Черкасский, Михаил Яковлевич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Князь Михаил Яковлевич Черкасский (ум. 28 июня 1712) — ближний боярин (1684) из рода Черкасских, воевода в Великом Новгороде (1685) и Тобольске (1697). Старший сын крупного полководца князя Якова Куденетовича Черкасского (ум. 1666) и княжны Евдокии Семеновны Прозоровской.





Биография

В 1680 году князь Михаил Черкасский был назначен стольником к восьмилетнему царевичу Петру Алексеевичу. Неотлучное нахождение при будущем царе сыграло в жизни Михаила Яковлевича огромную роль. Пользовался полным доверием и большим уважением со стороны самого Петра и его ближайшего окружения. В 1682 году после воцарения братьев Петра и Ивана Черкасский получил боярство, а в 1684 году стал ближним боярином. В 1685 году он был назначен воеводой в Великий Новгород.

В 1697 году Пётр I назначил Черкасского воеводой в Тобольск. В помощники для управления и освоения Сибирского края был ему придан в «товарищи» его собственный старший сын Петр. По прибытии в Тобольск князь Михаил принялся изыскивать руды, строить железоплавильные и орудийные заводы, прокладывать дороги и строить населенные пункты. Русская армия и флот стали получать из Сибири орудия, отливавшиеся к этому времени по науке (по чертежам). Сибирь стала пополнять казну драгоценными металлами, а также направлять в центр богатое сырье. Царь с похвалой отзывался о деятельности Черкасского.

В сентябре 1701 года в Тобольске скончался Пётр Черкасский. В следующем году на его место был отправлен младший сын Михаила Яковлевича стольник Алексей. Русская армия продолжала регулярно получать из Сибири вооружение, боеприпасы, а казна — золото, серебро и другие драгоценные маталлы, также поставлялись пушнина и корабельный лес.

По заданию царя Петра Черкасский углублял и расширял работы по освоению сибирских просторов: строятся города с каменными зданиями, кирпичные заводы, соляные копи, лесоплавильные заводы. В Сибирь направляются мастеровые и служилые люди.

Отец и сын Черкасские сыграли большую роль в становлении и укреплении русской армии и государства. Пётр I был благодарен им, по его собственным словам, «…за приумножение и неусыпное исполнение государственных дел, приумножение денежных доходов и хлебных запасов, бепристрастное и бескорыстное управление, учреждение железных заводов для отливки пушек, мортир, гаубиц, за делание в Тобольске фузей, тесаков и других орудий, необходимых к обороне не только Сибирского, но и Московского и прочих государств, подвластных великому государю, а также за отыскание в Сибири селитры и за верность и усердие в слубе в самом Тобольске…»

В 1710 году Черкасские вернулись из Сибири. В июне 1712 года князь Михаил скончался.

Семья

Михаил Яковлевич Черкасский был женат с 1667 года на княжне Марфе Яковлевне Одоевской (ум. 1699), дочери ближнего боярина и воеводы князя Якова Никитича Одоевского (ум. 1697) и Анны Михайловны Пронской, от брака с которой имел двух сыновей (Петр и Алексей) и четыре дочери (Ирина, Прасковья, Мария и Анна)

Дети

Предки

Черкасский, Михаил Яковлевич — предки
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Идар
 
 
 
 
 
 
 
Камбулат Кабардинский
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Куденет Камбулатович Черкасский
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Яков Куденетович Черкасский
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Михаил Яковлевич Черкасский
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Александр Иванович Прозоровский
 
 
 
 
 
 
 
Василий Александрович Прозоровский
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Семён Васильевич Прозоровский
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Иван Андреевич Шуйский
 
 
 
 
 
 
 
Аграфена Ивановна Шуйская
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Евдокия Семёновна Прозоровская
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Мария Семёновна
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
</center>

Напишите отзыв о статье "Черкасский, Михаил Яковлевич"

Литература

  • Мальбахов Б., Эльмесов А. Средневековая Кабарда. — Нальчик: Эльбрус, 1994. — С. 183—185. - ISBN 5-7680-0934-5
  • Черкасский Б. [zihia.narod.ru/cherkass01.htm Поколенная роспись рода князей Черкасских].

Отрывок, характеризующий Черкасский, Михаил Яковлевич

– Очень рад встретить вас здесь, граф, – сказал он ему громко и не стесняясь присутствием посторонних, с особенной решительностью и торжественностью. – Накануне дня, в который бог знает кому из нас суждено остаться в живых, я рад случаю сказать вам, что я жалею о тех недоразумениях, которые были между нами, и желал бы, чтобы вы не имели против меня ничего. Прошу вас простить меня.
Пьер, улыбаясь, глядел на Долохова, не зная, что сказать ему. Долохов со слезами, выступившими ему на глаза, обнял и поцеловал Пьера.
Борис что то сказал своему генералу, и граф Бенигсен обратился к Пьеру и предложил ехать с собою вместе по линии.
– Вам это будет интересно, – сказал он.
– Да, очень интересно, – сказал Пьер.
Через полчаса Кутузов уехал в Татаринову, и Бенигсен со свитой, в числе которой был и Пьер, поехал по линии.


Бенигсен от Горок спустился по большой дороге к мосту, на который Пьеру указывал офицер с кургана как на центр позиции и у которого на берегу лежали ряды скошенной, пахнувшей сеном травы. Через мост они проехали в село Бородино, оттуда повернули влево и мимо огромного количества войск и пушек выехали к высокому кургану, на котором копали землю ополченцы. Это был редут, еще не имевший названия, потом получивший название редута Раевского, или курганной батареи.
Пьер не обратил особенного внимания на этот редут. Он не знал, что это место будет для него памятнее всех мест Бородинского поля. Потом они поехали через овраг к Семеновскому, в котором солдаты растаскивали последние бревна изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали вперед через поломанную, выбитую, как градом, рожь, по вновь проложенной артиллерией по колчам пашни дороге на флеши [род укрепления. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ], тоже тогда еще копаемые.
Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на (бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать, который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с кургана и скрылись.
Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.


Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!