое между Долоховым и Соней; но он не определял себе, какие это были новые отношения. «Они там все влюблены в кого то», думал он про Соню и Наташу. Но ему было не так, как прежде, ловко с Соней и Долоховым, и он реже стал бывать дома.
С осени 1806 года опять всё заговорило о войне с Наполеоном еще с большим жаром, чем в прошлом году. Назначен был не только набор рекрут, но и еще 9 ти ратников с тысячи. Повсюду проклинали анафемой Бонапартия, и в Москве только и толков было, что о предстоящей войне. Для семейства Ростовых весь интерес этих приготовлений к войне заключался только в том, что Николушка ни за что не соглашался оставаться в Москве и выжидал только конца отпуска Денисова с тем, чтобы с ним вместе ехать в полк после праздников. Предстоящий отъезд не только не мешал ему веселиться, но еще поощрял его к этому. Большую часть времени он проводил вне дома, на обедах, вечерах и балах.

ХI
На третий день Рождества, Николай обедал дома, что в последнее время редко случалось с ним. Это был официально прощальный обед, так как он с Денисовым уезжал в полк после Крещенья. Обедало человек двадцать, в том числе Долохов и Денисов.
Никогда в доме Ростовых любовный воздух, атмосфера влюбленности не давали себя чувствовать с такой силой, как в эти дни праздников. «Лови минуты счастия, заставляй себя любить, влюбляйся сам! Только это одно есть настоящее на свете – остальное всё вздор. И этим одним мы здесь только и заняты», – говорила эта атмосфера. Николай, как и всегда, замучив две пары лошадей и то не успев побывать во всех местах, где ему надо было быть и куда его звали, приехал домой перед самым обедом. Как только он вошел, он заметил и почувствовал напряженность любовной атмосферы в доме, но кроме того он заметил странное замешательство, царствующее между некоторыми из членов общества. Особенно взволнованы были Соня, Долохов, старая графиня и немного Наташа. Николай понял, что что то должно было случиться до обеда между Соней и Долоховым и с свойственною ему чуткостью сердца был очень нежен и осторожен, во время обеда, в обращении с ними обоими. В этот же вечер третьего дня праздников должен был быть один из тех балов у Иогеля (танцовального учителя), которые он давал по праздникам для всех своих учеников и учениц.
– Николенька, ты поедешь к Иогелю? Пожалуйста, поезжай, – сказала ему Наташа, – он тебя особенно просил, и Василий Дмитрич (это был Денисов) едет.
– Куда я не поеду по приказанию г'афини! – сказал Денисов, шутливо поставивший себя в доме Ростовых на ногу рыцаря Наташи, – pas de chale [танец с шалью] готов танцовать.
– Коли успею! Я обещал Архаровым, у них вечер, – сказал Николай.
– А ты?… – обратился он к Долохову. И только что спросил это, заметил, что этого не надо было спрашивать.
– Да, может быть… – холодно и сердито отвечал Долохов, взглянув на Соню и, нахмурившись, точно таким взглядом, каким он на клубном обеде смотрел на Пьера, опять взглянул на Николая.
«Что нибудь есть», подумал Николай и еще более утвердился в этом предположении тем, что Долохов тотчас же после обеда уехал. Он вызвал Наташу и спросил, что такое?
– А я тебя искала, – сказала Наташа, выбежав к нему. – Я говорила, ты всё не хотел верить, – торжествующе сказала она, – он сделал предложение Соне.
Как ни мало занимался Николай Соней за это время, но что то как бы оторвалось в нем, когда он услыхал это. Долохов был приличная и в некоторых отношениях блестящая партия для бесприданной сироты Сони. С точки зрения старой графини и света нельзя было отказать ему. И потому первое чувство Николая, когда он услыхал это, было озлобление против Сони. Он приготавливался к тому, чтобы сказать: «И прекрасно, разумеется, надо забыть детские обещания и принять предложение»; но не успел он еще сказать этого…
– Можешь себе представить! она отказала, совсем отказала! – заговорила Наташа. – Она сказала, что любит другого, – прибавила она, помолчав немного.
«Да иначе и не могла поступить моя Соня!» подумал Николай.
– Сколько ее ни просила мама, она отказала, и я знаю, она не переменит, если что сказала…
– А мама просила ее! – с упреком сказал Николай.
– Да, – сказала Наташа. – Знаешь, Николенька, не сердись; но я знаю, что ты на ней не женишься. Я знаю, Бог знает отчего, я знаю верно, ты не женишься.
– Ну, этого ты никак не знаешь, – сказал Николай; – но мне надо поговорить с ней. Что за прелесть, эта Соня! – прибавил он улыбаясь.
– Это такая прелесть! Я тебе пришлю ее. – И Наташа, поцеловав брата, убежала.
Через минуту вошла Соня, испуганная, растерянная и виноватая. Николай подошел к ней и поцеловал ее руку. Это был первый раз, что они в этот приезд говорили с глазу на глаз и о своей любви.
– Sophie, – сказал он сначала робко, и потом всё смелее и смелее, – ежели вы хотите отказаться не только от блестящей, от выгодной партии; но он прекрасный, благородный человек… он мой друг…
Соня перебила его.
– Я уж отказалась, – сказала она поспешно.
– Ежели вы отказываетесь для меня, то я боюсь, что на мне…
Соня опять перебила его. Она умоляющим, испуганным взглядом посмотрела на него.
– Nicolas, не говорите мне этого, – сказала она.
– Нет, я должен. Может быть это suffisance [самонадеянность] с моей стороны, но всё лучше сказать. Ежели вы откажетесь для меня, то я должен вам сказать всю правду. Я вас люблю, я думаю, больше всех…
– Мне и довольно, – вспыхнув, сказала Соня.
– Нет, но я тысячу раз влюблялся и буду влюбляться, хотя такого чувства дружбы, доверия, любви, я ни к кому не имею, как к вам. Потом я молод. Мaman не хочет этого. Ну, просто, я ничего не обещаю. И я прошу вас подумать о предложении Долохова, – сказал он, с трудом выговаривая фамилию своего друга.
– Не говорите мне этого. Я ничего не хочу. Я люблю вас, как брата, и всегда буду любить, и больше мне ничего не надо.
– Вы ангел, я вас не стою, но я только боюсь обмануть вас. – Николай еще раз поцеловал ее руку.


У Иогеля были самые веселые балы в Москве. Это говорили матушки, глядя на своих adolescentes, [девушек,] выделывающих свои только что выученные па; это говорили и сами adolescentes и adolescents, [девушки и юноши,] танцовавшие до упаду; эти взрослые девицы и молодые люди, приезжавшие на эти балы с мыслию снизойти до них и находя в них самое лучшее веселье. В этот же год на этих балах сделалось два брака. Две хорошенькие княжны Горчаковы нашли женихов и вышли замуж, и тем еще более пустили в славу эти балы. Особенного на этих балах было то, что не было хозяина и хозяйки: был, как пух летающий, по правилам искусства расшаркивающийся, добродушный Иогель, который принимал билетики за уроки от всех своих гостей; было то, что на эти балы еще езжали только те, кто хотел танцовать и веселиться, как хотят этого 13 ти и 14 ти летние девочки, в первый раз надевающие длинные платья. Все, за редкими исключениями, были или казались хорошенькими: так восторженно они все улыбались и так разгорались их глазки. Иногда танцовывали даже pas de chale лучшие ученицы, из которых лучшая была Наташа, отличавшаяся своею грациозностью; но на этом, последнем бале танцовали только экосезы, англезы и только что входящую в моду мазурку. Зала была взята Иогелем в дом Безухова, и бал очень удался, как говорили все. Много было хорошеньких девочек, и Ростовы барышни были из лучших. Они обе были особенно счастливы и веселы. В этот вечер Соня, гордая предложением Долохова, своим отказом и объяснением с Николаем, кружилась еще дома, не давая девушке дочесать свои косы, и теперь насквозь светилась порывистой радостью.
Наташа, не менее гордая тем, что она в первый раз была в длинном платье, на настоящем бале, была еще счастливее. Обе были в белых, кисейных платьях с розовыми лентами.
Наташа сделалась влюблена с самой той минуты, как она вошла на бал. Она не была влюблена ни в кого в особенности, но влюблена была во всех. В того, на кого она смотрела в ту минуту, как она смотрела, в того она и была влюблена.
– Ах, как хорошо! – всё говорила она, подбегая к Соне.
Николай с Денисовым ходили по залам, ласково и покровительственно оглядывая танцующих.
– Как она мила, к'асавица будет, – сказал Денисов.
– Кто?
– Г'афиня Наташа, – отвечал Денисов.
– И как она танцует, какая г'ация! – помолчав немного, опять сказал он.
– Да про кого ты говоришь?
– Про сест'у п'о твою, – сердито крикнул Денисов.
Ростов усмехнулся.
– Mon cher comte; vous etes l'un de mes meilleurs ecoliers, il faut que vous dansiez, – сказал маленький Иогель, подходя к Николаю. – Voyez combien de jolies demoiselles. [Любезный граф, вы один из лучших моих учеников. Вам надо танцовать. Посмотрите, сколько хорошеньких девушек!] – Он с тою же просьбой обратился и к Денисову, тоже своему бывшему ученику.
– Non, mon cher, je fe'ai tapisse'ie, [Нет, мой милый, я посижу у стенки,] – сказал Денисов. – Разве вы не помните, как дурно я пользовался вашими уроками?
– О нет! – поспешно утешая его, сказал Иогель. – Вы только невнимательны были, а вы имели способности, да, вы имели способности.
Заиграли вновь вводившуюся мазурку; Николай не мог отказать Иогелю и пригласил Соню. Денисов подсел к старушкам и облокотившись на саблю, притопывая такт, что то весело рассказывал и смешил старых дам, поглядывая на танцующую молодежь. Иогель в первой паре танцовал с Наташей, своей гордостью и лучшей ученицей. Мягко, нежно перебирая своими ножками в башмачках, Иогель первым полетел по зале с робевшей, но старательно выделывающей па Наташей. Денисов не спускал с нее глаз и пристукивал саблей такт, с таким видом, который ясно говорил, что он сам не танцует только от того, что не хочет, а не от того, что не может. В середине фигуры он подозвал к себе проходившего мимо Ростова.
– Это совсем не то, – сказал он. – Разве это польская мазу'ка? А отлично танцует. – Зная, что Денисов и в Польше даже славился своим мастерством плясать польскую мазурку, Николай подбежал к Наташе:
– Поди, выбери Денисова. Вот танцует! Чудо! – сказал он.
Когда пришел опять черед Наташе, она встала и быстро перебирая своими с бантиками башмачками, робея, одна пробежала через залу к углу, где сидел Денисов. Она видела, что все смотрят на нее и ждут. Николай видел, что Денисов и Наташа улыбаясь спорили, и что Денисов отказывался, но радостно улыбался. Он подбежал.
– Пожалуйста, Василий Дмитрич, – говорила Наташа, – пойдемте, пожалуйста.
– Да, что, увольте, г'афиня, – говорил Денисов.
– Ну, полно, Вася, – сказал Николай.
– Точно кота Ваську угова'ивают, – шутя сказал Денисов.
– Целый вечер вам буду петь, – сказала Наташа.
– Волшебница всё со мной сделает! – сказал Денисов и отстегнул саблю. Он вышел из за стульев, крепко взял за руку свою даму, приподнял голову и отставил ногу, ожидая такта. Только на коне и в мазурке не видно было маленького роста Денисова, и он представлялся тем самым молодцом, каким он сам себя чувствовал. Выждав такт, он с боку, победоносно и шутливо, взглянул на свою даму, неожиданно пристукнул одной ногой и, как мячик, упруго отскочил от пола и полетел вдоль по кругу, увлекая за собой свою даму. Он не слышно летел половину залы на одной ноге, и, казалось, не видел стоявших перед ним стульев и прямо несся на них; но вдруг, прищелкнув шпорами и расставив ноги, останавливался на каблуках, стоял так секунду, с грохотом шпор стучал на одном месте ногами, быстро вертелся и, левой ногой подщелкивая правую, опять летел по кругу. Наташа угадывала то, что он намерен был сделать, и, сама не зная как, следила за ним – отдаваясь ему. То он кружил ее, то на правой, то на левой руке, то падая на колена, обводил ее вокруг себя, и опять вскакивал и пускался вперед с такой стремительностью, как будто он намерен был, не переводя духа, перебежать через все комнаты; то вдруг опять останавливался и делал опять новое и неожиданное колено. Когда он, бойко закружив даму перед ее местом, щелкнул шпорой, кланяясь перед ней, Наташа даже не присела ему. Она с недоуменьем уставила на него глаза, улыбаясь, как будто не узнавая его. – Что ж это такое? – проговорила она.
Несмотря на то, что Иогель не признавал эту мазурку настоящей, все были восхищены мастерством Денисова, беспрестанно стали выбирать его, и старики, улыбаясь, стали разговаривать про Польшу и про доброе старое время. Денисов, раскрасневшись от мазурки и отираясь платком, подсел к Наташе и весь бал не отходил от нее.


Два дня после этого, Ростов не видал Долохова у своих и не заставал его дома; на третий день он получил от него записку. «Так как я в доме у вас бывать более не намерен по известным тебе причинам и еду в армию, то нынче вечером я даю моим приятелям прощальную пирушку – приезжай в английскую гостинницу». Ростов в 10 м часу, из театра, где он был вместе с своими и Денисовым, приехал в назначенный день в английскую гостинницу. Его тотчас же провели в лучшее помещение гостинницы, занятое на эту ночь Долоховым. Человек двадцать толпилось около стола, перед которым между двумя свечами сидел Долохов. На столе лежало золото и ассигнации, и Долохов метал банк. После предложения и отказа Сони, Николай еще не видался с ним и испытывал замешательство при мысли о том, как они свидятся.