Черкасов, Иван Иванович
| Иван Иванович Черкасов | |
| Имя при рождении: |
Иван Иванович Черкасов |
|---|---|
| Род деятельности: |
военный моряк |
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Гражданство: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Отец: | |
Барон Ива́н Ива́нович Черка́сов (5 (16) января 1732, Астрахань — 29 октября (10 ноября) 1811, Санкт-Петербург) — русский вице-адмирал из рода Черкасовых.
Содержание
Детство и юность
Иван Иванович Черкасов, сын барона Ивана Антоновича Черкасова, родился 5 января (16 января) 1732 года в Астрахани, куда его отец был сослан в царствование императрицы Анны Иоанновны. Взошедшая на престол императрица Елизавета Петровна, благоволившая соратникам своего отца, Петра I, вызвала Ивана Антоновича из ссылки в Санкт-Петербург, где 29 ноября (10 декабря) 1741 года он был пожалован в действительные статские советники и назначен при дворе её величества «для отправления комнатных письменных дел».
В 1742 году И. А. Черкасов направил Ивана Ивановича и его старшего брата Александра Ивановича в Великобританию, где они слушали лекции в Кембриджском университете. В 1747 году А. И. Черкасов вернулся в Россию, а Иван Иванович остался в Кембридже, где учился навигации. В июне 1752 года года Александр Иванович вторично приехал в Англию и увез оттуда своего брата.
Начало службы
После возвращения в Россию в 1752 году барон И. И. Черкасов был записан в лейб-гвардии Преображенский полк. 20 сентября (1 октября) 1756 года Иван Иванович был произведен из сержантов в прапорщики. В 1761 году барон Черкасов жил в Москве. Однако известно, что к 28 июня (9 июля) 1762 года — моменту дворцового переворота, совершённого Екатериной II, он был уже штабс-капитаном 1-й мушкетёрской роты Преображенского полка (капитаном которой был император Пётр III) и флигель-адъютантом. В этом качестве он сопровождал Петра III, судорожно пытавшегося удержать власть, в плаванье на катере из Ораниенбаума в Кронштадт и обратно. Злые языки утверждали, что это был единственный выход барона в море, которому он был обязан нелестным прозвищем речной моряк (фр. marin d’eau douce)[1]. После низложения императора барон Черкасов вместе со своими однополчанами графом С. Р. Воронцовым, секунд-майором Воейковым и капитаном Измайловым был арестован.
Дальнейшая карьера
В 1766 году в барон Иван Иванович Черкасов жил в Санкт-Петербурге и даже принимал участие в избрании городского головы и депутата от столицы в екатерининскую Уложенную комиссию.
В 1771 году И. И. Черкасов, бывший к тому времени уже капитаном, вышел в отставку из Преображенского полка с производством в бригадиры. Однако уже 22 февраля (5 марта) 1771 того же года он был назначен обер-штер-кригскомиссаром флота, а 31 декабря (11 января) 1772 года — генерал-кригскомиссаром. В 1777 году барон Черкасов состоял членом Адмиралтейств-коллегии. С 15 января (26 января) 1781 года Иван Иванович ушёл в годовой отпуск.
28 июня (9 июля) 1782 года барон Черкасов, будучи в звании генерал-казначея, был произведён в вице-адмиралы. Однако всего через полгода, 1 января (12 января) 1783 года, он подал в отставку и был уволен со службы с сохранением пожизненного жалованья. Близость к Петру III не позволила Черкасову достичь больших высот при дворе императрицы Екатерины II. Барон имел голштинскую Аннинскую ленту в память приверженности своей к императору Петру III; с восшествием на престол императора Павла I, чтившего память своего отца, пенсия Черкасову была увеличена: с 15 декабря (26 декабря) 1796 года она выросла до 3000 рублей.
Последние годы
Женат на Елизавете Михайловне (1742—1809), дочери князя М. А. Белосельского, внучке графа Г. П. Чернышёва и знаменитой Авдотьи Ржевской.
После смерти жены барон Черкасов поселился в доме своего шурина князя А. М. Белосельского-Белозерского, у Аничкова моста, где скончался 29 октября (10 ноября) 1811 года. Погребён на старом Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры[2].
Деятельность помимо службы
Получив образование в Кембриджском университете и отлично владея английским языком, барон Иван Иванович Черкасов занимался переводами с английского и сотрудничал в «Ежемесячных сочинениях». В 1755 году им была написана статья: «О человеческом милосердии, оказуемом подлейшего рода к животным».
См. также
Напишите отзыв о статье "Черкасов, Иван Иванович"
Примечания
- ↑ [dic.academic.ru/dic.nsf/enc_biography/16114/%D0%A7%D0%B5%D1%80%D0%BA%D0%B0%D1%81%D0%BE%D0%B2 Биография] в Русском биографическом словаре
- ↑ Саитов. Петербургский Некрополь. Москва, 1883, стр. 144.
Литература
- Барон Ф. Бюлер. Два эпизода из царствования императрицы Екатерины ІІ // Русский вестник. — 1870. Т. LXXXV и LXXXVI.
- Описание дел Архива Морского Министерства за время с половины XVII до начала XIX столетия. — СПб., 1882. — Т. III, V и VIII.
- Князь П. В. Долгоруков. Российская родословная книга. — Т. II.
- История лейб-гвардии. Преображенского полка 1683—1883 гг. — СПб., 1883. — Т. IV.
- Неустроев А. Н. Указатель к историческим изысканиям о русских повременных изданиях и сборниках. — 1898. — Т. II.
- Веселаго Ф. Ф. Материалы для истории русского флота. — СПб. — Т. XI, XII, XIII.
- Саитов В. И. Петербургский Некрополь. — М., 1883.
- Сухарева О. В. Кто был кто в России от Петра I до Павла I. — М., 2005.
Отрывок, характеризующий Черкасов, Иван Иванович
Наконец последний эпизод в Польше, еще свежий в памяти капитана, который он рассказывал с быстрыми жестами и разгоревшимся лицом, состоял в том, что он спас жизнь одному поляку (вообще в рассказах капитана эпизод спасения жизни встречался беспрестанно) и поляк этот вверил ему свою обворожительную жену (Parisienne de c?ur [парижанку сердцем]), в то время как сам поступил во французскую службу. Капитан был счастлив, обворожительная полька хотела бежать с ним; но, движимый великодушием, капитан возвратил мужу жену, при этом сказав ему: «Je vous ai sauve la vie et je sauve votre honneur!» [Я спас вашу жизнь и спасаю вашу честь!] Повторив эти слова, капитан протер глаза и встряхнулся, как бы отгоняя от себя охватившую его слабость при этом трогательном воспоминании.Слушая рассказы капитана, как это часто бывает в позднюю вечернюю пору и под влиянием вина, Пьер следил за всем тем, что говорил капитан, понимал все и вместе с тем следил за рядом личных воспоминаний, вдруг почему то представших его воображению. Когда он слушал эти рассказы любви, его собственная любовь к Наташе неожиданно вдруг вспомнилась ему, и, перебирая в своем воображении картины этой любви, он мысленно сравнивал их с рассказами Рамбаля. Следя за рассказом о борьбе долга с любовью, Пьер видел пред собою все малейшие подробности своей последней встречи с предметом своей любви у Сухаревой башни. Тогда эта встреча не произвела на него влияния; он даже ни разу не вспомнил о ней. Но теперь ему казалось, что встреча эта имела что то очень значительное и поэтическое.
«Петр Кирилыч, идите сюда, я узнала», – слышал он теперь сказанные сю слова, видел пред собой ее глаза, улыбку, дорожный чепчик, выбившуюся прядь волос… и что то трогательное, умиляющее представлялось ему во всем этом.
Окончив свой рассказ об обворожительной польке, капитан обратился к Пьеру с вопросом, испытывал ли он подобное чувство самопожертвования для любви и зависти к законному мужу.
Вызванный этим вопросом, Пьер поднял голову и почувствовал необходимость высказать занимавшие его мысли; он стал объяснять, как он несколько иначе понимает любовь к женщине. Он сказал, что он во всю свою жизнь любил и любит только одну женщину и что эта женщина никогда не может принадлежать ему.
– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
Капитан сделал жест, выражающий то, что ежели бы он не понимал, то он все таки просит продолжать.
– L'amour platonique, les nuages… [Платоническая любовь, облака…] – пробормотал он. Выпитое ли вино, или потребность откровенности, или мысль, что этот человек не знает и не узнает никого из действующих лиц его истории, или все вместе развязало язык Пьеру. И он шамкающим ртом и маслеными глазами, глядя куда то вдаль, рассказал всю свою историю: и свою женитьбу, и историю любви Наташи к его лучшему другу, и ее измену, и все свои несложные отношения к ней. Вызываемый вопросами Рамбаля, он рассказал и то, что скрывал сначала, – свое положение в свете и даже открыл ему свое имя.
Более всего из рассказа Пьера поразило капитана то, что Пьер был очень богат, что он имел два дворца в Москве и что он бросил все и не уехал из Москвы, а остался в городе, скрывая свое имя и звание.
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.
Ничего страшного не было в небольшом отдаленном пожаре в огромном городе.
Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Не простившись с своим новым другом, Пьер нетвердыми шагами отошел от ворот и, вернувшись в свою комнату, лег на диван и тотчас же заснул.
На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
